Последний, кто знал змеиную молвь

32

Просто смешно, с каким постоянством всё в моей жизни шло наперекосяк. Это напоминает мне птицу, которая вьет себе гнездо высоко на дереве, но в тот миг, когда она садится высиживать яйца, дерево падает. Птица перелетает на другое дерево, начинает все по новой, откладывает новые яички, высиживает их, но в тот самый день, когда вылупляются птенцы, поднимается буря, и это дерево тоже трескается пополам.

Теперь, задним числом вспоминая свою жизнь, я бы сказал, что такое невозможно, если б не знал, что так все это и случилось. Обычно ведь так не бывает. Но в том-то и дело — я жил жизнью необычной. Вернее, жил, старался жить, — но мир вокруг изменился. Образно говоря, там, где прежде была суша, теперь волновалось море, а я еще не успел отрастить себе жабры, я все еще хватал воздух своими старыми легкими, ни на что не годными в новом мире, и поэтому мне все время не хватало воздуха. Я пытался спастись от наступающей воды и вырыть себе в прибрежном песке норку, но очередная волна сводила на нет мои усилия, пока в конце концов не стало ни норки, ни самого берега. Что я мог поделать? Вот и птица, которой так и не удается высидеть птенцов, потому что сломалось дерево, в том не виновата. Она вела себя так, как тысячелетиями вели себя все птицы, и гнездо она вьет на тех самых дубах, на которых ее предки всегда высиживали птенцов. Откуда ей знать, что век этим дубам вышел, что они прогнили насквозь, что любой порыв ветра посильнее может сломать пополам этих некогда мощных великанов, как сухую хворостину?

В тот день, в змеином логове, мне и впрямь показалось, что я нашел клочок суши, куда вода не дойдет. Мама, сияя от счастья, то и дело подкладывала мне лосятины, а я наслаждался вкуснейшим мясом, какого я давно уже не пробовал, причем это было не обыкновенное жаркое, а приготовленное мамой — ничего вкуснее я и пожелать не мог. Инц и прочие змеи были подле меня, мы болтали о том о сём, и спустя долгие полгода я вновь смеялся.

— Мама, ты так и собираешься остаться жить здесь с Инц? — спросил я.

— Да нет, теперь, когда ты воротился, я, конечно, вернусь домой, — сказала мама. — Одной там просто такая тоска, но вместе с тобой — другое дело. Ты ведь снова будешь в лесу жить?

Я задумался. Вернуться обратно в деревню — да хуже не придумать. Вся тамошняя жизнь, отсюда, из змеиного логова, казалась такой нелепой и чуждой. Сейчас было уже не понять, что же гнало меня каждое утро в поле — растить хлеб, который я не ценил; выполнять работы, которые были не по мне. Такой неестественной жизни, само собой, должен прийти конец.

Но бросать Магдалену и малыша Томаса я не собирался. Особенно Томаса. Но и Магдалену тоже. Она мне нравилась по-прежнему, и я надеялся, что Магдалена простит мне, если впредь я буду только навещать ее — иногда днем, чтобы поиграть с малышом Томасом; а иногда и ночью, чтобы провести время с Магдаленой. В конце концов, она же верит, что я оборотень и хийетарк, и мало ли что. У меня в лесу занятий хватает, она должна понимать это. Она позвала меня для того, чтобы я обучил ее сына древним знаниям, а не для того, чтобы я погонял волов в поле. С этим и деревенские справятся.

— Да, мама, я стану жить дома. Но иногда буду ходить в деревню. У меня там кое-какие дела.

Мама торопливо кивнула.

— Да-да-да! Конечно, конечно! — обрадовалась она. — Поступай как знаешь. Ты в нашей семье единственный мужик, тебе и решать. Не бойся, я тебе перечить не стану. Если надо, можешь в деревне и на подольше оставаться, я тебя беспокоить не стану.

— Да брось, какое беспокойство, — смутился я. — Мама, мне и вправду очень хочется жить вместе с тобой. По-честному, так я этой деревней сыт по горло.

