По следам мистера Волка

Глава 6. Полнолуние и приём с базиликом

— Долго ещё это будет продолжаться? — причитает Элис, нарезая вокруг сидящего в кресле графа круги, жестикулируя перебинтованной рукой. — Для них тут каждый день день открытых дверей! Может, хоть крысок с них за это брать? Или даже собак. А?

— Чтобы ещё больше усилить впечатление, что я экспонат или зверь, на которого они пришли полюбоваться на свой страх и риск? — изгибает он брови. — Даже не знаю, как быть…

Герберт едва сдерживает злость. На этот раз не из-за полнолуния или недавнего события, а из-за банального бессилия.

— Ну-ну, — усмехается Элис, — будет вам. Вообще, вы ведь больше не граф, мистер Оуэн, вам стоит отбросить гордость. Тем более, если благодаря этому мы сможем починить крышу.

Курт, наблюдающий за ними через дыру в потолке прямо над креслом, ухмыляется и шепчет ругательство, едва сдерживая крик.

— Крышу, — хмыкает Герберт и поднимается.

Он сцепляет руки в замок за спиной и начинает медленно прохаживаться по комнате.

— Крыша, это последнее, что меня волнует сейчас. Пусть твоё беспокойство о таких вещах и… — задумывается он, — умиляет. Но никаких денег за посещение замка я брать не стану! — меняется его тон.

Всё же упрямство даёт о себе знать.

Герберт останавливается резко и… тяжело вздохнув, вновь садится в кресло.

— Крышу починим с денег Кроули, — неожиданно для самого себя сдаётся граф. — Где он там, кстати? Я посоветовал ему скрыться от тебя, и с тех пор не видел его. А хорошо бы знать, через пару часов, как бы так сказать, — трёт он глаза, — лучше вам со мной не сталкиваться, в общем.

— Да, я об этом и говорила… пока нас не прервали. Цепь. Нам нужна серебряная цепь, разве нет?

Она садится на подлокотник кресла. Тоненькая, маленькая, грязная и потная от возни с дровами, пахнущая кровью, с синяками под слезшим слоем крема…

Садится и даже не задумывается об этом.

Просто так удобнее.

И Герберт, поглядывая на неё, улыбается.

— Ага, — тянет он, а в глазах пляшут то ли злые, то ли весёлые искры, — серебряная. Вот будешь своё жалование откладывать, глядишь и купишь для меня такую. Ну, или, — бросает он острый взгляд на дыру в потолке, — братец твой у волковеда украдёт. Как вам идея?

— Пёс, — огрызается Курт.

— Тише ты, хочешь, чтобы твой поклонник услышал? — шипит Элис, без удивления запрокидывая голову.

— Он твой поклонник, не бреши… И этому… стражу ты понравилась! Ох он отчебучил! Мне… меня развлекло.

Герберт на их разговор не обращает внимания. Мысли заняты предстоящим полнолунием.

По закону все оборотни обязаны в этот вечер собраться на специальном участке загородом, где поблизости не должно быть ни одного человека и жилого дома.

Оставаться в городе в такую ночь — преступление.

Однако ехать туда, провоцируя своим присутствием и в человеческом облике скалящих на него зубы волков, Герберт не намерен!

Если возникнут вопросы, скажет, что припозднился немного и они все обернулись прежде, чем смогли заметить его и запомнить… Другого выхода Герберт не видел.

— Если без цепи… Значит, вы поедите с остальными? Собрать вам еды в дорогу?

Голос Элис выводит его из раздумий и граф качает головой.

— Нет, я не еду. Но в случае чего ты подтвердишь, что к полнолунию я покинул замок, сказав, что буду с остальными.

***Подвал оказался сырым и холодным настолько, что даже в эту ночь у Герберта до боли леденеют руки. Он сидит в старом, потёртом кресле посреди помещения, запрокинув голову на спинку и скрестив вытянутые ноги.

Вокруг настоящий склад старых вещей, которых по тем или иным причинам всё ещё не выбросили. Подвал этот раньше был вполне себе пригоден для жилья. Вроде как дед Герберта однажды даже поселил сюда кого-то из прислуги. Теперь же это место напоминало погреб, в который медленно проваливается часть замка (правда, Герберт надеется, что это не так).

Элис долго сомневалась, безопасным будет ли просто запереть графа там на навесной замок. Граф же долго сомневался, не сдаст ли она его сразу же властям, как только замок этот защёлкнется на двери. Ведь пришлось признаться, что этой ночью перекинется он вряд ли. А значит, Герберт действительно бродил где-то в облике волка, когда произошло убийство.

Насчёт Курта же он не тревожился — тот сам в бегах, вряд ли будет рисковать и высовываться.

А Кроули так и не показался из своей комнаты, видимо, обдумывая неосторожные слова о… Ну, да, практически о женитьбе.

От этой мысли на губах графа появляется недобрая ухмылка. Нет уж, Элис отдавать он не намерен! Тем более такому, как этот чокнутый Кроули, и плевать на его состояние!

Возможно, Герберт и правда не хочет, чтобы она выходила замуж… Принимать в замке ещё кого-то, для него невыносимо.

Если дело, конечно, только в этом…

Он цокает языком и крепко зажмуривается, раздражаясь, что думает о таких вещах в такой неподходящий для этого момент.

Кости ломит, мысли превращаются в вязкий кисель. Граф поднимается и начинает ходить по подвалу, каждым шагом своим поднимая с пола клубы пыли, что мерцают в отблесках свечей, расставленных по углам и на полках.

— Надеюсь, я и правда не перекинусь, — шепчет он сам себе, чувствуя, как опасно начинают мерцать глаза.

Больше всего ему не хочется и правда кому-нибудь навредить.

