Подтверждение

Глава четырнадцатая

Утром, пока Сери принимала душ, пришла консультант. И едва ли не в первый миг мне показалось, что мои сомнения сошлись в фокусе, которым была она.

Ее звали Ларин Доби; представляясь мне, она предложила называть ее по имени и уселась за письменный стол. Сначала я был настороже, чувствуя за ней силу системы Лотереи. Она пришла консультировать меня, из чего можно было заключить, что она специально обучена убеждать таких как я.

Эта женщина средних лет, замужняя, напоминала мне мою первую школьную учительницу. Все это породило у меня сопротивление. Для нее, казалось, само собой разумелось, что я должен пройти лечение, а сам я оставался для нее всего лишь объектом, чьи сомнения и раздумья она читала точно открытую книгу.

Сначала все шло как обычно: Ларин расспросила меня о путешествии, какие острова я посетил и что видел, о моих впечатлениях. Я внутренне держал некоторую дистанцию, уверенный в своей новой объективности. Ларин была здесь, чтобы консультировать меня до и во время лечения и рассеивать появляющиеся у меня сомнения и страхи, чтобы я наконец принял решение.

– Вы уже завтракали? – спросила она.

Я ответил, что нет.

Она протянула руку за портьеру возле стола и достала оттуда телефон, о наличии которого я и не подозревал.

– Пожалуйста, два завтрака в павильон номер двадцать четыре.

– Можно заказать три? – спросил я.

Ларин вопросительно посмотрела на меня, и я коротко сообщил ей о присутствии Сери. Она изменила заказ и положила трубку.

– Это ваша близкая подруга?

– Довольно близкая. А что?

– Мы по опыту знаем, что присутствие сопровождающих лиц иногда бывает довольно мучительным для пациента. Большинство приезжают сюда в одиночку.

– Ну, я еще не решил…

– С другой стороны, присутствие доверенного лица может значительно ускорить процесс реабилитации. Как долго вы знакомы с Сери?

– Пару недель.

– Тогда она может помочь при реабилитации только очень условно. Так вы полагаете, что ваши сомнения не исчезнут?

Рассерженный прямотой вопроса, я не ответил. Сери оставалась в пределах слышимости, а я не видел, что могут дать этой женщине сведения о наших с ней отношениях. Когда я смотрел на Ларин, она казалась мне совершенно чужой. Сери завернула кран в душевой кабине.

– Хорошо, я поняла, – сказала Ларин. – Видимо, вам пока трудно доверять мне.

– Вы намерены анализировать мою психику?

– Нет. Я пытаюсь определить, чем смогу помочь вам позже, во время и после лечения.

Я все яснее сознавал, что мы только зря теряем время. Доверял я ей, или нет – другое дело; того, чего мне не хватало, здесь не было, это следовало искать во мне самом. Я больше не хотел того, что мне предлагала ее организация.

Сери вышла из душа. Она была закутана в простыню, на голове – полотенце. Бросив взгляд на Ларин, она прошла в другой конец павильона и откинула портьеру.

Зная, что Сери слышит меня, я сказал:

– Я хочу быть с вами откровенным, Ларин. Я решил отказаться лечения.

– Вот как? Понимаю. По этическим или по религиозным соображениям?

– Ни по тем, ни по другим… может быть, по этическим, – спокойствие, с каким я принял решение, и точные верные вопросы удивили меня самого.

– Было ли у вас это… э-э… чувство, когда вы покупали лотерейный билет? – ее тон был заинтересованным, но не любопытным.

– Нет, это пришло позже. – Ларин ждала точного ответа, поэтому я продолжил, почти подсознательно отметив, что она великолепно все понимает и выпытывает у меня ответы. Но это ничего для меня не значило. Теперь, когда я принял решение, я чувствовал сильное желание высказаться. – Я не могу точно описать, что это такое, просто у меня появилось чувство, что мне здесь не место. Мне постоянно лезут в голову мысли о других людях, которые нуждаются в лечении больше, чем я, и о том, что я его, в сущности, не заслужил. Еще я думаю, что впустую растрачу выигранное мной время жизни. – Ларин по-прежнему не перебивала. – Первые впечатления у меня появились вчера, когда мы прибыли сюда. Здесь как в больнице, а я не болен.

– Да, я знаю, что вы имеете в виду.

– Пожалуйста, не пытайтесь меня отговорить. Я уже принял решение.

Сери двигалась за портьерой. Я слышал, как она расчесывает волосы.

– Вы знаете, что вы непременно умрете, Питер?

– Да, но это мне безразлично. Нам всем придется умереть.

– Но одним раньше, чем другим.

– Мне почему-то кажется, что это неважно. В конце концов, я все равно умру, приму я лечение или нет.

