Последняя из рода. Скованные судьбой.

Глава 27

Когда голос мужа, который то ли был пленен, то ли убит, то ли пропал, раздался в ушах, Талила тряхнула головой и подумала, что сошла с ума. Ее занесенная для удара рука дрогнула, и пламя сорвалось раньше, чем следовало, и к огромному ее сожалению лишь задело советника Горо, а не поглотило целиком. Его одежда вспыхнула, как и волосы, и мужчина повалился на землю, чтобы затушить огонь, и помочь ему бросилось несколько самураев.

— Талила!

И когда те, кто стоял ближе всего к советнику Горо, склонились, чтобы сбить с него пламя, перед ней открылись лица тех, кто стоял позади. Одно лицо.

В котором она узнала мужа.

Обритого, обкромсанного рукой какого-то мясника. Даже со своего места она видела множество длинных порезов на его лишенной волос голове. В одной руке Мамору сжимал тряпку, которой закрывал лицо, а другой... другой он прижимал нож к боку самурая, который показался ей знакомым.

— Защищайте господина! — рявкнул полководец Осака, оправившийся от удивления раньше нее — потом Талила будет этого стыдиться.

Суета, толкотня, шум, шелест выдернутых из ножен катан, звон скрещенных мечей...

Не раздумывая, она бросилась вперед, прорываясь к Мамору. Споткнулась о советника Горо, который по-прежнему валялся на земле, и едва не напоролась на чужой клинок.

— Госпожа! — верный Такахиро успел дернуть ее в сторону, и Талила разминулась с катаной, что целилась ей в живот.

Она рвано выдохнула, слыша, как стучит в висках кровь, и огляделась. Стычка, которую нельзя было назвать полноценной схваткой, уже закончилась. Самураев, которых привел советник Горо, взяли в плотное кольцо. Сам он стонал, перекатываясь с бока на бок по грязи. Рядом с ним на коленях, обезоруженные, стояли его ближайшие помощники. Мамору, на которого она не решалась поднять взгляд, негромко переговаривался о чем-то с полководцем Осакой, который отчаянно старался ничем не показать своего удивления.

Талила вздохнула.

— Госпожа, с вами все хорошо? — Такахиро поспешно отпустил локоть, за который ее схватил, и отступил на шаг.

Прежде она не оступалась. И смотрела себе под ноги.

Запнулась о валявшегося на земле врага... Сама же чуть не напоролась на вражескую катану...

Какой стыд!

— Да, все хорошо, — сглотнув, Талила кивнула.

У нее чуть закружилась голова, когда она рванула вперед. Наверное, в этом все дело.

Она посмотрела на Такахиро, не зная, как озвучить свою просьбу.

— Не нужно никому знать о том, что я споткнулась, — наконец, выдавила Талила.

— Конечно, госпожа, — покладисто согласился он и покосился куда-то ей за спину.

Затем отступил еще на два шага и опустился на одно колено.

— Господин.

Талила круто развернулась на каблуках. В сопровождении полководца Осаки к ней приближался Мамору. У нее сердце разрывалось смотреть на его грубо обритую голову. Волосы для самурая были священны. Что он пережил... на что пошел... кто это сделал с ним? Неужели советник Горо сказал правду, и он действительно попал в плен. И там его обесчестили? Но как он сбежал?..

— Талила! — лишь услышав в голосе мужа нотки предупреждения, она опомнилась и посмотрела на ладони, по которым вновь пробегали языки пламени.

А она даже не почувствовала, когда создала их. Прикусив губу, она выругалась в мыслях. Так дальше не годилось. Куда исчез самоконтроль, которым она по праву гордилась? Уже второй раз за день — за день! — огонь появляется сам по себе, без участия Талилы. Она позволяла магии управлять собой, и это было неприемлемо.

На них смотрели со всех сторон, и очнувшаяся от переживаний и мыслей Талила склонила голову, бросив на мужа быстрый взгляд исподлобья.

— Здравствуй.