***

— Прислуживаешь тут убийце, значит… — шипит Курт.

Он вместе с Элис сидит на втором этаже и пьёт ароматный горячий чай. Она отказывается топить все комнаты, кроме той, где спит Оуэн и Кроули, так что приходится кутаться в тряпье и спасаться если не горячительным, то горячим.

— Не знаю… — шепчет Элис, — похоже на то. Он обращался в ту ночь. Это наверняка было не специально. Он сходит с ума?

— Все здесь чокнутые!

Она кивает, вспоминая про причуды Кроули.

— Когда его поймают, если я пройду испытательный срок, то откажусь от жалованья… Придётся экономить и найти подработку, чтобы держать замок в порядке.

Курт передёргивается.

— Заладила! Это не наш дом, Элис!

— Теперь наш, и ты ничего с этим не сделаешь! Разве тебя не тянет… оберегать? Ухаживать? Избавляться от плесени!

Курту не даёт ответить стук в дверь и голос Бернарда Хизара.

— Сдашь его? — ухмыляется он. — Быстрее дело будет, не дойдёт до того, что у него отберут замок. А что будет с тобой, когда он станет каким-нибудь зданием совета или жалоб?

— Не знаю, — пугается Элис и срывается вниз, чтобы открыть помощнику главы стражей дверь. Он оказывается на пороге один, на этот раз без напарника. Угрюмый и сосредоточенный, с оружием в руках, что в эту ночь является вполне нормальным.

— Доброго времени, — здоровается он, поглядывая за плечо Элис, будто ожидая обязательно там кого-нибудь заметить. — Я с проверкой, как и положено. Гра… Эм, мистер Оуэн уже уехал? — Да, конечно… — отвечает Элис. — А вы хорошо сделали, что зашли! Надо уволить того парня, который заходил сюда. Он оскорбил меня! Я, конечно, не леди, но приличная девушка! Бернард хмурится ещё сильнее и достаёт из кармана блокнот.

— Кто, как оскорбил, когда? Я разберусь.

***Пока Элис в подробностях пересказывает Бернанду недавнее происшествие с искренним возмущением, забалтывая его, Курт лежит на полу и подслушивает.

На нём женская пижама (штаны — очень смело!), усыпанная розовыми цветочками и дырками. Собственная одежда не в лучшем состоянии сушится на чердаке. Из-за холода и сырости сохнет всё медленно.

Скоро Курту понадобятся плащ и кожаные сапоги. Но не сейчас.

Он тихо-тихо, чтобы успокоить желание крикнуть, какой страж болван, напевает старый, детский стишок:

«Мокрые котяткиПостучались в дом.Ночью играть в пряткиБыло страшно в гром.

Грозный пёс открыл имИ оскалил пасть:«Деточкам плохимЛучше бы пропасть…»

Кроули, которому не спалось от тревог и волнений, как раз в этот момент проходит у заветной двери и замирает на месте.

Да, Элис не советовала ему злить фэйри, но иного выхода он не видит! Порой риск вполне оправдан, а осторожность сродни глупости…

— Та жидкость, — говорит он, прислонившись к двери, — субстанция, она… Я даже попробовал, никак не пойму… Напоминает… Неважно, — кривится Кроули и продолжает: — Дайте взглянуть на вас, прошу!

Дверь, конечно, заперта, но здесь всё такое хлипкое, что Курт пугается и стискивает зубы, бледнея и дрожа. Элис всё ещё щебечет о чём-то с Бернардом, пока даже не думая сдавать пса, глупая девчонка… Курт срывается с места подслушивания, кидается к двери и шипит, как в прошлый раз.

Но голос Кроули на удивление твёрд:

— Я больше не боюсь! — и он принимается крутить ручку.

— Динь-динь-дон, — тонким голосом поизносит Курт, — проклятье нагрянет в твой дом…

И у Кроули всё же по спине пробегают мурашки.

— Это стоит того, — напоминает он сам себе шёпотом и прикладывается к двери плечом. — Я захожу, — предупреждает и ударяет снова, рискуя либо сбить замок, либо снести дверь с петель.

Курт, дрожа, предпринимает последнюю попытку:

— Увидишь меня и в танец тебя увлеку… вечно-вечно будем плясать, пока не… подохнешь.

Рифму подобрать не удалось.

— Я хорошо танцую! — с ещё большим усердием принимается Кроули выламывать дверь.

— Аааа! — Курт вскрикивает так громко, что это наверняка услышали обитатели первого этажа.

Он чертыхается, отшатывается от двери, оглядывается… Выбора нет, выход лишь один. Пусть здесь и полутьма, едва ли мистер Чокнутый сейчас примет его за фею.

А потому…

Он подлетает к окну и отворяет его с диким скрежетом.

Как раз в этот момент Кроули вламывается в комнату и тут же спешно её обходит, оглядывая все углы.

— Ох, — причитает он со страхом и волнением, — ох… — и выглядывает в окно.

Бернард же, несмотря на все попытки Элис его задержать, оказывается рядом.

— Что здесь происходит, мистер?!

Но Кроули оборачивается к нему с будто бы блестящими от слёз глазами:

— Улетел…

— Сука, — шипит Курт, сумевший зацепиться за сухую лиану и добраться до карниза, на котором едва удерживается теперь.

Наверху какой-то шум. Страж едва ли поверит, что кто-то «улетел», а потому непременно спустится. Чёрт-чёрт-чёрт.

Больше всего на свете Курт боится тюрьмы.

Он спешно спускается и тихо долбится в дверь подвала.

— Открой! П-пёс!

Не сразу, но Герберт недовольно отзывается с той стороны:

— Пошёл отсюда!

