По следам мистера Волка

Глава 7. Двоякое послевкусие

Курт узнал, как зовут прекрасную даму, заявившуюся сюда точно так же, как и он сам когда-то. Когда-то — это несколько дней назад. Точно так же — это без приглашения.

Она показалась ему самой прекрасной женщиной из всех, кого он когда-либо видел. Сочная, сладкая, расстроенная…

Как же её не утешить?

Она не зря подалась в проститутки — Курт никак не мог взять в толк, каким образом граф смог устоять перед ней и не плюнуть на вечер.

Рядом с Мэрайей было сложно дышать и… ходить. В груди мгновенно разгоралось пламя, которое стремительно перерастало в пожар…

Он не помнит, чтобы кто-то ещё мог действовать на него также стремительно и беспощадно.

— Я женюсь на тебе, — им обоим смешно, но Курт заявляет это вполне искренне.

Он тащит Мэрайю в каморку без окон. Запирается и в полнейшей темноте начинает раздевать, жадно касаясь руками плавных изгибов горячего, желанного до одури тела.

Она не теряет времени и избавляет его от брюк и маски. С одинаковым вниманием изучает оба оголившихся места. Задерживается прохладными пальцами на шраме и проводит по нему языком.

— Бедный, — шепчет сладко.

— Это пустяки… Ох…

— А знаешь… — она медленно опускается на колени. — Тебе очень повезло. Я подозреваю, что ты никогда не расплатился бы, если бы захотел меня у Морригона. Но я не на работе.

Курт вцепляется зубами в кулак, чтобы не стонать слишком громко.***

Герберт проводит пальцем по фиолетовому следу на ложке и медленно поднимается, едва держась на ногах, словно и правда выпил лишнего.

— Господа… — роняет он, пытаясь подавить раздражение и негодование, что всё сильнее разгорается в груди. — Произошло… недоразумение. Возможно… Прошу, задержитесь ненадолго. Я… всего лишь заступился за честь невинной девушки, разве можно меня в этом обвинить?

— За неё некому поручиться… — хмурится врач, который вообще-то почти случайно здесь оказался. — Ведь, вы же понимаете… что и за вас некому поручиться.

Симпатичная леди с красивыми ореховыми волосами и большими карими глазами хотела бы высказаться, да рот полон мяса. Она поспешила… Как же неловко. И жевать страшно — вдруг заметят?

Градоначальник бросит на неё взгляд — и больше смотреть не захочет.

А он, кажется… собирается делать предложение.

Не зря же говорил с ней за столом!

Герберт, не выдержав, с силой бьёт рукой и на столе вздрагивает едва ли не вся посуда.

— Вот поэтому меня и посадили в тот раз, потому что вы все верите слухам! Просто слухам и клевете!

«Боже мой, боже мой, какой страшный!»

И без того большие глаза девушки становятся ещё больше, она вдруг начинает кашлять и трястись, понимая, что никак не может вдохнуть воздуха. Мясо какой-то проститутки застряло в глотке!

Герберт, несмотря на своё состояние, замечает это прежде остальных и, словно повинуясь инстинкту, без каких-либо раздумий оказывается рядом. Он разворачивает девушку спиной к себе, притягивает ближе, обхватывает руками за живот и резко надавливает, заставляя мясо вылететь у неё из горла. После чего помогает ей присесть на стул и, сдерживая смех, подаёт стакан воды.

— Леди, вы могли погибнуть. И мой замок вновь оплели бы сплетни да суеверные страхи.

Она прикрывает лицо рукой, трясясь, думая лишь о том, чтобы скорее провалиться под землю. Несмело поднимает на градоначальника взгляд и да — тот просто убийственный. Из-за чего девушка начинает рыдать.

Герберт даже теряется, легонько похлопывает её по спине в попытке утешить, и говорит негромко:

— Будет вам, всякое бывает… Это я напугал вас, верно… Я отлучусь на минутку, прошу меня простить, — обводит он взглядом столпившихся вокруг гостей. — Дождитесь меня… Да и не идти же ей отсюда в таком состоянии!

И Герберт направляется на кухню.

Там Элис отчитывает девчушку-посудомойку, которую наняли на один день ей в помощницы по случаю приёма.

— Чертовка… — оборачивается она к графу, сверкнув салатовыми глазами. — Едва не испортила десерт! Чего вы здесь?

