Последний, кто знал змеиную молвь

13

Пяртель и его родители были не единственные, кто покинул лес. Это было как весенний ледоход, когда вслед за первой отколовшейся льдиной вскоре начинают двигаться и остальные. Очевидно, многие давно уже рассуждали про себя, не стоит ли перебраться в деревню, и пример Пяртелевых родителей положил конец их сомнениям. Уже на следующий день лес покинула одна из подружек Сальме с матерью, за ними последовали еще одни, и еще, и еще. Нас в лесу и так было не очень много, но спустя несколько недель из прежних немногих остались лишь наша семья, Хийе с родителями, Юльгас, Мёме, зверолюди Пирре и Ряэк, да еще несколько древних стариков, для которых всякий новый день оказывался неожиданным сюрпризом.

В те дни я в замешательстве, испытывая отчаяние, бродил по лесу. Казалось, лес гибнет прямо у меня на глазах. Вдруг мне стали бросаться в глаза поваленные ураганом деревья, сбитые ветром сучья и высохшие кусты. Прежде я не замечал этого, а тут мне стало чудиться, что и эти поваленные деревья, и высохшие кусты как-то связаны с людьми, которые перебираются в деревню. Что скрывать, мне и самому приходила в те дни мысль, а не умнее ли и нам последовать примеру остальных, ведь в результате массового переселения в лесу стало не слишком уютно. Как будто здесь затаилась какая-то опасность, и те, кто почувствовал ее, бегут. И когда вдруг поднимался ветер и шумел в кронах деревьев, я вздрагивал со страху — неужто началось? Чего бояться, я не знал, но бегство людей словно пробило в лесу брешь, и в эту пробоину в славную старую пущу просочилось что-то чуждое и отвратное.

Дядя Вотеле, который в те дни частенько бродил со мной по лесу, успокаивал меня, говорил, что он подобных переселений навидался. Они всегда накатывают волной — годами никто никуда не рвется, и вдруг с места снимаются десятки семей. Затем вновь следует ряд спокойных лет, когда никому и в голову не приходит покинуть лес, но стоит хоть одной семье по какой-то причине предпринять это, как тотчас находятся последователи. Они снимаются с места, как птичьи стаи, улетающие по осени на юг, — иные отправляются в путь сразу же, едва похолодает, другие — не раньше чем выпадет первый снег.

— Те, что отправляются сейчас, дождались снега, — сказал дядя Вотеле. — Их не в чем упрекнуть, они и так припозднились.

— А мы? — спросил я.

— А мы все равно что вороны или совы, — ответил он с улыбкой. — Мы остаемся зимовать. По крайней мере, это касается меня и твоей матери. Ты и Сальме пока что дети и, естественно, остаетесь с мамой, а когда подрастете, сами решите — оставаться или нет. И если вы покинете лес, то всё. Тогда в лесу останутся одни звери да змеи.

— Я не уйду, — убежденно сказал я.

— Кто знает, что принесет будущее, — сказал дядя Вотеле. — Конечно, я был бы рад, если бы жизнь в лесу не вымерла. Но подумай сам, Лемет, каково оно жить здесь одному? Мы с твоей матерью рано или поздно помрем, останетесь только ты да Сальме. Не слишком ли одиноко станет?

— Есть еще Хийе, Инц и остальные змеи, — сказал я.

— Хийе, само собой, — согласился дядя. — И змеи никуда отсюда не денутся. В общем — поживем — увидим. Только не думай, будто я или твоя мать велим во что бы то ни стало оставаться жить в лесу. Если решишь перебраться в деревню, мы тебя не осудим. Так уж жизнь устроена, рано или поздно всему приходит конец. В ином дупле совы гнездятся сотни лет, и тем не менее однажды оно пустеет, птицы больше не возвращаются в него. Такова жизнь. По крайней мере змеиным заклятьям ты выучился, и я знаю, что они будут жить в твоих устах и после моей смерти. Это всего важнее. И, поди знай, может, и тебе удастся передать их кому-то.