— Сдам тебя! — следует скрипящий, отчаянный ответ.

— И сам сядешь! — не сдаётся граф.

Курт начинает скулить и биться лбом о дверь, решив, что он слишком промедлил и убежать теперь не успеет, а значит, с ним всё кончено.

Герберт с другой стороны тоже едва ли не бьётся об дверь, прислонившись к ней лбом и мелко вздрагивая от каждого нового удара Курта.

Он звучно вздыхает, открывает ему и втягивает парнишку за шиворот внутрь, захлопывая дверь так, чтобы та вновь оказалась запертой.

Затем Герберт встряхивает Курта за плечи и отводит подальше от хлипкого, тонкого места в стене, откуда их легко можно было бы услышать.

— Учти, — шипит он, — начнёшь орать, я тебя вырублю. Понял?

Но Курт дёргается и уже открывает рот.

И Герберт, вопреки сказанному, разворачивает его спиной к себе, прижимает к груди и ладонью закрывает Курту рот.

— Тише, — шепчет он, — тише, всё хорошо… Успокойся.

Не бить же его и правда, наверняка Курт и сам не рад своей особенности.

— Дай знать, когда я могу тебя отпустить. Успокойся…

Курт дёргается долго, словно вобла, выброшенная на берег.

Элис в это время не отстаёт от Бернарда Хизара, но виду не подаёт, что беспокоится.

Бернард какое-то время разбирается с Кроули. То, что это их постоялец и учёный человек, его успокаивает не сразу.

— Он точно не представляет для вас угрозы? — сверлит страж Элис внимательным взглядом. — Раз так, я оставляю вас… — в нерешительности отступает он к выходу.

— Постойте, — говорит так ,будто не желает всем сердцем, чтобы он поскорее ушёл. — Так тому стражу что-то будет? Он ведь был… неправ. Я так считаю.

— Выговор ему обеспечен, — кивает Бернард. — И штраф. Не хватало нам ещё, чтобы в столь неспокойное время люди недолюбливали стражей!

— Спасибо, — улыбается Элис. — Вы… лучше чем… они.

Бернарду одновременно льстит и не нравится, как это звучит. Он прощается с ней вежливым кивком и покидает замок.

Точнее, напоследок решает обойти его по кругу (окно ведь, возможно, и правда кто-то выбил, а не вылетело оно от старости и сильного ветра!)

А Герберт всё ещё держит Курта, успев слегка устать от этого нелёгкого занятия.

— Тише же ты… — думал прошипеть он с раздражением, но вышло вдруг даже… ласково. — Бедняга…

Курт, наконец, чувствует прилив спокойствия и всем телом расслабляется.

— Зачем этот чокнутый-то… в замке?!

— Зачем, что? — медленно, будто на пробу, ослабляет Герберт хватку, выпуская Курта.

— Нах… находится, — поднимает он на графа и «хозяина» острые, серые глаза.

— Идея Элис… — пожимает Герберт плечами. — Он неплохо платит за это. А ты, если бы потише был, не привлекал бы его внимание.

Герберт пододвигает к своему креслу хромоногий, но всё ещё более менее устойчивый стул и жестом приглашает Курта присесть.

— Мне что, вечность сидеть на чердаке?! — Курт скалится.

— Не потерпишь немного? — изгибает он бровь. — Всё равно ведь тебе сейчас выходить нежелательно…

Он в ответ стискивает зубы, топает ногой и воровато оглядывается, словно ждёт, что страж услышит и настигнет его.

— Уже был в тюрьме… — морщится, словно кот. — Не хочу… больше.

— Был? Я думал, тебя лишь собираются посадить. Долго длилось заключение, давно вышел?

Курт ухмыляется.

— Собирались и посадили. А я сумел сбежать. Недолго. Элис не знает. Но мне хватило.

Герберт задумчиво кивает.

— Всё за то же, воровство? Только честно отвечай!

— Ну да, там дело было мутное… Это не я один был. Просто прибился… и делал, что велели. Просто… в юности ошибся. А потом назад было не повернуть. Из отбросов нет обратной дороги. Сам знаешь.

Герберт хмыкает.

— Хорошего же ты обо мне мнения… Откуда же я, по-твоему, знаю?

Курт сплёвывает и трёт сопливый нос рукавом пижамы, словно мальчишка-беспризорник.

— Элис не понимает, что ничего не выйдет. Они считают тебя уголовником — так и будет. Ты больше не один из них. Хотя… — переводит взгляд на метку. — ты-то никогда и не был. А я не знаю, мог бы стать или нет. В любом случае, уже поздно.

— Я был невиновен и остался таковым, — отвечает Герберт на удивление спокойным, даже, можно сказать, будничным тоном. — Просто когда-то был полезен, а теперь нет. Но значит ли это то, что не смогу теперь очистить своё имя и жить нормальной жизнью, я не знаю. Как не знаешь и ты… Я планирую со временем, когда решу свои проблемы, выкупить тебя у властей. Сможешь не бояться выходить, будешь жить свою жизнь… Всё ещё может получиться. А болезнь твоя… — меняет он тон на более осторожный. — Это всегда с тобой было?

Курт резко стучит ногой. Так, что создаётся впечатление, будто части его тела не всегда подвластны его контролю.

— Ч-что? О чём ты вообще?

— Видимо, об этом, — хмыкает он. — Ты ведь, как я понимаю, не просто дурачок, ты… кхм, не контролируешь это, да?

— Такое со всеми бывает, — отмахивается Курт и вдруг принимается шептать окончание стишка:

«Оглушил их лаемСтрогий страшный пёс,И они упалиПрямо за утёс».

Герберта передёргивает.

