Последний, кто знал змеиную молвь

21

Хийе спала на дне лодки, свернувшись змейкой. Между делом я стал уже беспокоиться за нее, боялся, не случилось ли чего с ней во время бегства, но когда я пригляделся, то заметил на ее губах легкую улыбку и услышал, как она глубоко и спокойно дышит. С ней всё было в порядке.

Мы медленно скользили по гладкому, без единой волны морю. Дождь давно прекратился. Поначалу я греб, но потом перестал, ведь я все равно не знал, куда плыть. Я ждал восхода солнца, чтобы определиться, где же мы находимся.

Странная дикая ярость и доселе неизведанная жестокость, обуявшие меня минувшей ночью, давно испарились. Я снова стал обыкновенным, предусмотрительным и робким Леметом. И мне было довольно жутко думать о пережитом. Неужели действительно я шипел в ночное небо змеиные заклятья, словно отправляющийся на бой ратник? Откуда взялась во мне эта нежданная сила и ярость? Теперь они куда-то исчезли, и я обескураженно думал, что мама наверняка уже беспокоится, ждет меня, и сожалел, что угодил в такую передрягу.

Наконец рассвело. Первые лучи солнца растеклись по морю, словно кто-то накапал на зеркало вод жидкого воска, и в это время Хийе проснулась. Она открыла глаза, посмотрела на меня, посмотрела на окружающее нас море, и во взгляде ее не было и следа удивления или страха. Хотя и была без сознания с тех пор, как я, спасая Хийе от ножа Юльгаса, втащил ее на спину волка. Последнее, что она могла помнить, это ночная роща и издающий странные звуки хийетарк с воздетыми к небу руками. Теперь она неожиданно оказалась в лодке вместе со мной. Похоже, Хийе не видела в этом ничего странного. Она улыбнулась мне, села и потянулась.

— Выходит, ты спас меня, — сказала она. — Так я и знала.

— Как ты могла знать? — спросил я. — Я в последнюю минуту подоспел, и удрать было совсем нелегко. Они едва не схватили нас.

Я по-быстрому рассказал Хийе о событиях минувшей ночи — про то, как мы скакали верхом на волке, как Юльгас залил волкам уши воском. Хийе прыскала со смеху, словно я рассказывал что-то страшно смешное. И только когда я упомянул, какую роль сыграла в нашем спасении ее мать, она посерьезнела.

— Бедная мамуля, — сказала она и тут же снова засмеялась. — Бедный отец! — хихикнула она. — Небось, он здорово рассердился на нас. Всё у него было так замечательно задумано, еще бы немножко, и лес был бы спасен, а теперь мы всё напортили и былой жизни больше никогда не вернуть. Ох, как он небось раздосадован!

Смех так и рвался из нее. Мне еще никогда не приходилось видеть Хийе такой. Глаза сияли, на щеках появились лукавые ямочки. Пытаясь сдержать смех, она прикусывала своими маленькими белыми зубками губу и напоминала мышку. За ночь она изменилась до неузнаваемости; посреди морской глади, в ярком свете первых лучей солнца она казалась удивительно красивой. Как будто, покинув лес, она порвала какие-то невидимые нити, связывавшие и сковывавшие ее. Она словно выбралась из кокона. Наверное, я уставился на нее с таким недоумением, что Хийе вновь рассмеялась, протянула руку и обрызгала меня водой.

— Чего уставился? — спросила она. — Спас меня, бросил лес на погибель и подрубил под корень былую жизнь — дальше что? Что ты еще умеешь?

Она рассмеялась, опустила голову на колени и хитро покосилась на меня. В эту минуту она показалась мне такой славной, такой трепетной, в ее глазах мелькнул задорный огонек, что привело меня прямо-таки в восторг. Неожиданно я подумал, может, мама и права, и мне впрямь стоит жениться на Хийе…

И это подумал я, который еще вчера был влюблен в Магдалену! Впрочем, влюбленность эта никуда не делась. Просто Магдалена и Хийе были настолько разные, что я мог преспокойно восхищаться обеими. Магдалена была сама женственность, гладкая, с длинными светлыми волосами — настоящая красавица. А Хийе — по крайней мере в ту минуту там, в лодке — щупленькая, как мальчишка, с темными не слишком длинными волосами, но в ее взгляде сквозило особенное, свежее, едва проклюнувшееся обаяние.