Разговор с дядей расстроил меня, будущее показалось мрачным и безотрадным. Перебраться в деревню — это же невыносимо тягостно, но когда я попытался представить себя взрослым, в лесу, всеми покинутом, у меня комок встал в горле. Дядя, похоже, понял, похлопал меня по спине и сказал со смехом:

— Не думай о таких далеких вещах! Сейчас ясно одно — мы идем к вам, и твоя милая мама, а моя дорогая сестра, угостит нас таким жарким, что язык проглотишь. Сегодня у нас всё в порядке, и завтра тоже, и так будет еще много-много лет. А что потом, того не знает никто. Неприятности как дождь: когда-нибудь они обрушатся на нас, но покуда солнце светит, беспокоиться об этом не стоит. И вообще, от дождя тоже можно укрыться, и многое, что со стороны кажется ужасным, вблизи оказывается совсем не таким. Пошли есть!

Так мы и сделали. Мама радовалась, что дядя теперь каждый день заходит к нам. И поскольку он всегда был голоден, мама имела возможность скармливать ему все эти лосиные окорока и косульи ноги.

— Ты, Вотеле, правильный мужик, — хвалила она брата. — Хорошо ешь! Вот бы и Лемет так! Я ему и того предлагаю, и другого, а он только ковыряется в еде.

— Мама, я сегодня пол лосиного бока съел! — возразил я.

— Ну что для растущего парня каких-то пол лосиного бока? — удивилась мама. — Целый бок съешь! Для кого его держать, у меня же еще есть! Один съешь, получишь другой.

— Мама, разве можно съесть целого лося!

— Отчего же невозможно, если человек голоден? Смотри, как дядя Вотеле ест!

— Мм! — промычал дядя. — Вкуснятина. Я еще одну ногу возьму!

— Бери, бери! Бери две! И ты, Лемет, бери! Возьми, хоть попробуй!

Я вздохнул и взял ногу косули. Мне и вправду не очень хотелось есть, но когда сидишь у родного очага, обгладывая косульи ноги, начинает казаться, что в лесу все по-прежнему и по утрам мокрая от росы трава не полна следов тех, кто покинул лес.

Пяртеля я не видал несколько недель, хотя он и обещал вскорости навестить меня. Я с нетерпением ждал его, не в силах понять, почему приятель не держит слово. Чем он там в деревне так занят? Нормально было бы при первой же возможности удрать из этого мерзкого места, снова вдохнуть лесного воздуха и пожаловаться старому другу на испытания, что выпали на его долю в деревне. Я бы на его месте давным-давно объявился. Он же знает, где меня найти, знает и то, что я к нему в деревню прийти не могу. Несколько раз я даже выходил к опушке леса, нервно поглядывая в сторону деревни в надежде углядеть где-то Пяртеля, но его не было. Правда, я видел других деревенских, среди прочих и знакомую мне Магдалену и нескольких подружек моей сестры, которые лишь недавно покинули лес. Одеты они были уже по-деревенски, а одну я однажды видел аж с граблями. Однако это не вызвало во мне зависти, напротив, в этом мне почудилось что-то отталкивающее, мерзкое. Я представил, как сестра моя Сальме идет с граблями на плече, и это показалось мне куда хуже, чем если бы я вообразил, будто она целуется с медведем.

Единственный, с кем я играл тогда, был Инц, потому что Хийе стало совсем непросто улизнуть из дому. Исход людей из леса сказался на Тамбете: вместе с семьей он заперся в своей хибарке, словно боялся, что переселенцы подхватили какую-то опасную заразу, которая, чего доброго, перекинется и на его близких. Хийе запретили покидать дом, всяким прогулкам пришел конец. Несколько раз я видел, как она грустно глядит в окошко, я махал ей рукой, она махала мне в ответ — с оглядкой, лишь бы никто в доме не заметил.

