Подтверждение

Глава восьмая

Протоптанная тропинка вела от дороги через лес вниз, в густой подлесок. Кое-где были сделаны примитивные ступеньки из деревянных колышков и горизонтально положенных ветвей и даже шаткие перила. Мы быстро прошли вперед – земля здесь была сухой и твердой – и, не успел шум мотора автобуса затихнуть вдали, увидели под собой крыши деревни.

Тропа вела вниз, на ровную насыпь, где стояло много автомобилей, а оттуда было рукой подать до центра деревни. По обеим сторонам пыльной деревенской улицы стояли ряды крепких старых домов. К двум или трем из них были пристроены небольшие магазинчики; мы увидели продуктовую лавочку, магазин сувениров, гостиницу, кузницу и ремонтную мастерскую. Так как мы проголодались, мы направились к гостинице и сели за столик в тенистом палисаднике.

Было приятно сидеть в тишине на свежем воздухе, здесь не было толкотни, утомительного шума и облаков пыли, которые угнетали нас в автобусе. Мы сидели в тени, в глубине сада журчала речка, а в кронах деревьев над нами пели птицы. Нам подали местное блюдо из риса, бобов, томатов и рыбы, залитое острым желто-оранжевым соусом. Мы с Сери говорили мало, но стали значительно ближе друг другу.

Потом мы пошли по деревне и наконец вышли к реке. Здесь, на окруженном деревьями деревенском выгоне, несколько местных пасли гусей или бездельничали в тени ветвей. Это была картина буколического мира, что подчеркивали пение птиц и журчание речки. Просто, но крепко сделанный деревянный мостик вел на другой берег, где тропа устремлялась вверх через поредевший лес. Не было ни ветерка, и, пока мы медленно поднимались в гору, аромат цветов и цветущего кустарника накатывал на нас все новыми и новыми волнами. Шум воды на камнях постепенно стихал позади.

Мы прошли в решетчатые ворота и стали подниматься дальше. Тропа крутыми поворотами вела вверх по склону к узкой седловине между усеянными скалами каменными осыпями. Обливаясь потом, мы добрались до седловины и увидели, что края и углы камней на этой тропе отшлифованы множеством ног. Отсюда тропа пошла чуть под уклон, в узкую, маленькую горную долину. По краям дорожки укоренились на осыпях несколько деревьев, над ними выступал голый камень.

Нам навстречу попадались пешеходы; они молча проходили мимо. В узкой долине царила гнетущая тишина, и несколько замечаний, которыми мы обменялись с Сери, были произнесены странно сдавленными голосами. Мы испытывали что-то вроде почтительной робости, как во время посещения кафедрального собора; здесь, в долине, царила такая же торжественная монументальность.

Скоро мы услышали журчание воды, и, когда тропинка приблизилась к каменной стене, я увидел пруд.

Источник последовательностью маленьких водопадов изливался со скал в бассейн, пещероподобная западная скальная часть которого отражала и усиливала звук падающей воды. Сам пруд был черным, с отблеском зелени из-за отражающихся в нем кустов. Падающая вода волновала поверхность и мешала видеть глубину.

В этой уединенной узкой долине было очень тепло, однако, когда мы дошли до каменной котловины с бассейном, нас окутала прохлада. Я почувствовал, как по телу пробежал озноб. Пруд был красив, но почему-то, несмотря на тепло, действовал на меня угнетающе и казался мрачным. Кроме того, там, где вода падала на выступающий карниз, обнаружилась странная выставка.

С края заливаемого водой выступа свисало причудливое собрание предметов домашнего обихода и одежды, накрываемых падающей водой. Там болталась старая обувь, рядом с ней в потоке воды шевелился детский костюмчик. Дальше виднелись пара сандалий, коробка из фанеры, лопата для мусора, веревка, галстук и полотенце. Все эти предметы, поливаемые водой, слабо мерцали серым блеском.

Это неуместное зрелище было таинственным и необъяснимым, как ритуальные магические знаки на воротах загона для овец.

Сери сказала:

– Эти вещи висят там для того, чтобы они окаменели.

– Не буквально же…

– Нет… но в этой воде очень много извести, насколько я слышала. На том, что там висит достаточно долго, откладывается толстый слой извести.

