Последний, кто знал змеиную молвь

10

Честно говоря, я разочаровался в Сальме и с удовольствием рассказал бы маме, что сестра заигрывает с медведем. Но не мог сделать этого, мама тотчас спросила бы, где я видел Сальме с медведем, и тогда пришлось бы признаться, что я ходил тайком подглядывать за бабами, которые купаются в лунном свете. Это было невозможно.

Теперь-то я знал тайну сестры, но поневоле вынужден был держать ее про себя. Я даже не мог бросить Сальме что-нибудь язвительное, ведь и она не должна догадаться, что в ту ночь я был в лесу и видел всё. Такая жалость.

Особенно смущало, что Пяртель тоже видел мою сестру с медведем, и теперь он то и дело интересовался: «Они что — так и хороводятся?». Конечно, он спрашивал это не из желания досадить мне, а из обыкновенного, простодушного любопытства, но все равно меня это раздражало. То, что Сальме водится с медведем, уже само по себе стыдно, еще не хватало, чтобы все знали об этом! Отношения Сальме с медведем — наше внутреннее семейное дело! Я взял с Пяртеля слово никому не рассказывать, что мы видели лунной ночью в лесу, но уверенности, что он сдержит слово, у меня не было никакой.

Я по собственному опыту знал, как это трудно. Раскрытая тайна вертелась во мне, вот-вот готовая сорваться с языка, — какой смысл разведать что-то, если нет никакой возможности похвастать своими знаниями! И дело не только в Сальме и медведе, мы ведь в ту ночь видели много такого, что не предназначалось для наших глаз. Позднее, когда я встречал кого-то из подружек Сальме, у меня просто голова кружилась от торжества и чувства превосходства — вот сидит она, относится ко мне как к назойливому мальчишке, а ведь я видел и сиськи ее и жопку! Если б она только знала! Но мне приходилось скрывать результаты своего открытия, и я только ухмылялся по-дурацки, когда подружки Сальме обращались ко мне.

— Чего улыбаешься? — спрашивали они недовольно, но я не отвечал ничего, только отчаянно сжимал губы и пускался наутек, лишь бы не выдать свои секретные познания по части сисек и жопок.

Единственный, кому я отважился рассказать обо всем, это Инц. Однако в нем мои новости не вызвали никакого интереса или восторга. Для змеи человек и медведь вполне похожие существа, и он не находил ничего особенного в их дружбе. И по поводу сокровенной красоты подружек Сальме ему тоже сказать было нечего. Да это и естественно, ведь похожей на длинный гладкий канат змее ни в жизнь не понять предназначения сисек и жопок. Поэтому Инц выслушал мой рассказ вполне безучастно и заметил, что всё это он уже видел и нет в этом ничего особенного.

Про себя я пообещал почаще навещать Хийе, что и стал делать. Когда мы, воодушевленные сообщением Инца, что ни Тамбета, ни его его жены сейчас нет дома, затаились в кустах, Хийе опять рубила зайцев. Заметно было, что она очень устала, но при виде нас она обрадовалась, хотя и стеснялась страшно своего замызганного передника и залитых заячьей кровью босых ног. Она заслонила босые ноги колуном и явно была не прочь поболтать с нами, но волки в волчарне выли голодным воем, требуя еды.

— Мне надо еще немножко поработать, — прошептала Хийе расстроенно. — Не то они будут так жутко выть, что папа с мамой услышат и придут сюда.

— И тебя отругают? — спросил я.

— Нет, нет, — заверила Хийе, но по лицу ее было видно, что так оно и есть.

— Давайте поглядим на этих волков, — предложил Инц, и мы вошли в волчарню. Никогда прежде не приходилось мне видеть разом столько волков. Это был какой-то ужас — сотни волков, каждый в своем загончике. Когда мы заглянули туда, все они, облизываясь, повернули морды в нашу сторону, видно, в надежде, что мы доставим вожделенную зайчатину. Увидев, что мы пришли с пустыми руками, они опять пронзительно завыли, а некоторые так просто бросились наземь и стали кататься по земле, демонстрируя, что испытывают чудовищный голод.

— Сегодня они только утром поели, — пояснила Хийе.

— Волкам и не к чему много есть, — сказал на это Инц. — По мне, так они вполне упитанные, а иные даже просто жирные. Погляди хотя бы на этого, что возле дверей! Да он такой здоровенный, прямо медведь какой-то. Не корми ты их столько!

