Глава седьмая

Бюро Лотереи Коллажо находилось на теневой стороне улицы, в десяти минутах езды от порта. Я рассчитался с шофером, и он быстро уехал, пыльный лимузин подпрыгивал и гремел на неровной, мощенной булыжником мостовой, потом достиг конца ярко освещенной улицы, повернул и исчез в беспорядочном потоке проносящихся мимо машин.

На улицу Бюро Лотереи открывалось двумя огромными стеклянными дверями. Я заглянул внутрь и в глубине помещения, наполовину скрытого растениями в кадках, увидел письменный стол и несколько шкафов с документацией. Там сидела женщина и листала журнал. Я хотел войти, но дверь была заперта. Молодая женщина подняла взгляд, кивнула мне и встала. Я увидел, что она прихватила с собой связку ключей.

Всего несколько минут отделяли меня от сонного, медленного ритма жизни на борту корабля, но, едва попав в Марисей, я уже испытал нечто вроде культурного шока. Ничто из виденного мной на других островах не подготовило меня к этому деловому, жаркому и шумному городу, не похожему ни на один из городов, которые я знал на своей родине.

В Марисее, казалось, царил хаос из автомобилей, людей и шума. Все пешеходы двигались удивительно быстро и с таинственной целеустремленностью. Машины и мотоциклы мчались так стремительно, как никогда не осмеливались в Джетре, и движение было непрерывным чередованием визга тормозов при полной остановке, мгновенного безоглядного разгона, резких поворотов и неожиданной смены направления. Все это сопровождалось непрерывным концертом гудков. Двуязычные указатели не образовывали никакой видимой системы, какую можно было встретить в других местах. Большинство магазинов здесь отличались от соответствующих торговых заведений Джетры, а товары в живописном беспорядке были выставлены прямо на тротуарах. В переулках и сточных канавах валялись картонки и бутылки. Те люди, которые не спешили по своим неизвестным делам, праздно загорали на солнце, расположившись на скудных полосках травы в общественных местах, или подпирали стены домов, или пристраивались среди отбросов на камнях бордюра, если у них не было денег, чтобы сидеть в уличных кафе и ресторанчиках под открытым небом. Одна из улиц была полностью перекрыта и служила импровизированным футбольным полем, так что моему шоферу пришлось, осыпав игравших там ребят руганью и совершив опасный маневр, вернуться на главную улицу. Другой сложностью городского движения были автобусы: увешанные гроздьями людей, висящих в дверях и окнах, они мчались по главной улице, глубоко презирая все правила движения. При постройке города, казалось, не следовали никакому плану, что доказывал лабиринт перекрещивающихся узеньких улочек, застроенных множеством ветхих, запущенных кирпичных домов. В Джетре я жил на большой авеню, которая, согласно традиции, была достаточно широка для того, чтобы по ней мог промаршировать отряд солдат, человек по тридцать в ряд.

Все это я увидел и воспринял за несколько минут, сидя в мчавшемся по улицам такси, в автомобиле, какой до сих пор видел только в кино. Это был большой, пузатый, старый лимузин, покрытый пылью и засохшей грязью, с заляпанным мертвыми насекомыми ветровым стеклом. В просторном салоне можно было удобно вытянуть ноги и при желании не снимать с головы цилиндр, не опасаясь ткнуться им в потолок. Обитое искусственным мехом сиденье было приятно мягким; утопая в нем, я испытывал ощущение преувеличенной пресыщенной роскоши. Рамы окон были из хромированного металла с окраской под дерево; верхняя часть ветрового стекла с внутренней стороны была оклеена фотографиями женщин и детей. На сиденье рядом с водителем дремала собака, а из приемника рвалась резкая, терзающая слух поп-музыка. Шофер держал баранку только одной рукой, локоть другой он поставил на край открытого окна и постукивал пальцами по потолку в такт музыке. Машина с визгом вписывалась в повороты, на неровностях дороги хлопали дверцы, металлически позвякивала подвеска и гудел старый задний мост. Город пробуждал новое чувство, чувство рассеянного равнодушия ко многим вещам, которые я считал само собой разумеющимися, – спокойствию, безопасности, законам, оглядке на окружающих. Марисей, казалось, находился в постоянном конфликте с самим собой. Шум, жара, пыль, слепящий свет; кишащий людьми, шумный и суматошный город, суровый и беспорядочный, страшный, нездоровый, но преисполненный жизни.

