Последние ратники. Бросок волка

21. Битва у Мегры (продолжение)

… А удлиненное лезвие клевца, пробив пару рваных дыр в норманнских телах, застряло в одном из щитов, или, может, в руке, этот щит державшей. Заминкой напирающие волки воспользовались деловито и умело, врубив тот самый двуручный топор по самый обух в незащищенный бок грибня. Кто довершил дело, в накрывшей двух поверженных русов массе тел было и не разобрать. Прорвавшая фланг орава викингов с опасной быстротой стала наливаться числом и силой, что грозило обернуться для русов самым неприятным образом — окружением. Сверху, где позиции держали лучники Молчана Ратиборыча, сыпанули стрелы. Они прошли по толпе нордов что гребень по волосам, выхватывая из нее воинов и швыряя их оземь. Выстроить плотную и ровную гряду щитов атакующие не успели, и за нерасторопность свою заплатили дорого. Две трети забравшихся на прясло воев так и отправились прямо с него в Вальгаллу. Еще часть, получив ранения, худо-бедно с жизнью еще совместимые, предпочли сковырнуть свои изувеченные тела назад, в ров, чем получить в них еще парочку оперенных гостинцев. Оставшиеся на прясле хирдманы сбились в плотную кучу, сумев-таки выстроить некое подобие ряда щитов. И пока они так стояли, принимая на себя град стрел и время от времени вынужденно смыкая порядки из-за того, что нет-нет, да и выдергивали из этого строя киевские русы очередную живую мишень, за их спинами скапливались свежие силы. И очень скоро они могли вырасти до числа, превосходящего размер русской рати. А заткнуть эту дыру в обороне было попросту некем. Снять гридней с других участков стены означало обескровить и без того жиденькие порядки русов и дать возможность Тормунду прорвать их защиту в других местах.

— Липа, бери свой десяток и вычеши этих блох с моего прясла! — гаркнул Перстень что есть мочи, подставив щит под очередной удар. Топор, соскользнув по касательной, с глухим стуком врубился в частокол. Широкий взмах полутораручника, короткий гул воздуха над головой — и клинок с мокрым хрустом обрушился на шею норманна. Голова в веере кровяных брызг скакнула с плеч, слетевший по широкой дуге шлем свалился в ров следом за ней. За спиной протопали названный десятник, а с ним еще пять дружинников — все, что осталось от его маленького отряда. Обрати Перстень на это внимание, может, и постарался бы удвоить их число. Но перевшие на частокол вражины не позволили. Наскочивший следом бородач в шлеме с опущенными вниз рогами черезчур рьяно размахнулся, потерял равновесия и пронес в высоком замахе руку с мечом гораздо дальше, чем хотел. Парировав неловкий выпад крестовиной своего меча, щитом белозерец хватанул нападающего по затылку, продолжив его движение вперед и вниз. Жизнь свою норд закончил в непонятной стране, на непонятном укреплении, с остро отточенным колом частокола, пронзившим снизу его голову.

Шесть гридней с фланга навалились на пухнущий строй викингов с воплями идущих в последнюю атаку безумцев. Заглушил их ор разве что грохот столкнувшихся щитов и лязг железа. Нестройная толпа нордов колыхнулась под их напором, и стоящие в задних рядах свалились через частокол обратно в ров. Что такое быть растерянными, викинги не знали. И потому тут же яростно ответили, тесня русов и дробя их щиты. Стрелки с холма тут же напомнили о себе, опрокинув наземь нескольких хирдманов. Тому, который только что взбежал на укрепление, стрела со звонким чавком пробила одну щеку и вышла навылет из другой. Он даже не смог заорать от боли закрытым на засов ртом. С дороги его смел прущий следом соратник.

— Бревно! — раздалось сзади.

Привычно пригнувшись, Перстень пропустил над собой здоровенную чурку, подхватил ее снизу, помог перенести через ограду, и три пары рук что было сил швырнули ее в ров. Стоявшие внизу у самого частокола норманны свалились под ее тяжестью, не очень стройно вплетая свой крик боли в творящийся вокруг гвалт. Бежавший по сходням воин, так и не успевший встать на их щиты, брыкнул в воздухе ногами в отчаянной попытке преодолеть возникшую вдруг между ним и укреплением пустоту, но единственное, что ему удалось сделать — повиснуть на частоколе, уцепившись за него руками. Звон от удара, который Перстень обрушил навершием своего меча на его шлем, был ничуть не хуже звона ромейских колоколов. Безмолвным кулем норд свалился вниз.