– Но кому нужна окаменелая обувь?

– Владельцам сувенирных лавочек. Это они повесили здесь большую часть вещей, хотя каждый может повесить что-нибудь в воду, если хочет. Люди в магазине говорили, что эти вещи приносят счастье. Они всегда модны и новы.

– Вы из-за них привели меня сюда? Чтобы я увидел это? – спросил я.

– Да.

– Зачем?

– Зачем? Не знаю. Я подумала, вам здесь понравится.

Мы сели на траву и стали смотреть на этот естественный бассейн и выставку домашних фетишей. Пока мы вот так сидели и смотрели, в маленькую долину пришли другие люди и тоже стали искать себе место. Это была группа человек из десяти, среди них много детей, которые бегали и шумели. Они набрали болтающихся в воде вещей, и один сфотографировал остальных, а потом погрузил руки в падающую воду. Когда к нему подошли другие, он притворился, будто его руки превратились в камень, и напугал детей, покачав ими, словно застывшими клешнями, перед их лицами.

Я задумался, что произойдет, если поместить в эту воду живое тело. На нем тоже отложится слой извести, или его смоет с кожи? Но вопрос этот был праздным – ведь ни один человек, ни одно животное не могут достаточно долго стоять неподвижно. Зато труп наверняка может превратиться в камень: каменная посмертная маска для всего тела.

Занятый этими мрачными мыслями, я молча сидел возле Сери и слушал шорох воды и крики случайных птиц. Было еще тепло, но солнце припекало гораздо слабее. Тени удлинились. Я не привык к южным вечерам, и почти мгновенно наступающая темнота все еще удивляла меня.

– Когда стемнеет? – спросил я.

Сери взглянула на часы.

– Скоро надо возвращаться. Примерно через полчаса придет автобус.

– Если не сломался где-нибудь.

– Верно, – сказала она, улыбаясь.

Мы пошли по маленькой долине, потом по тропе через мост. В деревне кое-где горели фонари, и, когда мы поднялись по дороге, уже почти стемнело. Мы сели на скамью и стали вслушиваться в вечер. Пение птиц с наступлением темноты смолкло, но в деревьях и кустах стрекотали цикады, а доносящееся приглушенное журчание воды в долине сменилось слабыми звуками музыки из деревни.

Когда окончательно смерклось, физическое напряжение, угнетавшее нас обоих, внезапно исчезло. Прежде чем мы осознали, как это случилось, мы страстно поцеловались. Через некоторое время Сери оторвалась от меня и сказала:

– Автобуса не будет. Уже поздно. С наступлением темноты по дороге дальше аэропорта теперь не ездят.

– Ты знала это еще до того, как мы пришли сюда, – сказал я.

– Если хочешь знать… да, – она поцеловала меня.

– Мы можем переночевать где-нибудь в деревне?

– Пожалуй, да.

Мы медленно и осторожно спустились по тропе в деревню, к фонарям, мерцавшим сквозь листву деревьев. Сери привела меня к одному из домов и поговорила на местном диалекте с женщиной, которая вышла на наш стук. Деньги перешли из рук в руки, и нас привели в крошечную мансарду. Черные, изъеденные стропила крыши выступали над койкой, шатром сходясь к коньку. По дороге мы не разговаривали, отодвигая все на потом, но, как только мы остались одни, Сери разделась и юркнула в постель. Я быстро присоединился к ней.

Часом или двумя позже мы оделись и спустились в вестибюль гостиницы, зная друг друга ничуть не лучше, чем раньше. Посетители уже разошлись, двери гостиницы были заперты. Сери снова поговорила на местном диалекте с хозяйкой и дала ей немного денег. Через некоторое время та принесла нам простой ужин из сала, бобов и риса.

За едой я сказал:

– Я должен дать тебе денег.

– Зачем? Все это мне оплатит бюро Лотереи.

Под столом наши колени соприкоснулись, и мы легонько прижались друг к другу. Я сказал:

– Мне действительно придется оставить тебя здесь, в бюро Лотереи?

Она покачала головой.

– Я решила отказаться от работы. Самое время сменить остров.

– Почему?

– Я достаточно долго прожила на Марисее. Хочу чего-нибудь более спокойного.

– И это единственное основание?