Герберт стоит в дверях мрачной тенью. И будто бы даже становится выше ростом. А глаза то и дело загораются оранжевым огнём.

— Что. Было. В. Супе? — произносит он, вроде как и спокойным голосом, но так странно и грозно, что всё вокруг словно замирает в страхе.

Элис, ничуть не смутившись, перечисляет все ингредиенты.

— Что? Невкусно было?

— А это, — протягивает ей ложку с едва заметным налётом на ней, — это что, Элис?! — и два не громит всё на столе.

Не громит. Но очень заметно, красноречиво даже, сдерживается.

Она вглядывается.

— Ба… базилик, хозяин.

И он, бледнея, отступает на шаг, на всякий случай.

— Ты положила? — спрашивает угрожающе вкрадчиво.

Элис хмурится и глядит на него, как на идиота.

— Мистер Оуэн, если бы я положила, я бы перечислила минутой ранее!

— Тогда как это понимать? Ты хоть знаешь, что для оборотней это едва ли не яд, что способен свести с ума?! Я всё испортил, — выдыхает он неожиданно тихо и устало. — Не смог сдержаться… — и всё-таки сбивает на пол со стола какие-то горшочки и кружки.

Элис злится, а девочка за её спиной начинает громко плакать…

И в то же время эхом доносится плач леди из зала…

Герберт кривится.

— Да что ж такое… — и поднимает на Элис виноватый затуманенный взгляд. — Прости… милая. Из-за базилика, я словно пьян. И раздражителен. Он вызывает ярость у оборотней. Я… не хотел.

— Я точно его никуда не добавляла. У меня здесь просто такого нет, хозяин.

Она подходит к нему и касается тёплой ладошкой груди, будто не зная, как ещё успокоить.

— Что там было? Вы убили кого-то?

Герберт качает головой.

— Нет, так, накричал… Угрожал. Но ничего, — усмехается, — криминального. Элис, дай мне воды… — он трёт глаза, глубоко вздыхая. — Надо, чтобы мне стало легче. Они пока ещё не ушли.

Элис кивает и спешит выполнить просьбу, не обращая внимания на девочку-посудомойку.

Но та и сама успокаивается — из подвала на кухню пробирается белый как снег, пушистый котёнок.

Вот только, когда она пытается взять его в руки, он царапается и бежит назад.

Чем снова вызывает расстройство.

— Да что ж такое… — шипит Элис. — А вы не хотите за ним сходить? — подаёт ему стакан воды. — Вам нужно проветриться. Вернётесь и скажите, что это недоразумение. Или мне сказать? Но будет как-то неприлично…

— Думаю, они подождут меня, — вслушивается Герберт в плач выжившей девушки. — За кем сходить, куда? — отпивает он воды.

— Котёнок в подвале… А мне надо доделать вам десерт. Они же будут десерт? — спрашивает так, будто отказ не примет.

— Да, думаю, да, — отзывается Герберт и, всё ещё не до конца понимая, что и зачем делает, отправляется на поиски котёнка.

Незнакомая ему девушка, которая только недавно заливалась слезами, всё ещё раскрасневшаяся и расстроенная, провожает Герберта взглядом, правда, быстро спохватывается и вновь принимается за работу. Надо прибрать со стола и вымести пол. Пока Элис вновь не принялась её за что-нибудь отчитывать!

Элис кажется ей такой жуткой, хуже хозяина замка, или под стать ему. Девушка могла бы поклясться, что видела, как сверкают зеленью у неё глаза, и как та размешивала в чашке чая сахар, не касаясь ложечки.

Кому скажи, не поверят! Впрочем, она и не будет никому рассказывать, не до конца доверяя собственным глазам. Возможно, это всё слухи о графе и об этом жутком замке так повлияли на неё, вот и чудится всякое… Ведь никто пока, кроме неё, вроде не признавал Элис ведьмой.

Герберт тем временем, всё ещё испытывая жгучее раздражение под кожей, бродит в подвале, пытаясь отыскать пропажу. Он заглядывает под старый шкафчик и котёнок, окутанный пылью и паутиной, смешным маленьким комочком-привидением выскакивает из-под него и несётся обратно наверх. И Герберт, нервно и нехорошо смеясь, спешно направляется за ним, сам не понимая до конца, зачем это делает.