Множество невысказанных вопросов повисло между ними. В душе у нее раз за разом все переворачивалось. Она уже успела представить тяжкие муки, которые претерпевал Мамору в плену, ощутить злое, жгучее бессилие, слушая советника Горо, а теперь муж стоял перед ней, и какая-то часть сознания Талилы все еще не могла в это поверить.

Жадным, внимательным взглядом Мамору прошелся по лицу жены, подмечая малейшие перемены настроения. Он чувствовал ее напряжение, видел в заломленных бровях и морщинах, что не сходили с гладкого лба. В ее глазах недоверие до сих пор мешалось пополам с изумлением, и тихой радостью, и последняя согрела его сердце.

— Нам нельзя медлить, — сказал он, перехватив взгляд полководца Осаки. — Всех этих, — кивок на советника Горо и его людей, — связать. Я оставил войско, но мы должны как можно быстрее вернуться.

— Господин, — тихо позвал его самурай. — Это правда? То, что сказали о полководце Хиаши. Он стал предателем?..

Мука отразилась на лице Мамору, когда он медленно прикрыл глаза. С губ на выдохе сорвалось стылое.

— Да...

Талила пошатнулась. В груди заныло, словно открылась старая рана. Смотреть на мужа было страшно, не смотреть — невозможно. А потом полководец Осака шагнул вперед и опустился на одно колено прямо в грязь.

— Это моя вина, — сказал он глухим голосом. — Я служил вместе с ним, я был старшим... Я должен был заметить, и это нет прощения.

Не сдержавшись, Мамору вздохнул.

— Поднимись, — приказал он бесконечно усталым голосом. — Поднимись, и больше я не желаю слышать ни о чьей вине.

Он мог бы казнить его. Он был в своем праве, потому что полководец Осака был действительно виноват. Но Мамору не намеревался больше проливать и каплю крови своих людей.

— Поднимись же! — повторил он нетерпеливо и раздраженно, потому что полководец Осака медлил.

Ослушаться второй раз он не посмел, но, когда он выпрямился, Талиле показалось, что самурай постарел на несколько лет за считаные минуты.

— А теперь ступай и исполняй мой приказ, — прорычал Мамору. — Собирай людей, мы должны вернуться как можно скорее.

Когда полководец, поклонившись, ушел, а следом за ним заспешил и Такахиро, Талила все же не выдержала. Шагнула вперед и кончиками пальцев перехватила его за рукав грубой куртки.

— Мамору, — шепнула, понизив голос, чтобы услышал только он, — как ты... что...

Вопросов было столько, что самые важные не лезли на язык.

— Мы еще успеем поговорить, — произнес он и украдкой коснулся ее ладони. — Сейчас мы должны уехать. Медлить нельзя.

— Мы отправимся вместе? — спросила она, даже не надеясь услышать тот самый ответ.

Но Мамору кивнул.

— Да, нам незачем больше разделяться. Теперь мы будем действовать иначе. Но сейчас ступай, полководцу Осаке понадобится твоя помощь, — и он дернул уголками губ.

Ей не нужно было повторять дважды. И все, что хотела, Талила уже услышала. Ее сияющие глаза почти ослепили Мамору. Она улыбнулась ему и ушла, мгновенно посерьезнев, а он еще долго смотрел ей вслед.

Затем повернулся к советнику Горо, которого уже подняли из грязи. Огонь опалил ему брови и ресницы и оставил волдыри на правой щеке. От одежды исходил яркий запах гари, и кое-где ткань зияла прожженными дырами, но в целом мужчина пострадал несильно. Скорее, испугался необузданной магии и теперь стыдился того, как повалился на землю и принялся вопить.

— Я прибыл как посланник Императора. Переговорщик, — прохрипел он, перехватив взгляд Мамору.

Ту щеку, на которой не было волдырей, покрывали пятна грязи.

— И мой статус означает, что я неприкосновенен, — уже не так уверенно договорил советник Горо.

Смех, вырвавшийся из горла Мамору, больше походил на воронье карканье.

— Я прежде удивлялся, до какой низости может дойти человек, — доверительно сообщил он, — но, повстречавшись с тобой, советник, еще во дворце брата, перестал. На твоем месте я бы переживал, а доживу ли до рассвета. Спроси Сэдзо, он расскажет, как я поступаю с предателями.