Можно подумать, что за время своего долгого сна Хийе родилась заново. Это даже испугало меня; я боялся, что вдруг новая сияющая Хийе внезапно исчезнет и снова превратится в бледную застенчивую девушку, сливающуюся с зарослями. Один только этот страх мог удержать меня от возвращения домой, я не хотел, чтобы чудо, свершившееся на море, исчезло, если Хийе вновь окажется в старом знакомом окружении. Но вернуться домой все равно было невозможно. Никаких сомнений, на берегу нас поджидала бы целая стая глухих к змеиным заклятьям волков, и Юльгас с Тамбетом натравили бы их перегрызть нам глотки. Нам следовало предпринять какой-то иной путь.

— Можно поплыть туда, — сказала Хийе и указала на смутно чернеющую вдали полоску земли, наверное, какой-нибудь островок. — Правда, это довольно далеко. Догребешь?

— Отдохну, если устану, нам ведь спешить некуда. Только что на том острове делать?

— А что тут делать? — спросила Хийе. — Или ты собираешься всю оставшуюся жизнь в лодке провести?

Она снова фыркнула.

— Вообще-то здесь совсем неплохо, — заметила она. — И умыться легко, и поплавать далеко ходить не надо. С едой обстоит похуже, и если похолодает, мы, наверное, замерзнем. Верно?

— Да, — признал я, подхватывая насмешливый тон Хийе. — Глупо оставаться здесь зимовать. Так что прежде чем выпадет снег, нам надо добраться до острова. Тем более что зимой море скует льдом, и я не смогу грести.

— Да, — согласилась Хийе. — Ты давай отдыхай не слишком долго, месяц-другой, не больше, а потом опять греби.

— Постараюсь уложиться в этот срок, — серьезно пообещал я.

— Тогда постараемся эти считанные деньки использовать с толком, — сказала Хийе. — Утро такое замечательное, не поплавать ли нам?

— Поплавать… — не успел я ответить, как Хийе уже стянула с себя рубаху из волчьей шкуры и нагишом сиганула в воду. Я оторопел.

Хийе сделала круг вокруг лодки.

— Прыгай, давай! Вода такая теплая!

Я никак не мог обнажиться на глазах у Хийе, но и отказаться было невозможно. Я стыдливо стянул с себя зипун и портки и плюхнулся в воду так, чтобы лодка была между нами.

В первый миг вода все-таки показалась холодной, и я быстро поплыл саженками, чтобы согреться. Мокрое озорное лицо Хийе приблизилось ко мне, мы встретились и какое-то время плыли рядышком. Море скрывало нашу наготу, но я все время помнил, что тут, рядом со мной плывет нагая девушка, и Хийе вдруг предстала такой вожделенной, что я решил непременно взять ее в жены, а к Магдалене просто ходить зоревать.

Собравшись с духом, я подплыл совсем близко к Хийе и чмокнул ее в нос. Она рассмеялась и ответила поцелуем.

Это настолько взволновало меня, что мне захотелось тут же обнять ее, и тут я ушел под воду.

Когда, отфыркиваясь, я вынырнул на поверхность, Хийе уже доплыла до лодки и смеялась там:

— Ты же не рыба — выбирайся на сушу!

Она забралась обратно в лодку и сидела там — голая и мокрая. После купания она стала еще краше. Хийе как будто сменила кожу, как змея, и эта новая Хийе, освободившаяся от родителей, волков и всяческих ребячьих забот, была такая милая, такая желанная, такая неотразимая, что я поскорее подплыл к лодке и устроился рядом с ней.