Минуя кухню, через чёрный ход он оказывается на дворе, озирается по сторонам и слышит отчаянный писк. А затем видит, как белый кричащий комок застревает между двумя ветвями развесистой старой яблони и явно не может, или боится, слезть с неё обратно.

Герберт подходит к дереву задумчивый и уставший, скептически смотрит вверх, прикидывая расстояние от земли, а затем переводит взгляд на окна замка, за которыми его всё ещё ожидают гости.

Вернуться бы…

Но перспектива сорваться вниз с рассохшегося дерева вместе с котёнком кажется ему более привлекательной, чем возвращаться в общество скалящихся на него псов и су… Впрочем, надо быть гостеприимным и вежливым.

Но он быстро, заодно остынет и вернётся с милым котёночком.

Герберт сбрасывает с себя верхнюю одежду, оставаясь в одной лишь белоснежной рубашке, и карабкается на дерево, негромко подзывая к себе котёнка.

— Что это там такое? — едва-едва успокоившаяся леди, красная как рак, переводит взгляд на окно. — Он по деревьям карабкается…

— Довели мужика, — усмехается Хризантема Хэт.

Бернард подходит ближе к окну и щурится, пытаясь получше рассмотреть происходящее.

— Там то ли птица какая сидит, то ли кто… — бормочет он. — Или чью-то шляпу унесло? Белую.

— Господа и дамы, — выгибает бровь Ричард, — мы и правда будем наблюдать за этим цирком? Чего вы ждёте?

— Это котёнок! — будто не слыша его, радостно восклицает Бернард, и все оживляются ещё сильнее. — Он пытается снять с дерева котёнка. Ох… а дерево то старое, как бы граф ни убился… — и он направляется в сторону выхода, желая проследить за всем ближе.

Молодая леди, обрадованная тем, что все взгляды больше не прикованы к ней, спешит за стражем. Ричард Даймонд её пугает. И очень… очень неловко сейчас находится рядом с ним.

— Милый, уже смеркается, после ужина вы не сядете в мою… карету? — приобнимает миссис Хэт мистера Кроули за острый локоток.

— Ч-что? — не понимает тот и ведёт её к старой яблоне, словно Герберт устроил для всех презабавное представление. — Простите?

А граф уже тянет руку к шипящему на него котёнку и не замечает окруживших его людей внизу.

— Ну, что же ты?

Но котёнок пятится, стучит лапками и рискует выскользнуть из плена ветвей и сорваться вниз.

— Ну, вы понимаете, опасно сейчас быть… одной… — шепчет Хризантема ему едва ли не на ухо.

Ричард Даймонд, замечая это, чувствует лёгкий приступ тошноты.

Неприлично до чего же… Но кто запретит богатой вдове?

Другие гости с сожалением отрываются от созерцания стола, всё ещё не уверенные, как вести себя дальше.

Когда в зале не остаётся никого, в спешке выбегает Элис — прямо в свою комнату, чтобы надеть то платье, что купила недавно для Герберта.

Из-за его задания, точнее.

А Герберт, будто специально к тому времени, как к яблоне подтягиваются все, хватает за шкирку котёнка.

Ветка под ними хрустит и почти полностью ломается, а сам граф летит к земле и падает с таким звуком, что не ожидаешь сразу, что он сможет подняться.

Но Герберт встаёт, отряхивается и невозмутимо гладит укрытого в своих ладонях, целого и невредимого котёнка. А затем с удивлением замечает зрителей вокруг.

— Эм… Прошу прощения, господа, я немного задержался…

— Браво, гр… Герберт! — хлопает в ладоши миссис Хэт, чем расслабляет и остальных.

Ну, кроме градоначальника и тех, кто вообще не понял, что произошло.

— Благодарю, — улыбается он, и взглядом ищет девушку-посудомойку, которая и правда, видимо, от любопытства, вышла из замка. — Девочка расстроилась, вот я и… — и кивком подзывает её к себе, чем дико смущает бедняжку, но и радует, протягивая ей мурчащий белый комок.

— Вы теперь выглядите не таким пугающим, как за столом, — шепчет молодая леди, улыбнувшись Герберту, будто в отместку Ричарду.

Всё равно всё испорчено!

На этой трогательной ноте, когда стоило бы позвать всех назад, чтобы приступить к трапезе, которая ещё не должна была совершенно остыть, довольная Мэрайя, шурша юбкой, выходит из чёрного входа замка.