– Нет, не единственное. Я в не слишком хороших отношениях с начальством. И эта работа не совсем то, чего я ожидала.

– То есть?

– Неважно. Расскажу в другой раз.

Нам не хотелось сразу возвращаться в душную комнату, поэтому мы стали ходить по деревенской улице, взявшись за руки. Становилось прохладно.

Мы заглянули в маленькое окошечко универсального магазина, продающего сувениры, и увидели множество «окаменевших» предметов, причудливых и мерзких одновременно.

Когда мы пошли дальше, я спросил:

– Скажи, почему ты хочешь отказаться от места?

– Мне казалось, я объяснила.

– Ты не сказала мне, чего ожидаешь.

Сери помолчала. Мы пересекли выгон у речки и смотрели с моста на темные воды, струящиеся под нами. Бриз шелестел в ветвях деревьев. Наконец Сери сказала:

– Мне самой еще не ясно, как я попала в Лотерею. Мое представление об этом противоречиво. Моя работа – помогать людям, подбадривать их и уговаривать пройти лечение в клинике.

– И многие нуждаются в подбадривании и уговорах? – спросил я, в душе сомневаясь в этом.

– Нет. Один или двое кандидатов тревожились, не опасно ли это. Им требовалось лишь растолковать, что это не так. Но моя работа – только убеждать, что Лотерея дело хорошее; понимаешь? А сама я в этом не совсем уверена.

– Почему же?

– Во-первых, ты самый молодой из всех выигравших, кого я видела. Всем другим было не меньше сорока или пятидесяти лет, а некоторые были еще старше. Из этого можно сделать вывод, что большинство выигравших находятся в преклонном возрасте. Если задуматься, получается, что в Лотерею играют только из страха перед смертью.

– Это понятно, – сказал я. – И, конечно, проект «Бессмертие» вырос именно из этого страха смерти.

– Да… но система Лотереи кажется совершенно беспристрастной. Когда я поступила на это место, то думала, что лечение проходят только те, кто болен. А потом я просмотрела приходящую нам почту. Каждый день мы получаем сотни писем от людей, которые лежат в больницах и молят о лечении. Но наша клиника не может принять и малую часть этих людей.

– А что вы делаете с этими письмами?

– Ответ тебе не понравится.

– Скажи!

– Отсылаем им формальный ответ и бесплатный билет ближайшего тиража. Но билет мы отсылаем только тем, кто тяжело болен и лежит в больнице.

– Это должно быть для них утешением, – сказал я.

– Но они надеются на другое! Такой вид отказа неприятен для всего бюро, но со временем привыкаешь, потому что это необходимо. Предположим, мы начнем лечить от рака всех… но дать бессмертие невесть кому только потому, что он болен? Ворам, взяточникам, моральным разложенцам – ведь они, как и любой другой, болеют раком.

– Зато это было бы гуманно, – сказал я, думая, что воры и моральные разложенцы тоже могут выиграть в Лотерею.

– Это невыполнимо, Питер. У нас в бюро есть брошюра, которую я тебе дам прочитать, если ты захочешь. В ней приводятся аргументы Общества Лотереи против всеобщего лечения. Существуют тысячи, может быть, миллионы больных. Клиника не может вылечить их всех. Лечение дорогое и длительное. Поэтому необходимо всякий раз проверять каждого в отдельности и отбирать достойных. Таким образом, число кандидатов в пациенты может превысить несколько сотен в год. Но кто должен производить этот отбор? Кто может решить, заслуживает ли один человек жизни, в то время как другой должен умереть? Некоторое время это может работать… но очень скоро кто-нибудь откажется от лечения, под влиянием пропаганды или из политических соображений. Те, кто получит это лечение, начнут продавать места – и вот уже вся система коррумпирована.

Я чувствовал кожу ее предплечья, пока мы рука в руке шли по деревенскому выгону. Кожа была холодной, я тоже озяб, и мы по молчаливому согласию пошли обратно, к нашей мансарде. Вокруг возвышались черные горы; все было тихо.

– Ты отговорила меня от лечения, – сказал я. – Не хочу иметь с этим ничего общего.

– Я считаю, что ты должен принять лечение.

– Но почему?

– Я же сказала, сама полна сомнений, – она замерзла. – Давай вернемся в дом, и я объясню.

