Последний, кто знал змеиную молвь

38

Выходка с задницей Йоханнеса развеселила меня. Напевая себе под нос старинную песнь зверолюдей, я направился домой, однако встречи той ночи еще не закончились.

Кто-то окликнул меня змеиным шипом. Я подумал было, что это кто-то из гадюк, избежавших смерти от огня, — не все змеи задохнулись в тот раз в дыму. Я шипнул в ответ и оглянулся в поисках змеи, однако увидел Мёме, который, как всегда, валялся среди кочек.

Между делом я совсем забыл про него. Выходит, мы с сестрой вовсе не последние люди! Есть еще Мёме, хотя назвать его человеком было явным преувеличением. Он утратил последние очертания, и когда я подошел к нему поближе, то не мог сказать точно, где его тело, а где мох. В какой-то мере в этом была виновата и тьма, царившая в лесу, но Мёме и впрямь как-то растворился в природе. Он напоминал подтаявший расползшийся сугроб. Тот самый мох, что рос у него под боком и рядом с ним, покрывал и его самого. К тому же создавалось впечатление, что он долгое время пролежал без движения, осыпавшиеся осенние листья покрывали его толстым слоем. Лицо его, темное как земля, кое-где растрескалось, в той корке капельками росы поблескивали глаза.

— Ты все еще жив, — глухо, словно из-под земли, произнес Мёме, слов было почти не разобрать, казалось, будто рот у него обвалился или его замело. — Вот уж не надеялся увидеть тебя.

— Так ты хотел видеть меня? — Я думал, Мёме поднесет ко рту свой неразлучный бурдючок, отхлебнет, закашляется. Я надеялся, что он немножко прополощет себе горло, и мне будет легче понять его. Однако Мёме не стал пить, и по правде говоря, даже трудно было сказать, есть ли у него вообще руки или они отгнили, и держать бурдючок ему нечем.

— Мне всё равно, — сказал Мёме. — Я думал, если ты все-таки жив и объявишься, прежде чем я окончательно развалюсь, то надо тебе кое-что рассказать. Не то, чтобы это так важно было, — нет, всё это не имеет смысла. Но так, вроде бы, принято.

— Так про что ты хочешь мне рассказать?

— Про Лягву Полярную.

Вот так новость! Я присел на корточки возле Мёме и тут же почувствовал исходивший от его расползающегося тела отвратительный запах тления, если не сказать зловония падали, у которой каким-то чудом была живая голова. Я отпрянул от отвращения, Мёме, заметив это, ухмыльнулся своим землистым ртом.

— Воняет, да? — спросил он. — Воняет! Сам-то я больше ничего не чую, но знаю, что на самом деле меня уже нет. Истлел я. Который месяц не евши не пивши валяюсь здесь. Уж и не помню, какое оно, вино, на вкус, залей мне его кто в рот, оно впитается в землю, как дождь, потому как нет у меня больше спины. Я чувствую, как во мне проклевываются ростки, весной они прорастут сквозь меня, словно сквозь какую-то кочку, и косули поедят их, не подозревая, что под копытцами у них лежит покойник. Я не чувствую больше ни рук своих, ни ног. Голова пока еще держится, она у меня все равно как каменная. Но объявись ты на день-другой позже, я уже не смог бы говорить. Я бы не стал расстраиваться, то, что мне есть сказать, не так уж и важно. Дело в том, что я стражник. А стражник должен перед смертью найти себе преемника. Как понимаешь, мне это нетрудно — кроме тебя же нет никого. Ты не заморачивайся, если не хочешь. Лягва Полярная и без тебя обойдется. Я ее уже сколько лет не ходил смотреть. Она спит, и ей всё равно, ходит ли кто приласкать ее. Но я все-таки думал, доведись мне еще встретиться с тобой, я тебе скажу, а ты уж сам смотри, что делать. Мне всё равно.

— Как ее найти — Лягву Полярную? — взволнованно спросил я.

