Последняя из рода. Скованные судьбой.

Глава 22

Советника Горо сопровождал отряд из нескольких дюжин самураев.

В том, что с посланием к ним Император отправил предателя, улавливалась ирония.

Мамору и Талила встречали его в окружении своих воинов, в четверти часа езды верхом от гарнизона. Сильный ветер трепал боевые знамена, которые держал Такахиро и несколько самураев. Показавшееся из-за туч солнце ослепляло, и доспехи вспыхивали ярче золота, когда на них падали его лучи.

— Господин, — полководец Осака подвел коня и склонился к Мамору. — Позвольте, с советником Горо говорить буду я.

Он согласно прикрыл глаза и кивнул, и тогда полководец, взмахом руки велев дюжине самураев сопровождать его, ударил пятками жеребца и двинулся вперед.

Два отряда вскоре встретились и остановились, и их предводители приблизились друг к другу.

— Я принес мятежникам и изменщикам послание от Императора, — очень громко произнес советник Горо, и там, где стояли Мамору и Талила, его прекрасно услышали. — Наш милостивый Государь обещает прощение всем, кроме зачинщиков. Никто не будет казнен, никому не придется умирать. Но вы должны сложить оружие: прямо сейчас.

Он не смотрел на полководца Осаку, а щурился против солнца, пытаясь разглядеть лицо Мамору.

— И кого же Император считает зачинщиками? — спросил полководец, когда затих гомон толпы.

— Мамору и Талилу Сакамото.

— Советник Горо, вы напрасно проделали столь долгий путь, — в голосе Осаки слышалась неприкрытая усмешка. — Мы не намерены сдаваться. Господин Мамору Сакамото — единственный человек во всей Империи, который может помочь нашей стране...

— Я знал, что так может быть, — советник Горо не казался ни удивленным, ни обеспокоенным.

Он обернулся к своим людям и махнул ладонью, и вперед ступили воины, державшие в руках два потрепанных холщовых мешка. Те казались набитыми и тяжелыми.

Мамору прищурился, сильнее сжав поводья. Талила почувствовала, как по позвоночнику от шеи до поясницы прошла волна неприятного, липкого холода.

— Я знал, что вы станете упрямиться, — продолжил громогласно вещать советник Горо. — И дабы показать, что ждет каждого из вас, если вы немедленно не сложите оружие, я принес этот дар от Императора.

По его приказу самураи вытряхнули из мешков на землю их содержимое. Мамору тотчас повел жеребца вперед, и Талила едва успела за ним последовать. Им навстречу катилась волна громкого, злого ропота, а когда они приблизились на достаточное расстояние, то увидели на земле головы.

Дюжина отрубленных голов, искалеченные лица мертвых.

В одной из них Талила узнала Юми — служанку, которую повстречала еще в императорском дворце. Ее глаза были по-прежнему широко раскрыты. Судя по напряжению, исходящему от Мамору, Такахиро и полководца Осаки, они узнали всех остальных. Всю дюжину мертвых людей. И среди них были не только мужчины с самурайскими прическами. Нет. Она увидела еще старика и старуху, и женщину чуть младше, но уже умудренную годами.

Казалось, даже ветер стих на мгновение.

Талила резко выдохнула и вскинула взгляд. Советник Горо смотрелся таким довольным, что невольно она почувствовала, как по ладоням разлился жар. Опомнилась, лишь когда в нос ударил запах горелой кожи. Забывшись, она сожгла поводья, которые стискивала в кулаках.

— Император желает напомнить: все, кто выступят против его воли, закончат вот так, — советник Горо опустил глаза на осквернённые останки и чуть приподнял плечо в жесте, который почти походил на сочувствие. — Я не хочу напрасных смертей. Но если вы упрямо продолжите сопротивляться…

Ропот среди самураев начал нарастать. Гул голосом шквалом прокатился по рядам воинов, и некоторые из них невольно положили ладони на рукояти своих мечей, остальные смотрели на полководцев, ожидая приказа.

Талила заставила себя взглянуть на другие головы. Наверное, это были слуги и воины, которые служили ее мужу в родовом поместье. Порой он называл то место своим домом...

Ее губы сжались в тонкую линию, но глаза оставались сухими. Горе и ужас уступали место ярости — тяжелой, как лавина.

— Замолчи... — оборвал его Мамору. — Проклятый предатель.