— Какое такое бревно?! — напустился воевода на гридней, пользуясь короткой передышкой, пока тормундовы люди не воздвигли новые живые сходни. — Они сейчас оборону прорвут, а вы тут щепки свои до сих пор таскаете?! Вставайте здесь, и чтобы ни одна харя не просунулась в этом месте!

Хром запыхался. Ходящая ходуном грудь пыхтела не хуже кузнечного меха. И хотя сабля в его руке по-прежнему продолжала порхать стрекозой, так, что трудно было даже рассмотреть ее круговерть в воздухе, не говоря уже о том, чтобы угадать следующее его движение, щит стартосты быстро приходил в негодность. Звучный удар шестопера, с треском вдолбившегося в него, заставил Хрома содрогнуться всем телом, а укороченная рука обвисла плетью. Если бы не ремень, обхватывающий шею и не позволяющий щиту опуститься, следующий выпад стал бы для бывшего тысяцкого последним, напрочь разворотив всю грудь. Но вместо того, чтобы умереть, Хром сделал вынужденный шаг назад, выбросил вперед руку, мазнув обратной стороной изогнутого клинка вокруг древка шестопера, и резко дернул кисть вверх. Острие клинка с хлюпаньем пробило снизу подбородок хридмана. Удар ногой отшвырнул его назад, сбросив в ров еще и прущего следом старика с копьем.

— Похоже на то, что или сейчас, или никогда, — подскочив к нему и став плечом к плечу, хмуро проворчал Перстень.

— Очень похоже, — тяжело переводя дыхание, кивнул Хром.

Перстень сорвал с пояса изогнутый рог, и, пока Хром своими хитрыми финтами, подобных которым белозерец никогда и нигде еще не видывал, держал прясло, дунул в него всей широкой грудью. Густой звук заложил уши и, казалось, заставил приумолкнуть гвалт и грохот сечи.

ХХХ

— Сейчас дружно собираем просыпанные тут стрелы и выдвигаемся вперед.

Вид Котел имел такой, что на базаре, например, с ним никто спорить бы не захотел. Искромсанный щит, измятый шлем, порубленная во многих местах кольчуга измазана в крови что передник мясника. Стоящий рядом Кутька выглядел не лучше. А красным латы его были уделаны даже и побольше.

— Засем?

Кучка оставшихся в живых охотников тоже являла собой то еще зрелище. Заметь их кто-нибудь на большой дороге, или отдал бы все имеющееся добро, или, будь это, например, боярин, приказал бы вырезать татей. Скуластый мужичонка с курчавой бородой вовсю шипилявил из-за свежей щербины, появившейся сегодня вместо передних зубов. Время от времени он сплевывал на землю до сих пор идущую из раны кровь.

— Там наши гибнут, — махнул Котел в сторону кипящей сечи. — Нам всего-то и нужно хотя бы часть нордов на себя выманить.

— Выманили уже шёдня, шпашибочки. Наш и так едва два дешятка ошталошь. И мы жить хотим. Жижню, ее ни жа какие бояршкие гроши не купишь.

— Пока бой не закончен, я остаюсь твоим сотником. И мне решать, когда, где и как ты умрешь. Хочешь, прямо здесь?

Трудно было поверить, что этот угрюмый кабан, бьющий копытом, глядящий бешеными красными глазками и готовый порвать всех своими клыками, еще совсем недавно был главным балагуром Белоозера.

— А ты меня не пужай, — снова сплюнул на траву красный сгусток кучерявый. Нестройный гул недовольных голосов за его спиной предавал ему уверенности. — Ешли уж на то пошло, думаешь, нам ешть большая ражница, где помирать — ждешь, или там, в чистом поле под топорами нордов? По чешти говоря, тебя ш твоим мальцом мы вернее уложим, чем эту прорву рогатых.

Это все-таки случилось. То, чего больше всего боялся сегодня Котел. Его ополченцы, вдоволь насмотревшись на прелести войны, не горели желанием знакомство это продолжать. И слушать своего воеводу не хотели тоже. Их и раньше-то было не много, а сейчас и вовсе осталась жалкая кучка. Повести их на норманнов было бы чистой воды самоубийсвтвом. Но Котел, похоже, был вполне на это готов.