Сам Тамбет изредка все же выбирался из дому отлавливать бесхозных волков, их привольное житье противоречило его старозаветным представлениям. Так что волчье стадо всё разрасталось, но благодаря Хийе и змеиным заклятьям новые волки быстро усвоили, что днем надо спать, а не есть. Однажды, когда я не успел вовремя убраться с его дороги, Тамбет заметил меня. Он уставился на меня, закричал:

— И чего ты тут еще ждешь? Давай топай в деревню, как и прочие предатели!

Я ничего не ответил и опрометью бросился в заросли.

Во всяком случае, меня огорчало, что Хийе больше не выходит играть. Пяртель перебрался в деревню, Хийе держали взаперти — я и впрямь был одинок. Оставался один Инц, который старался утешить меня тем, что обзывал дураками всех переселившихся в деревню и насмехался над ними, только это не поднимало мне настроения. Гадам всё же не понять людей до конца, хотя мы и говорили на одном языке. Они относились к людям как к братьям меньшим, которых старший брат милостиво обучил своему тайному языку и которые теперь небрежно разбрасываются драгоценным даром и по собственной воле решили уподобиться каким-то ежам да букашкам. Змеи — существа гордые и не терпят тупости, им совершенно не было жаль покидающих лес людей. Похоже, в душе они уже списали род людской, подобно куску, упавшему в речной поток, и течением теперь уносит его. Что упало, то пропало! Змеи в людях не нуждались, они были уверены, что обойдутся и без них.

Я понимал это и не упрекал Инца за ядовитые шуточки по поводу переселенцев в деревню, однако хихикать вместе с ним не мог. Не мог я потешаться над Пяртелем, я же помнил, как он расстраивался и как не хотел уходить из леса. Единственное, чего я не понимал, так это почему он до сих пор не пришел проведать меня. Я стал все чаще, затаясь, пробираться к опушке леса и в конце концов стал проводить там целые дни, решив дождаться появления Пяртеля. Должен же он в конце концов объявиться, если они там в деревне не убили его. Инц был со мной, правда, его Пяртель не особо интересовал, но стояла теплая осенняя погода, и ему нравилось, свернувшись кольцом, дремать на опушке леса, на солнышке.

Наконец как-то утром мое ожидание принесло плоды. Я увидел Пяртеля. Он вдруг появился из-за угла одного из домов с серпом в руках, он направлялся куда-то, но я шипнул ему долгое пронзительное змеиное заклятье, едва слышное, но тем не менее оно достигает слуха того, кому предназначается. Пяртель вздрогнул, обернулся и увидел меня.

Самое ужасное — он заколебался. Он не шипнул в ответ, не бросился со всех ног ко мне и никак не выразил ту беспредельную искреннюю радость, какую испытал я, едва заметив его появление. Он стоял и размышлял. Наконец, с противоестественно натянутой улыбкой он направился в мою сторону, спрятав серп за спину.

— Привет! — сказал он. — Ты как здесь?

— Вот пришел поглядеть, как ты тут в деревне крутишься, — насмешливо отозвался я. Что-то в поведении Пяртеля, в его облике вызвало во мне неприятие. Я-то воображал, как мы бросимся в объятия друг другу, как будем долго болтать обо всем, что между делом произошло с нами. А теперь я стоял, враждебно уставившись на Пяртеля, тогда как он натянуто улыбался. Наверное, ему было неловко за свою деревенскую одежду и спрятанный за спину серп. Но я не собирался щадить его.

— Что там у тебя за спиной? — спросил я. — Никак, коряга какая-то?

— Это серп, — смутился Пяртель. — Я вот тут в поле собрался. Работы невпроворот, так что некогда было прийти проведать тебя. Сейчас время жатвы.

— И зачем вы эту дрянь жнете? — не унимался я. Меня просто-таки распирало от злости, я был вне себя оттого, что долгожданная встреча с приятелем обернулась таким образом. Я чувствовал: то ли я разревусь, то ли взорвусь, и тем обижу Пяртеля, и я выбрал второе.

— Из зерна делают хлеб, — пробормотал Пяртель, опустив глаза и избегая моего взгляда.