Герберт понимает, что уже никак не спасти положение и её замечает не он один, улыбается леди, которая говорила с ним, а затем разливается мягким заразительным смехом, и отвечает всем просто и легко:

— Что ж, как видите, Элис, девушка приличная, иначе зачем мне было приглашать в свой замок кого-то ещё? — и с весёлостью подмигивает Мэрайе.

— Ой, ты такой шутник! — смеётся она, пальцем поправляя помаду на полных губах и бросает острый взгляд на Ричарда, который недавно был с ней так груб.

Ещё немного и она скажет ему: «Привет, милый!».

Поэтому, когда на крыльцо выходит Элис в строгом, приличном платье и зовёт всех попробовать десерт, Ричард Даймон решает промолчать.

Ричард Даймонд спокойно сообщает после ужина, что сделал свои выводы. Ссылаясь на работу, он уходит раньше остальных, и теперь всем ясно, что поддерживать Герберта Оуэна — значит впасть в немилость градоначальника.

И всё же зерно сомнений в виновности и невинности графа было посеяно.

— Всё прошло неплохо, — воркует Элис после ужина, складывая грязную посуду на поднос.

Герберт наблюдает за ней, вольготно рассевшись на стуле, запрокинув ногу за ногу.

— Думаешь? — зевает он в локоть. — Меня пытались отравить, я устроил всем представление… А пудинг у нас ещё остался? — тут же меняет он тон. — Я так и не наелся…

— Да, градоначальник к нему не притронулся… — Элис хмурит бровки и подаёт графу блюдо с десертом. — Но теперь они знают, что вы живой человек. Многие ели в вашем доме. Теперь вас будет немного сложнее выгнать из города, понимаете?

Граф кивает и пробудет пудинг.

— Вкусно… Я сто лет не ел ничего подобного. Градоначальник, — продолжает он, не меняя тона, — неприятный человек, ледяная глыба, распугивающая мне гостей. Не я их тревожил в конце ужина, заметила? Все ему в рот заглядывали. Не пойму, что он имеет против меня, но сомневаюсь, почему-то, что Ричард просто боится. О нет, взгляд у него был враждебным, а не испуганным. Но если есть проблема, ему достаточно было бы сказать мне прямо… А так, — Герберт хмыкает с раздражением, но вкус пудинга всё сглаживает, поднимая настроение, — взрослые люди, а мне гадать приходится!

— Думаете, он вам подсыпал базилик?

Элис заканчивает собирать посуду и аккуратно поднимает тяжёлый поднос, чтобы не запачкать платье, ведь она ещё не успела переодеться.

Граф неожиданно отставляет пудинг и поднимается.

— Дай мне… — тянется он к ней, чтобы помочь. — Тяжело ведь. Где твой братец? Я не хочу, чтобы ты надорвалась.

— С чего это бы? — не понимает Элис. — Думаете, я не справляюсь? Хотите меня уволить?

— Да нет же, — хмурится он и понимает, что иначе не сможет её переубедить, поэтому находит разумную причину специально для неё: — Надорвёшься, потом тратить на врача и лекарство придётся! Давай сюда!

— Отойдите от меня, — шипит Элис. — Не мешайте мне выполнять мою работу. Лучше расскажите, что будете делать? — мило улыбается ему и уходит на кухню, чтобы вернуться к Герберту с тряпкой и тазиком с водой.

Он, вздохнув, садится на своё прежнее место с несколько растерянным взглядом.

— Упрямица… — роняет тихо и отвечает ей: — С кем, с градоначальником? Или с тем, кто ведёт сейчас моё дело? Да убить, и дело с концом, — плохо шутит он, пожимая плечом. — Может я городу отомстить решил за своё заключение и смерть жены? — начинает Герберт вновь закипать. — Или нет! — вскидывает палец, найдя ещё более правдоподобную мысль. — Я тронулся в тюрьме и теперь ищу девушек, похожих на мою жену. Вот, эта версия, как я уже понял, больше всего всем нравится. О, я слышал, как Ричард шептался с кем-то об этом прямо на ужине! Думал, что я не слышу? Сомневаюсь.Элис мрачнеет. И поверх мрачности натягивает улыбку. Кривоватую, но всё же.

— Может быть, вам всё же уехать? Попробовать найти себя в другом месте? Я подумаю, как сделать так, чтобы замок не тяготил вас, а приносил доход.