— Нам только нужно выйти вперед, на полет стрелы, и ударить их сзади.

— А ежели ш берега почнут штрелять в наш?

— Отойдем. Потом подойдем снова. Маленький отряд всегда должен быть подвижным.

— Маленький отряд всегда сдохнет, коли в него ударит большой, — раздался недовольный голос из-за спины кучерявого. — Всё. Мы уходим. Хватит с нас войны…

— А это еще кто? — перебил любителя высказываться из-за чужих спин Кутька, глядя за спину навострившимся дернуть в лес охотникам.

Из этого самого леса выскочили десятка три человек, очень сильно похожих на них разномастностью сброи и оборванностью одёжки. Свои это или чужие, понятно стало очень быстро. Лихой разбойничий посвист, разнесшийся над лугом, завсегда был лучшим привествием любых татей.

Разбойнички бросились прямо на сгрудившуюся у телег кучку охотников, а впереди всех громадными лосиными прыжками нёсся, разметав по ветру свой чуб на лысой макушке …Сыч.

— Что ж за место тут такое волшебное, — процедил сквозь зубы Котел. — Все говно, похоже, именно сюда стекается.

Он еще раз обвел взглядом свое потрепанное воинство.

— Ну что, орлы, не судьба, видать, в лес чесануть? — насмешливо сказал он. — Значит, так. Кто хочет жить, слушай меня.

«Эти слова он сегодня уже говорил, — мелькнула в кутькиной голове безразличная мысль. — Причем, говорил не так давно. И далеко не все с тех пор остались живы».

— Стоим на месте и делаем решительный вид. Если они поймут, что вы готовы дать волю пяткам, живым отсюда никто не уйдет. Луки готовьте.

И, распихав вставшее в подобие боевого строя охотничье воинство, выдвинулся вперед. Кутька тенью следовал за ним. За их спинами заскрипели натягиваемые тетивы.

— Бьём перед ними, — бросил Котел через плечо. — А то слишком шустро бегут.

И, позволив татям сократить расстояние еще на десять шагов, выбросил вперед руку с мечом:

— Бей!

Звонкие хлопки тетив, треньканье распрямленных луков — и навстречу нежданным гостям через головы Кутьки и Котла устремилось с дюжину подарков. Воинственности у татей поубавилось сразу. Лесное воинство замедлило бег, наблюдая за дугой полета стрел. С тихим зловещим шелестом они вошли в высокую траву в паре саженей перед ватажниками.

— Сдохнуть не терпится?! — Гаркнул Котел на все поле.

Тати остановились, нервно переглядываясь и больше не выказывая никакого желания берсерками нестись в атаку. Не сильно располагали к этому ни нацеленные в них луки, ни заваленная изувеченными телами искромсанная земля.

Здорово, что тати представления не имели о том, с какой готовностью эти решительного вида воины намерены были только что прыснуть в кусты. И готовы сейчас.

Похоже, на смерть идти жгуче не желали обе стороны. Чем Котел тут же не преминул воспользоваться:

— Будем считать, что мы никого не видели! Но! Чуб остается с нами!

Видать, лесная жизнь, которой подчевал своих людей Сыч, изрядно им наскучила. А еще больше наскучило то, что наградой за все лишения была постоянная угроза смерти. Как, например, сейчас.

— А ты приди и возьми! — выкрикнул Сыч.

Оглянувшись на притихших разбойников, Сыч зло тряхнул чубом, резко размахнувшись, всадил в землю секиру, двумя рывками стянул с себя волчью безрукавку, отшвырнул ее в сторону. Выдернул топор, небрежно забросил на плечо и вразвалочку пошел навстречу.

За их с Котлом спинами вновь заскрипели туго натягиваемые луки.

— Ну что ж, желаешь поговорить, давай поговорим, — насмешливо бросил, приближаясь и с показным безразличием не обращая внимания на нацеленные в него луки, Сыч. Сорвав резким движением с плеча топор, он крутанул его в воздухе так, что лезвие натужно загудело, разрубая воздух.

— Отчего ж не поговорить? — прогудел в шлем Котел. — Такой редкий в природе случай, когда дерьмо само рвется в беседу, упускать, конечно, нельзя.