И кивком Мамору указал себе за спину. Там стоял самурай, с помощью которого он сам проник в ближайший круг советника Горо.

— Ты не убьешь меня. Я тебе нужен, иначе ты бы не пытался ко мне подобраться.

— Успокаивай себя, — бросил он сквозь зубы и отошел от советника, которого сразу же взяли под охрану.

Сделав несколько шагов, Мамору позволил себе перевести дыхание. Стоило дать немного слабины, как сразу же навалилась чудовищная усталость последних дней. После предательства Хиаши и схватки у переправы он не помнил уже, когда нормально спал.

Отправившись вместе с предателем Сэдзо в стан советника Горо, Мамору был вынужден оглядываться каждое мгновение. Он не мог, не имел права расслабиться, даже на секунду. Он постоянно держал ладонь на рукояти катаны и не выпускал Сэдзо из поля зрения. Каждая мышца в теле болела от постоянного напряжения, в висках стучала тупая боль, а простреленное плечо тянуло противной ноющей судорогой.

Но даже сейчас он по-прежнему не мог позволить себе слабость. И потому, отринув мысли о жалости к себе, зашагал вперед.

***

— ... и тогда я заставил Сэдзо провести меня к месту, в котором Хиаши условился встретиться с советником Горо.

Договорив, Мамору сделал большой глоток изрядно остывшего чая.

Они успели снять лагерь до захода солнца и преодолели еще примерно треть дневного расстояния, прежде чем остановились на ночь. В спешке никто ни о чем не говорил, и лишь поздним вечером, после ужина на скорую руку выдалась минута, когда Мамору смог, наконец, поведать, что произошло с ним за минувшие недели.

Талила опустила взгляд, представив, что скажет мужу, когда наступит ее черед.

«А я не сделала ничего из того, что ты поручил. И сожгла поместье господина Тадамори, и теперь мы лишились поддержки Восточных провинций».

Неприятный холодок прошелся по позвоночнику и заставил ее поежиться.

Она чувствовала бесполезной. Со всей ее проклятой магией и воинскими умениями, она оказалась ни на что не годна. За ее спиной был уже один сожженный город и одно сожженное поместье, а ведь прошло не больше двух месяцев со дня, как она избавилась от кандалов. Она не могла толком использовать свою силу, но и договариваться не умела. Каждый раз, как она за что-то бралась, выходило лишь хуже.

Единственное, что у нее получилось — не иначе как чудом — это выжечь у Мамору печать подчинения.

И все.

Больше она не сделала ничего.

— Как он мог предать вас, господин?! — воскликнул кто-то из самураев, когда улеглись шепотки, вызванные рассказом Мамору. — Как полководец Хиаши мог вас предать?

Осака, который сидел напротив Талилы, опустил голову. Он будет стыдиться этого до конца жизни.

— А все остальные? — вскинулся сразу же другой. — Все остальные, кто подло атаковал во время переправы? Я жалею, что когда-то сражался вместе с ними.

— На кого же вы оставили войско, господин?

— На тех, кто был готов за меня умереть, — стылая усмешка коснулась губ Мамору.

Он вертел в ладонях опустевшую чашку и смотрел на огонь. В свете, который отбрасывало пламя, и в тенях, что сгущались вокруг них, его лицо и обритая голова выглядели еще более жутко, чем днем.

Талила видела, что некоторые самураи до сих пор избегали смотреть на своего господина. Они отводили взгляды, чтобы не коснуться позора.

Бессильная ярость затапливала ее, но она могла лишь сжимать кулаки.

Мамору всю жизнь жертвовал чем-то ради других. Своей свободой, своей волей, своими желаниями. Даже когда она ненавидела его, когда ничего не знала, он защищал ее и сталкивался лишь с презрением и черной, лютой злобой. И все равно продолжал защищать. Теперь же, столкнувшись с предательством, он принес в жертву свои волосы. И это было гораздо большим, чем прическа. Это был позор и стыд. Кто-то мог сказать, что Мамору лишился чести, и был бы прав.

И вновь — ради других.

