По следам мистера Волка

Глава 8. Третья девушка

Миссис Джонс проворно снуёт по своей мастерской между длинных столов, которые на первый взгляд завалены тканью, какой-то бумагой, нитками, ножницами и прочими вещами. На самом же деле в этом небольшом помещении при таком многочислии вещей царит порядок. Всё на своих местах, нитка к ниточке, иголки и булавки вколоты в разные подушечки, что-то спрятано в футлярах, пуговицы рассортированы по цвету и размеру.

Она ждёт Элис, радостная, что теперь у неё появилась помощница, и планирует научить её делать выкройку фартука. Это несложно и для начала вполне сойдёт. А заодно даст ей задание прибраться тут и дождаться клиента.

Сегодня миссис Джонс планирует закончить один из заказов и пойти прогуляться с одним милым молодым человеком, а потому её светлые волосы завиты в упругую пружинку и заколоты на затылке в простую, но необычную для неё причёску. Да и розовый цвет она носит редко, а тут…

Она поправляет на себе платье, смотрится в зеркало и тихонько напевает какую-то мелодию.

Элис входит, как всегда с синяками под глазами от недосыпа и сосредоточенным взглядом, который плохо сочетается с миловидной внешностью.

— Вы так славно сегодня выглядите! — улыбается дежурно, оглядев миссис Джонс.

— Да, — с гордостью вскидывается она и кокетливо поправляет причёску, после чего переспрашивает тихо, будто бы даже взволнованно: — Правда? А то мне непривычно так…

— Итак, кто это счастливчик? — Элис спрашивает не потому, что ей интересно, а потому что предполагает, что этого хочет сама миссис Джонс.

— О, он живёт напротив, — улыбается она, кивая в сторону окна, — его имя, — и едва ли не закатывает мечтательно глаза, сладко выдыхая: — Тристан. И он ещё так молод, так молод! Ой, — смущается, если такая женщина, как она, конечно, может искренне смущаться, — что это я… Прошу прощения, просто так… волнительно! Я и подумать не могла, что понравлюсь такому человеку. Ты отпустишь меня сегодня пораньше, дождёшься клиента, отдашь ему его вещь, приберёшься здесь, а потом замкнёшь дверь, — протягивает она Элис ключ. — Хорошо? А пока давай сошьём фартук. Я всё тебе покажу!

— Я ведь вам плачу за обучение, — напоминает Элис, уперев руку в бок.

Но миссис Джонс не теряется.

— Я думала мы подруги, — поджимает она губы, — думала, помогаем друг другу! А ты… ай, — и в сердцах машет на неё рукой, после чего обиженно замирает вполоборота к Элис, ожидая, какой будет её реакция.

— Но вы ведь знаете, что у меня есть настоящая работа. И меня могут уволить. Это очень важно для меня. Долго мне тут быть, когда вы уйдёте?

— С фартуком закончим, это быстро, а потом тебе придётся около часа подождать человека. Передашь ему его новые рубашки, приберёшься немного и ступай себе, — пожимает она плечами. — Я покажу тебе, как делать выкройку и что сшивать, — подходит к столу, сразу же принимаясь за дело, — а сама пока пуговицы одному пареньку пришью. Он, — смешливо, пискливо хмыкает, — вечно их теряет, я уже наловчилась, знаешь, как их пришивать? — и не дожидаясь ответа говорит: — Сразу же всеми возможными способами, во как! И крест-накрест, и… Ну, ты поняла. Но и это не помогает. Нервное, видимо, вечно теребит их. Думаешь, — перескакивает миссис Джонс с темы на тему, без слов умудряясь показывать Элис, что делать, — ромашковый чай может помочь успокоиться? Мне не помогает.

Элис приподнимает бровь, вздыхает и касается её плеча.

— Правда не помогает? А сейчас?

Миссис Джонс замирает, прислушивается к себе, а затем выдыхает с облегчением.

— Пожалуй… Наверное, просто для всего нужно время, верно? Ну, — подаёт ей ножницы и садится за стол напротив, — давай, приступай. И расскажи заодно, что за история там произошла на приёме у мистера Оуэна? Говорят, он взбесился и загнал котёнка на дерево. Или что-то вроде того…

— Что? — поражается Элис на мгновение, а потом хмыкает, ехидно наморщив хорошенький носик, вспомнив, каковы люди и что удивляться здесь нечему. — Нет, он спас котёнка и подарил его девочке. Прада, думаю, если она приволочёт его в дом, её мать ей уши оборвёт. Кто это вам такое наговорил?