Талила повернулась к нему: она увидела мужа таким, каким еще никогда не видела. Его лицо исказила животная, темная ярость. Он подвел коня к зловещим трофеям, медленно спешился и прошел вперед, остановившись в нескольких шагах от советника Горо. Она забыла о собственном гневе, который еще минуту назад сжигал ее изнутри, и потянулась следом за Мамору. Спрыгнула с коня и подошла к нему, чувствуя на себе множество взглядов.

Самураи, сопровождавшие их, также приблизились, словно чувствовали, что сейчас, в этот миг, достаточно малейшей искры, чтобы все вспыхнуло огнем.

— Передай моему младшему брату, что за эту кровь он также поплатится, — негромко произнес Мамору, и от его голоса сделалось не по себе даже видавшим виды воинам.

Он не кричал, не бледнел и не дрожал: его слова сочились тихой, смертельной яростью.

Советника Горо было сложно запугать, но даже он чуть нервно повел плечами.

— По правде сказать, — заговорил он, справившись с собой, — наш Венценосный государь здесь ни при чем. Задумка принадлежала мне.

И он улыбнулся.

Глядя в глаза советнику, Мамору подался вперед. И, хотя рукоять меча висела у его пояса, Талила могла поклясться, что в воздухе уже пахло кровью — настолько явственным стало предвестие схватки.

— А Император знает, что его советник сговорился с давними врагами Империи? И служит теперь сразу двух хозяевам? — вкрадчиво спросил Мамору.

Талила, наблюдая со стороны, заметила, как самураи советника обернулись за его спиной, услышав последние слова. Да и сам господин Горо, казалось, тоже это почувствовал: его насмешливая улыбка стала натянутой.

— Слова не мужа, а предателя, дерзнувшего пойти против Императора, которому клялся в верности, — он покачал головой. — Никто тебе не поверит, Мамору Сакамото. Всё, что ты говоришь — лишь попытка оправдать собственные преступления.

Советник Горо замолчал, переводя дух. Он выглядел уже не таким гордым и самонадеянном, как в самом начале, когда только поравнялся с полководцем Осакой. Даже взгляд его переменился. То, как он смотрел по сторонам, как держал голову.

— Вам, госпожа, совсем необязательно умирать рядом с человеком, за которого вас заставили выйти замуж, — впервые за все время советник повернул голову к Талиле.

До того он тщательно избегал ее.

— Император заставил, — отозвалась она. — И вы, господин Горо. Вы тоже там были. Не помните? А я вот да.

Мамору бросил на нее взгляд через плечо, но ничего не сказал.

По лицу советника пробежала рябь недовольства. Невольно он опустил взгляд на ее запястья — свободные запястья, не скованные кандалами.

— Так или иначе. Император готов вас помиловать и даровать жизнь. Готов закрыть глаза и простить то, что вы дотла сожгли целый город...

Она дернулась, словно от удара. Казалось, земля начала уходить из-под ног, и Талила пошатнулась. Она вскинула взгляд на советника: его лицо лучилось довольством.

«Какой город?» — хотела спросить она, но с трудом заставила себя промолчать. Пришлось почти до крови прикусить губу.

— Ты не знала... — с напускным сожалением протянул советник Горо, и тогда Мамору шагнул вперед, стал между ним и женой, заслонив ее своим телом.

— Довольно, — процедил он. — Убирайтесь прочь, если нечего больше сказать. Мы похороним наших мертвых. А потом придем за вами.

Советник на миг замер, ощутив на себе жгучую силу этих слов. Слов, от которых во рту появлялся привкус крови и стали.

— Мы даем вам одну ночь на раздумья. Это великодушие Императора. Если к утру вы не выкажете желания подчиниться, примете смерть, — господин Горо сделал крохотную паузу, — без права на достойное погребение. Мы развеем ваши останки по ветру.

И все же, несмотря на угрозу, в его словах теперь не звучало прежней уверенной насмешки.

— Убирайся прочь, — выплюнул он вновь и стиснул ладонь на рукояти катаны. — Пока я не забрал твою жалкую жизнь прямо сейчас.

Советник Горо сделал знак рукой, и его самураи развернули лошадей. Пока они не скрылись вдалеке, никто не проронил ни звука. Стояла звенящая тишина. Замерев, Мамору тяжело дышал и сжимал рукоять катаны. Он не отводил взгляда от спины советника. Очнулся он, лишь услышав тихий вопрос Талилы.

Вопрос, который он не хотел слышать.

— О каком городе говорил советник? Какой город я сожгла дотла?

Мамору вздохнул и повел плечами, разгоняя кровь.

— Тот, в котором вы остановились на ночлег.