Именно в это мгновение Инц ткнулась в меня носом и сообщила:

— Лемет! К нам гости. Твои друзья, похоже, дошли по нашим следам до пещеры и сейчас пробираются сюда.

— Ты деревенских имеешь в виду? Неужто они и здесь мне покоя не дадут!

— Дадут, не бойся, — сказала Инц и засмеялась беззвучно, как водится у гадюк — пасть нараспашку, мощные ядовитые зубы видны издалека. — Не думаю, что они сюда доберутся. Если не хочешь видеть их, сиди себе и не беспокойся. Мы это дело быстренько выясним.

— Нет, я с тобой. Хочу знать, кто это там. Может, и Магдалена с ними… Не хочу, чтобы с ней что случилось.

— Тогда тебе лучше с нами, мы ведь твою Магдалену в лицо не знаем, мало ли что, — согласилась Инц. — Пошли, поглядим на гостей.

Мы поползли по лазу ко входу, я — на карачках, гадюки впереди меня и по бокам. Довольно скоро послышались голоса. Кто-то произнес:

— Интересно, сколько еще ползти?

— Тьма-тьмущая, страх-то какой, — произнес женский голос, по-моему, Катаринин.

— Не бойся, — сказал кто-то третий, кажется, Андреас. — Ничего с нами эти гады не сделают, ведь на всех на нас святой крест. Как только этого змеиного короля увидим, хватаем корону и наутёк.

— Наверняка он станет преследовать нас, — предположил первый голос, который, по-моему, принадлежал Якопу.

— Не станет, — отозвалась Катарина. — Монах говорил, что стоит стянуть со змеиного короля корону, как он тут же обратится в камень.

Я прямо охнул. Бедная дурочка! Это же надо такую чушь придумать!

— А как мы эту корону поделим? — спросил Андреас. — Каждому по трети?

— Мне все-таки больше причитается! — заявила Катарина. — Это я приметила, куда Лемет с этой мерзкой гадюкой исчез, я за ними проследила и заметила, как они сюда в нору залезли.

— Да, только ты не решилась в одиночку преследовать их и позвала нас, — сказал Якоп. — Так что надо на троих поровну делить. Тебе — за то, что обнаружила их, а нам за то, что пришли тебе на помощь и добудем корону. Ты же все равно побоишься сорвать ее со змеиного короля!

— Не побоюсь! — стояла на своем Катарина. — У меня вон и топор с собой. Если эту корону так просто не сорвать, отрублю змею голову, потом можно будет и корону снять.

— Это же та самая девка, которую я сегодня ужалила, — шипнула мне на ухо Инц. — Какой смысл попусту тратить яд и жалить в ногу. Жалить так уж в шею.

Что она и сделала — молнией метнулась из тьмы и впилась Катарине в подбородок. Все трое охотников за короной вскрикнули, но Катарина затихла вмиг.

— Достань святой крестик, помаши им! — кричал Андреас. — Святым крестиком…

В следующий миг отец Инц — громадный красавец змеиный король — бросился на Андреаса подобно падающему дереву и впился ему в лицо, так что ядовитые клыки вонзились в глазные яблоки.

Якоп, который наблюдал это со стороны, завопил неестественно пронзительным голосом и опрометью кинулся к выходу.

Несколько молоденьких гадюк пустились было вдогонку за ним, но отец Инц посчитал это излишним:

— Пусть отправляется в свою деревню и расскажет там, что случилось. Пусть знают, не будут тогда больше беспокоить нас. Вот отребье! Подавай им мою корону! Неужели они и впрямь настолько оголодали, что больше есть нечего?

— Они думают, что будут тогда понимать язык птиц, — объяснил я мрачно. Почему-то я чувствовал себя ужасно неловко, словно и сам был из числа охотников за короной. На вид-то они ничем не отличались от меня.

— Язык птиц? — удивился отец Инц. — Какая глупость! Впрочем, ничего удивительного, что им такая дурь в голову приходит. Живут в своей деревне, говорить им не с кем, заветных змеиных заклятий не знают. Вот и сходят с ума от одиночества. Несчастная мошкара.