— Не помню уже, услышала где-то, — пожимает она плечом. — А почему уши оборвёт? Плохой котёнок? Блохастый, наверное, и плешивый, — морщится.

— Плохой, потому что у него есть рот и другие отверстия, — ухмыляется Элис, принимаясь за выкройку. — Кстати, мне бы хотелось научиться в первую очередь шить рубашки. Мужские. Брюки тоже можно. И бельё. Бельё в первую очередь, за десять лет-то всё стало хлипким, что оно удержит?

— Да, — тянет она, — да… Но хуже, когда удерживать нечего! Десять лет провести неизвестно где и в каких условиях, кошмар… — цокает языком. — Хотя, слышала я, бывшего графа нашего видели в… ну, угадай-каком-доме недавно… Так что, видимо… Да, — тянет снова, слегка краснея.

— В каком доме? — не понимает Элис.

— Чистая душа… В доме для утех он был. Его видели там. Видимо к подружке своей бегал. В прошлом мало кто верил, что с появлением жены он прекратил с ней… общение. Поэтому ещё и думали многие, что от жены избавиться он мог. Правда странно, если сделал так из-за… ну, ты понимаешь, кого. Но она горевала, я слышала, когда Оуэн женился. Так что, как знать. Как знать…

— Ой, — морщится Элис, на мгновение разволновавшись из-за репутации графа.

Но ничем плохим это ему не грозит, ведь даже Людарик регулярно туда захаживает. У мужчин это не считается чем-то особенным.

Вот только…

— Как думаете, выгоднее жена или проститутка?

— Жена, — тут же отвечает она, даже не задумавшись. — Жена выгоднее в разы!

— Думаете? На неё ведь тоже деньги уходить будут, но не факт, что это окупится. Впрочем, с проституткой точно не окупится. Если он будет ходить туда слишком часто, мы не приведём замок в порядок. Там ещё столько работы.

— Понимаешь… Жену, конечно, содержать нужно всё время, но деньги на неё постепенно уходят, да и дома ждёт мужчину её тепло, забота и любовь. И репутация не страдает. И детишки, наследники. И безопасно это. И стабильность какая-то имеется. А в случае чего и она о тебе заботится, а не только ты о ней, — говорит так, словно выговаривает уже Герберту и тяжело вздыхает. — А замок ваш… Его бы снести и новый поставить!

— Ну неправда, замок мне не обижать! А жена… он ведь… не женится на ней?

— На ком?

— Той девушке из дома Морригона. Это всё испортит.

— А, на ней… Да, нехорошо бы вышло, да и она разорила бы его совсем! Думаю, женится, — заключает с такой уверенностью, что кажется, несмотря на её слова, будто одобряет.

— Они его съедят, словно блохи пса… — шепчет Элис в ужасе.

— О да, — тянет миссис Джонс с удовольствием. — Разумеется! А он и поддастся. Столько лет женщин не видеть, а тут все тебе на шею вешаются!

— Да я про горожан… — тянет Элис, на взводе оттого, что должна сидеть здесь, а не идти отчитывать Герберта.

— А, ну это уже будет не столь важно, — отмахивается. — Он уже будет беден, возможно, без дома, потому что влезет в долги и отдаст замок самому Морригону. В общем, уже не до людской молвы ему будет, деточка… Ну, ты там, как, показывай!

Элис рывком поднимается.

— Нет, я так не могу, мне нужно идти…

— А ну стой! — откладывает она свою работу и поднимается. — Это мне нужно идти. Ты обещала мне, что задержишься здесь!

Элис выдыхает и закатывает глаза.

— Ладно уж. Но в следующий раз мы сошьём трусы!

— Трусы, так трусы, как скажешь! — спешит миссис Джонс к выходу, пока Элис не передумала. — До встречи, дорогуша, приятного тебе вечера! — и она скрывается за дверью.

Элис кривится. А ведь прекрасна знает, что нельзя дружить с другими женщинами, потому что… вот это!

А с мужчинами, потому что они приставать начнут.

И остаются лишь брат да замок.

Она отгоняет мрачные мысли и принимается за работу. Скорее бы этот клиент пришёл!

А того всё нет и нет, но когда терпению уже подходит конец, над дверью звякает колокольчик и в помещение заходит Джон Кроули.

