Последний шанс (СИ)

Глава 82. Гуманизм и кривые зеркала.

Сталин расслабленно сидел в кресле своего кабинета на даче и перед сном с удовольствием курил последнюю на сегодня трубку, набитую его любимой "Герцеговиной Флор". В голове медленно прокручивались детали недавней встречи "его двойника" Алексея с Гитлером. Вроде бы все прошло очень даже неплохо. Особых неточностей "товарищ Сталин" на переговорах не допустил, от составленного заранее плана ни в чем существенном не отошел. Конечно, окончательно реакция немецкого фюрера на состоявшуюся встречу еще не понятна, это станет ясным после того, как проявятся действия немецких войск в Европе. Но по впечатлениям других участников встречи немцы никакого неудовольствия не проявили. Скорее наоборот.

Забавный все же этот Алексей. Волновался, что товарищ Сталин может приревновать его к собственному образу. Да он, Сталин, только обрадовался тому, что может не поехать на переговоры, а вместо себя послать его. Ради одной безопасности это стоило бы сделать. Может быть вообще поручить ему исполнять роль товарища Сталина на всех публично-протокольных мероприятиях, чтобы от работы не отвлекали? Хотя нет, пожалуй, не стоит. Разве что в самом крайнем случае. А так он, Сталин, еще сам вполне способен тянуть свою ношу. Тем более теперь.

Вот уже второй день Сталин испытывал непередаваемые ощущения силы и бодрости, о которых давно забыл. Он все же решился и доверился Велимиру. Сталин с трудом, но признался себе в том, что боялся. Прежде всего, боялся довериться, поскольку своим разумом не понимал, что именно ему предстоит, а значит, был вынужден полностью положиться на добрые намерения волхва. И потому тянул. Но страх не успеть совершить все задуманное, страх не увидеть триумф воплощения своих мечтаний, был сильнее страха того, что волхв может замыслить недоброе. Тем более, что с его способностью неожиданно возникать и исчезать, хотел бы. Так давно сотворил бы все, что задумал.

А в свои шестьдесят Сталин все больше и больше ощущал упадок сил и потерю былой работоспособности. Конечно, будучи в высшей степени дисциплинированным и аскетичным человеком, он старался не снижать темпов работы, по-прежнему много часов проводил во встречах с людьми и за чтением различной специальной литературы, иногда глотая по триста страниц в день. Причем, прочитывая материал вдумчиво, делая множественные пометки. Но этот ритм с каждым годом давался ему все тяжелея. Не раз и не два он уже задумывался над тем, что его реальный образ все больше и неизбежно входит в противоречие с тем образом "стального" Сталина, который сложился в народе.

И вот теперь все изменилось. Точнее внешне Сталин практически сохранил свой прежний вид. Но внутри ощущения напомнили ему себя же, только тридцатилетнего. Мышцы налиты силой, походка вновь стала упругой, а взгляд орлиным. Сталин заметил, что даже вновь стал обращать внимание на женщин, хотя, осознав это, тут же постарался скрыть этот интерес. Не сложилось у товарища Сталина с личной жизнью. Она вся оказалась подчинена интересам партии и страны, интересам народа. А раз не сложилось, то и не стоит об этом думать.

Велимир обещал, что если сам Сталин, Князь, как называл его волхв, не свернет со своего пути, останется верен ноше и ответственности, которые добровольно возложил на себя годы назад, то он вполне сможет дожить лет до ста - ста двадцати. Больше не получится, слишком солидным был уже его возраст для модификации организма, слишком много уже успел набедокурить. Но даже этого, отпущенного волхвом времени должно было хватить на то, чтобы довершить гигантские начатые преобразования. Настолько изменить массовое сознание советского человека, чтобы никто и подумать не мог о возврате к старому, о том, что социализм можно сломать, развалить изнутри. Если даже в мире Алексея на это потребовалось минимум три десятилетия, то теперь это будет вообще невозможным. Тем более, что внутренний враг теперь ясен. А с внешним народ всегда разберется по-свойски. Не впервой.