Но я не чувствовал неуверенности – только своего рода умственное возбуждение. От манеры шофера водить такси в хаосе движения захватывало дух, но все это тоже имело отношение к путанице и беспорядку. В Джетре едущий с такой скоростью автомобиль в считанные минуты угодил бы в аварию, если бы еще раньше его не задержала полиция, но в Марисее все существовало на этом хаотическом уровне. Казалось, что ты попал в другую вселенную, где степень всеобщей активности существенно выше: рычажки настройки реальности были поставлены по-другому, и поэтому звуки были громче, краски ярче, толпы гуще, жара сильнее, а время шло быстрее. У меня появилось странное ощущение уменьшения ответственности, словно все это происходило во сне. В Марисее меня не могли ни ранить, ни причинить мне вред как-нибудь иначе: нормальность защищала меня от этого опасного хаоса. Машины не попадали в аварии, старые, открытые всем ветрам здания не рушились, люди в последнюю секунду всегда увертывались от автомобилей, потому что здесь у всех была повышенная реакция, а мировые катастрофы просто не происходили.

Это опьяняющее, головокружительное чувство говорило мне, что я, если хочу выжить, должен приспособиться к новым правилам. Здесь я мог делать то, на что дома никогда бы не отважился. Трезвая ответственность стала достоянием прошлого.

Стоя перед бюро Лотереи Коллажо и ожидая, пока мне откроют, я все еще находился в начальной фазе этого осознания. На борту корабля я в действительности пребывал в защитном пузыре своей жизни, хотя и приучил себя проявлять особенную восприимчивость ко всему новому. Я принес с собой установку на ожидание. После нескольких минут пребывания в Марисее этот пузырь лопнул, но все еще оказывал на меня влияние.

Загремели запоры, и одна из створок двери открылась.

Молодая женщина ничего не сказала, только пристально посмотрела на меня.

– Я Питер Синклер, – сказал я. – Мне велели сразу по прибытии явиться сюда.

– Входите! – она придержала дверь, и я вошел в неожиданно холодное помещение, охлаждаемое климатроном. Воздух в бюро был сухой, и я закашлялся. Я последовал за женщиной к письменному столу.

– У меня записано «Роберт Синклер». Это вы?

– Да, Роберт мое второе имя.

Когда женщина зашла за письменный стол и встала за ним, я впервые обратил внимание на ее внешность. Она отчасти напоминала Матильду Энглен.

– Пожалуйста, садитесь, – она кивком указала мне на кресло для посетителей.

Я с наслаждением сел, осторожно поставив чемодан рядом. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. Сходство между ней и Матильдой было необычайным! Не только черты лица, цвет волос, рост и фигура, но и множество иных мелочей. Если бы я увидел этих женщин вместе, может быть, их сходство так не бросалось бы в глаза, но в последние дни я повсюду носил с собой образ Матильды, и внезапная встреча с этой женщиной стала для меня полнейшей неожиданностью. Мое представление о женственности нашло здесь точное воплощение.

Она сказала:

– Меня зовут Сери Фальтен, и я представляю здесь Лотерею. Если я чем-нибудь могу помочь вам во время вашего пребывания здесь, или…

Это были обычные заученные формулы вежливости, и я пропустил их мимо ушей. Женщина была одета в ту же светло-красную форму – юбка и блузка – какую я видел в бюро Лотереи в Джетре, нечто вроде одежды служащих судовых компаний, бюро по найму автомобилей и отелей. Она была до некоторой степени привлекательна, но беспола и интернациональна. Единственной индивидуальной чертой был маленький значок на лацкане – с портретом известного поп-певца.

Я нашел ее привлекательной, но дивиться не приходилось; вероятно, делами в самых посещаемых филиалах бюро Лотереи занимались только молодые и привлекательные женщины. Кроме того, ее сходство с Матильдой вызвало во мне удивительный отклик.