Он судорожно, тихо выдыхает, успокаиваясь, и поднимает на неё ласковый тёплый взгляд.

— Мил… Элис, доход это место приносить не будет, по крайней мере, быстро и легко с замком ничего не сделать. На новом месте мне придётся за него платить. Работу мне не дадут, поверь, с моей то репутацией. Я ведь, так как оборотень, обязан буду предоставлять информацию о себе… И ты, как же ты? А если замок, не знаю, зачем, но перейдёт к властям? Что будет с тобой? Ты привязана к этому месту. Понимаю, что выход найти можно и не всё так плачевно, как кажется на первый взгляд. Но рисковать не стоит.

— Если бы вы уехали, а убийства продолжились… это бы всё изменило, — тянет она. — Если они продолжатся.

— Если, — хмыкает он. — А потом мне и вернуться нельзя будет. Я уже ничему не удивлюсь. Ну да ладно, — улыбается, — не будем о плохом. Ты права, сегодня в конечном итоге всё вышло более-менее. Меня только волнует, что твой брат куда-то исчез. Он в замке вообще?

Герберту не хочется новых сюрпризов, поэтому он настораживается, за что сам себя одёргивает. Слишком подозрительным и дёрганным он стал за это время, нехорошо.

— Я поищу его, — кивает Элис. — Слава богу, мистер Кроули уехал. Думаете, он останется у той дамы на ночь?

Герберт смеётся.

— Зная ту даму, я бы не удивился.

***

Он вновь идёт по родным, но, к сожалению, ненавистным улицам Бонсбёрна. И сумерки идут за ним, и свет фонарей неприятно режет глаза и вызывает на душе непонятную тоску и тяжесть.

Герберт, как часто с ним бывает в последнее время, задумчив и угрюм, несмотря даже на то, что сейчас идёт к другу, в приятное, что уж душой кривить, пусть и грязное, место.

Мэрайя сказала, градоначальник обидел её. Любопытно, как часто такой правильный и непоколебимый, холодный Ричард посещает подобные заведения? Интересно, рассказывал ли он что-нибудь своей любимице — а Герберт очень удивится, если Мэрайя не его фаворитка — о своих делах и планах. Быть может, и про дело Герберта он обмолвился словом?

Даже если Ричард замешан в чём-то и держит это в тайне, граф вполне может ожидать, что кто-нибудь из девочек Морригона хоть немного, но в курсе дел. Быть может, если бы кто-то из них расследовал какое-нибудь дело вместо стражей, то до истины добирались бы куда быстрее! Развязывать языки так, как делают это прекрасные и распутные девицы в этом заведении, не может больше никто другой. Если бы ещё — граф тяжело вздыхает — был способ отличать нужную и полезную информацию от обычных сплетен…

Впрочем, на Мэрайю граф возлагает большие надежды, она женщина разумная, пусть и позволила себе оказаться в таком положении и до сих пор не выбралась из него.

Наладить бы свои дела, решить проблемы, и тогда… Герберт ведь всерьёз задумывается о том, что хорошо бы выдать её замуж. Хотя бы для того, чтобы подруга больше не забегала к нему в слезах и расстроенных чувствах.

***

Проходить мимо этого квартала Бернард не любит, прикрыть бы к чертям дом Морригона и разогнать всех его девиц! Лучше даже изгнать из города, но пока, и он надеется, что лишь пока, бизнес его вполне законен.

Кроме этого вполне себе приятное место — чистые заведения и дома, ровные дороги, аккуратный тротуарчик, фонари и деревья по сторонам дороги, всё такое тёмное, тёплое, блестящее. Как с картинки. И вечер ещё выдался на удивление тёплым, солнце совсем недавно дарило городу свои последние красные лучи, что дробились в окнах и редких зеркальцах луж, а теперь подсвечивало тёмно-лиловым горизонт впереди, уступая место темноте.

И Бернард прошёл бы мимо, не заметь он странного незнакомца, спешащего куда-то со следами помады на щеке и шрамом на шее…

Шрам. Это ведь было одной из примет… А кого?

Бернард хмурится, пытаясь вспомнить, и даже собирается остановить паренька. Так, на всякий случай. Осторожность в это тревожное время лишней не будет. Но когда незнакомец оказывается возле поворота с другой стороны улицы, Бернарда едва не сбивают с ног.

— Прошу прощения, — поправляет граф свой шарф, отступая на шаг. — Я был задумчив и невнимателен.