Сталин мысленно вернулся из грез о будущем к встрече с Гитлером и "польской" операции НКВД. Молодцы. Все молодцы. Даже для немцев неожиданная атака "польских диверсантов" ничего не испортила. Они не стали предъявлять советской стороне претензий по поводу плохой организации безопасности встречи. Все же они сами не раз сталкивались на своей территории с польской проблемой и понимали, что предвидеть подобные акции практически невозможно. Получив доказательства авторства диверсии со стороны польских подпольщиков и убедившись в том, что обе стороны переговоров оказались в равной степени пострадавшими, они даже высказали свои соболезнования советскому раненому генералу, которому не повезло больше всех.

Хорошо все же, что Алексея, других участников переговоров и даже охранение встречи никто не стал предупреждать заранее. Все же искренний испуг и волнение, как и действия бойцов НКВД, контролировавших подходы к зданию, полностью достоверно сыграть невозможно. Да и само ожидание происшествия неизбежно отложило бы свой отпечаток. А так все получилось идеально. Ни одной нотки фальши. Даже трупы поляков подложить и распределить удалось практически идеально. Про возможную инсценировку никому из немцев даже мысль в голову не пришла.

Но в данном случае Сталина волновало не это, а реакция на происшествие самого Алексея, когда он узнал о том, что это была спецоперация советских органов. Вместе с пониманием задумки он стал говорить о том, какой опасности подвергались советские участники встречи. Хорошо еще, что пострадал всего один человек, да и то не фатально, но ведь могло быть и множество трупов, стрельба велась настоящими боевыми патронами.

В целом он, конечно же прав, вероятность того, что кто-то мог пасть жертвой операции, действительно была. Кто-то из охраны мог не успеть отпрыгнуть из-под летящего автомобиля. Кто-то мог схватить шальную пулю или рикошет. Гарантий в таком деле быть не могло. Участники акции были предупреждены лишь о том, чтобы ни в коем случае не пострадал никто из немцев, а потому палили куда угодно, только не туда, где они стояли или упали. Что касается единственного пострадавшего, то это отдельная история. Он-то был плановой жертвой, который получил пулю не от мчавшихся в машинах, а от снайпера, сидевшего на чердаке напротив. Сакральная жертва была запланирована по сценарию. Но об этом тем более никто не знал.

А вообще Сталина иногда даже озадачивало какое-то интеллигентское отношение Алексея к неизбежным жертвам, которые бывают при любых серьезных операциях. Это вообще отличительная черта его времени. Все как будто в кривом зеркале. Всеми силами спасти одного человека, попутно погубив тысячи других ни в чем не повинных людей. Эти тысячи, гибель которых являлась по сути неизбежным следствием спасения того самого одного, у них воспринималась просто как грустная статистика. Никакой связи между двумя событиями просто не предполагалось и не рассматривалось, будь она даже очевидной.

Как-то Алексей рассказал ему об одном фильме, в котором американские войска для спасения одного своего солдата обрекли на смерть десятки других таких же солдат. И именно в этой глупости увидели собственную доблесть. Чем погибшие солдаты оказались хуже спасенного авторы фильма не поясняли.

Мир Алексея вообще представал часто для Сталина какой-то жуткой фантасмагоричной пародией на нормальный.

В его мире было принято пожизненно кормить и содержать насильников, серийных убийц, педофилов. Содержать, между прочим, на деньги тех самых простых граждан, кого они убивали и насиловали. А потом еще и выпускать их по амнистии, чтобы они вновь могли повторить все содеянное. И все это называлось в его мире гуманностью.

Такой же гуманностью считалось тратить бешеные государственные деньги на лечение агрессивных психических больных или спасение от смерти безнадежных уродцев, в то время, как тысячи других людей, совершенно нормальных членов общества, пенсионеров, отдавших всю свою жизнь стране, не могли получить требуемых лекарств и умирали без помощи государства, потому что все деньги уже были потрачены на дебилов и уродов.

И это называлось у них справедливостью.