— Помни, у нас времени только до зимы, — прошептала Хийе, когда я стал ее целовать. — Тогда мы замерзнем!

— Знаю, — пробормотал я. — До зимы я еще успею сесть на весла.

И все же я взялся за весла много раньше, под вечер того же дня. Мы проболтались в море целый день, целовались, миловались, снова плавали и снова забирались обратно в лодку, чтобы лежать обнявшись и говорить. Мне никогда прежде не приходилось слышать, чтобы Хийе столько говорила! Обычно она молчала, даже если играла со мной и Пяртелем, это мы с ним говорили и выдумывали новые игры, тогда как Хийе смотрела на нас круглыми глазами в восторге от того только, что мы взяли ее в компанию, согласная на всё, что мы придумаем.

Она была нашей безмолвной тенью, девчушка, которой больше всего на свете хотелось повсюду следовать за нами, — серьезная, сосредоточенная, словно игра — это важная работа, и выполнить ее следует как можно добросовестнее. Она как будто боялась, что в случае невольной ошибки лишится нашей компании и ей опять придется торчать дома. А дома отец, он требует тишины, ведь он размышляет о славном прошлом своего народа, и дурацкий лепет ребенка мешает ему. Хийе вообще стоило быть дома как можно незаметнее, иначе Тамбет вдруг, к примеру, вспомнит, что дочка его не пьет волчьего молока. Так что Хийе лучше всего ходить на цыпочках. Так она и поступала — везде, всегда, пока она тут, в лодке, у меня на глазах не расцвела. Она лежала у меня под боком, голая, счастливая и говорила не умолкая. Она была как лисенок, у которого вдруг прорезались глазки и который теперь жадно разглядывает мир и норовит выбраться из норы, а не лежать сонно и беспомощно под боком у мамаши, как до сих пор. Хийе болтала и смеялась, пока я не заставлял ее замолчать своими поцелуями, а потом снова принималась болтать и смеяться. А я все слушал и ощущал ее теплое, прильнувшее ко мне тело. Это был один из лучших дней моей жизни: мы были совершенно одни, вдали от всех остальных людей и зверей, солнце согревало нас, и в небе — ни облачка.

Под вечер нам вспомнилось, что человеку требуется пища и что к ночи неплохо бы подыскать себе вместо утлой лодочки какое-нибудь другое пристанище, ведь море непредсказуемо, и если вдруг поднимется шторм, то спать в лодке никакое не удовольствие. Я оделся и взялся за весла. Спустя некоторое время мы добрались до острова.

— Интересно, здесь кто-нибудь живет? — спросила Хийе. — Надеюсь, что нет. Мне бы больше всего нравилось жить тут только с тобой, вдвоем.

— Мне тоже, — откликнулся я. Меня больше нисколько не беспокоило, что дома ждет меня мама, которая ничего не знает о нашей судьбе. В конце концов, она же сама настаивала, чтобы я отправился спасать свою невесту Хийе, я и отправился, хотя в ту минуту и не верил, что она моя невеста. Мама должна быть довольна: Хийе спасена да к тому же стала наконец моей невестой, так что крохотные штаники мама мастерила, кажется, не зря. Все же мама умнее меня, пришлось мне признать с удовлетворением, когда я, взяв Хийе за руку, бродил по острову в поисках подходящей пещеры, потому что строить хижину на ночь глядя не хотелось. Здоровенный заяц перебежал нам дорогу, я окликнул его змеиным заклятьем, он остановился, и я свернул ему шею.

Немного погодя мы нашли и подходящее для ночлега место. Я развел костер, и Хийе принялась запекать зайца, а я тем временем благоустраивал пещеру, всячески стараясь сделать ее поуютнее. Временами жизнь все-таки мчится невероятно быстро: только утром я был влюблен в Хийе, а теперь у нас уже был свой дом, и жена моя готовила нам наш первый совместный ужин. Я теперь женат, хозяин дома, может статься, даже целого острова, потому как ни одного человека мы пока не встретили. Можно и впрямь считать, что мы на острове вдвоем. Но это оказалось не так. Я как раз возвращался с очередной охапкой хвороста к своему новому обиталищу, как кто-то схватил меня за ногу, да так крепко, что, вскрикнув, я упал на колени. Было уже довольно темно, и с перепугу я увидел прямо перед собой только два горящих глаза, и хриплый голос потребовал:

— Кто твой отец? Говори, кто твой отец?