Брови Талилы взметнулись вверх, а лицо некрасиво исказилось. Втайне от нее Мамору жестом велел окружавшим их самураям расходиться. Он не хотел, чтобы они видели.

— Но я же... я подожгла только ворота. Когда мы пытались покинуть этот город... — пробормотала она беспомощно и растерянно.

Ужас произошедшего наваливался на нее постепенно, и с каждой новой минутой перед глазами появлялись все более жуткие картины.

— Мы не знаем, что там случилось в действительности, — Мамору шагнул к ней и больно схватил за плечи. — Советник Горо — хуже ядовитой змеи. Не смей верить всему, что исторгает его гнусный рот.

— Но ты вздрогнул тогда... вздрогнул, когда он заикнулся о городе. Не сказал, что он лжет.

Талила подняла на него взгляд, и Мамору устыдился, ведь на мгновение ему захотелось, чтобы она по-прежнему смотрела в землю. В ее глазах было столько боли, ужаса и стыда, что он не знал, как справиться со всем этим. Как она сможет справиться.

Он на мгновение прикрыл глаза и произнес на выдохе.

— Мы видели дым по пути в гарнизон. Но и только, Талила! Лишь дым — это не говорит ни о чем!

Мамору жестко встряхнул ее, словно равного по силе воина, но она обмякла в его руках, потому что не могла больше стоять на ногах. Они подогнулись, и ему пришлось опуститься вместе с ней на землю, на колени.

— Я сожгла город, Мамору! Целый город! — в отчаянии простонала Талила, цепляясь за его куртку на груди. — Там были простые люди... дети... их дома... Моя магия проклята, они все были правы... Я — проклята.

— Это неправда, — сказал он ей на ухо и, сам того не заметив, принялся гладить широкой ладонью ее по затылку, по гладким, шелковистым волосам. — Ты не проклята, это глупые небылицы старух.

— Я приношу только разрушения... только разрушения и смерть... отец был прав, когда держал меня вдали ото всех, и твой брат тоже, когда надел на меня кандалы... — прошептала она иступленным, полубезумным шепотом.

— Не смей так говорить! — Мамору обхватил обеими ладонями ее лицо и заставил заглянуть себе в глаза.

Талила моргнула, и две крупных слезы скатились по щекам, и он стер их большими пальцами.

— Ты — величайшая драгоценность, — сказал он, не в силах отвести от нее взгляда.

И, склонившись к губам, крепко поцеловал.

***

Вечером они сложили костер, чтобы предать огню тех, кого бросил им под ноги советник Горо. В насмешку. Для унижения.

Талила с сухими, стеклянными глазами стояла рядом с Мамору. Слезы, которых у нее было немного, иссякли еще днем, в его объятиях...

… и об этом она старалась не думать.

— Госпожа Рин вырастила меня, — вдруг обронил он, наблюдая, как самураи с величайшей осторожностью водружают поверх сложенного костра укрытые белым полотнищем останки. — Она хотела уйти из поместья, но я уговорил ее остаться. Хотел отблагодарить за то, что она для меня сделала. Я отправил туда Юки, потому что думал, что там будет безопасно.

У нее свело горло, и Талила поняла, что не может выдавить из себя ни звука. Впрочем, она все равно не знала, что ему сказать.

«Это не твоя вина»?..

Перед глазами пронеслись образы горящего города. Это, быть может, точно так же была не ее вина. Но винить себя Талила не перестанет. Как и Мамору.

Такахиро с поклоном протянул ему факел, и он ступил вперед и бросил его в основание костра. Сухие ветви, уютно затрещав, быстро занялись, и налетевший ветер швырнул пламя во все стороны, и уже вскоре столп огня взвился в небо и рассыпался вокруг сотней искр.

Постепенно все разошлись, и у едва тлевших углей остались лишь они вдвоем.

— Идем, — Талила, воровато оглянувшись по сторонам, позволила себе мимолетно прикоснуться к его руке. — Идем, ты должен отдохнуть. Завтрашний день будет ничем не легче.

— Иди, — он дернул плечом. — Я еще постою.

— Тогда я тоже останусь, — заупрямилась Талила и скрестила руки на груди.

Она была готова поклясться, что на его губах промелькнула усмешка.

— Мы отомстим за них, — спустя время сказала она.

— Я знаю, — равнодушно кивнул Мамору.

Это все, что им оставалось. Мстить.