— Мутный ты, — вздыхает. — И мальчишка ещё совсем… Плед, — кивает в сторону, где в углу навалена гора какого-то тряпья, — плед себе возьми, холодно здесь.

— С чего тебе мне помогать? — Курт зарывается пальцами в чёрные, всколоченные волосы.

Если подумать, они с Элис такие разные: она хрупкая, белокурая, зеленоглазая, круглолицая.

Он же высокий, острый брюнет с тяжёлым взглядом исподлобья серых, невзрачных глаз.

Да и шрам на горле не красит.

— Какая жуткая участь — быть безропотным слугой здесь до конца дней. Даже из города выйти нельзя, чтобы остаться в живых! И вся цель — охранять кучу старых камней и тебя, — последнее словно он выплёвывает. — А стишки меня успокаивают. Иногда.

— Я не только о стишках говорил… Из города сможешь потом выезжать, если вместе со мной, по поручению или в выходные. Придумаем что-нибудь, в общем. А это, — указывает на его шрам, будто впервые замечает, — откуда у тебя, мм?

Курт передёргивает плечом.

— Элис дразнила собаку в детстве. А получил я.

— Наверное, она долго испытывала вину…

Герберт поднимается, и сам берёт старый шерстяной плед, который набрасывает Курту на плечи.

— Знаешь, я ведь тоже не особо рад вам. Но ничего уже не поделаешь… Надо как-то уживаться вместе, не находишь? Убивать я, — усмехается, — никого не собираюсь, если думаешь, что от тебя избавиться я бы мог.

— Она не умеет испытывать вину. И это правильно.

Он с удивлением трогает плед.

— Поэтому она так спокойно относится к тому, что ты — возможный убийца, если уж сам заговорил об этом.

— Она наверняка поняла свою ошибку и не допустила бы этого вновь, — замечает Герберт, отводя взгляд от его шрама, что в тусклом освещении кажется темнее и глубже. — Этого вполне достаточно. А я… Должно быть, Элис просто не видит иного выхода. Но, смею тебя заверить, я не убийца. Не бойся… — добавляет он тихо.

— А мне-то чего бояться? — хмыкает Курт. — Я всё ещё мужчина.

— А я волк, который сидит тут с тобой в полнолуние.

— Ты перекидывался другой ночью. Тогда ещё вторую девушку убили… Скажи мне, как есть. Легче станет.

— Я… — Герберт осекается, но затем, проглотив в горле ком, всё-таки договаривает: — Я не помню… Но уверен, почти уверен, — отводит взгляд, — что это не я. И то, что приняли за улики, царапины на дороге, это… Абсурд. Волки не оставляют таких, когти бы обломались.

У Курта дёргается бровь.

— Дерьмово, — только и бросает он.

***Бернард неспешно шагает по тёмному городу. Сегодня его дежурство, в полнолуние оно самое ответственное и тревожное. Но он вырос здесь и за всю свою жизнь покидал Бонсбёрн считаные разы, а потому знает каждую улочку, и практически каждого жителя. И уже одно это позволяет ему загнать страх в самые отдалённые уголки души.

Дороги пусты, фонари горят особенно ярко, окна в домах темны. Люди предпочитают не привлекать внимание к своим жилищам в волчий час.

Ступая по каменной кладке там, где была найдена вторая жертва, Бернард останавливается и вглядывается себе под ноги, надеясь рассмотреть царапины на дороге.

Всё же странно… Что если это просто трещины в камне, пусть и выглядят так характерно? Отчего же даже не вызвали волковеда? Хотя, это решал Людарик… Впрочем, быть может, он и ленив, но на самом деле не является такой бестолочью, как кажется. У него наверняка имелись веские доводы вписать царапины в улики.

Бернард размышляет об этом ещё немного, а затем продолжает путь к выезду из города. К обеду завтрашнего дня хорошо бы и поселение оборотней посетить, убедиться, что мистер Оуэн действительно был в положенное время вместе с остальными себе подобными…

***

Утром Герберт просыпается на полу в ворохе пледа, прижимая к себе Курта, которого то ли заставил лежать с собой, будучи в полусознательном состоянии (луна всё равно оказала на него влияние), то ли Курт сам пригрелся под боком, когда граф заснул… В любом случае Герберту приходится столкнуть парня в сторону, чтобы суметь выпутаться из пледа и подняться.

Он отряхивается от пыли и звучно чихает.

— Элис! Хотя, — бормочет уже тише, — можно ведь выйти и так… — направляется он к двери, что ведёт во двор.

Она забыла её закрыть, а он не стал заморачиваться. Ведь не должен был обернуться.

Приём уже довольно скоро. Нужно будет закончить последние приготовления и научиться улыбаться приветливо.

— Курт, вставай! — оборачивается Герберт, открывая дверь. — Нас… Тебя ждёт много работы.

— А, — он зевает и трёт глаза, — чтобы кто-нибудь меня увидел? И что с этим чокнутым-то делать?

Герберт вздыхает и упирается лбом в дверной косяк, тем самым едва ли не ударяясь в него.

— Не знаю… — нехотя признаётся он. — Твоя сестра считает, что пока с ним ничего делать и не надо. Просто постарайся не попадаться ему на глаза. Я тебе ключи дам, будешь своё, — усмехается, — крыло замка запирать. Я Кроули скажу, что там опасно ходить, потому что требуется серьёзный ремонт. Выходить будешь по необходимости, согласуя всё с Элис. Под её ответственность.

— А то уволишь её, ссылаясь на испытательный срок? — ухмыляется Курт.

— Ага, — улыбается. — А что, думаешь, не могу?

Слуга в ответ лишь фыркает, как-то странно рассматривая Герберта взглядом сонных, но внимательных глаз.