— Мой отец… Он давно помер, — промямлил я.

Я разглядел большой нос, который словно гриб из мха торчал из седых косм, скрывавших все лицо.

— Его звали Вотеле? — потребовал голос. — Говори, его звали Вотеле?

— Нет, — сказал я, ойкнув, поскольку нога моя по-прежнему была как бы в железном захвате. Я представил, что так может быть, если волк вцепится тебе в ногу. — Мне больно… Вотеле мой дядя, но он тоже умер.

— Ах, дядя! — воскликнуло косматое существо с горящими глазами. — Значит, ты сын Линды!

Мою мать действительно звали Линда, что я и подтвердил. Хватка вмиг ослабла, и я почувствовал, как лицо мое погружается во что-то мохнатое и колючее, словно меня сунули головой в еловые ветки. Меня тормошили за уши и целовали в губы.

— Так я и знал, меня не обманывает! — говорил неизвестный. — Запах своей крови я завсегда чую. Как тебя звать, внучек?

— Внучек? — повторил я в смятении. — Меня зовут Лемет, выходит, ты…

— Твой дед! — возвестил косматый старик и со страшной силой обнял меня. — Твоя мать Линда и дядя Вотеле мои дети. Ах, Вотеле значит помер! Жаль! Мой сынок! Что же с ним стряслось, погиб в схватке?

Я был слишком потрясен, чтобы отвечать. Мой дед! Наверное, тот самый, про которого когда-то давно рассказывал дядя Вотеле. Этот дикарь с ядовитыми зубами, которому отрубили ноги и бросили затем в море, чтобы он там утонул. Но он не утонул, он жив. Правда, ног у него нет, и ниже колен штанины завязаны узлом, чтобы не волочились пустые по земле. Старик проследил мой взгляд и возвестил:

— Ноги мне отрубили, гады. Но ничего, я им еще перекушу за это глотки. Ты, внучек, вовремя объявился, мне как раз помощь нужна. Но это обсудим попозже. Эта девка, что там зайца запекает, она твоя? Я не стал ее кусать, решил прежде парня обезвредить, но тут вдруг учуял запах собственной крови. Что ты здесь делаешь, Лемет? В поход собрался?

Я вкратце рассказал деду всю историю. Слушал он с интересом. Лицо его все заросло космами, он был вроде куста, и из этих зарослей смотрели два большущих белёсых глаза. Они прямо-таки светились в темноте. Громадные руки деда, на которые он опирался, были ужасно костлявые и напоминали орлиные когти. Когда он вжимал их в мох, не мигая разглядывая меня, то напоминал сову. Конец моей истории ему не понравился, и он укоризненно покачал головой.

— Мужик не убегает! — сурово заметил он. — Я бы набросился на этих вонючих волков и загрыз их как последних крыс. Хийетарку я бы собственными зубами кишки выпустил, а Тамбета ухватил бы за хрен да вместе со всей кожей спустил. Открой-ка рот, внучек!

Я послушно открыл рот, дед заглянул и вздохнул разочарованно.

— Ядовитых зубов у тебя нету, — сказал он. — Жаль. Не знаю, в чем дело, почему не удалось передать их моим наследникам. Ни у сына, ни у дочки не было… Думал, хоть в третьем поколении прорежутся, да где там. В таком разе бороться с волками, конечно, труднее, но попытаться всё же стоит. Не пристало мужику убегать! Я безногий калека, но разве я из-за этого прячусь где-нибудь в норе? Нет, я всякому чужаку в ляжку вопьюсь. Это мой остров, и я защищаю его.