Когда погасли последние красные искры в углях, он нехотя повернулся к пепелищу спиной и скользнул взглядом по гарнизону. Советник Горо ждет от них завтра ответа, и все время, пока трещало и шипело пламя, он раздумывал о том, чтобы не послать Императору отрубленную голову уже его советника. Желание было почти непреодолимым, и даже то, что посланники и переговорщики считались неприкосновенными, не сдерживало Мамору.

В чем разница между советником Горо и госпожой Рин? Почему ее можно было убить, а его — нет?..

Мамору прошел мимо разожжённых костров, вокруг которых собрались его люди, прямо в шатер, и, помедлив, Талила направилась за ним. То, что случилось утром, казалось ей каким-то наваждением. Сном.

Она потеряла над собой контроль, расплакалась у него на руках — уже одно это заставляло кончики ушей пылать от стыда. Но после… Наверное, Мамору тоже собой не владел, ничем иным она не могла объяснить, что сделал он.

«Ты — величайшая драгоценность».

А губы до сих пор обжигал его поцелуй.

На который она ответила. Неумело, сквозь слезы и рыдания, но ответила.

И за это теперь ей было стыдно вдвойне.

Их прервал шум: полководец Осака вернулся с самураями, чтобы позаботиться об останках, привезенных советником Горо. Едва заслышав чужую поступь, Талила отпрыгнула от Мамору сразу на несколько шагов и принялась суетливыми движениями одновременно вытирать щеки и губы. Он же степенно поднялся на ноги, оправил куртку и встретил своего полководца спокойным взглядом.

И время с той минуты ускорило ход. Пока часть самураев занималась погребальным костром, Мамору и Талила вместе с полководцами сидели над картой Империи. Промедление было дня них подобно смерти. После поступка советника Горо стал предельно понятен настрой Императора. Предателей он собирался уничтожить любой ценой. И любыми методами. Он уже разорил, а может, полностью разрушил родовое поместье Мамору. Вырезал всех, кто был ему дорог. Да еще и бросил их головы ему под ноги в насмешку.

И назидание.

Но главным для них было действовать с холодной головой. И не поддаваться эмоциям, которые в тот день у всех лились через край. Цена ошибки была слишком велика, чтобы ее допустить.

Но думать рационально и отстраненно могли не многие. Увиденное повлияло на всех, даже на умудренных жизнью воинов, которые на своем веку встречали всякое.

Но одно — разить врага на поле боя.

Совсем другое — напоказ отрубать головы старухам и служанкам. Это — пощёчина, это — оскорбление их всех.

Такие мысли крутились в уме Талилы, пока она торопливо шагала вслед Мамору по лагерю. Но, когда они оба вошли в шатер, все размышления куда-то испарились. Им на смену пришла звенящая, тревожная тишина.

Резкими, рваными движениями Мамору расстегивал пояс. Он швырнул — впервые! — ножны на футон и потянул воротник куртки, словно он его душил.

Застыв у полога, Талила молча за ним наблюдала, пока он круто не повернулся к ней лицом, и тогда она опустила взгляд в землю.

«Я — воин. Я — самурай, — напомнила она себе, тяжело сглотнув. — Не сопливая девчонка. Идет война, и я не стану... не стану переживать ни о чем, кроме наших врагов».

— Нам нужно поговорить, — сказал он, и Талила почувствовала, как тревога подступила к горлу.

Она смогла лишь деревянно кивнуть и, повиновавшись его жесту, опуститься на свой футон напротив него.

— О том, что ты сказала утром.

Талила мысленно выругала себя, когда ощутила острую горечь разочарования. Какая-то глупая, очень глупая часть нее желала услышать: «о том, что я сделал утром».

Ее отец был прав. Женщинам не место на войне. Она позорит себя, его, свое имя, свой мертвый род.

— Ты не проклята, Талила. Как не проклят и твой дар.

Ей показалось, своими словами он ударил ее под дых. Воздух с резким шипением вышел из легких, и она раскрыла рот, пытаясь вдохнуть, но не смогла: скрутивший горло спазм помешал.

— Моя магия слишком важна и ценна. Я помню, — все же просипела она и опустила голову, позволив чёрным волосам скользнуть ей на лицо и закрыть его от прожигающего взгляда Мамору.

И потому она не увидела, как он дернулся, словно его тоже кто-то ударил.

— Это так, — тяжело произнес он. — Но не в этом дело. Ты... ты не хотела никому причинить зла. Вот что главное.

— Откуда ты знаешь? — она посмотрела на него сквозь темные пряди волос и вновь уперла взгляд в футон. — Может, хотела. Может, потому огонь не удалось унять, пока он не сжег все дотла.

Мамору нахмурился.