Чтобы не позволить советнику Горо добраться до нее.

— Что мы станем делать теперь, господин?

Глаза Мамору странно блеснули в пламени костра, а губы исказил хищный оскал.

— Мы позволим советнику Горо доиграть свою партию до конца, — сказал он загадочно и не прибавил больше ни слова.

Спросить его вновь не посмел никто.

При упоминании имени советника руки Талилы начало знакомо покалывать. С трудом проглотив ставшую вязкой слюну, она поджала губы. Она ведь не сдержалась тогда, позволила силе застлать глаза. Если бы она убила советника Горо, это навредило бы планам Мамору.

Все вновь могло пойти крахом и вновь из-за ее несдержанности.

Она настолько глубоко зарылась в свои переживания, что не заметила, как места вокруг костра опустели, и очнулась, лишь когда Мамору позвал ее.

— Талила, что с тобой?

Она резко вскинула голову и почувствовала вспыхнувший на щеках румянец. Они остались вдвоем! Не меньше двух дюжин человек сидело возле костра, и она не всполошилась, когда они принялись собираться и уходить. И она еще называла себя воином...

Мамору смотрел на нее с мягкостью, которую она видела, лишь когда он говорил с ней. И ощущение стыда сменилось прилившими к глазам слезами.

Она бы и сама хотела знать, что с ней творилось. Откуда этот хаос из эмоций, почему тоска сдавливала грудь, почему сердце затапливала жалость, как она может чувствовать разом и печаль, и радость, и счастье, и стыд?!

— Я сожгла поместье господина Тадамори, — она решила спрятаться за этой отговоркой, хотя прекрасно понимала, что дело не только в этом.

— Я знаю, — Мамору спокойно пожал плечами, словно они говорили о пустяках. — Это все уже неважно. Потому что отныне мы станем действовать иначе.

— Я самый бесполезный твой самурай... — сорвалось у нее нечаянно, и она поспешно закрыла рот, но было уже поздно, и слова уже прозвучали.

Мамору на мгновение остолбенел. Он смотрел на нее и не мог поверить тому, что слышал.

— Я сожгла тот город, потом поместье, потом едва не убила советника Горо, который тебе нужен, — меж тем Талила упрямо продолжала самобичевание. — И хорошо, что ты вновь объединишь войско, потому что неизвестно, что я еще натворила бы...

— Прекрати, — вскинув руку, Мамору ее прервал и наткнулся на непримиримый взгляд жены. — Я запрещаю тебе так говорить.

— И все, что я сделала хорошего — избавила тебя от печати, а больше — ничего, — упрямо договорила Талила. — Отец был прав, ни во что меня не посвящая. Потому что...

— Тихо! — шепотом одернул ее Мамору. — Что с тобой творится, я не понимаю. Откуда эти мысли?..

Он коротко огляделся по сторонам, затем поднялся со своего места и подсел к ней. Талила дернула носом, чувствуя себя плаксивой, сопливой девчонкой. Она часто заморгала, прогоняя слезы.

— Твой отец — такое же чудовище, как и мой брат, — твердо сказал Мамору, безуспешно пытаясь перехватить взгляд жены. — Я требую от тебя очень много, я знаю... — он вздохнул и привычным движением потянулся рукой к затылку, чтобы провести по волосам, и замер на мгновение, когда ладонь коснулась голой кожи.

— Ты думаешь, что в чем-то виновата передо мной, но суть в том, что я виноват перед тобой в гораздо большем.

Талила сердито потрясла головой и собралась возразить, когда пальцы Мамору, коснувшись ее губ, заставили ее замолчать.

— Ты не должна была воевать. Я решил выступить против своего брата и втянул это в тебя.

— Что за глупости! — нахмурившись, прошептала Талила. — Я умею сражаться ничуть не хуже твоих полководцев, меня учили держать меч, и я не слабая женщина, которую ты должен защищать!

— Конечно, я должен тебя защищать. Я ведь твой муж, — Мамору бегло ей улыбнулся. — А если ты умеешь сражаться ничуть не хуже моих полководцев, то почему же сидишь и говоришь мне, что ты бесполезная?..