— Как ты вообще попал сюда? — спросил я деда. — Дядя Вотеле сказал, тебя в море сбросили.

— Тюлени вынесли, — ответил дед. — Они ведь тоже змеиную молвь понимают. Они вынесли меня сюда, и я принял этот остров в свое владение. Сюда на протяжении веков ведь всякий народ лез, лет десять назад так полный корабль рыцарей причалил, потом целая ватага монахов со своими прислужниками, у них задумка была что-то здесь построить. Я всех их укокошил. Змеей пробирался в траве и впивался ядовитыми зубами им в ноги, повалю и перережу глотку. Потом освежую и сварю, пока мясо от костей не отстанет, из черепов от нечего делать стал чаши мастерить. Вечерами же здесь никаких развлечений нет, вот и занялся.

— Зачем ты варил их? — спросил я не без отвращения. — Уж не ешь ли ты человечину?

— Не ем, — сказал дед. — У меня здесь зайцев да косуль полно. Но мне кости требовались. Понимаешь, я из них крылья себе лажу. Человечьи кости на это как нельзя лучше годятся. Просверлишь дырочку, выпустишь мозг, чтоб кость полегче была, а потом приладишь куда следует. Только многовато этих косточек надо — по меньшей мере человек сто надо зарубить, чтобы смастерить приличные крылья, которые выдержат человека. Я же не собираюсь помереть на этом острове! Задумал я дать железным людям настоящий бой. Молнией спущусь на них с неба и разнесу им черепа. Они, видишь ли, ноги мне отрубили да в море сбросили! Пусть катятся в задницу, такими детскими приёмчиками от меня не избавишься. Я не сдаюсь!

Дед захрипел, разинул рот, и стали видны два почерневших, но все еще острых ядовитых клыка. Я с восторгом смотрел на него. Передо мной сидел настоящий первобытный человек — дикий, исполненный сил, своего рода маленькая Лягва Полярная, его неимоверная жизненная сила сыпала искрами и испепеляла врагов. Ему отрубают ноги, а он мастерит себе крылья и нападает с воздуха! Когда же он пропал? За много лет до моего рождения, и все это время он таился здесь на острове, вынашивая планы мести, не утрачивая надежды, всегда воинственный и пружинистый, как ивовый прут, сколько его ни сгибай, он тотчас распрямится и огреет тебя.

Я представил, какую сумятицу и смерть посеял бы дед в лесу. Наверняка он не стал бы сидеть, как косолапый или я, в зарослях, не стал бы подглядывать за деревенскими девками, однако он не стал бы и торчать вместе с Юльгасом и Тамбетом в священной роще, прислушиваясь к голосам воображаемых духов-хранителей. Нет, он бы прополз в траве прямиком к большой дороге, загрыз бы проезжих рыцарей, пооткусывал монахам носы, впился бы в деревенского старосту Йоханнеса и всех других друзей и приспешников рыцарей. Наверняка в конце концов его бы прикончили, но прежде этот дикий безумный старик изничтожил бы не одну деревню. Он был опасен, он был исполнен первобытной силы, и в его присутствии я почувствовал, как во мне вновь медленно поднимает голову то самое яростное бешенство, что охватило меня в ту ночь, когда я спас Хийе, — желание сразиться и убить. Дед был преисполнен этого безумства, и как нагретый камень, прижатый к телу, излучает тепло, так и он распространял на меня свой жар.

— Хочешь посмотреть на мои чаши из черепов? — спросил дед.

В эту минуту меня окликнула Хийе. Заяц испекся, и она позвала меня есть.

— Твоя тебя зовет! — деловито заметил дед. — Пошли, навернем сперва этого зайца, а чаши подождут. Никуда они не убегут.

Он засмеялся, вновь обнажив ядовитые клыки.

Солнце уже село, когда мы приблизились к костру, — я обычным шагом, а дед с пугающей скоростью извиваясь по земле, словно какая-то громадная мохнатая змея. День и впрямь выдался удивительный — сперва я нашел себе жену, а теперь еще и деда.