— Ну, может, и нет, — выдыхает граф, — но ей не нужно этого знать! К тому же, это пока я так думаю. Пока меня всё устраивает. Так что… Ай, кому я это всё говорю, — устало машет он рукой и, наконец, выходит.

Оставшись в одиночестве, Курт обнимает себя за ноги, стукается острым подбородком о колено и хмурится.

***

Всего выдалась пара дней внешнего спокойствия и тишины — удивительно, что в замок больше не заглянул никто из стражей. Хотя, возможно, это из-за предстоящего приёма. И при этом полнейшего балагана внутри замка — Элис слишком ответственно подошла к работе по приведению комнат в презентабельный вид, Кроули, к выслеживанию фэйри, а Курт… оставался Куртом.

Герберт сидит в своём кабинете, запрокинув голову на спинку тёмно-красного, потёртого кресла и постукивает пальцами по деревянному подлокотнику.

До приёма всего несколько часов. И чем ближе это время, тем сильнее ему не хочется выходить. Тем более облачённым в неудобный, непривычный для себя костюм.

— Я будто пингвин, — шипит он, зажмуриваясь, — я похож в этом на пингвина… Элис, — рявкает, — где мой чай?!

— Мерзость, — появляется она в дверях с подносом в руках, — то есть… Я хотела сказать «прелесть», — широко улыбается, что ей не идёт.

— Я?! — приоткрывает он один глаз и косится на неё. — Я знаю… — вздыхает, вновь прикрывая веки, уже без возмущения, а с неожиданным принятием, обречённо. — Знаю…

— Да нет же… — Элис ставит перед ним чай. — Что с вами? Бросьте, граф, я не смогу быть рядом с вами на приёме, кухарке нельзя выходить в зал при гостях. Вы должны собраться. Мистер Кроули поручится за вас, я ещё наставлю его.

Герберт тянется за чаем, но так и замирает. Пальцы его подрагивают, окутанные лентами пара.

— А, может, лучше бы мистер Кроули вообще не показывался никому на глаза? Думаешь, он пойдёт за хороший пример того, что в замке моём живут и уважаемые, — режет его губы кривая усмешка, — люди?

Элис садится на край стола и болтает ногами и в неудобных сапогах (в тапочках тётки сейчас холодно, а другая её обувь уж слишком велика и вечно спадает).

— Он богат, без тёмных пятен, умён… ему бы только не говорить никому о… феях. И дело в шляпе! — она смешно фыркает и улыбается.

И Герберт не может сдержать неожиданно мягкого и добродушного смеха.

— О да, — и внезапно ловит её за лодыжку. — Что… Я только заметил, — хмурится, разглядывая её обувь, — что на тебе надето, Элис? — и вопрошает это так строго, словно готов её отругать.

— Ну… я оскорбляю вас своим видом? — пугается она. — Что ж, это не было прописано в нашем, как его, соглашении, — тут же злится.

— А это и не требует того! Это банальное уважение и чувство достоинства, — он отпускает её и отстраняется. — Разоришь меня… — вынимает из ящика в столе, что был заперт на ключ, мешочек с монетами. — Вот, возьми, купи себе хорошие туфельки. Или что там теперь надо… Что-то тёплое и удобное, в общем. Я плохо, — отводит взгляд, — плохо разбираюсь. В последний раз я дарил что-то женщине много лет назад…

— Если так вы почувствуете себя лучше… — тянет Элис хмурясь. — Вы неплохо выглядите. Давайте. Попробуйте… улыбнуться.

И Герберт с усилием растягивает подрагивающие от напряжения губы.

Она вздыхает и касается ладошкой его колючей щеки.

— Расслабьтесь. Ну же… Это должно выглядеть… естественнее.

Граф пытается, вспоминает хорошее, что случалось с ним в жизни, но… это вызывает лишь печаль, и на лицо его наползают тени.

И Элис… бьёт его по щеке.

И Герберт после секундной задержки взрывается смехом.

— Ай да нахалка, а!

Элис делает большие глаза и принимается оправдываться скороговоркой:

— Ну я это… Один господин, в общем… так отучал собак есть цыплят. Он подносил цыплёнка к морде и каждый раз, когда собака открывала пасть… бил её дубинкой. Очень скоро она даже не смотрела в их сторону. Я… Я могу бить вас, пока вы не научитесь улыбаться!

— Говорю ж, нахалка, — едва ли не утирает он слёзы от смеха, — ещё и с собакой меня сравнивает! Выпороть бы тебя за такое отношение к хозяину.

— Ой, — отмахивается Элис, — да ладно вам… Так о чём мы говорили? Вам не обязательно скалиться, всё, что требуется — рассказать правду.

— Правду? — изгибает он бровь. — Какую?

— О том, как славно вы служили короне… Но при этом похвалите новую власть. Проявите эту… проклятую-то. Лояльность — вот! Потом о том, что случилось, всем ведь та-а-ак интересно! Поэтому я и не сомневаюсь, что все придут и даже те, кого вы не звали. Ведь слухи слухами, а тут та-а-акое! Вам только нужно воззвать к их совести. Ну или жалости. Но! — поднимает указательный палец вверх. — При этом быть мужественным, обаятельным, находчивым… шутником.

Бросает придирчивый взгляд на графа, вздыхает и поправляется:

— Или просто мужественным.

Он фыркает.

— Ну… обаяния мне не занимать, мм? Я всех обаяю, — будто (а, может, и не будто…) издеваясь, говорит он совершенно серьёзным тоном, — а вот с вызовом жалости наверняка будут проблемы.