Талила осеклась, наткнувшись на лукавую усмешку мужа. Затем почувствовала осторожное прикосновение к своей руке и опустила взгляд. Как были похожи их ладони: обе с мозолями от постоянного ношения меча, с вечными ссадинами и мелкими царапинами, обветренные, с загрубевшей кожей... Но в широкую ладонь Мамору помещались две ее, что он сейчас и сделал. И еще накрыл сверху свободной рукой.

— Ты не можешь меня подвести, — сказал он твердо. — Никогда. Запомни это.

У нее свело горло, и силы остались, лишь чтобы кивнуть.

— Хорошо, — заговорил Мамору вместо нее. — А теперь идем спать.

Уже гораздо позже, когда муж заснул, а Талила лежала в темноте без сна, прислушиваясь к его тихому, размеренному дыханию, подозрение, что жило внутри нее давно, оформилось в ясную мысль.

У нее не было времени задумываться, с чем связана тошнота, и было так легко списать все на едкий дым, которого она наглоталась в поместье господина Тадамори. И после — ее ведь могла укачивать из-за бесконечной скачки, разве нет?.. И перепады настроения, и слабость, и помутнение в глазах: она мало ела, не чувствуя аппетита, почти не спала, потому что постоянно тревожилась и несла на своих плечах тяжелое бремя, боясь подвести Мамору.

Она не отслеживала свои лунные крови, бросив это занятие еще во дворце Императора. Они были такими же непредсказуемыми и непостоянными, как и то, что происходило с ней самой.

Талила очень хорошо помнила себя... прежнюю. Никогда в жизни она не позволила бы себе так размякнуть перед мужем, и никогда в жизни у нее на душе не царила такая сумятица, как сейчас, и она не чувствовала дюжины чувств одновременно.

Потому что никогда прежде она не носила под сердцем дитя.

Она достаточно побыла уже трусихой, и время, когда она могла закрывать глаза на правду, ушло.

Когда они были вместе, Мамору обещал ей, что он будет «осторожен», и она ему верила. Потому что они до сих пор не нашли времени, чтобы поговорить о том, с чего начался их брак.

С пророчества и обезумевшего Императора.

От ее крови и крови Мамору родится дитя, которому суждено стать гибелью старого миропорядка. И зарождением нового.

И Талила не знала, хотела ли она этого... Они никогда не касались пророчества в своих разговорах.

Она положила ладони на плоский живот, прислушиваясь к своим ощущениям. Сколько прошло времени? Пять, шесть недель?..

Рядом, словно почувствовав, дернулся во сне Мамору. Затем перевернулся на бок и обнял Талилу одной рукой, подтянув поближе.

Она настороженно замерла. Скосила на него глаза и задохнулась от нахлынувшей нежности.

Она ему не скажет. Он сразу же захочет отправить ее в «надежное», «спокойное место», подальше от битв. И будет, наверное, прав.

Только вот она не согласна. Ее место рядом с мужем, и потому она ничего ему не скажет.

***

Мамору спешил воссоединиться с войском, но было кое-что, что он не откладывать, и потому на следующее утро они отправились допрашивать советника Горо.

Талила испытала черную радость, хорошо разглядев обгоревшее лицо мужчины. И пусть пострадал он не так сильно, как ей хотелось бы, она все равно чувствовала злорадное удовлетворение. Кожа на щеке уже пошла волдырями; на месте бровей остались лишь две полосы; ресниц также не было.

Советника Горо вместе с другими пленными держали отдельно от остальных. С ними же находился и Сэдзо, который помог Мамору затеряться среди врагов. Как и прочие, он был связан по рукам и ногам. Ему обещали даровать жизнь, а не свободу.

Талила остановилась сбоку от мужа, спрятав за спину ладони.

— Ты хочешь жить, советник? — спросил Мамору.

Господин Горо вскинул голову. Глаза у него был красными, воспаленными. Он не привык к суровым условиям походной жизни. Он не привык спать под открытым небом, есть сухие лепешки и жесткое мясо. Еще сильнее он не привык ходить с ожогами на лице и не чувствовать туго перетянутых запястий.