Ларин что-то записала в принесенном с собой блокноте. Я усмотрел в этом признак того, что она не приняла во внимание мой отказ от лечения.

– Вы слышали когда-нибудь о писателе по фамилии Делуан? – спросила она.

– Да, конечно. «Отказ».

– Читали ли вы эту книгу в последнее время?

– Еще в школе.

– У нас здесь есть экземпляр, не хотите перечитать?

– Я не думал, что здесь используется такой подход, – сказал я. – Ведь нельзя сказать, что эта книга помогает лечению.

– Вы сказали, что не хотите, чтобы вас пытались отговорить от вашего решения. Если вы не готовы изменить мнение, тогда я, по крайней мере, хотела бы, чтобы вы убедились, что не совершаете ошибку.

– Хорошо, – сказал я. – Но почему?

– Потому что главный аргумент Делуана – то, что ирония жизни заключена в ее собственной природе и что страх перед смертью порожден ее необратимостью. Когда приходит смерть, пути назад нет. Поэтому в распоряжении человека сравнительно мало времени, чтобы удовлетворить свое честолюбие. Делуан доказывает – ошибочно, по моему личному мнению, – что только природа времени делает жизнь достаточно ценной, чтобы прожить ее. Когда жизнь удлиняется так, как удлиняете ее вы, то ее субстанция должна будет разложиться, и разложится именно то, что для вас является самым ценным. Делуан верно указывает на то, что Лотерея Коллажо не дает никакой гарантии от ранней или поздней, но настоящей смерти. Из этого он делает вывод, что короткая насыщенная жизнь гораздо ценнее длинной, но бедной содержанием.

– Я тоже так считаю, – сказал я.

– Итак, вы намерены прожить свою жизнь как обычно?

– Пока я не получил главный выигрыш, мне и в голову не приходило задумываться об этом.

– Что вы понимаете под нормальной жизнью? Тридцать лет? Сорок?

– Конечно, больше, – ответил я. – Это промежуток около семидесяти лет.

– В среднем – да. Сколько вам лет, Питер? Тридцать один, не так ли?

– Нет. Двадцать девять.

– В вашей биографии написано тридцать один. Но это не важно.

Сери вышла из-за портьеры, полностью одетая, но с влажными обвисшими волосами. Через плечо она перебросила полотенце, а в руке держала гребень.

Когда она присела возле нас, Ларин не обратила на нее никакого внимания, а достала из своей папки сложенный листок с компьютерным текстом и пробежала глазами первый абзац.

– Я боюсь, у меня для вас не слишком радостное известие, Питер. Делуан был философом, но вы поймете его дословно. Неважно, что вы говорите, инстинктивно вы понимаете, что должны жить вечно. Но факты, конечно, можно рассматривать и иначе, – она провела карандашом вдоль строчек. – У нас здесь вот что. Ожидаемая продолжительность вашей жизни, считая с настоящего момента, составляет четыре с половиной года.

Я посмотрел на Сери.

– Что за чушь!

– Хотела бы я, чтобы это было так. Я понимаю, что вам тяжело поверить в такое утверждение, но боюсь, что вероятность этого весьма и весьма высока.

– Но я не болен. Я никогда в жизни по-настоящему не болел.

– Медицинское обследование говорит нечто другое. В восемь лет вы были в больнице и лежали там несколько недель.

– Обычная детская болезнь. Нарушение деятельности почек, сказали врачи, но в конце лечения они заверили моих родителей, что все будет в порядке, и у меня с тех пор не было никаких проблем, – я снова, словно ища помощи, взглянул на Сери, а Ларин уставилась на меня.

– Когда вам исполнилось двадцать лет, вам несколько раз требовалась медицинская помощь. Вы страдали от головной боли.

– Но это же смешно! Это такие мелочи! Врач сказал, что это от переутомления. Я тогда учился в университете. У каждого хоть раз болела голова! Впрочем, откуда вам все это известно? Вы врач?

– Нет, только консультант. Если это такие пустяки, как вы говорите, тогда наш компьютер, вероятно, ошибается. Вы можете пройти обследование, если хотите. Во всяком случае, в настоящее время мы можем предложить вам это.