— Вот что, вы просто постарайтесь не быть вспыльчивым… Помните, что у вас есть цель — репутацию восстановить. Успокоить людей в столь неспокойные времена! Но это с мужчинами, ещё же, — голос её веселеет, — дамы будут! Понимаете?

Герберт кивает.

— Понимаю. Да ладно тебе, мила… эм, Элис, — поправляется он, — что я, зверь по-твоему? Я ведь понимаю всё, и вежливым быть могу. Особенно если вежливы со мной. А они всё же придут в мой дом, надеюсь, никому не взбредёт в голову попрать вежливость и свою честь, нападая на меня в стенах моих же владений.

— Конечно, придёт! — с энтузиазмом возражает она. — Они все будут тыкать в вас палкой, чтобы посмотреть, когда вы озвереете! Тогда это будет мусолиться до самого сочельника, а вас изгонят.

Граф вздыхает и, наконец, пробует свой чай.

— Не волнуйся, я буду само спокойствие…

— Да, я об этом, — Элис делает вид, что ничего не произошло, когда понимает, что сказала лишнего. — А теперь повторите мои наставления.

— Брось, — лениво отмахивается он, — я всё понял и согласен с тобой. Поверь, я всё сделаю как надо! Ступай пока, я скоро спущусь и буду ждать гостей.

— Чем… я могу вас поощрить, если всё получится? — улыбается Элис, слегка краснея.

Герберту Оуэну, должно быть, чертовски нервозно проделывать такие трюки, она хорошая слуга и всё понимает.

Он смотрит на неё… ласковым и задумчивым взглядом.

— Ты ведь и без того очень помогаешь мне и доставляешь радость, — произносит тихо.

— Тогда… что будет мне, когда всё получится?

— Не испытывай судьбу, — советует он и бросает красноречивый взгляд на мешочек с деньгами в её руках.

— Это вам надо, — напоминает она и легко спархивает со стола, даже в своих сапогах. — Приятного чаепития, граф! И удачи.

***Мэрайи грустно. Чертовски, чертовски грустно. И как назло погода сегодня стоит расчудесная, словно издеваясь над красавицей. Так и не скажешь, что ей больше тридцати. Облегающее чёрной платье, выделяющее знатный бюст, тугой корсет, алая шёлковая рубашка, туфли на каблуке, рдяной браслет на запястье, который она обязана никогда не снимать. Всё это выделяет её из толпы. Как, собственно, и должно быть.

Солнечные лучи играют в багряных и золотых листьях, лужи на мостовой почти что высохли, по небу вот-вот и разольётся малиновый закат.

Она опустошает бутылку с настойкой и громко, отчаянно смеётся, издали заметив замок графа Оуэна…

О, Герберт… Они так славно развлекались… Так жарко проводили промозглые ночи.

Один из немногих действительно привлекательных мужчин в этом жалком городишке, что были действительно добры к ней.

Пока не женился, конечно. Так всегда случается. Она морщится, размахивается и выбрасывает бутылку. Звук бьющегося стекла поднимает ей настроение и подхлёстывает идти вперёд в неположенный час.

Ведь женщинам её профессии нельзя шляться по улицам днём — только поздним вечером и ночью.

— Как раз тогда, когда по переулкам бродит чёртов… Потрошитель!

Мэрайя всхлипывает, слегка размазывает алую помаду и делает решающий шаг — поднимается прямо на крыльцо.

Герберт как раз открывает двери, выходя из замка, чтобы выкурить сигару — редкое, небольшое его баловство, обычно тяги к подобному он не испытывает. И замирает на месте, встречаясь взглядом с Мэрайей.

Мгновение, и на лице его проступает недоумение. Мгновение, и радость с весельем.

— Ты… — роняет он, растерявшись, вместо приветствия. — Это ты.

— О, дорогой, — тут же бросается она к нему на шею и награждает поцелуем в челюсть (красный след идеально отпечатывается на коже), — как я рада тебя видеть!

— Я… тоже рад, — обнимает он её, и сигара летит им под ноги, выскальзывая из пальцев. — Но… Постой. Тебя не должно быть здесь в этот час. Нет, — добавляет он спешно, — я правда рад видеть тебя! Но разве ты не слышала, что здесь сейчас… Впрочем, знаешь, проходи, — сторонится граф, открывая перед ней двери, впервые впуская Мэрайю внутрь.

Он решает отвести её в свой кабинет и если гости придут прежде, чем она уйдёт, попросить её подождать там.

Обижать того едва ли не единственного, кто рад ему, не хотелось. И плевать, что это распутная женщина!

— Что здесь? Что такое? — пьяно смеётся она. — Ох, как же ты меня обрадовал, как я тебе рада! Знаешь, Ричард так плохо со мной обошёлся вчера!

— Да? — от такого упоминания градоначальника у Герберта недобро сверкают глаза. — Расскажи мне… — и берёт её за локоток, чтобы поскорее провести к себе.

Мэрайя в своём откровенном и дорогом платье, которое ни за что не купишь в магазинах Бонсбёрна, да и нигде в Элмаре, разве что в столице, перекидывает ногу на ногу, на мгновение показывая Герберту кружевную резинку чулок.

Она сидит спиной к двери, пожирая хозяина замка взглядом, накручивая на палец локон блестящих, чёрных волос.

— Знаешь, мне так всё надоело… Я, оказывается, так соскучилась!

— И я, — приобнимает он её за плечи, не вкладывая в этот жест ничего предосудительного. Так, по-дружески. — Я и не думал уже, что кому-то здесь обрадуюсь, дорогая. Но ты и правда чем-то расстроена, я вижу это по глазам. Ты поэтому решила посетить меня, или просто очень хотела увидеть?