— Помнишь тот перстень, что когда-то я дал тебе? Конечно, помнишь. Ты еще расспрашивал про него, но тогда не было у меня причины ответить тебе. Открыть тайну страж может только на пороге смерти. Вообще-то мне не следовало давать тебе ключ, ты еще совсем ребенок был, вдруг потеряешь, но мне не до этого было. Всё равно это всё не имело смысла, всё уже давно обречено, какая разница — останусь ли последним стражем я или еще кто-то придет после меня. Это всего лишь агония, а потом так или иначе наступит тишина, и Лягва Полярная в полном одиночестве заснет вечным сном. Возможно, я даже надеялся, что ты потеряешь ключ. Тогда эта канитель кончилась бы быстрее. Скажи, ты не потерял свой ключ?

— Не думаю, — сказал я. — Правда, этот перстень давно не попадался мне, но он наверняка где-то в маминой хижине. Я его непременно найду. Как им пользоваться?

— Дело не в перстне, — заметил Мёме. — Это всего лишь побрякушка с пальца какого-нибудь убитого иноземца. Можешь этим перстнем пташек сбивать, на большее он не годится. Но он был в чехле — тонюсеньком и легком-прелегком, таком, что даже самый слабый ветерок может унести его. Перстень был в нем для груза, чтоб мешочек не потерялся. Он еще цел?

— Да, конечно, — подтвердил я. — Так что с этим мешочком?

— Он сделан из кожи Лягвы Полярной, — сказал Мёме. — Раз в десять тысяч лет Лягва Полярная линяет, так было уже несчетное число раз, и так будет впредь. Из выползины страж должен вырезать малюсенький лоскуток и подарить его своему преемнику. Это ключ. Он приведет тебя к Лягве Полярной.

— Как? — потребовал я.

— Ты должен съесть этот лоскуток, — сказал Мёме. — Дальше все случится само собой.

— Нынче же разыщу этот мешочек, — пообещал я. — Больше всего на свете мне хотелось увидеть Лягву Полярную, и теперь это возможно.

— Помни, она тебя не увидит никогда. Она спит, и нет на свете ничего, что способно разбудить ее. Должность, что ты примешь, бесполезная и пустая, и я советую — лучше брось мешочек в огонь и пошли всё в задницу. Я должен был сказать тебе, но ты не обязан послушаться меня.

— Но я хочу! Хочу!

— Валяй, — буркнул Мёме. — Будь счастлив и передай Лягве привет от меня. Тебе выпало счастье умереть при ней.

Мёме закрыл глаза. Это был последний раз, когда я видел его в живых, потому что тотчас бросился к маминой хижине искать перстень и мешочек. А когда спустя день-другой я вновь оказался в тех краях, Мёме больше не говорил, лицо его рассыпалось, а от тела осталось только что-то склизкое, лужица среди кочек, через которую надо перепрыгнуть, если не хочешь замочить ног.

Я поспешил домой и нашел свое прежнее жилище безмолвным и стылым. Давно уже никто не разводил огонь в очаге, и запах жаркого, который всегда витал в стенах нашей хижины, так что стоило только войти, как начинали капать слюнки, теперь выветрился. И хотя я думал, что встреча с родным домом едва ли растрогает меня, я почувствовал, как что-то запершило в горле при виде пустой темной и какой-то печальной каморы. Но в ту минуту я был слишком захвачен желанием поскорее найти Лягву Полярную, так что мне некогда было предаваться печальным воспоминаниям. Я принялся шарить в скрынях и укладочках, и вот он — мешочек с перстнем!

Сгорая от нетерпения, я вытряхнул перстень из драгоценного мешочка, и он, брякнув, выпал на пол как бесполезный мусор. Я жадно разглядывал мешочек, поглаживал пальцами, подошел к выходу, чтобы при свете луны получше разглядеть кожу Лягвы Полярной. Кожа была тончайшая: если поднести ее к глазам, она просвечивала в лунном свете. Я был настолько взволнован, что дыхание перехватило. Я сложил кожу в малюсенький квадрат и сунул в рот. Мне даже не пришлось глотать, кожа Лягвы Полярной словно растворилась у меня на языке. Я задержал дыхание в ожидании того, что теперь должно случиться. Я не удивился бы, если б тело мое вдруг заполыхало ярко или если бы я вдруг стал ростом с самые высокие деревья в лесу. Но со мной не случилось ничего. Я по-прежнему стоял на пороге нашей старой хижины, и меня освещала луна, но я знал, где спит Лягва Полярная.