Когда она покончила с записями, я спросил:

– Вы ждали одного меня?

– Кто-то должен был. Вы опоздали на два дня.

– Я не имел об этом никакого представления.

– Ничего страшного. Судоходная компания нас известила. Так что я не сидела здесь все эти два дня.

Я подумал, что ей около тридцати и она или замужем, или живет с кем-то. Она не носила кольца, но это ничего не значило.

Она выдвинула один из ящиков письменного стола и вынула оттуда папку с бумагами.

– Этот материал я отдам вам, – сказала она. – Вы узнаете из него все, что вам нужно знать о лечении.

– Да, но если я еще не решил окончательно…

– Тогда прочитайте это.

Я взял у нее папку и пролистал содержимое. Там было много проспектов и цветных картинок на глянцевой бумаге, вероятно Клиника Бессмертия, но также нечто вроде многостраничного вопросника с листами, плотно заполненными вопросами и вариантами ответов. За ним шла пара плотно напечатанных страниц, которые напомнили мне коммерческий договор. Пролистав бумаги, я украдкой взглянул на служащую. Что произошло? Видел ли я в ней Матильду? Я не пользовался успехом у одной женщины и нашел другую, случайно похожую на первую и привлекшую мое внимание.

С Матильдой меня не покидало ощущение, что я допустил какую-то ошибку, и все же я не мог отказаться от нее. Но предположим, что я принял Матильду за кого-то другого? Разве я мог подумать, что Матильда может встретиться мне в образе этой девушки-служащей бюро Лотереи?

Пока я просматривал бумаги, девушка раскрыла папку с моими документами.

– Я вижу, вы прибыли из Файандленда, из Джетры?

– Да.

– Моя семья тоже оттуда. Как там теперь?

– В Джетре? Великолепные кварталы. В центре дворец. Но в последнее время построили много фабрик и жилых домов, и это безобразно.

Я понятия не имел, что ей сказать. До самого отъезда я никогда не задумывался над этим и рассматривал город как место, где я жил, очень долго, не обращая никакого внимания на его красоту и безобразие.

Спустя некоторое время я сказал:

– Я уже забыл Джетру. В последние дни я видел только острова и впитывал новые впечатления. Я не представлял, что их может быть так много.

– Если уж вы оказались здесь, то больше никогда не увидите эти острова.

Она сказала это тем же деловитым и бесцветным тоном, каким запрашивала у меня мои данные, но я почувствовал, что ей не все равно.

– Почему вы это сказали?

– Это нечто вроде поговорки. На островах, которые можно посмотреть, всегда найдется что-нибудь новое.

Короткие волосы оттеняли бледность ее чуть загорелой кожи. Внезапно я вспомнил Матильду, как она загорала на шлюпочной палубе, задрав подбородок, чтобы тень не падала на шею.

– Может быть, выпьете стаканчик? – спросила Сери.

– Да, пожалуй. Что у вас есть?

– Сейчас посмотрю. Обычно шкафчик запирают, – она открыла другой выдвижной ящик и поискала ключ. – Или мы с вами можем пойти в гостиницу и выпить там.

– Я предпочел бы именно это, – сказал я. Мне хотелось избавиться от багажа и вымыть лицо и руки.

– Я должна проверить бронь. Мы вас ждали два дня назад.

Она взяла телефонную трубку, прислушалась, нетерпеливо нажала на рычаг, наморщила лоб и глубоко вздохнула. Через пару секунд я услышал щелчок соединения, и она набрала номер.

Абонента на другом конце пришлось ждать долго, и она тихо сидела за столом, держа трубку возле уха и с серьезным выражением смотрела на меня.

Я спросил:

– Вы здесь работаете одна?

– Обычно нас здесь четверо: я, начальник и еще две девушки. Но сегодня, вообще-то, бюро закрыто. Всеобщий праздник… Алло? – из жестяной раковины трубки донесся чей-то голос.

– Лотерея Коллажо. Я проверяю бронь на имя Роберта Синклера. Вы зарегистрировали номер?