Бернард раздосадовано отряхивает своё пальто, словно от соприкосновения с Гербертом на нём налипла… да, волчья шерсть, и оглядывается — паренька и след простыл.

— Ничего, могу понять.

Из кармана его, как на зло, высыпается горстка блох.

— Да что ж такое… — смотрит на них Бернард, но собирать не спешит, как-то это неловко, что ли.

К тому же именно эти монетки почти не в ходу у приличных людей. Не зря ведь зовутся блохами. Вроде и пошло название с того времени, как бедняки, а они и составляли тогда большую часть населения, выбирали друг у друга блох, в буквальном смысле, и фигуральном, чтобы наскрести на жизнь.

— Не ожидал, — ухмыляется Герберт, — увидеть вас здесь. Да и, — бросает красноречивый взгляд на блошек под ногами стража, — как-то маловато будет, девицы эти тоже оскорбляться умеют.

— Смешно, — хмыкает он в усы. — Весело тебе, я погляжу.

— А что грустить? — пожимает граф плечом. — И вам бы не помешало расслабиться, дел поди по горло с расследованием.

— Намёк на то, что встретил меня здесь? А может я за вами следил, Оуэн?

— И позволил мне в вас врезаться? Хороша слежка, ничего не скажешь. Я скорее о том, что понимаю теперь, почему проще посадить любого, кто кому-то не понравился, чем искать виновных. У вас, я погляжу, все здесь развлекаются вместо того, чтобы заняться делом…

Бернард краснеет от злости, но сдерживает себя.

— Я проходил мимо. Но оправдываться перед вами и не обязан.

— Наш многоуважаемый градоначальник, видимо, тоже мимо проходит часто, — вспоминает Герберт слова Мэрайи, — а потом обвиняет приличных людей в распутстве, — не выдерживает он. — Не удивлюсь, если встречу здесь ещё и Людарика.

Бернард прикладывает немало усилий для того, чтобы подавить смешок. Вот этому он бы тоже не удивился. Ничуть.

Но надо заканчивать этот нелепый разговор.

— Ладно, будет вам, Оуэн. Я понимаю ваше негодование, но я вам не враг. Всего доброго, — кивает он на прощание, — мне действительно пора по делам.

— Да, и мне… Всего хорошего.

И совсем скоро граф уже стучит в двери своей давней подруги.

***

В доме Морригона Герберта Оуэна принимают ласково, словно дорогого гостя.

Быть может, он и убийца, но жертвы были приличными девушками, а значит ночным бестиям всё как с гуся вода.

Точнее — серебряные и золотые монеты — волки, филины, львы.

Вот когда бедный мужчина, запятнанный и забывший, что такое женское тепло, промотает состояние, можно будет воротить нос.

— Помнишь меня? — подмигивает Герберту рыженькая красавица в откровенном наряде. — Я сейчас свободна…

— Помню, — улыбается мечтательно, хотя и не собирался, им только покажи слабость, тут же насядут и просто так от них уже не уйдёшь. — Но, красотка, я не к тебе, не обижайся.

Он оглядывается по сторонам, прикидывая, куда идти, и слегка медлит.

Но Мэрайя ждала его. Все об этом знали, а потому ей уже сообщили.

— Спасу вас, — выходит к нему на вид очень приличная и очень молодая блондинка с открытым, светлым лицом. — Пойдёмте. Покажу, куда идти.

Он с благодарностью кивает ей и идёт следом, не без интереса ловя взглядом попадающихся на пути девиц.

— Столько новых лиц, — не удерживается он от замечания, хотя говорит скорее сам себе. — Так… странно.

— Почему?

— Потому что те, кто здесь давно, словно не изменились…

Звучит глупо. Будто Герберт не понимает, зачем тогда другие. Словно он воспринимает это место… как дом Мэрайи, и не может уложить в голове, как она впустила сюда конкуренток.

Он осознаёт это, а потому усмехается.

— Ничего, это я так… Здесь… У вас здесь думать трезво тяжело, несу чушь.

— Вам просто нужно расслабиться. Это, говорят, помогает.

Она подводит его к двери и указывает на красный диванчик рядом.

Прекрасный голос Мэрайи ласкает слух:

— Дорогой, ты долго… Подожди-ка, я ещё не готова.

— Оставлю вас, — шепчет блондинка.