Это знание не осенило меня неожиданно, не ударило молнией. Просто мне вспомнилось — как нечто давно известное и вдруг вспомнившееся. Примерно так: да, это же было так, как я мог это забыть между делом? Мне казалось сейчас в высшей степени странным, что я искал Лягву Полярную по лесу, не в силах найти ее, когда ее убежище было так легко обнаружить! Это было никакое даже не убежище — стоило мне проглотить кусочек кожи, как стало ясно, что об нее можно было просто споткнуться — вот же она, тут! Всю свою жизнь я ходил мимо входа в пещеру, в которой она спит своим вечным сном, и ни разу мне не пришло в голову заглянуть в нее.

Я затворил за собой дверь в хижину и вошел в широкий вход, который зиял прямо напротив нашей старой хижины — и который я, тем не менее, прежде не замечал. Просторный ход вел прямо вперед, понемногу уходя в землю. Впереди мерцал свет, теплый и мягкий, но по мере приближения он не становился слишком ярким и не раздражал. Лягва Полярная пылала, как угасающий костер.

И вот я увидел ее. Вот она, легендарная Лягва Полярная, о которой я был столько наслышан и которую с детства мечтал увидеть. Она оказалась куда больше и великолепнее, чем можно себе вообразить, величественная и устрашающая. Я обошел ее кругом, взволнованный и счастливый. Наконец-то я здесь! Я и мечтать не смел, что когда-нибудь увижу Лягву Полярную. Ведь и дядя Вотеле говорил, что она исчезла навсегда и никогда больше не поднимется. Никогда ни один человек не увидит ее, но я таки увидел.

Лягва Полярная лежала на брюхе, аккуратно сложив на спине громадные крылья и закрыв глаза. Устрашающие когти были погружены в мягкий песок. Лягва спала, и сон ее был спокоен и глубок. Это было не какое-то дряхлое существо, коротающее дни в ожидании смерти, слишком бессильное и усталое, чтобы поднять свои тяжелые веки. Нет, Лягва Полярная была огромная, мощная, в ней было еще предостаточно сил, и можно лишь вообразить, на что она способна, разбуди ее какая-нибудь сила.

Но такой силы не было. Тысячи заветных змеиных заклятий, произнесенных одновременно, могли бы проникнуть в ее таинственные сны, но тут был один я, ее последний страж. Все остальные нашли себе занятия поинтереснее, они уже жили в новом мире, где Лягва Полярная была лишь персонажем древней сказки, которую бабушки рассказывают вечерами под стук прялки.

Я присел на корточки возле Лягвы и принялся поглаживать и похлопывать ее прочную и в то же время такую гладкую кожу, очень теплую, и когда я прижался спиной к спящему гиганту, мне стало удивительно приятно и надежно. Я знал, что могу даже залезть ей на спину, это не потревожит сна Лягвы Полярной. Ничто в этом мире не могло потревожить ее или убить. Ведь она вечная, она была и есть — и в то же время от окончательного исчезновения ее отделяла тончайшая паутинка, и этой паутинкой был я. Мир отвернулся от нее, предал ее и забыл, оставив могучую Лягву Полярную в пустоте. Один только я составлял ей компанию. После меня она обречена исчезнуть бесследно, потому что то, о чем никто ничего не знает и чего никто никогда не видел, в действительности не существует. Это был дышащий покойник.

А ведь всё могло обернуться иначе! Что всё могла она совершить! Я не испытывал злости, только бессильную печаль, когда думал, насколько легко нам было бы бороться и побеждать, если б мы в каком-то безумном порыве не отвергли свое мощнейшее оружие, эту силищу, что спит вот тут, рядом со мной и способна еще на всё — всё! Если б мы не позабыли заветные змеиные заклятья. Веками эта силища служила нам, парила над нашими головами устрашающей и оберегающей тучей. Это было наше секретное оружие, которым не умел и не мог воспользоваться никто другой. Теперь и мы оказались в числе этих других, а Лягва Полярная спала себе и спала, и никто не призывал ее.