Она скорчила гримасу, а потом с отсутствующим выражением человека, ожидающего у телефона, уставилась в окно.

Я встал и начал рассматривать бюро. На стенах висели цветные фотографии клиники на Коллажо, некоторые из снимков были теми же, что и в моей папке. Я увидел чистые новые здания, выкрашенные в белый цвет павильоны на зеленых лужайках, клумбы и цветущий кустарник, а на заднем плане – цепь крутых гор. Все люди там улыбались. На большинстве снимков были победители Лотереи, которые прибыли на Коллажо или уезжали оттуда. Рукопожатия и улыбки, положенные на плечи руки. На снимках интерьеров была стерильная чистота больницы в сочетании с удобствами отеля.

Я чувствовал себя словно в бюро путешествий. Там на стенах тоже полно подобных проспектов и снимков. Здешние фотографии излучали ту же нереально-подчеркнутую атмосферу радостной праздничности и дружбы, пестрели такими же яркими красками.

Другая часть бюро была обставлена как комната ожидания, у низких столиков со стеклянными крышками стояло множество кресел. На столиках лежали на самом виду папки с лотерейными билетами. Я прочитал на каждом билете сделанную по диагонали надпечатку «ОБРАЗЕЦ», но в остальном они были такими же, как и те, на которые пал выигрыш.

В это мгновение мне наконец удалось распознать то смутное чувство, которое не покидало меня с момента выигрыша: мне было неловко.

Лотерея существовала для других. Я был неподходящей фигурой для выигрыша, это было не для меня.

Лотерея Коллажо предлагала в качестве главного выигрыша лечение в Клинике Бессмертия: настоящее бессмертие, гарантированное медициной. Клиника ручалась за стопроцентный успех этого лечения; все прошедшие его были живы и по сей день. Самой старшей, насколько я знал, исполнилось сто шестьдесят девять, но выглядела она лет на сорок с небольшим и сохранила все интеллектуальные и физические способности. Ее часто показывали по телевидению в программах, посвященных лотерее: за игрой в теннис, на танцах, за разгадыванием кроссвордов и во время прогулок на яхте.

Раньше я иногда отпускал иронические замечания насчет того, что если, имея вечную жизнь, полтора столетия разгадывать кроссворды, то естественная смерть покажется счастьем.

Кроме того, меня преследовало ощущение, что в лотерее выигрыши всегда достаются не тем; это значит, они достаются только тем, кто участвует в лотерее и кому необычайно везет.

В противоположность Совету Лотереи получившие главный выигрыш иногда стараются добиться гласности. При этом в ярком свете рампы эти счастливчики зачастую кажутся скучными, тривиальными людьми, чей узкий горизонт соответствует их потребностям, людьми, начисто лишенными всякого таланта и вдохновения, совершенно неспособными представить себе, что им придется начать совершенно новую жизнь. В интервью они обычно произносили назидательные речи о том, что хотят посвятить свою новую жизнь добрым делам и трудам на благо общества, но однообразие этих высказываний, казалось, свидетельствовало о том, что их соответствующим образом обработали люди из бюро Лотереи. Кроме того, их честолюбие не простиралось дальше того, чтобы увидеть своих внуков взрослыми, получить длительный отпуск или оставить работу и поселиться где-нибудь в уютном домике.

Хотя я часто насмехался над прозаическими стремлениями этих выигравших, теперь заметил, что я сам один из них и тоже не претендую на большее. Все, что я делал до сих пор, чтобы оказаться достойным выигрыша, было преходящим и в конце концов сводилось к ничего не значащему приступу жалости к раненому на войне продавцу лотерейных билетов. Я был не менее случайным и дюжинным, чем все остальные выигравшие. Я не знал, как использовать доставшуюся мне вечную жизнь. До выигрыша в лотерею я вел в Джетре уверенную, лишенную всяких проблем жизнь. После лечения в клинике Бессмертия моя жизнь, вероятно, будет протекать точно так же. После оглашения Советом Лотереи я мог надеяться, что такой она останется в ближайшие полтора века – а может быть, еще четыре или пять столетий.