Я смотрел на Катарину, которой только сегодня утром помог оправиться от укуса змеи. Теперь ее ужалили вновь, и тут уж я ничем помочь не мог. Она умерла, точно так же, как и знаток конского навоза Андреас. Мне вдруг стало ужасно жаль их. Зачем они сунулись сюда, почему не остались в деревне, среди своих грабель, хлебных лопат и ручных жерновов? Раз уж устроили себе новый мир, то былое надо оставить в покое, забыть. Но, похоже, они не смогли этого сделать, их по-прежнему влекла корона змеиного короля, язык птиц и прочие лесные тайны, которые странным образом приобрели в их сознании совершенно искаженное, нелепое значение. Совсем освободиться от прошлого им все же не удалось — оно влекло их, пусть они и не знали, из-за чего. Но когда они действительно встречали что-то древнее, они не умели с ним обращаться, они были как маленькие дети, которые, нагнувшись над родником, склоняются вперед, пока не падают в воду. И вот они лежат тут, с покусанными лицами. Змеиные короли могли бы быть им братьями, но стали их убийцами.

— Мне надо идти, — сказал я Инц. — Схожу в деревню. Передай маме, что завтра к вечеру я вернусь.

— Что с тобой? — спросила Инц. — Тебе жалко их? Они же пришли сюда как воры, готовы были мне голову топором отрубить. Нам что — пятки им после этого лизать?

— Да нет, все правильно. Они получили по заслугам. Просто мне надо в деревне кое-что уладить, прежде чем я поселюсь в лесу.

— Может, отправиться вместе с тобой? — спросила Инц. — Мне хочется увидеть малыша, которого ты собираешься обучить заветным змеиным заклятьям. Сейчас ночь, все наверняка спят, так что без особых помех можно пробраться в дом.

— Пошли, — согласился я. — Только давай не будем торопиться, очень хочется немножко прогуляться по лесу. Я так давно не был здесь.

Мы действительно не спешили и добрались до деревни уже глубоко за полночь. Всё было тихо, как и должно быть, поскольку люди, естественно, спали.

Мы потихоньку приблизились к жилищу Йоханнеса. Я отворил дверь и шипнул Инц:

— Ребенок в люльке спит. Поглядишь на него и уползай, не хочу, чтоб старик Йоханнес проснулся и увидел тебя.

— Да и я этого не хочу, — отозвалась Инц и подползла к люльке Томаса, заползла на край люльки и уставилась на спящего малыша.

— Лемет! — прошипела она так громко, что напугала меня: сейчас все проснутся и начнется катавасия. — Лемет!

— В чем дело? — шипнул я в ответ. — Ты же всех перебудишь!

— Лемет, скорей сюда! — потребовала Инц. — Ребенок мертвый!

Мне как будто кто кипятком плеснул в лицо. Вмиг я оказался рядом с Инц. Это было так ужасно, что я заорал. Горло ребенка было прокушено. Люлька утопала в крови.

— Магдалена! — во все горло завопил я. — Магдалена, это что же такое?

Я бросился к постели Магдалены, которая последние полгода служила постелью и мне. Но сегодня Магдалена спала в ней одна, она лежала на спине, по лицу разметались волосы, горло разодрано.

Что было дальше — не помню. В какой-то момент я оказался на коленях посреди комнаты, прямо передо мной покачивалась голова Инц, она поднялась и успокаивала меня змеиными заклятьями, от которых находят лень и сонливость. Я провел рукой по лицу и огляделся по сторонам. Все в комнате было вверх дном, скамьи и стол разбиты в щепки, а поверх всего — разломанное пополам веретено.

— Что случилось? — спросил я Инц, подавляя зевоту: змеиные заклятья, как водится, действовали основательно.

— Ты с ума сошел, — сказала Инц. — Орал и бушевал, и в конце концов повел себя, как загнанный лось. Ты бесновался, разгромил и пораскидал все вещи, только покойников не тронул.

Я покосился на люльку Томаса. Со стороны она казалась вполне невинной и ничем не выдавала своего чудовищного содержимого. Но я чувствовал, как всё во мне вновь закипает.