Но Герберт её уже не слушает. Он опускается на диванчик и тут же поднимается в нетерпении, принимаясь мерить шагами пол.

— Долго я, но ждать заставляешь ты, — хмыкает он.

— О, мне же нужно припудрить носик… — тянет она, впрочем, никаких шевелений не слышно, а стены здесь на удивление тонкие.

Чтобы раззадоривать остальных?

— Давай же скорее, Мэрайя! Я… — он замолкает и присаживается вновь, будто передумав говорить что-то важное.

В ответ доносится красивый смех.

— Ладно, — выдыхает она, — заходи. Нельзя старой женщине пококетничать?

— Какой старой женщине, где она? — заходит к ней Герберт и с напускной заинтересованностью обводит комнату взглядом.

Не у всех такие покои в публичном доме, но она заслужила.

Тем более, учитывая, какие гости сюда иногда захаживают.

Она лежит в красном, будто бы шёлковом нижнем платье на огромной кровати. Чёрные волосы волнами разбросаны по покрывалу. Красивая, соблазнительная, горячая — хоть прямо сейчас бери.

Граф, растеряв всю свою шутливость, с замиранием сердца подходит ближе и опускается рядом с ней, невесомо проводя пальцами по её плечу.

— Я соскучился…

Не то, чтобы он часто вспоминал о ней, сидя в тюрьме, а будучи женатым и вовсе забыл сюда дорогу, но сейчас у Герберта щемит сердце от тоски и желания ощутить её тепло и увидеть хотя бы каплю радости в её глазах от их встречи.

Он истосковался не только по ней. По отношению, подобному тому, что она даёт ему, в том числе. И сейчас ему кажется, будто он смог повернуть время вспять и оказался в прошлом.

— Такая красивая… — выдыхает тихо. — Словно ничуть не изменилась.

— Ты мне льстишь… Ещё пару лет и меня выгонят отсюда. Думала, смогу найти себе покровителя. Это ведь я. Но не срослось…

Мэрайи касается его щеки тёплой ладонью. Пальцы у неё красивые, длинные, тонкие, словно у аристократки.

И быстро становится понятно, что эти годы не были радостными и для неё.

Впрочем, зябкость души, стылость мыслей — дело обыденное.

Кому на это не плевать?

Мэрайя вглядывается в Герберта так, будто бы влюблена. А, быть может, и не будто.

Кто знает, что в голове у женщины без надежды?

— И я соскучилась.

Он склоняется, чтобы подарить ей нежный поцелуй, и обещает, заглядывая Мэрайе в глаза:

— Я улажу свои дела. И заберу тебя отсюда сам. Найду тебе мужа.

И так странно после этих слов целовать её вновь, но уже иначе, с жаром, который будто расцветает внутри и с каждым мгновением грозит сжечь не только Герберта, но и перекинуться на неё.

Она стонет так, будто её действительно что-то может вогнать в дрожь, взбудоражить, сбить дыхание…

— Не глупи, мой хороший… Что на тебе надето? — оглядывает придирчиво.

— Эм, — нехотя, с некой растерянностью, отстраняется он, — свитер? — и отчего-то смеётся заразительно, но странно. — Я ведь… Мэрайя, верь мне! Не веришь? Заберу тебя отсюда, будешь жить так, как захочешь. Я слово своё держу, — и снова, растерянно, как-то глупо и будто бы пьяно: — Не нравится мой свитер?

— Я говорю, — усмехается она, одаривая его блеском чудесных глаз, — снимай, дубина!

***

Герберт прижимает Мэрайю к себе, задумчиво и расслабленно поглаживая её по волосам, сонным взглядом, лениво обводя комнату.

Ему кажется, что уже рассвет, но проверять не хочется, как и уходить, хотя ему и стоило бы. Как-никак, а дел собралось достаточно, чтобы они мешали ему расслабиться надолго.

— Это была прекрасная ночь, — шепчет он и тяжело вздыхает. — Скоро мне уходить… Я так хотел бы забрать тебя с собой. Как жаль, что придётся подождать… Я не шучу ведь, дорогая. Но не спорь, не смейся, не будем пока об этом. Просто… ты жди. А пока… — глаза его мерцают, он опрокидывает Мэрайю на кровать и вновь нависает сверху, чтобы в следующую секунду поцеловать жарко и глубоко, а затем вглядеться в её глаза. — Ты ведь мне… Расскажешь что-нибудь интересное, правда?