Бессмертие увеличивало продолжительность жизни, но не давало ей наполненности.

Несмотря на это, кто мог пренебречь таким шансом? Теперь я боялся смерти меньше, чем подростком; если смерть все равно, что потеря сознания, тогда это совсем не страшно. Но мне со здоровьем всегда везло, и – как многие, избежавшие большинства болезней – я боялся боли и физических повреждений и не мог без содрогания думать о постепенном духовном и физическом упадке, возможно, сопровождающемся хроническими страданиями и неспособностью двигаться. Клиника Бессмертия предлагала лечение, которое полностью очищало тело и восстанавливало клетки на неопределенно долгое время. Я становился неуязвимым для рака, тромбозов и вирусных инфекций, обретал возможность сохранять все духовные и физические силы. После лечения у меня навсегда останется мое теперешнее, двадцатидевятилетнее тело.

Этого мне хотелось; от этого я не мог отказаться. При всем том я сознавал несправедливость системы Лотереи благодаря как своему собственному короткому опыту, так и большей части пристрастной критики, которая громко взывала к общественности. Эта система была несправедливой; и я знал, что этот выигрыш не для меня.

Но кто же был достоин его? Лечение гарантировало полную защиту от всех видов рака, но от рака по-прежнему ежегодно умирали сотни тысяч людей. Общество Лотереи объясняло, что они не лечат рак специально, его излечение – побочный продукт общей терапии. То же с сердечно-сосудистыми заболеваниями, слепотой, старческим слабоумием, вызванным атеросклерозом, с язвой желудка и дюжиной других болезней, которые отравили и сократили жизнь миллионам. Общество Лотереи утверждало, что их дорогостоящее и сложное лечение доступно не каждому. Единственный справедливый метод, демократичный и беспристрастный – розыгрыш в Лотерею.

Едва ли выдавался месяц, когда Лотерею не критиковали. Разве не существовало таких по-настоящему достойных людей, которые всю жизнь посвятили служению другим и вполне могли претендовать на ее продление? Художники, музыканты, ученые, чью работу впрямую ограничивал процесс старения и продлевала жизнь? Знаменитые религиозные вожди, изобретатели, борцы за мир? Судьба часто ставила на карту имена политиков и других заслуживающих уважения лиц, которые провозгласили своей целью улучшение условий окружающей среды и тому подобное.

Под таким нажимом Общество Лотереи несколько лет назад выработало план отбора в эту клинику. Ежегодно в обязательном порядке должно было собираться интернациональное конкурсное жюри и объявлять список лиц, которым, по их мнению, стоило даровать бессмертие. Общество Лотереи обеспечивало их лечением.

К удивлению большинства обычных людей, почти все названные лауреаты отказались от лечения. Самым известным стал случай со знаменитым писателем Вискером Делуаном.

После того как Делуан отклонил свою кандидатуру, он написал книгу, вышедшую под названием «Отказ». В ней он доказывал, что принять бессмертие означает отречься от смерти, и поскольку жизнь и смерть неразрывно связаны, он видел в этом отречение от жизни. Вся его работа, писал он, основана на знании неизбежности смерти, и без этого знания он не мог бы писать. Он самовыражается через свои произведения, но это в сущности ничем не отличается от тех способов, которыми выражают себя другие люди. Стремление к вечной жизни, к сожалению, увеличивает стоимость самой жизни.

Делуан умер от рака спустя два года после опубликования этой книги. Сегодня она признана самой значительной работой, его самым выдающимся трудом, как философским, так и литературным. Я прочитал ее еще в школе, и тогда она произвела на меня глубокое впечатление, но теперь я был здесь, на пути к Коллажо, туда, где мне дадут вечную жизнь.

На другом конце бюро Сери положила трубку и повернулась ко мне.

– Отель не сохранил вашу бронь, – сказала она. – Но мы подыщем для вас что-нибудь в каком-нибудь другом отеле.

– Вы можете сказать, где мне его найти?

Она взяла с пола плетеную корзину и поставила перед собой на стол. Потом сняла красную блузку и, сложив, убрала в корзинку.

– Я тоже ухожу. Могу показать вам, где отель.