Нет, такой справедливости в кавычках и такого гуманизма Сталин не понимал и не принимал.

Как не понимал и того, что этом изуродованном мире миллионы простых людей должны были из последних средств наскребать на благотворительность, чтобы помочь безнадежно больным детям и старикам всем миром сделать операцию за границей. И это в том время, как многочисленные олигархи и коррумпированные чиновники ни о какой такой благотворительности не задумывались, а лишь исправно переводили миллионы нажитых непосильным трудом долларов на свои заграничные счета. Да украденных средств одного какого-нибудь рядового нувориша хватило бы на то, чтобы сделать операции всем нуждающимся безнадежным больным.

А какой национальный позор, что некогда самое мощное государство мира попросту не могло обеспечить лечение таких больных на Родине? Вроде бы на закупки самого современного оборудования выделялись огромные бюджетные деньги. Но все они разворовывались, а то оборудование, которое все же доходило до больниц и госпиталей, годами пылилось на складах, поскольку на нем некому было работать.

Нет, в его будущем такой страны и такой ситуации не будет, дал он себе обещание. Он сможет сделать так, чтобы и через сто или двести лет после его смерти никто не смог жить за чужой счет, обворовывая сограждан или государство, принадлежащее всему народу. И у него в стране будет подлинный гуманизм.

Такой, когда на любое отродье в лице насильника, убийцы, педофила, предателя собственного народа или чиновного коррупционера будет тратиться ровно столько средств, сколько будет стоить пуля.

Такой, когда извращенцы будут либо высылаться из страны туда, где об их правах кто-то захочет проявить трогательную заботу, либо будут удовлетворять свои сексуальные потребности на лесоповале, обеспечивая Родину качественным пиломатериалом.

Такой, когда право критики будет иметь лишь тот, кто сам приносит стране осязаемую реальную пользу.

И, наконец, такой, когда любой порядочный гражданин будет ходить по улицам городов спокойно в любое время суток. Когда милиционера он будет встречать улыбкой и приветствием, а не гримасой страха. Когда чиновники будут служить, а не прислуживать. Когда дети безбоязненно будут гулять, бегать в школу и кружки самостоятельно, а не под прикрытием профессиональной охраны или в лучшем случае бабушек и родителей. Когда женщины будут мечтать о счастье замужества и материнства, а не о том, чтобы стать проститутками и порномоделями.

Его страна будет именно таковой. В этом и будет состоять настоящая гуманность.

Пусть современники и потомки будут считать его жестоким, но если гибель десятков людей поможет спасти тысячи, он, не дрогнув, пойдет на это. Ибо именно это и будет гуманностью. Это, а не противоположность из мира Алексея. Его мир попросту не имеет право на существование. И нет ничего странного, что он умирает. Умирает прямо на глазах его бездумных обитателей, ослепленных блеском кривых зеркал.

Странно только, что Алексей, проживший здесь уже пять лет, все еще сохраняет в себе остатки того извращенного мышления. Видимо, слишком глубоко смогла укорениться эта зараза. Ведь все понимает, многое ужасает его самого до ненависти, но до конца так и не избавился. Когда же это началось, когда стала распространяться в обществе и сознании людей эта гниль? Сейчас он ее не чувствует, хотя такие люди есть и в этом времени. Они есть всегда. Просто здесь они вынуждены скрываться, прятать свои взгляды, ненавистные любому нормальному человеку. И даже исподтишка им удается гадить лишь по мелочи. Так пусть все так же и остается. Сразу такие люди не исчезнут, должно пройти несколько поколений, чтобы муть эгоистического индивидуализма не выплескивалась за естественные берега и не руководила поведением большого числа людей. И на протяжении всех этих поколений потребуется огромная воспитательная работа. И проводить ее должны профессионалы, которых еще только предстоит воспитать. Система, которую еще предстоит построить.

Но он справится. Теперь точно справится. И Сталин, вновь прислушавшись к своему обновленному здоровому и сильному телу, улыбнулся, отложил потухшую трубку и отправился в спальню.