Всё могло бы пойти иначе! Но, видно, это было невозможно. Мир меняется, что-то забывается, что-то всплывает на поверхность. Время заветной змеиной молви прошло, забудется когда-то и этот новый мир со своими богами и железными людьми, изобретут что-нибудь другое.

Я поудобнее устроился под боком Лягвы и прикрыл глаза. Мне тут было хорошо, я не собирался никуда уходить отсюда.

Конечно, время от времени я выбираюсь из пещеры, хотя бы затем, чтобы обихаживать Лягву Полярную. У меня вошло в привычку обмывать ее, чтобы кожа ее блестела — хотелось, чтобы она была прекрасна, хотя никто кроме меня видеть ее не может. Я выходил за пропитанием для себя, а иногда просто бродил по лесу, хотелось поглядеть на солнышко, подышать свежим воздухом после долгого пребывания в пещере. Между прочим, пещера Лягвы Полярной обладала удивительным свойством — ты мог выбраться из нее в любое место в лесу, именно туда, куда тебе захочется. Теперь мне стало понятно, как это Мёме передвигался так неприметно. Он приходил от Лягвы — выходил из пещеры, которую никто кроме него — стража — не замечал, а потом уползал обратно. Так что теперь наконец ключ и к этой загадке был в моих руках.

Время от времени я навещал сестру и ее косолапого, но не слишком часто, очень уж дух в их берлоге был тяжелый, и вонь стояла нестерпимая. Мымми разъелся уже настолько, что жир проник ему в мозги, и он позабыл заветную молвь — и они с Сальме общались одним лишь урчанием. Последний раз, когда я видел их, они лежали в объятиях друг друга, в берлоге было сумрачно, но я до сих пор помню их грустные глаза, пялившиеся на меня из темноты. Это было печально и страшно, и больше я к Сальме и косолапому не ходил. Не знаю, живы ли они еще, но склонен думать, что Мымми задохнулся от своего жира, а Сальме потихоньку угасла рядом с его бездыханной тушей. Во всяком случае, Мымми был последний медведь, кто знал заветную молвь, то зверье, что попадается мне сейчас, исполняют, правда, мои приказания, удивленно урча, но ответить не умеют. Они стали обычными дикими животными. Всё вырождается.

Спустя несколько дней после того, как я нашел Лягву Полярную, я отправился проведать Пирре и Ряэк. Я заметил на верхних ветвях старые отощавшие фигуры зверолюдей, окликнул их, но они не отозвались, и я понял, что они умерли или слишком устали и обессилели, чтобы открыть рот, что в сущности одно и то же. В конце концов, они и так продержались долго; их мир, их история давно уже закончились. Там, на своих вершинах они и остались, на всю зиму, словно два белых мохнатых сугробика. Весной дерево покрылось листвой, и я больше не видел их, а когда опять наступила зима, ветви снова оголились, словно и не было никогда на свете никаких зверолюдей.

Так я и остался один на один с Лягвой Полярной. Вот уже сорок лет как я ее страж и здорово постарел. В последнее время выбираюсь из пещеры все реже. Я много сплю и вижу сны. Чаще всего мне снится детство, я сижу в подполе дяди Вотеле, и дядя обучает меня заветным змеиным заклятьям. Потом он вдруг бледнеет, падает и умирает, но я не пугаюсь, напротив, пристраиваюсь у него под боком, и мне так хорошо и приятно. Меня не раздражает смрад тления, что исходит от дяди, он не мешает мне. Напротив, кажется таким знакомым и надежным. Тут я просыпаюсь и обнаруживаю себя подле Лягвы Полярной, но смрад все еще стоит у меня в носу. Я знаю, что это не запах Лягвы, потому что она вечна, это мой собственный запах, старческий запах.

Я произношу несколько заветных заклятий, тех самых, которым когда-то обучил меня дядя Вотеле, и эти заклятья освежают воздух. Все остальное во мне может сгнить, но заветные заклятья всегда остаются свежими. Заветные змеиные заклятья и безмятежно дремлющая Лягва Полярная.

Да и я не беспокоюсь ни о чем, я тоже могу совершенно спокойно закрыть глаза. Никто не нарушит моего сна. Мы можем мирно почивать — Лягва Полярная и последний старик, кто знает заветные змеиные заклятья.