— Многие против тебя, ты взбаламутил воду, — улыбается она так, будто рассказывает отвлечённую историю, которая его не касается. — Ричард как-то проговорился о том, что планируется какой-то новый закон. Чтобы окончательно запретить оборотней. И ты всё усугубляешь. Так что не знаю, кому из нас больше нужна помощь…

Герберт отстраняется от неё, садится и потягивается, зевая в локоть.

— Новый закон? Как я могу что-то усугублять? Знаешь подробности, хоть какие-нибудь? — внимательно смотрит на Мэрайю, можно даже сказать с затаённой надеждой в волчьем взгляде.

— Не уверена, и не хочу думать о Ричарде, он мне так некрасиво нагрубил недавно…

Она целует Герберта в шею и усмехается:

— Что-то об истреблении. Или запрете заводить детей. Я так и не поняла. Он полсловечка сказал и заткнулся, хоть и пьяный был.

Герберт хмурится, мрачнеет ещё больше, представляя градоначальника здесь, возможно, буквально здесь, в этой постели. И рука его сама собой сжимаются в кулак.

— Если он обидит тебя ещё раз, скажи мне, — в голосе его проскальзывает рычание. — А насчёт закона, странно… Ума не приложу, зачем и кому это может быть нужно. Но, — вдруг шутливо целует её в нос и поднимается, — спасибо тебе за информацию.

Он начинает одеваться, а после чуть медлит и переводит на неё вопросительный взгляд.

— Хочешь ещё какую-то услугу? — она облизывается.

— Да нет же, — и будто боясь оскорбить, хотя здесь и уместны такие вопросы, усмехается: — Сколько? — и вынимает из кошелька целого льва…

— И волка, — усмехается Мэрайя, закусив губу. — Цены поднялись с тех пор, как ты был здесь в последний раз.

Герберт не спорит, пусть и не особо ей верит (но спрашивал то, сколько ей надо, а не как там на самом деле) и оставляет монеты на столике у кровати.

— Приятно, — не удерживается он от смешка, — что волка желаешь… Я приду на днях ещё. Береги себя.

Она улыбается с теплотой и толикой грусти.

— Береги себя.

***Элис так и не нашла Курта, а потому половину ночи самостоятельно убирала замок после гостей. Вымыть посуду — одно дело. А вот разобраться с легионом кастрюль и в целом перевёрнутой с ног на голову кухней — другое.

Упыхавшись, но получив удовольствие от уборки и — самое главное — завершённого дела, она, дрожа, ополаскивается холодной водой, выпивает травяной чай и спешит к себе, чтобы урвать у ночи два-три часа сна.

Утром у неё намечается учёба. Граф против этого, а потому нужно успеть приготовить завтрак и навести уют, чтобы не казалось, что домашние дела задвигаются в пользу её причуды.

Для Элис никогда ничего не будет важнее этого замка. А шить уметь — полезно. Им ещё пригодиться.

Ранним утром она уже колет дрова во дворе, пыхтя и кряхтя, но не унывая.

Рана её зажила благодаря целебной мази, но об этом никто не должен узнать.

Граф подходит бесшумно, наблюдает за ней с мрачным видом, и шумно вздыхает.

— Элис… Меня в прошлый раз смутил тяжёлый поднос. Ты считаешь, что вид того, как ты машешь топором, меня обрадует? Где, — изгибает бровь, — твой брат, будь он неладен?!

— Я же говорила, что он — ваш слуга, а не мой. И ваша проблема, — хрипит Элис. — И вы ведь знаете, что ему пока лучше не выходить, так кто ещё это будет делать… Завтрак скоро будет готов, — тут же улыбается. — Как прошла ночь?

Герберт слегка теряется и отступает на шаг, но в следующую секунду выхватывает из рук Элис топор.

— Иди, я доделаю всё сам! И брат твой — твоя забота. Я не говорил разве, что ты сейчас отвечаешь за него? — и вдруг улыбается ей, растеряв всю свою строгость. — Я голоден, как волк… Накрывай на стол. Ступай, милая.

— Чтобы приготовить есть, нужно растопить печь, чтобы растопить печь нужны двора, — она бросает взгляд на топор.

А граф хмурится.

— Сейчас принесу, ступай, я сказал! Или хочешь, чтобы сюда снова явился какой-нибудь страж с проверкой и застал меня с топором в руках над тобой?!