— Элис, — расплывается он в улыбке и снимает свою шляпу, — здравствуй! А что ты здесь? Где хозяйка?

— Я за неё. А ты?

— А я за своими вещами… — отчего-то теряется он. — Не отдашь?

— Ты заказчик рубашек?

— Да, и я заплатил уже, заранее… Что, мне не отдадут мои рубашки? — хмурится он и обводит комнату взглядом, пытаясь отыскать их. — А я так хотел…

— Успокойся…

Она собирает изделия миссис Джонс и подаёт ему.

— О, благодарю! А я почему-то подумал, что раз её нет… А ты будешь здесь ещё долго?

— Нет, ухожу, мне нужно поговорить с графом. Уберечь его от беды…

— От беды?! — восклицает Кроули. — Так идёмте же скорее! Кажется, он у себя… Нам ведь по пути, Элис. Заодно прогуляемся, и вам безопаснее, и мне приятнее, — и он протягивает ей руку.

Она, поколебавшись, зная, что придётся выслушивать россказни о феях, всё же соглашается.

Хочется бежать, а Кроули плетётся как черепаха, да ещё и до сих пор держит её за руку, а это не слишком хорошо для репутации Герберта.

Зато сам Кроули едва ли не светится от удовольствия, и вопреки ожиданиям Элис всю дорогу говорит не о своём странном увлечении, а о мечтах про семейную жизнь.

— Я бы носил жену свою на руках, — и, подумав, добавляет: — даже если была бы она пышной. Вообще, в моём роду много было пышных дам, я привык, считаю это красивым. Думаю…

Она, наконец, подходят к замку, а потому Кроули теряет мысль, замечая Герберта, который будто специально поджидал их у врат.

— Элис, — гремит его голос, — почему так долго?! Ты ведь говорила мне, что я даже не замечу твоего отсутствия, а сама… — взгляд его падает на Кроули, а затем вновь впивается в Элис. — Что, прогуляться решила? Что-то не вижу, чтобы ты торопилась домой.

На этот раз он старается не оставлять улик, никаких знаков, что убийца — волк. И без того уже всё, наверняка всё, что будет случаться, будут сводить к одному и тому же. Всем ясно, что убийца действует один, что убивает особым образом, как зверь (ради разнообразия теперь он будет действовать иначе), что, скорее всего, хотя, нет — наверняка, это оборотень.

И пусть!

На губах его ухмылка.

После стольких убийств он всё ещё на свободе. Скорее всего ему так и будет всё сходить с рук, пусть и весь город подозревает то одного, то другого… Хотя, постойте, а других подозреваемых, кажется, и не было!

Он сдерживает смех. Несколько нервный, всё же происходящее ему не особо нравится, но…

Так, о чём он думал?

Ах да, пусть у всего города и есть подозреваемый, он всё ещё не за решёткой! Так что должно измениться сейчас?

Чувство вседозволенности смешивается с раздражением и злобой.

Но вот он отвлекается от этого чувства, останавливаясь под окном высокого дома и сосредотачиваясь лишь на деле.

Прыжок, удачный, ловкий, и пальцы цепляются за подоконник, а там и он сам пролазит через окно в тёмную, душную комнату.

Он прячется за шкаф, ждёт долго, но это лишь расслабляет его и успокаивает. Впрочем, после этого на него нападает скука, которая в свою очередь, как ни странно, заставляет усомниться в своих действиях.

А надо ли ему это? Быть может, хотя бы на этот раз… Ведь прошлые убийства были едва ли не случайными. То есть, нет, не так… Он не вполне владел собой в прошлые разы. Да, так будет правильнее — не вполне владел собой.

Сейчас же, вот, у него вполне есть время подумать и успокоиться. Повернуть назад…

Если не поздно.

Но за дверью раздаются шаги и звук их спугивает и без того робкие, несмелые мысли.

Он так уязвим сейчас… Не то, что в прошлый раз, и в самый первый раз… Он не думал тогда. Почти не думал. А теперь…

Но шаги становятся ближе, и времени подумать не остаётся.

Дверь открывается.

Вошедшую женщину он видит едва-едва. Не спешит выходить из укрытия, чтобы показаться ей.

Вот она ставит ногу на стул у кровати, чтобы поправить чулок.

Ему заметны её волосы, что, спустившись с плеч, закрывают ту часть лица, которую он мог бы рассмотреть. А заодно скрывают и его самого от неё. Иначе она могла бы вовремя заметить затаившегося в комнате человека и, быть может, сбежать.