— Потому что я знаю тебя, — просто обронил он, и Талила издала звук, похожий на задушенный всхлип.

— Не знаешь, — прошептала она сухими губами. — Не знаешь. Чем я отличаюсь от Императора, которого ненавидят и презирают за его жестокость? Я одной своей ладонью уничтожила целый город... вместе с невинными людьми...

— Это не так. Я знаю о жестокости Императора все.

Что-то в его голосе заставило Талилу поднять голову и отвести от глаз волосы. Выражение лица Мамору напоминало застывший камень. Они почти не говорили о его печати с того дня, как она ее уничтожила. Но сейчас он имел в виду именно ее.

Он скривился, заметив ее взгляд.

— Ты меня жалеешь.

— Нет! — вскинулась Талила, но обманывать у нее всегда получалось скверно.

— Но, видишь ли, эта жалость — и есть то, что отличает тебя от него. И от многих, многих других.

В носу защипало, и Талила сдвинула брови, пытаясь сдержать слезы. Плакать второй раз за день она не будет.

— Но это не понять со стороны. Для всех я буду проклятой убийцей. Той, которая разрушила их дома, сожгла город. Той, которой будут пугать непослушных детей, чтобы не баловались… — прошептала она горько и вновь опустила голову.

Волосы поползли вниз, но закрыть ее лицо им не позволила рука Мамору. Он завел тяжелые пряди ей за уши и бережно коснулся двумя пальцами ее подбородка, чуть приподняв.

— Это цена, которую платим мы все. Быть может, о тебе не сложат легенды. Но какое это имеет значение, если ты все равно спасешь этих людей?

— Попутно убивая других... — едва слышно прошептала она.

Мамору позволил горькой улыбке тронуть свои губы.

— Мир полон крови. И, увы, никто не сможет проложить путь к свободе, не ступая по ней.

Он скользнул взглядом по ее лицу: покрасневшие от сдержанных слез глаза, едва вздрагивающие губы.

Она молчала, и он понял, что ей отчаянно не хватает простого утешения. Но разве было право у него, воина, обмануть ее словами о «бескровной победе»?

— Когда закончится война, — произнёс Мамору тише, мягче, — кто-то увидит в нас защитников, кто-то — палачей. Но есть ли у нас выбор?

Талила подняла глаза. В их глубине таилось столько боли, что у него болезненно сжалось сердце.

— Ты никогда не будешь похожа на моего брата, — произнес он твердо. — Важно не только, что мы делаем, но и почему. Ты защищаешь людей, а не губишь их ради власти.

Она невольно дотронулась до ладони Мамору, будто искала точку опоры, и он ответил на ее прикосновение и сжал ее пальцы в своих.

Талила на миг отвернулась, и прежде чем он успел понять, что происходит, она потянулась вперед и коснулась его губ. Поцелуй получился коротким и ослепляющим. Она придвинулась ближе и крепко сжала воротник его куртки, и Мамору почувствовал, как мышцы застыли от накатившего тепла, и мир вокруг исчез — осталась только она.

Но внезапно он, очнувшись, отстранился, прижимая ее к себе за плечи, но не позволяя вновь приблизиться. Взгляд его метался между ее глазами и покрасневшими губами.

— Нам нельзя… — прошептал Мамору хрипло, и было непонятно, обращался ли он к ней или к самому себе. — Талила, это ошибка.

На его лице читалось страдание, и он сам не знал, чего опасался сильнее больше: нарушить собственные принципы или потерять последние крохи благоразумия. Он помнил, что вокруг идет война, что она — его жена только потому, что ее заставили. И любые чувства между ними — лишь запутают все еще сильнее.

Талила прикусила губу и попыталась отвести взгляд. Но сердце, бьющееся в груди словно загнанная птица, не позволило ей отступить.

— Ошибка? — тихо повторила она и стиснула в ладонях ткань его куртки, словно боялась, что он отвернётся и уйдёт. — Мамору… скажи правду. Разве ты не…

Он не дал ей договорить. Стон вины и смятения вырвался из его горла, когда он в один миг опустил руки, сдавшись желанию, и снова притянул ее к себе так, что между ними не осталось свободного пространства. Второй поцелуй получился глубже и отчаяннее первого, и когда они отстранились, шумный вдох нарушил гулкую тишину вокруг.

— Я… — начал он, не сводя взгляда с ее лица.

— Ничего не говори, — шепотом перебила его Талила. — Мне все равно. Ошибка или нет. Мы можем не пережить эту войну. Я не хочу потом жалеть.