— А ты? — но он не намеревался так просто сдаваться.

Он был стар и нес за спиной опыт прожитых лет. Он служил еще предыдущему императору и уцелел, когда после его смерти во дворце начался передел власти. Не просто уцелел, а смог подняться еще выше, стал приближенным нового правителя, вошел в круг его доверенных лиц...

Он привык подстраиваться, изворачиваться и лгать. Привык говорить, что понравится его собеседнику. Привык вести игру на несколько фронтов и знал, что в случае поражения в одном месте, он может выиграть в другом.

Но в этот раз все было иначе. Словно в воздухе витало нечто... неуловимое.

Советник Горо смотрел в равнодушные, холодные глаза брата-бастарда Императора и почему-то видел в них свою смерть. Мамору Сакамото выглядел жутко. Обритый наголо, с порезами по всей голове...

И он — господин Горо — приложил к этому руку. Приложил руку к тому, что самурая лишили его чести.

Нехороший холодок прополз по позвоночнику. В горле пересохло, и мужчина торопливо облизал губы, и тут же застонал, потревожив свежие ожоги, которые еще даже не покрылись защитной корочкой.

Черные глаза бастарда тлели как угли, а за его спиной стояла проклятая девка. И советник Горо знал, что если его не убьет Мамору, она сделает все, чтобы жизнь навсегда покинула его бренное тело.

— Какая тебе разница, старик? — неласково спросил его самурай. — Ты умрешь гораздо раньше, чем я. Вот, что должно тебя волновать.

Губы Талилы сложились в жесткую, непримиримую ухмылку. Она перекатилась с пятки на носок, а советник Горо вспомнил, как еще вчера она чуть не залила слезами волосы и катану своего мужа. Была в шаге от того, чтобы рухнуть перед ним на колени, и он солжет, если скажет, что зрелище не пришлось ему по нраву.

— Ты не можешь этого знать, — с трудом отведя взгляд от проклятой девки, господин Горо посмотрел на Мамору. — Не можешь знать, сколько ты проживешь. У нашего благословенного Императора армия такой мощи, что...

— Госпожа Талила уничтожила поместье господина Тадамори, — перебил его самурай скучающим голосом. — Если ты еще не понял, советник. Ты больше не можешь рассчитывать на поддержку Восточных земель.

Дрянь!

Он бы заскрипел зубами, если бы не болела обожжённая щека. Но даже этого он не мог себе больше позволить.

Он не был уверен, но догадывался. До него доходили слухи, что в Восточной провинции все пошло не так, как они рассчитывали. Он полагал, что проклятая девка умудрилась сбежать. Или вовсе каким-то немыслимым чудом заранее почувствовала ловушку и дальней дорогой объехала поместье Тадамори.

В действительности все оказалось хуже.

Договоренности, над которыми советник Горо трудился уже давно, исчезли в одно мгновение. Они потеряли сильного союзника в лице главы Восточной провинции.

— И мертв второй предатель — полководец Хиаши. А ты у меня в плену, — таким же ровным голосом продолжил монотонно перечислять Мамору. — Ты никогда не был дураком, советник. Глупцы не выживают во дворце. Так скажи мне, почему же ты считаешь, что проживешь дольше меня?..

У господина Горо не было ответа на этот вопрос.

— Чего ты хочешь? — он постарался выпрямиться, но острая боль очень быстро скрючила его и бросила на землю на колени.

Из-за обгоревших ребер и бока он ходил, перекосившись на одну сторону, и чувствовал себя уродливым горбуном.

— Я уже спрашивал тебя, но ты тогда лишь посмеялся, и поэтому я спрошу еще. Знает ли мой младший брат, что ты вступил в сговор с Сёдзан? И поверит ли он мне теперь после того, как ты не раз его подвел?

Усмешка искривила губы Мамору. С его новым обличием она смотрелась особенно жутко.

— Чего ты хочешь? — повторил господин Горо.

Неприятная испарина выступила на висках, и когда несколько капель сорвались вниз по лицу и попали на обожженную щеку, кожу защипало.

— Так значит, ты хочешь жить, а, советник?