И правда бы, кто убийца, открылась. Уже точно ни у кого не осталось бы сомнений. И не пришлось бы всё это так мучительно тянуть.

Но она не спешит поправлять тёмные волосы и поворачиваться в его сторону. Вместо этого сбрасывает с себя шаль, мешкает, пытаясь разуться, становится к нему спиной…

И он выступает из-за шкафа, сжимая в руке нож.

— Ты… — оборачивается она в тот момент, когда он оказывается совсем рядом.

И замолкает навсегда, даже не успев вскрикнуть.

Интересно, а Розали погибла точно так же? Ведь не было шума, и времени убийце потребовалось немного…

И из-за мыслей этих, или неосознанно, но он укладывает её на кровать так, как лежала некогда убитая Розали.

Поправляет пряди красивых — ему кажутся они очень красивыми! — волос, раскладывая их по белоснежной подушке, оставляет, поддавшись порыву, алый поцелуй на шее.

И покидает комнату, как и вошёл, через окно.

— Мистер Кроули, — тянет Элис, сверкнув салатовыми глазами, — идите вперёд, нам с гра… мистером Оуэном нужно кое-что обсудить.

— Отчего же, — возражает граф, — меня он не смущает. Вас же не смущала прогулка с ним в рабочее время!

Кроули мнётся на месте, не зная, что ему делать, и смотрит на Элис вопросительно.

— Я… Создал вам неприятности? — и торопливо переводит взгляд на Герберта. — Это я задержал её, мистер Оуэн, это моя вина.

— Хорошо, пусть он послушает про вашу распутную женщину!

Брови Герберта ползут вверх.

— Кто… Что? Ты… Да что ты себе позволяешь, Элис?! Какая муха тебя укусила?

— Что за распутная женщина? — интересуется Кроули деловито и так невинно, будто всё, абсолютно всё с недавнего приёма обошло его стороной.

Элис сверлит Герберта взглядом исподлобья:

— Когда ваш замок продадут с молотка и тут будет новый бордель, что я буду делать? Ходите к ней, но не женитесь! Мы вам приличную найдём!

Повисает молчание, со стороны Кроули — тревожное, со стороны графа — удивлённое. Похоже, слова Элис выбили его из колеи. Но вот Герберт взрывается заразительным, тёплым и красивым смехом, который мешает ему ответить быстро.

— Эл-элис, — вытирает Герберт выступившие от смеха слёзы, наконец отсмеявшись, — что ты себе… Что ты себе позволяешь? — но напустить на себя строгость никак не удаётся, и он просто решает признаться: — Я и правда собирался забрать её оттуда.

Однако договорить ему мешает кашель, которым он заходится на некоторое время, рукой показывая всем, что всё в порядке.

— П-подавился. Минутку…

— Но вы договоритесь, чтобы… я осталась здесь? — просит Элис, перестав злиться.

Герберт успокаивается.

— Мила… — бросает быстрый взгляд на Кроули и прочищает горло. — Элис, я не собираюсь жениться на ней. Счастливой семейной жизни у нас бы не было. По многим причинам. Но я не хочу, чтобы она оставалась там. И её там не будет, — договаривает он весомо.

— Но ведь… — запинается она. — Сейчас не лучшее время для перформансов.

— Всё, что я собирался сейчас желать, это решить свои проблемы. А потом уже…

Герберт замолкает, замечая приближающегося к ним Бернарда с напарником. Оба хмурые и угрожающе-серьёзные.

— Господа? — сторонится Кроули, но на него не обращают внимания.

— Мистер Оуэн, — говорит Бернард, — вы должны пройти с нами.

— Прошу прощения? — изгибает он бровь.

— Мэрайя из дома Морригона была найдена убитой в своей постели. Вы последний, кого видели с ней.

Все замирают. Воцаряется тишина. Растерянность во взглядах людей сменяется тревогой и непониманием. Странным таким, пополам с осознанием новой проблемы и неотвратимости произошедшего.

Только вот Герберт не смотрит ни на кого, и образ стража размывается перед ним, а в ушах всё нарастает шум.

Чтобы удержаться на ногах, ему приходится опереться об ограждение, каким-то образом тем самым содрав с ребра ладони кожу и не обратив на это никакого внимания.

— Нет… — слетает с его вмиг пересохших губ. — Как? — и всё же поднимает на Бернарда сверкающий звериный взгляд.

