Последние ратники. Бросок волка

16. Забытая история (окончание)

— Тухлятинки принес, спрашиваю?

— Нет, — наконец, нашел свой голос Кутька. — Это… м… еда.

— Ух ты! А голос-то — знакомый! Никак мой старый добрый коллега по спортиваному туризму в лесах средневековья.

Кутька стоял, пытаясь держать плюющийся чадящими искрами факел по возможности дальше от одежды. Кроме это приглушенного шипения огня, никакого ответа на слова ромея не воспоследолвало.

— Таинственное молчание… Вечер становится все интереснее. Хотя не могу ручаться насчет слова «вечер». Здесь время дня сложно определить. Все-таки плывущую в темноте деревяшку с фитилькомтрудновато назвать восходом солнца.

— У нас бабы меньше треплются.

— А у нас собаки срут лучше, чем мне тут вместо еды…приносят.

Собственно, это было как раз то, зачем он сюда и пришел.

— Это не совсем та… еда, что была до сих пор.

— Да? Ну, уж не чаял дождаться. Маски сброшены, игры в аналогии закончены, и мне, наконец, принесли настоящее дерьмо вместо его пусть и достойного, но заменителя?

— Нет. Это просил передать ваш… главный. Чей-то там отец. Может, и твой, раз так о тебе печётся.

В каменном мешке княжьего поруба вновь повисло молчание. Под стать тому протухшему воздуху, что пытался стиснуть своей почти осязаемой сырой хваткой чахлый огонь в руке человека.

— Отец Василий? — осторожно, будто боясь спугнуть редкую трепетную птицу, прошептал заключенный.

— Старик. Вроде бы, его так зовут.

Меж железных прутьев решетки в зловещем дрожании огненных сполохов и метании теней появилось лицо черноризца. Глаза прятались в темных провалах под карнизом бровей, и хотя отрок их не видел, но нутром чуял — буравят они его так, как не всякое копье проткнуть может. А пахло от него так, словно в чан прокисшей браги опрокинули телегу навоза.

— И как же так вышло, не раскоешь мне секрет, что благочестивый митрополит обратился к безбожнику-варвару, а тот не побрезговал принять из его рук… хрен знает что? Может даже некое овеществленное проклятие.

Кутька презрительно хмыкнул. С не меньшим презрением он постарался протянуть узнику сверток. Тот молча принял, какое-то мгновение словно бы взвешивал его в руке, затем утащил в свой темный закуток.

— Из всего вашего колдовского братства если я и смогу кому довериться, то только этому твоему отцу. Хорошего человека не скроешь ни за какими черными одежками.

— Да ну, — тот, кого называли Никодимом, принялся чем-то приглушенно шуршать в углу, куда не доплёвывал свет факела. — А меня, стало быть, хоть голубем белым наряди, да веточку жимолости в клюв запихай, все одно крысой быть не перестану?

— Вроде того.

— То есть, это не я спас вас всех тогда в лесу, когда вам в загривок шайка бандюганов вцепилась?

— Не знаю. Темно тут, лица не видать. Может, и не ты. Всё, мне пора. Меня просили передать тебе харч, я передал. Считай, квиты.

И в самом деле Кутька развернулся и потопал в обратную сторону. Сапоги, не без сожаления выданные ему ключником детинца, солидно бухали по камню железными гвоздями.

— От однорукого, когда время придёт, таким же гордым маневром процокаешь? — донеслось сзади. — Если бы даже такая крыса, как я, была стольким обязана некоему войту, то мне было бы по крайней мере жутко интересно узнать, каким это таким причудливым образом складываются судьбы княжьих тысяцких, что они после стольного града в каком-то… Насранске оказываются. Без одной руки к тому же.

Кутька остановился, будто на стену налетел.

— Говори.

— Что? — в голосе ромея звучало искреннее удивление.

Кутька мгновенно развернулся и протопал обратно к решётке.

— Говори, что знаешь.

— Это с чего бы? Сам же сказал, что мы квиты. Ничья 1:1, команды уходят в раздевалки.

— Чего?

— Того. С какого, говорю, перепугу мне тебе что-то рассказывать? Если уж ты принялся вести некий счёт нашего товарообмена взаимовыручкой, давай баш на баш.

— Чего?..