— Эту гадость! — фыркнул я. — Вам что, есть больше нечего?

— Вообще-то хлеб очень полезный, — сказал Пяртель. Похоже, он и вправду мучился, наверное, хотел побыстрее отвязаться от меня и броситься в поле вместе с остальными деревенскими жать злаки с помощью своей новой игрушки. Но убежать от меня, своего старого приятеля, он не смог. И оставшись стоять, вежливо поинтересовался здоровьем моей мамы и Сальме. Никогда прежде Пяртеля не интересовало здоровье моей мамы и Сальме, и я грубо бросил ему это в лицо.

— Как быстро ты стал в деревне какой-то странный! — сказал я. — Что с тобой сделали? Помнишь, в тот вечер ты говорил, что не хочешь уходить из леса? А теперь объясняешь, что не мог проведать меня, поскольку у тебя тут какая-то жатва? Да какое тебе дело до нее? Ты же лесной! Ты же знаешь змеиные заклятья!

— Ничего ты не понимаешь! — неожиданно зло вырвалось у Пяртеля. — Чего привязался! Да, мне не хотелось уходить из лесу, я же не знал, какая она — жизнь в деревне, а теперь знаю. Ничего плохого в ней нет. Вообще-то здесь очень даже здорово. Столько народу, столько других ребят и девчонок. Мы играем вместе, и нам весело. И жатва тоже дело интересное, я уже научился довольно сносно жать серпом. А потом меня научат молотить зерно и молоть его. Здесь так интересно, и не нужны никакие змеиные заклятья, так что без разницы — знаю я их или нет.

— Вот так новость! — фыркнул Инц, который до сих пор спокойно лежал, свернувшись кольцом. — Одни только букашки живут, не зная змеиных заклятий, но разве это жизнь?

Пяртель вздрогнул при виде Инца и как-то испуганно уставился на него.

— Собираешься прибить его? — спросил я. — Эти веселые ребята и девчонки уже научили тебя, что змей надо убивать?

— Нет, — пробормотал Пяртель, но тут же вскинулся: Вообще-то в деревне и вправду змей не терпят. Это враги бога.

— Какого еще бога? — спросил я.

— Бог — самый могущественный дух, — стал объяснять Пяртель. — Это он создал нас. Он вообще всё на свете создал и еще может сделать. Он вообще может всё. Тем, кто его почитает, он помогает и исполняет их желания. А те, кто ему враг, сгинут.

— Кто это сказал тебе? — поинтересовался я. — Это точно такая же чушь, какую несет в лесу Юльгас.

— Деревенский староста Йоханнес, — признался Пяртель. — Кстати, меня больше не зовут Пяртелем. Меня окрестили, и теперь я Петрус. Бог не любит тех, кого зовут Пяртель. А Петрусов он любит, и если я его о чем-нибудь попрошу, он мне даст.

— Какая ерунда! — возразил я. — Как ты можешь верить в это? Никаких духов-хранителей нет!

— Духов-хранителей, может, и нет, а Бог есть, — уперся Пяртель. — Староста Йоханнес много рассказывал мне про него. Это очень интересно. Его распяли, а потом он воскрес из мертвых.

— Мертвые не воскресают, — заметил Инц. — Так не бывает.

— А староста Йоханнес говорит, что бывает! — стоял на своем Пяртель-Петрус. Он смотрел на Инца с явной неприязнью. — Весь мир верит, что он воскрес из мертвых, не может быть, чтоб все люди были дураки.

— Всем змеям мира известно, что мертвые не воскресают, — заметил я. — И я им верю!

— Змеи не считаются! — набычился Пяртель. — Думаешь, только ты умный да твои змеи. А Йоханнес мне такое рассказывал… Ты вот только в лесу жил, а он побывал за морями, в совсем чужих краях. Там народу живет столько, что не счесть, и все верят в Бога и знают, что он воскрес из мертвых. И все жнут злаки и едят хлеб, и никто не живет в лесу и не разговаривает со змеями. Может, это вовсе ты придурок? Йоханнес говорит, что тех, кто живет в лесу и разговаривает со зверьём, в других краях считают чокнутыми.