После неожиданно сильно охладившегося высокогорного воздуха мансарда показалась нам очень теплой. Я коснулся стропил, потрогал тонкую дощатую крышу и почувствовал, что та еще излучает тепло, накопленное за день.

Мы сели на край кровати, очень стыдливо. Сери взяла мою руку и стала ласкать ладонью мои пальцы.

– Ты должен принять лечение, потому что Лотерея организована справедливо… Лотерея – единственное, что позволяет избежать коррупции. Прежде чем получить здесь место, я тоже слышала истории, которые ходят повсюду, – ты и сам знаешь – о тех, кто тщетно старается купить лечение за деньги, и так далее. Первое, что нам говорят, когда берут на работу в Лотерею, это что все эти слухи ложны. И даже представляют так называемые доказательства – общее количество сыворотки, которое можно синтезировать при максимальной производительности установок. Оно точно соответствует ежегодному числу выигравших в Лотерею. Общество чувствует себя обязанным вмешаться и изо всех сил старается убедить общественность… пока не начнет думать, что ему это удалось.

– А ему это удавалось?

– Так должно быть, Питер. Вспомни случай с Манкиновой.

Иозеф Манкинова был ведущим премьер-министром Багонии, одного из северных нейтральных государств. Ввиду стратегической важности своего положения, запасов нефти и того, что там пересекались важнейшие морские пути, Багония имела большое политическое и деловое значение, которое ни в коей мере не соответствовало ее размерам. Манкинова, политик из крайне правых, руководил Багонией за год до войны, однако двадцать пять лет назад был вынужден уйти, так как появились доказательства того, что он, используя политическое давление, добился лечения бессмертием. Веских доказательств тому, конечно, никто не представил. «Лотерея Коллажо» с возмущением и соответствующими упреками отмела обвинения, но вскоре при загадочных обстоятельствах погибли два журналиста, занявшихся расследованием. События, связанные с этим делом, ушли в прошлое, разразившийся тогда скандал, со временем забылся, а Манкинова, лишившийся своего места в правительстве, погрузился в личную жизнь. Но недавно, за несколько месяцев до того как я покинул Джетру, эта история снова всплыла. В нескольких газетах появились снимки, которые показывали Манкинову сегодня. Судя по тому, что он и сейчас выглядел не старше, чем в день своего ухода, подозрения были справедливы. Это был человек лет шестидесяти с небольшим, который выглядел на десять лет моложе.

Я сказал:

– Наивно верить, что такого не может быть.

– Я не наивна. Но число тех, кто может получить лечение, действительно ограничено, и каждый, кто получает главный выигрыш, а потом отказывается от него, делает возможными такие манипуляции.

– Теперь предположим, что я заслужил жизнь, а кто-то другой нет.

– Нет… это уже решает компьютер. Ты выиграл, на твой лотерейный билет пал выигрыш. Совершенно случайно. Поэтому тебе нечего сомневаться.

Я уставился на потертый матрас и попытался оспорить услышанное, но все, что сказала Сери, было уместно, и мои сомнения стали сильнее. Конечно, меня привлекала возможность длинной, здоровой жизни, и идея отказаться от лечения требовала от меня сил, которых мне до сих пор не хватало. Я был не Делуан, человек твердых принципов и неколебимой морали. Я, жизнелюб, хотел долгой жизни, и часть моего «я» никогда бы не смогла отказаться от этого. Но в то же время меня точило нехорошее чувство, для которого не было совершенно никаких оснований. Это просто ничего не значило для меня.

Я задумался о Сери. До этого мы были парой, которую жизнь случайно свела; малознакомыми людьми, которые переспали и, вероятно, не в последний раз, но при этом духовно никак не связаны. Возможно, наше влечение разовьется, мы будем жить вместе, узнаем друг друга и, может быть, влюбимся в традиционном смысле этого слова. Я попытался представить себе, что произойдет, если я пройду лечение, а она нет. Она – или какая-нибудь другая партнерша, с которой я свяжу свою жизнь, – станет неудержимо стареть, а я останусь неизменным. Мои друзья и родные будут подвержены естественному биологическому процессу старения, а я застыну в своем теперешнем состоянии. Окаменею.