Из-за чего страж отступает, как и его напарник. Но всё же отвечает жёстко и веско:

— Как, вы нам расскажете. Её нашли в том же виде и состоянии, что и вашу жену в прошлом.

— Вы считаете, — в голос его вплетается рык, — что это… Что я? Думаете, я её убил? Она была мне другом!

— Ой, — отмахивается молодой страж, — знаем мы, каким она другом вам была. Вам, и ещё половине города. Но это не отменяет того, — Бернард не успевает его остановить, — что выглядела она, будучи убитой, как и Розали.

Граф, едва ли не взвыв, бросается на него, хватает за грудки и с удивительной лёгкостью поднимает над землёй.

Страж не успевает воспользоваться оружием, из-за положения своего остаётся способен лишь лихорадочно брыкаться, пока ворот его одежды натягивается, начиная его душить, а когти Герберта — что становятся всё острее и длиннее — не оставляют шанса освободиться и царапают шею.

Граф не замечает, как Бернард пытается оттянуть его от паренька, чем-то угрожая, а Кроули с другой стороны пробует помочь молодому стражу.

Но всё тщетно.

Герберт и не думает отпускать его, кожа горит огнём, глаза всё больше теряют вид человечьих. Ему хочется разорвать нахала на части.

— Пусти, — бьётся он в его хватке, — пусти меня, псих! По… Помогите!

— Зачем, — уже больше рычание, чем голос… — Зачем упомянул Розали? Зачем… Упомянул её так… Словно я был… Виновен в смерти… Своей жены?!

А дальше ничего. Герберт слышит словно со стороны, вроде как девичий короткий крик. Голоса людей, которые он уже едва ли понимает. И чувствует, как пружинят сильные лапы от бега… Или охоты…

Или он пытался спастись от кого-то бегством? Ведь в плече что-то заныло, после чего стало горячо… и шкура волчья намокла.

Его ранили? В волчьем образе сложно анализировать обстановку. Но он ясно ощущает запах пороха, влажной дороги и крови…

Во рту пересохло так, что Герберт просыпается, заходясь кашлем. Странное ощущение, парадоксальное, будто подавился слюной, хотя во рту сухо настолько, что язык превратился в наждачку.

Вслед за кашлем приходит и боль в лопатке, да такая, что глотнуть воздуха не удаётся уже из-за этого. И граф валится обратно на лавку, застеленную серой, дырявой простынёй, если можно назвать так эту тряпку.

Как бы, не ему на это жаловаться, но в замке хотя бы, благодаря Элис, было всё заштопанное да постиранное. Впрочем… Герберт озирается по сторонам и решает, что думает сейчас совсем не о том, о чём стоило бы.

Он в камере, узкой и тёмной. Без окон. Свет проходит лишь сквозь решётчатое оконце в железной двери. Пол будто бы песчаный, хотя наверняка просто бетон запорошён песком и пылью, утоптанной до состояния камня.

Мерзко.

Мерзко и от того, что граф одет в какое-то тряпьё (не разрешили Элис передать ему одежду? Издеваются, что ли…), а плечо и часть спины его туго перетянуто бинтом, который, судя по ощущениям, всё сильнее намокает от липкой крови.

Точно…

Воспоминания, неясные, обрывочные, болью пронзают мысли.

— Боже… — сквозь стиснутые зубы рычит Герберт. — Надеюсь, мальчишка жив.

Молодой страж ни в чём не повинен, да, взболтнул лишнего, но оно немудрено, учитывая, какая у Герберта репутация и какие слухи ходят о нём вот уже больше десяти лет. Не очистить имя по щелчку пальцев, доказав правду. Сплетни и страхи въедаются в людское сознание слишком глубоко, и зачастую они более интересны и желанны истины.

Впрочем…

Герберт вновь озирается по сторонам и понимает, что беспокоить его должно другое.

Наверняка парень остался жив. По крайней мере, в это хочется верить. А вот не обезумил ли Герберт и вправду, это вопрос…

Даже пусть сумел он во второй раз перекинуться в обход полнолунию, Герберт не должен был делать это так спонтанно. Если бы оно работало именно таким образом, половина оборотней бы вымерла! Никто не терпел бы рядом с собой непредсказуемого зверя, бомбу замедленного действия. Нет, такое происходит либо очень редко, возможно и вовсе один раз в жизни на фоне каких-то потрясений, либо осознанно, либо… если волк сошёл с ума. И тогда даже стая отвернётся от такого зверя.