— Не надо ли тебя еще поуспокаивать? — спросила Инц, наверное, по глазам моим поняла, что на меня снова находит.

— Нет, не надо, — сказал я и ощутил, как губы мои кривит ужасная ухмылка. — Здесь же больше нечего ломать.

— Мне жаль, — сказала Инц. — Я не знала этих людей, но мне правда жаль. Какой жуткий ублюдок!

— Кто? Кто ублюдок? Скажи, Инц, кто их загрыз? Какой-то волк? Опять какой-то проклятый волк!

— Вовсе нет, — отозвалась Инц. — Ты, как только покойников увидел, прямо как помешался, даже не осмотрел как следует следы укусов. Здесь не было никаких волков, и вообще-то это никакие не укусы. Таких зубов ни у одного зверя нет. Сам погляди!

— Не буду, Инц, — сказал я. — Не хочу видеть их, не могу. Скажи, кто убил их, и я пойду, поймаю и прикончу его.

— Твой старинный друг хийетарк Юльгас, — ответила Инц.

От неожиданности я рассмеялся и почувствовал, как меня затрясло от ярости.

— Так он еще жив? — воскликнул я.

— Увы, жив, — сказала Инц. — Хоть ты и снес ему пол-лица, но это его не убило. Я несколько раз встречала Юльгаса в лесу — выглядит он страшно, но жив. По-моему, он рехнулся, ходит в чем мать родила, чумазый и мерзкий, спит в грязи. Когда я в последний раз видела его, он приладил к своим пальцам заостренные деревянные когти. Он размахивал руками, щелкал своими деревянными когтями и бормотал что-то бессвязное. Лемет, этими самыми деревянными когтями он и разодрал им глотки!

— Тогда мы немедленно идем искать его, — заорал я, как ненормальный, вскочил и бросился на стену, так что дом задрожал. Меня вновь обуяло желание разнести всё в клочья, но успокаивающий шип Инц несколько отрезвил меня.

— А где же старина Йоханнес? — вдруг вспомнил я. Ведь в этом несчастном, затопленном кровью доме был еще один жилец. — Он что — тоже мертв?

Я покосился на кровать Йоханнеса, она была пуста.

— Его, наверное, дома не было, — решила Инц. — Интересно, деревенские по ночам обыкновенно не бродят. Во всяком случае, это спасло ему жизнь. И твою тоже. Если б ты спал здесь, и от твоей глотки мало бы что осталось.

— По мою глотку этот негодяй и пришел, — сказал я и настежь распахнул дверь. — Священная роща! Это он мне священную рощу никак не простит, да вдобавок еще пол-лица. Благодарю этого святошу, он и впрямь за все отплатил мне сполна, ничегошеньки в долгу не остался. Он мне даже больше заплатил, чем я того заслуживаю. Но ничего, я его разыщу и сведу счеты. Сегодня он мне за целое лицо заплатил, а я ведь только половину отсек, этого мало, надо поспешить и остатки отсечь. Ни одно дело нельзя оставлять незаконченным, что нынче сделано, о том завтра заботы нет, как говаривал дядя Вотеле. Он разлагался рядом со мной, Инц, и с тех пор я чувствую странный смрад, я тебе про это еще не рассказывал, но теперь ты знаешь — воняет так, словно я сам гнию. Но, как видишь, ничуть я не гнию, это все остальные дохнут! Все, кто окружает меня! Дохнут и гниют, а мне с этим смрадом приходится идти дальше. Ну что же мне еще остается, я продолжаю жить!

Я бросился вон из дому и всадил нож в ствол растущего перед домом дерева.

— Я буду жить! — закричал я. — Будьте счастливы!

— Лемет, пошли! — позвала Инц. — Пошли отыщем Юльгаса.

— Юльгаса! — прорычал я. — Да, его и впрямь надо разыскать и прикончить, ведь он еще жив и не помер — а должен бы, потому как я последний! Я последний, не он!

Я захрипел на луну, как хрипел дед на своем острове, а затем отправился вслед за Инц в лес, в безумной ярости и отчаянии ножом срубая вокруг себя ветки.