Сери встала, разделась и пустила воду в раковине. Я наблюдал за ее стройной спиной, когда она мыла лицо и руки. У нее было стройное, уже знакомое тело, хорошо сложенное и гибкое. Я перевел взгляд со спины на плечи и улыбнулся.

– Почему ты так пристально рассматриваешь меня?

– А почему бы и нет? – спросил я в ответ.

Но думал я о другом. О том, какое я должен принять решение. Это был конфликт между сердцем и разумом. Я хотел следовать инстинктам, своим эгоистическим желаниям, но потом счел за лучшее забыть свои сомнения, поехать на Коллажо и получить бессмертие; мне также хотелось прислушаться к голосу рассудка, но я не сделал этого.

Затем мы снова оказались в постели. Сери лежала на моей руке, голова на моей шее, рука на моей груди.

– Ты хочешь ехать на Коллажо? – спросила она.

– Еще не знаю.

– Если да, я поеду с тобой.

– Почему?

– Я хочу быть с тобой. Я уже сказала, что отказываюсь от своего места в Обществе Лотереи.

– Это мне нравится, – сказал я.

– Но я хочу быть уверена…

– Что я пройду лечение?

– Нет… что ты, если это сделаешь, не будешь раскаиваться. Я не могу сказать почему, – она беспокойно заворочалась, оперлась на локоть и взглянула на меня. – Питер, в лечении есть что-то, что мне не нравится. Это меня пугает.

– Оно опасно?

– Нет, не опасно, никакого риска нет. Дело в том, что произойдет после. Я, собственно, не могу этого выразить.

– Нет уж, постарайся, – сказал я.

– Ладно, – ее губы коснулись моей щеки. – Когда ты прибудешь в клинику, тебе предстоит некоторая подготовка. В частности, полное медицинское обследование. Для этого тебе придется заполнить вопросник. В бюро мы называем его самым длинным формуляром в мире. В нем ты должен будешь дать сведения обо всем, что касается лично тебя.

– Итак, я должен буду написать нечто вроде автобиографии.

– Похоже, что да.

– Это я слышал еще в Джетре, – сказал я. – Что это будет вопросник, не говорили, только сказали, что перед лечением я должен буду написать полный отчет о своей жизни.

– Тебе объяснили почему?

– Нет. Я думал, это часть лечения.

– Это не связано с самим лечением. Лечение бессмертием не связано с лечением в обычном смысле этого слова – это нечто вроде очищения твоего тела со всеми его системами. Тело обновляется, память же при этом стирается. Ты потеряешь память.

Я ничего не сказал, только серьезно взглянул ей в глаза.

– Вопросник, – сказала она, – станет основой твоей новой жизни. Ты станешь тем, что напишешь. Тебя это не пугает?

Я подумал о долгих месяцах на вилле Колена в холмах над Джетрой, о своих стараниях рассказать правду и различных средствах, которые я использовал, чтобы найти эту правду, уверенность, что мне это удастся, и, наконец, чувство обновления, наполнившее меня после. В той рукописи, что лежала сейчас в номере гостиницы в Марисее, моя жизнь была описана так полно, как только это возможно в строгом смысле слова. Я уже был тем, что написал. Я стал плодом своего труда.

– Нет, это меня не пугает, – ответил я.

– Меня тоже, – сказала она. – Поэтому я хочу быть с тобой. По-моему, вряд ли можно утверждать, что пациент снова обретет свое «я» в полном объеме.

Я обнял ее, прижал к себе, и хотя она сначала сопротивлялась, но скоро сдалась и снова легла со мной.

– Я еще ничего не решил. Но думаю, что отправлюсь на Коллажо и приму решение там.

Сери обняла меня и ничего не сказала.

– Я сам должен решить, что для меня хорошо, а что – нет, – сказал я.

Спрятав лицо на моей груди, Сери пробормотала:

– Можно мне поехать с тобой?

– Да, конечно.

– Поговори со мной, Питер! Расскажи мне, кто ты, пока мы будем в пути. Я хочу узнать тебя.

Вскоре мы заснули. Ночью мне приснилось, что я вишу на тросе под водопадом, меня немилосердно мотает и раскачивает под падающими потоками воды. Постепенно члены мои застывали, дух захватывало, пока во сне я наконец не поменял позу и сон не кончился.