Она заперла ящики письменного стола, убедилась, что внутренние двери заперты, и мы вышли на улицу. Жара ударила нам в лицо, я огляделся, посмотрел вверх и в первый момент подумал, что где-то поблизости выдувают горячий воздух. Но это был всего лишь обычный влажный, горячий воздух тропиков. На мне были легкие брюки и рубашка с короткими рукавами, но со своим чемоданом я чувствовал себя в местных условиях совершенно не в своей тарелке.

Мы спустились к главной улице и нырнули в поток пешеходов. Ставни магазинов и двери домов были открыты, горели фонари, машины с ревом проносились мимо. Все, казалось, было исполнено целеустремленности, которой я никогда не замечал дома; каждый знал, куда ему нужно, и потому все пешеходы очень спешили. Тут, казалось, не было никаких правил, сплошной хаос.

Сери шла впереди, прокладывая путь в толпе. Существенную часть моего внимания отвлекали на себя рестораны, магазины, кинотеатры и места развлечений, мимо которых мы проходили. Толпа отбирала все силы. Все напирали, толкались, кричали, смеялись, никто не шел медленно и не стоял на месте. На углу жарили кусочки мяса и вместе с рисом заворачивали в бумажные трубочки; в таком виде все это продавалось. На открытых лотках магазинов были разложены мясо, хлеб и фрукты, оставленные на произвол жары и мух. На деревянных косяках магазинов и на опорах навесов у лоточников (или внутри магазинов) висели транзисторы, и рвущие барабанные перепонки потоки пульсирующей поп-музыки умножали всеобщий хаос. По улице прогремел поливальщик, обдавая улицу потоками воды и не обращая внимания на людей на проезжей части и тротуарах; в сточных канавах скопились объедки, обрывки бумаги, окурки и другие отходы. И над всем этим висел всепроникающий отвратительный смрад, сладковатый и тошнотворный: может быть, это был запах тухлого мяса или благовоний, которые жгли неподалеку, перекрываемый зловонием грязи.

За несколько минут я взмок. Мне чудилось, что на моем теле конденсируется влага из воздуха. Я захотел переложить чемодан в другую руку, но должен был сделать это на ходу, потому что боялся потерять из вида Сери или быть сбитым прохожими, если остановлюсь. Когда мы наконец достигли отеля и вошли в приятную прохладу холла с кондиционером, я был утомлен и весь вспотел.

Заполнение карточки прибытия было простой формальностью, однако прежде чем мне вручили ключ от номера, служащий отеля попросил паспорт. Я протянул ему документы, и мужчина положил их в ящик за стойкой.

Я ждал, но ничто не указывало на то, что паспорт мне вернут.

– Зачем вам понадобился мой паспорт? – спросил я.

– Он должен быть зарегистрирован в полиции. При убытии вы сможете получить его.

Что-то вызвало у меня подозрение, поэтому я отвел Сери в сторону и спросил, что все это значит.

– У вас есть мелочь?

– Весьма возможно.

– Суньте ему! Старый прием.

– Вымогательство, хотите сказать?

– Нет… это с одобрения полиции. Они перечисляют ей двадцать пять процентов.

Я снова вернулся к стойке, протянул служащему банкноту и в обмен получил паспорт и ключ; никакого выражения сожаления, никаких извинений. Служащий поставил печать возле визы.

– Останетесь выпить стаканчик? – спросил я Сери.

– Разве вы не хотите распаковаться?

– Я охотно приму душ, это займет приблизительно четверть часа. Встретимся в баре?

– Пожалуй. Я схожу домой, переоденусь, – ответила она. – Я живу недалеко отсюда.

Я пошел в номер, полежал несколько минут на кровати с закрытыми глазами, потом скинул пропотевшую одежду и принял душ. Вода из кранов лилась бурой и казалась очень жесткой; мыло едва мылилось. Двадцатью минутами позже я, в чистой одежде и освеженный, спустился в бар, двери которого открывались на улицу. К счастью, там было много мощных вентиляторов, которые гнали к столикам прохладный воздух. Тем временем стемнело. Я заказал побольше пива, а вскоре пришла Сери. На ней была длинная юбка и темная кофточка из муслина, и она теперь меньше походила на служащую и больше на женщину.