Ромей где-то в темноте застенка что то пробурчал себе под нос. А потом — Кутька, конечно, не мог за это ручиться, но вышло очень похоже — отхлебнул чего-то. После чего шумно вдохнул и крякнул.

— Прежде, чем я расскажу тебе увлекательную историю, сначала ты побалуй меня чем-нибудь интересненьким, — наконец, подал голос черноризец. И голос этот стал гораздо бодрее. — Что у вас там происходит — наверху?

Кутька насупился. Открывать что-то возможному врагу — не просто же так его заперли а порубе — не хотелось. Хотя с другой стороны, то, что он знал, не было никакой тайной. К тому же там, в белозёрских лесах, этот странный тип дейсвительно спас им всем жизнь. Что не особенно вязалось с образом недруга.

— Да ничего такого. Завтра малолетнего княжича опояшут перевязью с первым его мечом и переведут на мужскую половину. А тебя сюда доставили на подводе с ранеными. Под стражей. Боярин Молчан с отведённым под его руку полком не вернулся. Зато прислал весть, после которой Светлый принялся собирать войска, — Кутька огляделся, словно опасаясь, что их тут кто-то подслушает. — Поговаривают, на Белоозеро собрался идти. Наместник там не то смуту затеял, не то предательство…

— Как же тогда так вышло, что ты со своим упитанным приятелем до сих пор не стали моими сокамерниками?

Кутька помолчал какое-то время, большую часть которого посвятил тому, чтобы уловить смысл вопроса.

— Запирать нас пока никто не запирает: воевода Перстень выступил против наместника, а раз мы — его люди, то вроде как не за что… Но то, что с нас теперь не сводят глаз, чувствуется.

— Так вот почему я ещё сижу здесь, а не на колу. Сначала выручил тех, кто вышел против заговорщиков, а потом меня нашли над телом одного из предателей с ножом в руке. То есть, я по всем раскладам явно не с ними. Но вот с кем — не понятно. Да?

— Может, сам с собой разберёшься, без меня?

— Что-то когда я поймал тебя насмерть перепуганного в лесу, ты таким самоуверенным не выглядел.

— За ту помощь я тебя уже благодарил. Хотя я тогда нужен был тебе не меньше, чем ты — мне. Это ж благодаря белозёрцам удалось спасти твоего послушника. Сам ты что-то не торопился его вытаскивать.

— Ну, знаешь, этим не я один грешен. Ты хотел историю про нашего общего знакомого? Что ж, хорошо. Представь себе: две тысячи булгар и застава на границе. Один тан в походе на русское приграничье свалял большого дурака. Быстрым маршем мог достать сразу несколько городов, осадить их и такую дань взять, что и детям бы хватило. Хотя я — человек не военный, больше по части религии, поэтому ничего удивительного в моей некомпетентности нет. Но даже мне не понятно, какого лешего этот талантливый стратег как баран уперся своим круторогим лбом в стену одной-единственной крепостицы и долбился в нее, пока башку не расшиб. Чего он там забыл? Какие богатства решил там раскопать?.. Единственное, что известно точно — гарнизон корепостицы буквально накануне осады укрепила сотня киевлян, примчавшая из стольного града на взымыленных лошадях. И с неким тысяцким во главе. Словом, что бы не двигало булгарским царьком, под стенами теми застрял он надолго. И упустил время. Дождался, когда Святослав с дружиной подоспеет. Но княже тоже в то время пребывал…не в лучшей форме, так это назовем. Толку от того, что он подоспел, было не особенно много. Выяснилось, что он не в силах обратить в бегство даже один булгарский полк, пусть даже изрядно к тому времени поредевший. Но, стоит отдать должное молодому Светлому, выход из положения он нашел. Конечно, легким это решение назвать было нельзя, но оно являлось, пожалуй, единственно верным в той патовой ситуации в условиях очень ограниченного времени. А может, кстати, мать подсказала. На её почерк очень похоже… Словом, князь отдал тану часть своих земель. Небольшую. Так, кость бросил, можно сказать. Но мародеру этого хватило. Единственное, на чем настоял булгарин — чтобы к отошедшим к нему землям была придана и та самая крепостица, которую он столь безуспешно и бестолково штурмовал. И не просто крепостица, а вместе со всем ее содержимым. То есть, со всеми дружинниками, в ней находившимися. Невелико, конечно, богатство, да и мало их, дружиников, там к тому времени осталось. А невредимых почитай вовсе не было. То есть даже на невольничий рынок не выставишь. Словом, всем было ясно, для чего они ему понадобились.