Он сбросил с руки щит, нагнувшись, сдернул с головы шлем, кинул его на землю, после чего вновь взялся за щит.

— Какого лешего… — вдруг опустив секиру, пролепетал Сыч. Когда он увидел лицо вставшего напротив него поединщика, от его бесшабашной воинственности не осталось и следа. — Ты?! Но…

И он порывисто бухнулся на колено, преклонив перед Котлом голову.

— Мой ярл.

Кутьке как обухом просеж глаз шибанули. Неверящим взглядом он уставился на белозёрца. Который все эти седмицы учил его ратному делу и которого тайно и совершенно искренне считал своим старшим побратимом.

Котёл устало выдохнул.

— Какой же ты идиот.

Шагнул в сторону преклонившего колено Сыча, коротко махнул мечом — и чубатая башка, подрыгивая клоком волос, поскакала по траве, изгвазданной в крови. Тело медленно завалилось набок.

— Какого рожна тут творится? — пролепетал один из охотников.

— Опустить луки! — взревел Котёл. — Только что я убил главного татя Белозерья. Теперь нам эту шайку можно не бояться. Я сказал — опустить луки!

Только сейчас с Кутьки словно спали оковы изумления. И ужаса.

Набрав в грудь побольше воздуха, он проорал:

— Измена!

Но было поздно. Увидел он только непонимающе обращённые к нему лица ополченцев да опущенные луки. В то время, как ватажники уже успели подобраться ближе к их измочаленной рати.

— Вали их всех, — глухо отдал приказ Котёл.

И отдал он его разбойникам. С воплями, гиком и диким свистом они бросились на растерявшихся охотников. Одного из станичников дружинник воеводы Перстня остановил, когда тот уже замахивался на Кутьку каким-то уродливым чеканом:

— Этот — мой.

Ошалело глядя на старшего товарища по оружию, учителя и побратима, который словно нехотя пошёл по кругу, приближаясь к нему, Кутька едва не взвыл.

— Почему? — только и смог проронить он. — Почему…

— Потому что это я — отпрыск Синѐуса. Князя, имевшего столько же прав на великий киевский стол, сколько и Рюрик. Но преданного и убитого своими же побратимами.

— Но… но ты же всё это время был с нами!

— Держи врага к себе ближе, чем друга, слыхал поговорку? — усмехнулся здоровяк, поднимая с земли топор Сыча.

— Тебя ранили тогда в хате.

— Идиот Сыч. Давно хотел срубить ему башку. Один хрен от неё толку не было. Это ж надо было приказать засыпать дом стрелами, зная, что Я нахожусь внутри. Эта его дурь едва не порушила мне все планы.

Не успев закончить фразу, Котёл метнулся вперед, с гулом разгоняя воздух вокруг описывающей восьмерки секиры. Такой скорости от кряжистого здоровяка Кутька не ждал. Он не стал подставлять под плетущий убийственные петли топор иссеченный щит. Увернулся раз, другой, третий, пустив в ход свой топор только тогда, когда Котёл неуловимо-кошачьим движением выудил свободной рукой откуда-то из-за пояса тесак с широким лезвием и едва на противоходе не поддел на него парнишку. Железо в последний миг звякнуло о железо.

— А в Киеве я остался для того, чтобы сойтись с Ольгой и ромейскими воронами при её дворе, — как ни в чём ни бывало, продолжил ходить кругами и разглагольствовать бугай, как только понял, что первый его наскок пошёл прахом. — Ты думаешь, меня и правда повязали в ту ночь, когда всех остальных людей Светлого резали? Да я изначально был при её дворе. И старому пройдохе Василию на тебя указал я сам. Чтобы ты, выполняя его просьбу, вызволил чёрта Никодима из темницы и притащил его к Святославу. Вот вышла бы потеха, что именно ты был бы виновен в его смерти.

Хмыкнув, Котёл вновь бросился вперёд и обрушил на недодружинника град прямых, косых и свистящих по дуге выпадов. Кутькиных умений и навыков хватало только на то, чтобы отбиваться. Последний удар, который белозёрец нанес топором, вложив в него всю свою тяжесть и силу разворота, парень отразил-таки щитом, метнувшись в сторону и уводя страшный по мощи выпад по касательной. Иначе щиту наверняка пришел бы конец. Вполне возможно, что и держащей его руке — тоже.