Мамору прищурился со злым, нерадостным весельем. Его собеседник досадливо цыкнул. Он ненавидел проигрывать и именно так чувствовал себя сейчас.

— Если нет — только скажи. Я не пожалею людей, чтобы передать тебя самураям моего младшего брата, — Мамору продолжал забавляться, и каждая его насмешка хлестким ударом проходилась по советнику Горо.

Было больно проигрывать в игру, в которой мнил себя лучше всех.

— Я хочу жить, — как же тяжело дались ему эти слова!

Они звучали как мольба, как унизительная просьба, и господина Горо тошнило от самого себя за то, что он их произносил, но…

Мамору Сакамото был прав. Больше всего на свете советник любил жить. И он не был готов принять мученическую смерть ни от кого из братьев.

— Почему-то я так и думал, — насмешливо произнес самурай.

Губы стоящей рядом с ним Талилы скривились в презрительной усмешке. Она мазнула по советнику Горо уничижительным взглядом и отвернулась, словно ей было противно даже на него смотреть.

Ему самому было противно слышать свое жалкое блеяние, но, если он сейчас умрет, точно никогда не сможет отомстить. И поквитаться за это унижение.

— Расскажи мне о планах брата, — голос Мамору мгновенно переменился.

Ушло все злое веселье, исчезла насмешка. Он вновь говорил равнодушно и тихо, и лишь угли по-прежнему тлели в глубине его взгляда.

Советнику Горо почему-то сделалось не по себе. Он вспоминал, как часто прежде видел эти черные глаза, внутри которых разгорался пожар. Но тогда между ним и бастардом стоял Император и печать подчинения. Сейчас же их разделял один шаг. Один взмах меча.

— Твоя жена по-прежнему нужна ему живой, — он долго думал, прежде чем заговорить.

Свою свободу и жизнь советник Горо намеревался дорого разменять.

— Какая у него армия? Сколько человек удалось призвать? Кто поддержал его из полководцев? — но Мамору интересовало другое.

— Зачем тебе это?..

— Отвечай на вопрос! — впервые за все время в разговор вмешался хранивший молчание полководец Осака.

Советник хорошо его помнил. Туп, как дерево, но предан и честен до зубовного скрежета.

Мамору нахмурился, что-то сказал ему, и тот шагнул назад, склонив голову.

Существовало лишь одно возможное объяснение того, зачем у него пытались разузнать о численности императорской армии. И это объяснение являлось полнейшей нелепицей, поэтому советник Горо сразу же его отмел.

— Что мне будет, если я скажу? — спросил он, чтобы потянуть время.

Но терпение Мамору было уже на исходе.

— На твоем месте я бы задался вопрос, что с тобой будет, если ты не скажешь? — неласково посоветовал он.

— Зачем тебе это?

— Не твое дело.

— Ты же не намерен атаковать императорское войско в лоб?..

Спросил и сам засмеялся, потому что звучало безумно. И напряженно замер, когда никто больше не поддержал его смех. И неверящим взглядом обвел застывшие лица проклятой девки и упертого полководца.

— Ты лишился рассудка, — пробормотал, не сдержавшись.

— А ты лишишься языка, если еще раз посмеешь такое сказать, — глухим голосом выплюнула проклятая девка.

И бастард ее не одернул.

— Я жду, — поторопил Мамору.

Советник Горо покатал во рту язык. Невероятно, но, кажется, этот безумец спрашивал всерьез. Он ухмыльнулся. Он ведь мог ответить что угодно, и тот никогда, никогда не поймает его на лжи...

Он вновь посмотрел на бастарда. Все складывалось идеально, кроме пристального взгляда его черных глаз. В нем не только тлели угли, в нем отчетливо чувствовалось предупреждение.

Советник Горо считал себя умнее многих и потому задумался, пусть и с некоторым опозданием. Едва ли Мамору Сакамото намеревался совершать прилюдное самоубийство. Если он решил атаковать императорское войско, у него должна быть веская причина. Все же он — лучший полководец Империи, это следовало признать. И прежде он редко проигрывал сражения...

Что же он задумал?..