— Но они же воют, если их не кормить, — пожаловалась Хийе.

— Сделаем так, что они заткнутся, — сказал я и пустил громкий шип. Естественно, не моему голосу тягаться с волчьим воем, однако правильно произнесенное заветное змеиное заклятье всегда достигает цели — оно преодолевает самый громкий гомон, его невозможно не услышать. Это заклятие было словом для усыпления животных. Волки успокоились, стали зевать, обнажая клыки, потом, щелкнув челюстями, лениво растянулись на земле. Какое-то время они сонно поглядывали на нас, потом опустили головы на лапы и уснули.

— Тебя разве не учили змеиным заклятьям? — спросил я Хийе.

— Учили, но не такому, — ответила она, восхищенно глядя на объятое сном волчье стадо. — И долго они будут спать?

— До вечера или покуда мы их не разбудим, — ответил я. — Я научу тебя этому заклятью, тогда ты сможешь, покормив их утром, заставить спать, чтоб не выли попусту. Хочешь?

Хийе кивнула обрадованно. Я повторял нужное заклятье до тех пор, пока она не запомнила его и не научилась произносить. Затем мы устроили проверку — я разбудил волков, они сонно поднялись и поначалу были вполне миролюбивы, однако довольно скоро вспомнили про свою привычку непрестанно жрать. Увидев, что привычного корма нет, волки тут же дали волю своим глоткам. Тогда Хийе шипнула только что выученное змеиное заклятье, волки снова покорно опустились на землю, укрыли свои носы хвостами и через минуту уже снова спали.

— Бот видишь, как всё просто! — сказал я. — Странно, что твои родители не научили тебя этому.

— Видно хотят, чтобы Хийе кормила их беспрестанно, — предположил Инц. — Моя мама всегда говорит, что волков Тамбет любит больше, чем людей.

Хийе покраснела, услышав это, все-таки разговор касался ее отца. Она знала, что мы недолюбливаем ее родителей, и чувствовала себя виноватой. Наверное, побаивалась, что наша неприязнь к Тамбету перекинется и на нее. Едва ли она так уж сильно любила своего отца, ведь Тамбет был с ней на редкость жесток, так что она вполне могла бы возразить Инцу: «Да, он и вправду злой человек». Но Хийе была слишком застенчива и кротка, чтобы сказать такое. Мне никогда не приходилось слышать, чтобы она сказала что-нибудь плохое о своих родителях, хотя больше всего от них доставалось ей. Просто она постоянно испытывала из-за них неловкость, так обычно человек стесняется ужасного шрама, который невозможно скрыть от постороннего взгляда.

Естественно, мы не считали, будто Хийе виновата в том, что у нее дурной отец. Напротив, нам всё больше нравилось ходить к ней в гости. Это позволяло устраивать Тамбету всякие пакости. Он хотел, чтобы его ненаглядные волки жрали постоянно, мы же их усыпляли и, образно говоря, похищали Хийе из построенной ее родителями клетки, состоявшей из громадного топора и кучи зайцев, которых ей приходилось рубить на части. Мы ходили к ней ежедневно, и Тамбет с Малл не могли наудивляться, отчего это волки такие сонные и днем больше не едят. Они даже оставались дома караулить их, но шипнуть заветное змеиное заклятье — дело секундное, и Хийе всегда находила возможность произнести его, тем самым доказывая родителям, что волки отсыпаются и в том случае, когда родители дома.

В конце концов Тамбет призвал на помощь самого Юльгаса — а то как же! Тот пришел, оглядел волков. С утра они были бодрые и выли как сумасшедшие, но когда Юльгас с Тамбетом отправились в заросли за хижиной удостовериться, что ни лесная матерь, ни духи-хранители деревьев к сонливости волков не имеют никакого отношения, Хийе шипнула заветные заклятья, и когда мужики вернулись с задумчивым видом, волки спали праведным сном.

— Тут не обошлось без духов-хранителей, — заключил Юльгас. — Никакого сомнения. Я догадываюсь, в чем дело. Тамбет, дружище, наверняка вой твоих волков тревожит сон духов-хранителей леса. Ты же знаешь, они спят именно днем, а вой бестолкового зверья нарушает их священный сон. Вот они и прогневались и усыпляют волков. С этим надо смириться, сердить духов-хранителей нельзя!