Хотя об этом — на губах Герберта проскальзывает горькая усмешка — ему-то можно не переживать. Он давно стал одиночкой. Причём по обоюдному со стаей желанию.

— Так, нет, спокойно, — глубоко вдыхает он несмотря на жгучую боль в лопатке и медленно выдыхает, — ты не сошёл с ума, старина, просто слишком многое навалилось.

А когда приехал в город, ведь тоже чувствовал себя плохо, мысли путались, в глазах плыло. Да, болел он, не мог перекинуться и болеть вновь. Но сейчас Герберт бы ничему не удивился.

И потом, когда обернулся волком, а наутро нашли убитую девушку.

И теперь, ситуация с Мэрайей…

А не слишком ли много оправданий для Герберта? Быть может он и вправду…

Он крепко зажмуривается, на мгновение, поверив в свою виновность.

Но, как ни странно, отрезвляет его боль (видимо стреляли специальными пулями, не пожалели серебра).

— Нет, я не мог. Нет.

А где-то, судя по звуку в конце коридора, раздаются приглушённые голоса:

— … пусть так, — кажется, говорит это Бернард, — если честно, я всегда был за графа.

— За мистера Оуэна, — поправляют его.

Похоже на градоначальника, но Герберт не уверен. Да это и не столь важно.

Бернард, судя по всему, игнорирует поправку:

— Я с самого начала был на его стороне. Если хотите правду, если желаете поговорить начистоту, то вот, говорю прямым текстом: я не верил, что граф убийца!

— И что же вас смущало, что заставляло думать, будто он невиновен? То есть, что вас продолжает, — выделяет он, явно намекая, что уже не осталось причин сомневаться, — смущать?

Бернард молчит.

— Не знаю. Но я найду ответ, — наконец произносит он так тихо, что будь граф простым человеком, не услышал бы совсем ничего.

Но молчание, что воцаряется после, хотя спорящие находятся всё ещё там, если судить по шагам, совсем не нравится Герберту.

Не нравится и мысль, что вряд ли теперь его сможет хоть кто-то оправдать.

— Ну, что ж, — шепчет он, — я ещё не успел отвыкнуть от тюрьмы…

Проходит не так много времени после ужасной сцены, следы волчьей крови смывает дождь, на пороге замка Оуэнов появляется угрюмый, глядящий в пол, Курт.

Слава богу, что мистер Кроули отдыхает у себя, он ведь ненадолго упал в обморок, вскрикнув тонко, совершенно по-девичьи, и ударился головой.

Элис бросает тряпку, которой оттирала грязные следы от сапог постояльца на полу.

— Где ты был? — шипит она. — Почему слоняешься по улицам днём? Сейчас последнее, что нужно хозяину, это чтобы его обвиняли в укрывательстве преступника!

— Я… — Курт что есть силы ударяет кулаком, а затем и затылком, в стену.

Всхлипывает, шипит, глаза красные, словно он долго плакал, в одном лопнул сосудик, и теперь он залит кровью.

— Я… Сволочь! Сссс!

Элис затыкает его ладонью и оттягивает подальше от входа.

— Идём на кухню, тише, братец… Ты украл что-то? Или проигрался в карты?

Он дрожит, словно под градом пуль, стул под ним трясётся, Элис, и глазом не моргнув, заваривает травяной чай.

— Ш-шрам… Она видела мой шрам, точнее, трогала… Я не должен был… Она не должна была меня выдать.

— Та… женщина? — хмурится Элис.

— Мэрайя, — выдыхает Курт так, словно имя её теперь — проклятье.

— Что? — Элис опускается на колени, устраивает холодные ладони на дрожащих бёдрах кузена, не сводя с него острого взгляда. — Что ты сделал?

— Она ведь… Она ведь… Дура! С-с-собака! Свинья! Шлюха. Шлюха! Шл… — он захлёбывается рыданиями.

— Да, — тянет Элис, — я всё поняла. Она нравилась мистеру Оуэну. Он был у неё ночью. И поэтому теперь его обвиняют ещё и в её убийстве…

— Нет, — подрывается Курт и смахивает одним движением кастрюли со стола, саданув по руке, но не обращая внимания на боль. — Он спал с ней? Я убью его!

— Паршивец… — цокает Элис. — Успокойся! На, выпей, легче станет.