– Позвольте взглянуть! – я показал на листок. Ларин поколебалась, и я уж подумал, что она откажет мне, но потом она протянула мне через стол сложенный в несколько раз листок. Даже при беглом прочтении он был точен до мелочей. Дата рождения, родители, сестра, адреса, школа, медицинская помощь – там все было перечислено подробно. Кроме того, там было несколько неожиданных деталей. Список (неполный) моих друзей, мест, которые я посещал чаще всего, очень встревожившие меня данные о моем участии в выборах и о том, кому отдавал свой голос, состояние моего текущего счета. Подробности о политических симпатиях, которых я придерживался студентом, о моих связях с политической театральной группой и людьми, которые наблюдали за соблюдением соглашения о нейтралитете. Потом шел раздел, который компьютер назвал «Особые привычки»: что я чаще всего пил; друзья по политическим взглядам различного ранга; в своем влечении к женщинам я был склонен к непостоянству. Университетский преподаватель назвал меня «капризным и ненадежным», а один из моих первых работодателей сказал, что на меня можно положиться только на восемьдесят процентов; служба внутренней безопасности готова была взять меня под опеку «по идеологическим соображениям», потому что некоторое время у меня была связь с женщиной-эмигранткой из Клиунда.

– Откуда, к дьяволу, вы взяли все это? – возбужденно спросил я и скомкал листок.

– Это не так?

– Я этого не говорил! Но все так искажено!

– Однако факты переданы точно?

– Да… но здесь многое не упомянуто.

– Мы не запрашивали подробности. То, что вы здесь видите, – только данные из компьютерной базы.

– Такие досье есть на каждого?

– Не имею представления, – ответила Ларин. – Спросите у своего правительства. Здесь вы занимаетесь лишь продлением своей жизни, хотя эта дополнительная информация может оказаться небезразличной. Вы читали медицинские сведения?

– Где они?

Ларин встала и обошла вокруг стола. Она указала карандашом на одну из строчек.

– Эта строчка – кодовый номер. На нее не стоит обращать внимания. А вот здесь указана продолжительность вашей жизни.

Компьютер отпечатал «тридцать пять целых сорок шесть сотых года».

– Не верю, – сказал я. – Это, должно быть, ошибка.

– Мы ошибаемся нечасто.

– Что означает это число? Как долго я еще протяну?

– Оно означает наиболее вероятный по расчетам компьютера возраст, какого вы достигнете.

– Но что со мной? Я не чувствую себя больным.

Сери взяла меня за руку.

– Послушай ее, Питер!

Ларин вернулась на свое место за столом.

– Если хотите, могу получить медицинское заключение.

– У меня что-то с сердцем? Или еще что-нибудь?

– Этого компьютер не говорит. Но здесь вы можете вылечиться.

Я едва слышал ее. Мое тело вдруг показалось мне скопищем до сих пор не замеченных мной симптомов. Я припомнил бесчисленные боли и страдания, которые уже терзали меня: нарушение пищеварения, ссадины, боли в суставах, боли в спине после долгой работы, простуды, которыми я иногда болел, головные боли в университете, скучные насморки и бронхиты, болезненные растяжения и начинающиеся ревматические боли… пока они были безвредными и легко объяснимыми, но теперь я задумался и о них. Были ли это симптомы чего-то худшего? Я представил себе будущие кровотечения и опухоли, желчные камни и переломы, которые меня уничтожат. При этом мои опасения становились такими, что было не до смеха: но, несмотря на это, я чувствовал себя более здоровым, чем когда-либо.

Настойчивые предложения Общества Лотереи лечиться наскучили мне. Я встал, выглянул в окно и попытался за лужайками и кустарником различить море. Я был свободен, меня никто не принуждал; Сери и я в любое время могли уйти отсюда.

Но потом я осознал: неважно, чего мне не хватало – это же лечение! Если я пройду курс лечения бессмертием, то никогда больше не буду болеть, никогда в жизни. Болезни и боль будут забыты.

Эта мысль подбодрила меня, дала уверенность и свободу. Внезапно мне стало ясно, как трудно предохраниться от болезней. Нужно было принимать во внимание еду, более или менее беречься от перенапряжения, быть внимательным к признакам приближающейся старости, избегать переохлаждения, вволю спать и как можно меньше пить и курить. А теперь мне никогда больше не понадобится беспокоиться об этих вещах: я могу делать со своим телом все что хочу или вообще не обращать на него внимания, оно никогда больше не ослабнет, никогда не сдаст.

Но в свои не особенно преклонные годы в двадцать девять лет, я уже испытывал первые сожаления об ушедшей юности. Я видел легко послушные тела юношей, грациозную стройность девушек. Они были в прекрасной форме, словно здоровье для них было чем-то само собой разумеющимся. Кто-нибудь старше меня нашел бы подобные размышления смешными, но при критическом рассмотрении я должен был признать, что уже начал сдавать. А после лечения бессмертием мне всегда будет двадцать девять. Через пару лет молодые люди, которым я завидовал, физически сравняются со мной, однако у меня будут дополнительный опыт и мудрость. И так с каждым годом я буду продолжать оставаться более развитым.