Поскольку дело касалось духов-хранителей, Тамбет покорился и стал смиреннее овечки. Ему и в голову бы не пришло выступить против древних обычаев или слов хийетарка. Но что меня особенно поразило — ни Юльгас, ни Тамбет не вспомнили про заветные змеиные заклятья. Честно говоря, я был уверен, что они быстро раскусят нашу уловку, разбудят волков и запретят Хийе усыплять их. Ведь и Юльгас и Тамбет знали заветные змеиные заклятья, и хотя усыпляющий зверье шип не из самых простых, однако же это и не такая редкость, как то, чему обучил меня старый змеиный король, отец Инца. Юльгас и Тамбет наверняка должны знать этот шип. Но почему-то им и в голову не пришло, что, возможно, волков усыпили заветными змеиными заклятьями. Удивительно.

И лишь позднее до меня дошло, что Юльгас и Тамбет, хотя и ненавидели всех тех, кто перебрался в деревню, сами ведь тоже отошли от лесной жизни. Они были разочарованы и раздосадованы, видя, как потихоньку вымирает старая добрая лесная жизнь, и чтобы помешать этому, прямо-таки вцепились в стародавние таинственные обряды и заклинания. В поисках выхода из вымышленного мира духов-хранителей они отвергли обыкновенные змеиные заклятья, они стали казаться им слишком слабосильными, ведь ими было не удержать людей в лесу, так что в них тогда проку. По мнению Юльгаса и Тамбета, помочь могли лишь волхования, но поскольку змеям известно, что никакого колдовства нет, то Юльгас с Тамбетом не хотели иметь с ними никаких дел. Их даже Лягва Полярная едва ли устроила бы. Они верили, что нашли нечто куда более действенное, и знай себе талдычили про духов-хранителей да лесную матерь, воображая, будто хранят древние ценности. Но на деле они отошли от них так же далеко, как и деревенские жители. Только этого им так и не дано было понять.

Теперь для Хийе наступили более спокойные дни, поскольку Тамбет и Малл примирились с тем, что днем волки должны спать. Ведь этого хотели духи-хранители. По утрам, если волки слишком долго бодрствовали и шумели, они даже начинали беспокоиться, опасаясь, что духи-хранители рассердятся, и для восстановления спокойствия придется принести им жертву. Несколько раз по нашему наущению Хийе затягивала с усыплением волков. И тогда так здорово было наблюдать из-за кустов, как Тамбет и Малл встревоженно бегают вокруг волчарни, стараясь как-то унять отвратительный вой, лишь бы почитаемые духи-хранители могли спокойно почивать в лесу. Им и в голову не приходило самим с помощью заветных змеиных заклятий усыпить волков, они ждали какого-то волхования, о котором говорил Юльгас.

В конце концов, сжалившись, Хийе произносила заветное заклятье. «Порядок!» — облегченно говорили Тамбет и Малл, так и не заметив уловки дочери, и возвращались к своим занятиям. Других обязанностей вместо кормления волков они для Хийе не придумали, наверняка, просто позабыли про это. Вообще-то они на свою дочку особого внимания не обращали. Хийе это едва ли огорчало. Она имела возможность играть с нами и нередко целый день проводила в нашей компании, что прежде было совершенно немыслимо. Мы бродили с ней повсюду, и возле нашего дома, и в змеище, ходили поглядеть на вшей Пирре и Ряэк, думаю, Хийе никогда еще не было так здорово, как в то лето, когда волки засыпали и ей удавалось наконец удрать из дому.

После того случая, когда мы с Пяртелем забрели в деревню и совершенно обалдели от увиденных в доме старосты Йоханнеса диковин, к деревенским мы не ходили. С тех пор прошло лет пять с лишком. И хотя на первых порах я просто сгорал от восторга по поводу веретена и лопаты для хлебов, с годами восторг поостыл. Я узнал много интересного, с помощью дяди Вотеле выучился змеиной молви, и жизнь в лесу нравилась мне все больше и больше. Я давно уже мог думать о веретене и хлебной лопате без всякого вожделения. Я повзрослел и поумнел и стал понимать, что подобные диковины мне и в самом деле ни к чему. В лесу с ними делать нечего. Деревня перестала интересовать меня как нечто чуждое и далекое, куда, в принципе, можно бы наведаться из любопытства, но это не к спеху.