И Курт, на удивление, не сразу, но успокаивается. Сестрица всё же имеет на ним какую-то власть.

— Она была такой… Такой… С-сука! — вырывается, но он сам же бьёт себя по щеке. — Но она могла рассказать о моём шраме… О том, что у неё что-то было со мной в замке графа. Могла ведь? Я так переживал, я не хочу… снова… не хочу.

Он закрывает лицо руками, всё же сумев сдержаться и не рассказав Элис о том, что сбежал из тюрьмы.

Это ведь… лишь усугубляет его вину перед законом и увеличивает наказание.

И он сам не знает, что хуже — тюрьма или виселица, которая точно так же маячит впереди.

— Ты убил её? — выгибает Элис бровь.

— Что? — дёргается угол губ, он поднимает на неё обыкновенно куда более красивые глаза, — ты издеваешься, мышка?

— Отвечай.

— Да я… Да она… понравилась мне! Я хотел прийти ещё раз, даже был рядом с… ну… борделем, — хоть малышка-Элис и выросла, ему бывает иногда не по себе произносить рядом с ней подобные слова. — Я не могу поверить, что её убили. Она ведь… даже под описание не подходит, правда? Я удивился бы меньше, если бы убили тебя!

— Мне жаль, что твоя шлюха мертва, — спокойно произносит Элис, но тут же сводит брови к переносице и добавляет: — Ваша с графом. Но ты её видел один раз, так?

— Видел? Да я ей…

— Успокойся! Приди в себя. Это уже случилось. И если графа не освободят, наши дела будут плохи. Нужно что-то придумать…

Курт как-то странно ухмыляется и окончательно успокаивается, принимаясь прихлёбывать чай.

— И что же?

— Меня уже достал этот маньяк! То одно, то другое… Мы так крышу никогда не починим! Придётся оставить дела… — она всплёскивает руками. — И найти убийцу самой.

Курт смеётся в чашку, но настораживается, заслышав шаги.

— В подвал, живо… — шипит Элис.

И вскоре к ней выходит Кроули. Почему-то прихрамывающий, бледный и встрёпанный.

— Элис… можно мне мятного чая? Что-то дурно мне. А вы, — осматривается, — здесь одни? Я слышал голоса и какой-то грохот. Оу… — замечает опрокинутые кастрюли. — Всё хорошо?

— Я… такая неуклюжая… Как вы себя чувствуете?

Она добавляет в черный чай листья засушенной мяты и вздыхает:

— Ужасная трагедия…

— Мне уже лучше, просто… как вспомню, как подумаю, что сейчас с несчастным графом, — Кроули замолкает, тяжело вздыхая. — Думаете, о нём там позаботятся?

— Конечно, нет, поэтому я собираюсь принести ему еду. Надеюсь, мне позволят. Потом нужно будет найти убийцу несчастных девушек и наколоть дров…

— Да-да, — кивает он рассеянно и садится за стол, но тут же вскакивает на ноги. — Что?! Кому нужно? Элис, прошу, будьте осторожны, не вмешивайтесь ни во что! И к графу лучше не приходите… — хмурится. — Хотите, я могу навестить его?

— Я, — улыбается она, — хочу кое-что другое от вас…

— Что же? — даже оживляется он. — Я сделаю для вас всё, что пожелаете!

— Вы ведь не бедны, могли бы попытаться… Внести залог за графа. Что скажите?

— О, — хмурится он, задумываясь, — ну… — смотрит на Элис, затем отводит взгляд, после вновь возвращает внимание ей. — Ну, что могу сказать… От слов своих я не отказываюсь, всё, что угодно! Если, конечно, у графа есть шанс быть оправданным. Иначе вряд ли его выпустят и под залог.

— Да, он обернулся волком, но его довели! Кто-то убил его женщину! Снова. То, что он нежный мужчина — не доказательство его виновности.

Кроули усмехается.

— Не назвал бы его нежным… Но я подумал, теперь его уж точно обвинят в убийствах. Одно его обращение означает, что он мог быть убийцей и в прошлый раз.

— Ах, вы подумали… — тянет Элис, берясь за нож.

И Кроули пятится от неё.

— Подумал, как могут подумать они, а не поверил… Кажется, не поверил. То есть, граф выглядит… Он всё же выглядит приличным и…

— У меня столько работы… Вам что-нибудь еще нужно? — она указывает острием ножа на стол. — Если нет, пойдем к стражам рано утром.