Она задала мне несколько вопросов обо мне: как у меня возникла мысль купить билет Лотереи Коллажо, кто я по профессии, откуда родом моя семья и много других вопросов, какие люди задают друг другу, если они только что познакомились. Было совсем непросто хитрить с ней. Я не в состоянии был судить, были ли эти безобидные личные вопросы чисто вежливо-риторическими или она интересовалась мной с личной точки зрения. Я должен был постоянно напоминать себе, что она мой контакт с Обществом Лотереи и это только ее работа, даже если она сейчас сидит за столиком рядом со мной. После Матильды с ее уклончивостью, портившей морское путешествие, было приятно оказаться в обществе привлекательной, дружески расположенной к тебе женщины. Я не мог рассматривать ее не оценивающе: у нее была миниатюрная прелестная фигурка и приятное лицо. Сери производила впечатление умной и сдержанной, и даже то, что она при всех обстоятельствах соблюдала определенную дистанцию, я находил весьма привлекательным. Беседа, очевидно, ее интересовала – Сери сидела подавшись ко мне, часто улыбалась, но, когда она откидывалась назад или оглядывалась по сторонам, я чувствовал в ней равнодушие и усталость. Может быть, она сейчас работала сверхурочно, опекая беспомощного клиента Общества, может быть, просто была сдержанна с незнакомым мужчиной.

На мои вопросы она ответила, что она родом с Сиэла, мрачного, соседнего с Джетрой острова. Ее родители из Джетры, но еще перед войной переселились на Сиэл. Ее отец был администратором Высшей Школы Геологии, но Сери покинула отчий дом уже в пятнадцать, или шестнадцать лет. С тех пор она странствовала по миру островов, работая иногда здесь, иногда там. Она мало говорила об этом и быстро меняла тему. Вероятно, у нее была нелегкая юность.

Мы выпили еще по два стаканчика, и я проголодался. Провести остаток вечера с Сери было очень заманчиво, поэтому я спросил у нее, где мы можем найти приличный ресторан.

Но она сказала:

– Мне очень жаль, но сегодня вечером я занята. Вы можете поесть в отеле или заказать еду в номер. Или зайти в один из салайских ресторанов здесь, неподалеку. Они все великолепны. Вы знаете салайскую кухню?

– По Джетре, – это было не совсем то. Но не все ли равно, что есть в одиночестве?

Я пожалел, что предложил поужинать вместе: это, очевидно, напомнило ей о собственных планах на вечер. Она допила вино и встала.

– Очень жаль, но мне пора. Очень приятно было с вами познакомиться.

– Как и мне, – ответил я.

– Приходите завтра до полудня в бюро. А я попытаюсь достать вам билет до Коллажо. Корабли туда отходят раз в неделю, но на предыдущий вы опоздали. Однако есть и другие пути; я посмотрю, что можно сделать.

На мгновение снова появилась другая Сери, та, что в униформе.

Я пообещал, что завтра до полудня приду в бюро, и мы попрощались. Она вышла наружу, в пахучую тропическую ночь, ни разу не оглянувшись. Я в одиночку поел в переполненном салайском ресторане. Столик был накрыт на двоих, но никто ко мне не подсел и я почувствовал себя таким одиноким, каким не чувствовал себя с тех пор, как покинул родной город. С моей стороны было неразумно сосредоточить внимание на первых же дамах, которые появились на моем пути, но сделанного не воротишь, и я мог отступить. Общество Сери освободило меня от мыслей о Матильде, однако в действительности она казалась мне второй Матильдой. Не были ли ее планы на сегодняшний вечер всего лишь уловкой, чтобы уйти от меня?

После еды я отправился бродить по грязным, жалким улицам Марисея, заблудился, потом снова сориентировался и вернулся в отель. Кондиционер в моей комнате был поставлен на охлаждение, поэтому я открыл окно и целый час не мог заснуть, прислушиваясь к спорящим голосам, музыке и треску мотоциклов.

Загрузка...