Мы с Пяртелем тоже давно не заговаривали о деревне, не вспоминали о своем давнишнем приключении, ведь в нашей жизни между тем произошло столько всякого. Инц про деревню вообще ничего не знал, только то, что деревенские змеиной молви не разумеют. Подобные существа не вызывали у змей ничего кроме презрения — разве что дело касалось ежей, их тоже презирали, но помимо того и боялись. Деревенских-то что бояться, они змеиного яда не переносят, так что змеи всяко чувствовали себя сильнее.

Теперь, когда с нами была и Хийе, мы с Пяртелем решили снова сходить в деревню. Мы носились с Хийе по лесу, показали ей всё, что знали и чего она никогда не видала. Нам страшно нравилось, как она от всего приходит в восторг, и нам хотелось знай только удивлять ее, но в конце концов лесные диковины иссякли. Вот тогда-то мы и вспомнили про деревню, про старосту Йоханнеса и его дочку Магдалену.

— Пошли проведаем их, — предложил я, и Пяртель тотчас согласился, тем более, что Хийе не соглашалась и, казалось, не на шутку перепугалась. Наверняка Тамбет рассказывал дома про деревню жуткие вещи. Хийе, конечно, знала, что отец плохо говорит о многом, в том числе и обо мне и моей семье, и по большей части пропускала это мимо ушей, но деревни она боялась всерьез. Само собой, это подзадоривало нас — ведь что может доставить пацану большее удовольствие, чем потащить дрожащую от страха, упирающуюся девчонку навстречу мнимой опасности! Какая возможность продемонстрировать свою смелость — мы же деревни не боимся! А когда выяснится, что опасности-то никакой и нет, можно всласть посмеяться над девчонкой: я же говорил — ничего страшного тут нет, вот видишь, тебе даже понравилось здесь, мы же показали тебе любопытные вещи? Так что, не обращая внимания на робкие протесты Хийе, мы потащили ее за собой, Инц тоже присоединился к нам, он тоже в деревне не бывал, но считал, что змеям надо знать все, что есть в лесу и его окрестностях.

Мы вышли к знакомому взгорку, с которого открывался вид на всю деревню и прежде всего на избу старосты Йоханнеса, ближе всех стоявшую к лесу. Хийе только дышала тяжело, не в силах сказать ни слова, я взял ее за руку и почувствовал, что ладонь ее покрыта холодным потом. Она действительно боялась, и серьезно. Ведь Хийе еще никогда не доводилось выходить из лесу. И хотя солнце было скрыто тучками, Хийе тем не менее поразили свет и простор, каких в лесу нет. Она умоляюще взглянула на меня. Наверняка больше всего ей хотелось сейчас шмыгнуть в заросли, но я был беспощаден. И Хийе покорилась мне, как покорялась отцу и матери.

Мы быстро спустились по косогору. Что скрывать, и мое сердце билось учащенно, как, наверное, и у Пяртеля. Однажды мы здесь уже побывали, но с тех пор прошел не один год, и я чувствовал себя как человек, который собирается с высокого дерева сигануть в озеро. Знаешь, что ничего плохого в воде тебя не ждет, но всё равно страшно смотреть с вершины дерева в глубину, и, падая, ощущаешь в животе какую-то пустоту.

Все произошло точно так же, как и в первое наше посещение. В дверях показалась Магдалена, она здорово подросла за это время, и мы с Пяртелем просто опешили — так она была хороша. Магдалена тоже явно оторопела, но едва ли от нашей красоты. Скорее, наоборот, вид двух подростков в звериных шкурах, которые тащат за собой упирающуюся тощую девчонку в таких же шкурах, ее напугал. В прошлый раз она приветствовала нас с детской непосредственностью, но между делом Магдалена наверняка наслушалась всякого про людей, живущих в лесу, потому что она вскрикнула: «Отец!»

— Что случилось? — раздался голос в доме, и в дверях показался староста Йоханнес. Он при виде нас не испугался, пригляделся к нам и спросил с улыбкой:

— Это вы, ребята? Те самые, что как-то заходили к нам? Ну, вы порядком подросли! Что ж вы только теперь пришли? Я же сказал вам, чтоб перебирались вместе с родителями жить в деревню. Бедняги, да вы совсем одичали. Голодные? Хлебца хотите?