— Честно говоря… Я просто устала прятаться от дневного света, в таком состоянии ещё… чувство такое, будто могу совершенно свихнуться… Я как вампир из этих странных континентальных романов, о боже… Милый, успокой меня, — Мэрайя вцепляется в него.

— Я, — выдыхает он судорожно, — не могу… вот так, сейчас… — однако прижимает её к себе и пальцами путается в мягких волосах. — Всё хорошо… Тебя здесь никто не обидит. Но я, признаться, не думал, что ты так долго будешь… работать там. Почему, — улыбается ей в шею, — не вышла замуж? Хочешь, — целует её в ключицу, — найду тебе жениха?

Она смеётся.

— Найдёт он!

И притягивает Герберта к себе для долгого, горячего поцелуя в губы.

И он поддаётся, пусть и чувствует, как отчего-то сердце на этот поцелуй отзывается некой тяжестью.

— Я и забыл уже, — выдыхает рвано, — какого это… Красавица.

Мэрайя маняще улыбается, требуя большего, ведь это лучший способ снять напряжение… И в этот момент в кабинет заходит Курт в маскарадной маске, которую он нашёл на чердаке.

Сегодня последними приготовлениями заняты несколько наёмных слуг, и Курт решил рискнуть и затеряться в толпе, прикрыв лицо.

Мало ли придурков, которые цепляют на себя хозяйские вещи смеха ради. Двум другим он тоже кое-что подкинул, и они веселятся.

Да и не только слугам весело, судя по всему мистер Оуэн тоже решил развлечься. Курт широко ухмыляется, наблюдая за этим.

Герберт замечает его и мягко, но решительно отстраняется от Мэрайи.

— Прости, дорогая… Мне скоро принимать гостей, — и рявкает на Курта, впрочем, сердитость его на этот раз напускная: — Чего тебе?!

— Соскучился, — дёргает он углом губ, — шлюха! — гаркает.

— Да, — хмурится граф, не понимая или забыв, что выкрикивать Курт может всякое из-за своей особенности, — это она. Но я не позволяю называть её так при мне и особенно в стенах этого замка! — и двумя пальцами заправляет Мэрайи за ухо прядь волос. — Не обращай на него внимания.

— Что за мальчик? — оборачивается она на Курта… и тот стремительно краснеет.

И дрожащим голосом подзывает Герберта к себе.

— Да так, паренёк один… — он усмехается, целует Мэрайи в щеку и всё-таки подходит к Курту, чтобы в следующую секунду за локоть вывести его в коридор. — Ну, что ты разволновался, а? Чего хотел? Не похоже, что тебе скучно, это ж надо, — щёлкает его по маске, — хлам какой откопал! Сто лет этого не видел…

— Ты совсем спятил? Ополоумел! Сук! Ещё и… Что это? Ты напился?!

Герберт кривится и отводит его от двери ещё на пару шагов.

— Я не пил! Придержи язык! И что за сук ещё? — на лице его выступает озадаченность, а в глазах загорается веселье. — Почему именно сук? Чей?

В мыслях крутятся названия деревьев. Глупо как. Будто больше не о чем Герберту сейчас думать!

— Сук! Ты же собака! — раздражается Курт.

— Так кобель тогда, — тянет Герберт.

— Шлюх и проститут… Кстати об этом, ну ты и нашёл время…

— И не собака, — продолжает он, словно издеваясь над Куртом, — а волк. Разница есть.

— Ты меня слышишь? Хочешь, чтобы она ввалилась в зал, когда ты будешь говорить о том, что не убивал жену?

Граф вмиг мрачнеет, взгляд его становится тусклым, будто затянутым пеленой.

— Я не знал, что она придёт, и не могу выставить её за дверь в таком состоянии. Она… — мгновение сомнения и тишины, и он договаривает твёрдым голосом: — Она мой друг. А ты, раз так беспокоишься о моей репутации, проследи, чтобы её никто больше не видел!

— Прятать шлюху в твоём замке, да?

— Да, — отрезает Герберт. — Вора же я прячу! — и неожиданно для самого себя… треплет Курта по волосам. — Она пришла расстроенная, ко мне, сюда. Видимо, кроме такого, как я, больше не у кого ей было искать утешения или защиты… Будь вежлив.

— Да я, — тянет Курт, — с удовольствием… Как её звать?

— У неё спроси, — усмехается Герберт, прекрасно помня (а не заметить он не мог), как Курт недавно краснел. — Никогда, что ли, с дамами не разговаривал? Иди, скажи ей, что я уделю ей время после приёма, и извинись за меня.

***Элис, запыхавшаяся на кухне, в свободную минутку отлавливает мистера Кроули в коридоре и припирает к стене, будто бы угрожаю здоровенной поварёшкой.

— Прячетесь от меня? — улыбается мило.

Слишком мило.

— Н-нет, с чего бы, — лепечет он, старательно опуская взгляд. — Я просто… О, я не хотел мешать вам! Поэтому… То есть, я понимаю ведь, сколько в замке дел, а вы почти одна… Так что…

— Сегодня здесь много других слуг, хорошенькие официанты, например… Ну и вы можете оказать мне услугу, если вас не затруднит.

— Элис, — звучно сглатывает он, — если вы думаете, что я испугался ответственности, это вы зря! И услугу окажу я вам не потому, что желаю сгладить свою, якобы, вину.

Она хмурит светлые бровки, и ей это очень даже идёт.

— Это вы о чём?

— О моём предложении, конечно же, — теряется он и, наконец, смотрит ей в глаза. — Вы ведь посчитали, что я прячусь от вас, потому что пожалел о своих словах?

Элис даже смеётся в ладонь.

— Что? Да вы же просто так ляпнули! — она касается его плеча, будто чтобы выказать лояльность и понимание. Мало ли что с ним не так. Феи, свадьбы… Главное, чтобы Курта не выдал и под ногами не мешался.