На какое-то время церковник замолк. То ли дал отдых горлу, то ли дал возможность кутькиным мыслям выстроиться в ровную шеренгу и дойти до того, что черноризец имел в виду.

— Оставался только один вопрос: как именно он вырежет из них жизнь? Способов заставить умирать как можно медленнее степняки всегда знали чёртову уйму. Светлый понимал это тоже.

— И как он их вытащил? — не вынес всего этого словоблудия Кутька.

— Вытащил? — будто бы выплюнул издевательский смешок ромей. — Поставив под угрозу на волоске висящий мир?

— Мы своих не бросаем!

— Еще как бросил. Скрепил мир подписью, богатой жертвой богам и троекратным обниманием с таном. Даже, говорят, не обернулся, когда поехал обратно в Киев. Нашему общему знакомому тысяцкому в те дни пришлось очень несладко. Вот я, честно признаюсь, не хотел бы очутиться на его месте. Внутри той самой крепостицы. За тобой пошли три сотни крепких воев, а ты, так уж вышло, подвел их шеи под занесенный топор. А князь, на помощь которого вы так рассчитывали, кладя по сути себя на алтарь победы, вдруг решил умыть руки, продав при этом ваши жизни. Ты сам как считаешь — поверят ли еще воины воеводе, который затащил их в эти силки? Молчишь… А они — поверили. И снова пошли за ним. На прорыв. Представляешь? Горстка изрубленных, изувеченных людей бросилась на обложивший их полк болгар. И знаешь, что? Болгары в этой ситуации проявили себя вполне адекватными людьми. Они растерялись. И дрогнули. Представляешь? Как в сказке. С той лишь разницей, что благородные герои вовсе не обратили полчища врагов в бегство. Они погибли почти все. Но! Нескольким все же удалось прорваться. И угадай, кто был среди них? Он сумел оторваться от булгарской погони и настиг Светлого. Представляешь? Уж не могу представить, что в тот миг испытал князь. Огромное облегчение, жуткую досаду или сжигающий стыд — не знаю. Но много бы отдал, чтобы в тот волнительный момент посмотреть на его вытянувшееся подростковое лицо. В любом случае, что бы не прочитал на княжьей физиономии тысяцкий, он со всего маху, с оттяжечкой, пудовым своим кулаком, закованным, добавлю, в боевую перчатку, вдолбил самодержцу в августейшее лицо.

Кутька поймал себя на мысли, что челюсть его отвисла. Даже он знал, такой удар может иметь один исход — смерть. Позорную и самую мучительную, какую только можно представить.

— Братья Ратиборычи — Клин и Молчан — тогда первыми кинулись на него с мечами. И, пожалуй, зарубили бы. Хотя… зная живучесть нашего общего знакомца, не удивился бы, выпутайся он и из этой скверной ситуации. Но он и не подумал из нее выпутываться. Вырвал у одного из ближников секиру, вроде бы, это Молчан был, раз он до сей поры на него беленится, пристроил на какую-то колоду свою руку — ту самую, которой нанес сюзерену несмываемое оскорбление — и ухнул по ней. Представляешь? Отхватил собственную руку! Потому что она, де, посмела тронуть Светлого… Уж не знаю, как это назвать — чистой воды варварством или единственно правильным решением, но августейший сопляк преисполнился значимостью момента и убивать человека, прилюдно поднявшего на него руку, не стал. Раз уж эта рука понесла такую суровую кару. Правда, вместо вполне заслуженной, надо сказать, боярской вотчины, отправил разжалованного тысяцкого с глаз долой. Так он и оказался в твоём… Говнище.

— Овнище, — угрюмо проворчал Кутька. — Это, к твоему сведению, совершенно разные слова. Овнище — это от слова овин, там, где овец держат…

— И ещё баранов, судя по всему.

Не успел Кутька ни возмутиться, ни обидеться, как слух резанул звук резко скрипнувших железных петель. Дверь узилища открылась, и к нему метнулась стремительная тень.