В свете этого пришлось признать, что некоторые существенные аспекты лечения отличались от истолкования Делуана. А прочитав его книгу в том возрасте, когда впечатления глубоко врезаются в память, я находился под сильным ее влиянием. Она воздействовала на меня самой своей идеей, и я не задавал никаких вопросов. Делуан рассматривал бессмертие как отрицание жизни, но в действительности оно было ее подтверждением.

Сери справедливо утверждала, что смерть – это уничтожение воспоминаний. Пока я живу, пока просыпаюсь каждое утро, я помню свою жизнь и все прошедшие годы выстраиваются в моей памяти. Люди стареют не от того, что это заложено в человеческой природе, а от наблюдений, переживаний, забот и знаний, и собранные на протяжении долгой жизни воспоминания достаточно многочисленны, чтобы выбрать из них то, что в настоящий момент наиболее важно.

Воспоминания – это непрерывность, чувство индивидуальности, места и последовательность действий. Я есть то, что я есть, потому что таким, каков есть, я помнил себя всегда.

Воспоминания были психической силой, которую я описал Сери: центростремительная сила жизни, которая не позволяет нам осмотреться и увидеть будущее.

Чем дольше жизнь, тем больше воспоминаний, но ясный разум может при помощи знаний и опыта перевести их в поток проявлений, в качество. И каков поток воспоминаний, таково и восприятие жизни.

Смерти боятся, потому что она несет утрату сознания, угасание духа, всех физических и психических процессов; с телом умирает и память. Человеческий дух на пути от прошлого к будущему исчезает вместе со своими воспоминаниями.

Страх перед умиранием – это не страх перед болью и унижением, которые приносят с собой потерю очевидных способностей, падение в пропасть… это первобытный страх, что потом ничего не будешь помнить.

Процесс умирания – единственный опыт мертвеца. Живые не могут быть живыми, если их память хранит сведения о пережитой смерти.

Во время нового приступа задумчивости я вполуха и вполглаза видел и слышал, что Сери и Ларин беседуют – вежливый обмен любезностями и мыслями о том, какое место на этом острове стоит посетить, какой отель подойдет для Сери – а потом я увидел, что какой-то мужчина принес тарелки с завтраком, но это ничуть не интересовало меня. Я был занят своими мыслями.

Листок с компьютерным текстом Ларин лежал на столе таким образом, что была видна продолжительность моей жизни: двадцать девять целых сорок шесть сотых года…

Молодой человек лет двадцати мог бы счесть такой срок целым столетием. Конечно, возможно, я прожил бы еще недели три или чуть больше, но проведенная ими оценка говорила против этого.

Моя жизнь должна была продлиться еще шесть лет. Я мог дожить до девяноста, но статистическая вероятность говорила против этого. Никакой возможности проверить достоверность этих напечатанных компьютером строк не было. Я снова взглянул на аккуратно отпечатанный текст и снова перечитал доказательства, говорившие против моей длинной естественной жизни. Картина была предвзятой, почти ничто не говорило о том, что все складывается совсем не в мою пользу. На этом листке было напечатано, что я слишком много пью, очень вспыльчив и политически неблагонадежен. Конечно, это должно было повлиять на мое здоровье: не из этого ли компьютер высчитал такую низкую продолжительность моей жизни и такую скорую смерть?

Почему он не принял в расчет другие факторы? К примеру, что летом я часто ходил купаться, что хорошо готовил, предпочитал свежую пищу и ел много фруктов, что отказался от курения с тех пор, как в четырнадцать лет начал посещать церковь; что много жертвовал, когда проводились благотворительные сборы, дружески относился к людям, любил животных и получал за это царапины и ссадины?

Эти пункты казались мне ничего или малозначащими, но, очевидно, они сильно могли повлиять на компьютер, и некоторые из них, возможно, обещали мне пару лишних лет жизни.

Я исполнился подозрением. Цифры дала мне организация, чей продукт я покупал. Не было никакой тайны в том, что Лотерея Коллажо – весьма прибыльное дело, что основной источник ее прибылей – продажа лотерейных билетов и что последний их пациент, прошедший лечение бессмертием и покинувший эту клинику, занимался усиленной вербовкой сторонников Общества Лотереи. В интересах Общества было, чтобы получивший главный приз Лотереи обязательно проходил лечение, и поэтому они наверняка использовали любую возможность подавить малейшие сомнения.

Я оставил за собой право принятия решения, но постановил, что окончательно определюсь только после тщательного медицинского обследования. Я чувствовал себя здоровым, я не доверял компьютеру, я начал рассматривать бессмертие как принуждение.

Я повернулся к Сери и Ларин. Они воздавали должное тостам и пудингу, который принесли на завтрак. Затем я повернулся, переглянулся с Сери, и она поняла, что я передумал.