— Ты тоже в лесу жил! — заметил я.

— Больше не живу! Сам знаешь, все ушли из лесу. Все!

— Иди в задницу! — в бессильной злобе выпалил я. Спорить с Пяртелем я не умел, не мог я спорить с ним; мне так хотелось, чтобы всё было как прежде, и Пяртель был снова Пяртель, а не Петрус. Но он был уже не Пяртель, он стоял, одетый по-деревенски, с серпом в руке, и с важным видом разглагольствовал о боге и жатве, а из-за его спины надо мной потешался целый свет, тьма-тьмущая людей, которые жили не в лесу и уписывали за обе щеки хлеб. А у меня были одни только змеиные заклятья. Я отвернулся от Петруса и бросился в заросли.

Я шел все дальше и дальше, не останавливаясь, всё шел по лесу, раздвигая перед собой ветви и продираясь сквозь чащу. Прошел мимо пещеры Пирре и Ряэк и видел, как вошь поднялась в надежде встретить Хийе, она наверняка соскучилась по ней, но Хийе не смела отлучаться из дома и не могла проведать ее. Пирре и Ряэк тоже выглянули из пещеры, но я не подошел к ним — последним зверолюдям, жившим в своем причудливом прошлом, с голыми задами, так и не научившимся носить звериные шкуры. Но рядом с Пяртелем, одетым по-деревенски, я выглядел таким же зверочеловеком! Озлобившись на весь белый свет, я поспешил дальше.

Так я шел лесом целый день, забредая в места, где никогда прежде не бывал. По пути попадалось множество всякого зверья: лоси, косули, лани, при виде меня они останавливались и задумчиво разглядывали своими большими глазами; медведи неуклюже пытались приветствовать меня, одинокие бродячие волки. Люди мне не встречались. Наконец, под вечер, когда я уже смертельно устал, лес стал редеть. Я все шел и шел, пока не вышел к опушке. Вдали показалась незнакомая деревня. Я увидел людей, собравшихся на большой поляне, они жгли костры и качались на качелях. Слышались визг и смех. Людей было много.

Со всех сторон лес обступали людские селения.

— Ну и что? — спросил кто-то, и только теперь я заметил, что Инц не отставал от меня всю дорогу. Он, похоже, ничуть не устал, снова свернулся кольцом и дружески глядел на меня. — Что с того, что их много, пусть живут себе в куче, на закорках друг у друга. Муравьи тоже так живут, так ведь они всего лишь сор. Махонькие соринки с ножками, на них и внимания не стоит обращать. Чтобы выжить, им приходится держаться вместе. Ничего иного им и не остается, они же не знают змеиной молви. Не обращай на них внимания!

Я слишком устал, чтобы ответить что-то, просто растянулся на мху и прикрыл глаза.

— Сил нет возвращаться домой. Посплю сегодня здесь, — сказал я.

— Замерзнешь тут, — предостерег Инц. — Осень уже. Вообще-то тут неподалеку есть одно змеиное логово. Они повсюду есть, наше племя под всем лесом ходы прорыло. Пошли туда, там тепло. Выспишься как следует.

— Спасибо, Инц, — поблагодарил я. Инц пополз впереди, я старался поспевать за ним на своих разбитых двоих. Похоже, Инц потому и не устает, что у него нет ног, которые могут выбиться из сил. Он вывел меня к какому-то поваленному дереву, под ним был тесный, как водится, лаз в змеиное логово.

Я полез в него. Там оказалось полно змей, все они с интересом уставились на меня. Поскольку я забрел так далеко от дому, то никаких знакомых среди них не было. Я шипнул им приветствие и устроился в закуточке. Змеи, приветливо посторонившись, освободили мне место.

Я уснул, ощущая себе скорее змеем, чем человеком, и это ощущение как-то утешило меня.