И не успели мы ничего ответить, как он скрылся в доме и немного погодя вернулся с большущей краюхой хлеба.

— Прошу! Свежий ржаной хлеб, — сказал он радушно и протянул хлеб мне.

Я впервые взял в руки это столь презираемое в лесу изделие; хлеб был мягкий, но с шершавой коркой. Хийе смотрела на меня с ужасом, похоже, хотела сказать что-то, но не осмелилась. Видно, боялась, что одно лишь прикосновение к хлебу может причинить мне вред; наверняка ее папаша в очередной раз наговорил всякого про духов-хранителей. Я хлеба не боялся, потому как знал, что мама в свое время ела хлеб, и ничего дурного с ней не случилось, единственное, что еда эта мерзкого вкуса. Тем не менее, я решил, что когда-нибудь попробую хлеб — и непременно на глазах у Хийе — пусть оценит мою смелость. Но сейчас мне хотелось продемонстрировать Хийе всякие чудесные вещи.

— Веретено-то у вас еще цело? — спросил я с видом знатока. — И эта лопата для хлебов? Охота поглядеть на них.

Йоханнес рассмеялся.

— Цело и веретено, и лопата для хлебов тоже, — сказал он. — Заходите, любуйтесь.

Мы уже заходили в дом, Хийе дрожала как осиновый лист. Мне стало ее жалко, я пихнул ее в бок и прошептал:

— Не бойся! Поглядим немножко и пойдем домой.

Но тут произошло нечто. Магдалена вдруг вскрикнула:

— Змея! — В глазах ее застыл дикий страх, она указывала пальцем на Инца. — Папа! Змея!

— Не бойся! Сейчас я ее прикончу! — закричал Йоханнес. — Отойдите, сейчас я ее!

Я растерялся настолько, что дал оттолкнуть себя. Я видел, как Йоханнес схватил какую-то орясину и нацелился на Инца. Тот стремительно скользнул в сторону и зашипел угрожающе. Ясно, что в следующий миг он ужалит, и я кинулся оградить его.

— Зачем же так? Он же ничего вам не сделал!

— Змеи — первейшие враги рода человеческого! — вопил Йоханнес. — Змей — подручный дьявола, и долг каждого христианина уничтожать этих гадов! Куда он уполз?

— Он мой друг! — воскликнул я в страхе, что и меня могут забить до смерти. Слезы встали у меня комом в горле. — Его нельзя убивать!

— Змеи не могут быть друзьями людей! — возвестил Йоханнес. — Ты на ложном пути, дитя мое, ты говоришь страшные вещи. Нельзя тебе возвращаться в лес, ты должен остаться здесь, иначе пропадет твоя душа. Все вы должны остаться здесь, вас надо в срочном порядке окрестить и спасти! Заходите скорее, но эта змея, проклятая гадина, я ее…

Он сжал в руке палку и, озираясь с безумным видом, искал глазами Инца.

Мне стало страшно. Когда-то я видел лося, которому деревенские засадили меж ребер какой-то странный деревянный батожок. Деревенские же не знают змеиной молви и поэтому не могут подозвать лося поближе, вот они и охотились за ним издалека, выпуская деревянные палочки. Эта палочка доставляла лосю дикую боль, но не убила его, и бедный зверь носился по лесу с налитыми кровью глазами, ревел и топтал все на своем пути, пока дядя Вотеле не успокоил его заветными заклятьями и не перерезал ему горло, чтобы избавить от страданий. Йоханнес напомнил мне сейчас этого обезумевшего лося, он тоже выкрикивал что-то и собирался прикончить ни в чем не повинного Инца. Может, и ему вонзился меж ребер какой-нибудь заостренный батожок? У него был совершенно безумный вид, а я со страху потерял какую бы то ни было решимость, я беспомощно стоял и, по всей видимости, позволил бы Йоханнесу затащить себя в дом, если б Хийе не дернула меня за локоть.

— Бежим! — прошептала она. — Живо! Тикаем!

Я тотчас схватил Хийе за руку, и мы, не оглядываясь, припустили к лесу. Я видел, что бледный Пяртель бежит рядом, чуть впереди вьется по земле Инц, и хотя я всё еще слышал за спиной крики Йоханнеса, понял, что мы спасены.