Но Кроули накрывает её ладонь своей, крепче прижимая руку Элис к себе, и качает головой.

— О, я не просто так сказал это! Я готов отвечать за свои слова. Элис, я бы ни за что не оскорбил вас так! Поэтому… — он вдыхает поглубже решаясь. — Поэтому… Я должен задать вам… Вопрос. Вы…

— Стойте-стойте! — взвизгивает Элис. — Это всё, конечно, хорошо, но… Мой долг — служить этому прекрасному замку. А ваш — уважать это.

— Я уважаю! И замок становится дорог и моему сердцу. Поэтому, — заверяет он, уже прижимая к своей груди и вторую руку Элис, — поэтому я… готов. Элис, — вновь набирает он в грудь побольше воздуха.

— К чему? — кривится она, пытаясь выдрать руки. — Давайте так, я никому не скажу, что вы такой человек. Сделаем вид, что… ничего не было. Хорошо?

— К-какой человек? — теряется он и становится таким несчастным и смущённым, что кажется, вот-вот и вовсе провалится сквозь землю. — Я… Элис, я обидел вас? Мне совсем не хотелось, чтобы это прозвучало как-то не так!

Она суетливо оглядывается — приём скоро начнётся, впереди ещё столько дел… А этот мистер Кроули!

— Не обидели, просто я к вам совершенно по другому вопросу. А о том, что было, давайте забудем. Хорошо, мой добрый друг?

— Друг… — роняет он едва слышно и задумчиво. — Что ж… — и улыбается ей совершенно обезоруживающей, робкой улыбкой. — Как скажете, Элис… Что я могу для вас сделать?

Она выдыхает, успокоившись и даже настроение слегка поднимается.

— Видите ли, этот ужин очень важен для нашего графа. Как вы знаете, у него плохая репутация в городе. Но он ни в чём не виноват.

Кроули энергично кивает.

— Конечно! Мне припомнить им всем то, как оклеветали графа? — с готовностью спрашивает он.

— Эээ, нет. Вы лучше… просто будьте вежливы. Расскажите о себе. Для начала. Чтобы все убедились в том, что к вашим словам вообще стоит прислушаться. Вот откуда вы, сэр?

— О, ну вообще, родился я здесь, правда был совсем мал, когда родители мои решили путешествовать. И… — пафос и гордость в голосе его утихли. — И отправили меня жить к моему дяде с тётушкой… Они были уважаемыми людьми! А… — теряется он, — к чему это я?

Элис качает головой.

— Надо какие-нибудь вещи припомнить, которые в Бонсбёрне будут считаться хорошенькими. У вас ведь знатная семья? Сколько денег примерно? А где вы учились? И чем сейчас занимаетесь?

— Ну, я состоятельный человек, — гордо вздымается его грудь. — Отец мой из знатного рода, мать была врачом. Видимо, я в неё. Ну, в плане жажды познаний и ума. А чем сейчас занимаюсь, вам известно. Рассказать им об этом?

Врач — женщина?! К тому же это — почти слуга. Нет, об этом никому нельзя говорить! Порядки изменились, но головы на плечах у людей те же самые.

— Нет, знаете… Не говорите о своей матери и изысканиях. Лучше о наследстве и… женитьбе.

— О том, что я хочу сделать вам предложение?

Элис отступает на шаг и бледнеет.

— Да, все будут рады услышать, что граф Оуэн держит здесь любителя фей и слуг! Отвратительно…

— Вовсе нет! Вы… были бы достойной женой.

— Это ведь... это… почти аморально, — наставительно шепчет Элис, и во взгляде её мелькает странный блеск. — Вы понимаете, что мы должны поддержать графа, а не сделать хуже?

— Ага, значит, говорить о том, что могут оценить даже ограниченные умы, и хвалить графа?

— Да! — улыбается Элис. — Какой вы понятливый… Ну и ещё скажите, что ищете себе невесту. Это весь город заставит лучше относиться к нашему чудесному поместью.

— Это я могу, — расплывается он в улыбке. — Но добавлю, что двум я уже отказал, но так, как я человек чести, имён назвать не могу.

Элис выгибает бровь.

— Ладно-ладно. Намекните там про порядочность и красоту… И главное — не забудьте упомянуть, какой граф хороший человек.

— Обязательно, — пылко заверяет он. — Так и сделаю. Но вы прогуляетесь со мной по вечернему городу.

— А? Зачем?

— Чтобы приятно провести время.

— Только если вы хорошо справитесь с нашей маленькой миссией, мистер Кроули.

***Людарик Даймонд запускает пальцы в свои медовые, волнистые волосы, которым позавидовало бы большинство девушек Бонсбёрна. Он красив, словно герой женского романа. Причём, даже недурно написанного. И привычная уже осенняя хандра и синяки под глазами, не портят его — лишь придают образу загадочности и готичности, что по обыкновению восхваляется в Элмаре.

Впрочем, нравы у племянника градоначальника, словно у настоящего лягушатника по ту сторону пролива…

А кто ему запретит?

Он ухмыляется, размышляя о небольшом дельце и пуская кольца сизого дыма. Сегодня утром к нему пришла почтенная дама, даже будто бы какая-то родственница, уважаемая в их городишке (Людарик ни в чём не уверен, но на всякий случай каждый раз дружелюбно ей улыбается). Её обокрали, вынесли драгоценности, в том числе и брильянтовое колье, подаренное уже покойным супругом.

Ему не составило особого труда вычислить преступника, теперь только решить осталось — говорить ли об этом ей?

Как скучно.

Если бы здесь был Бернард Хизар, его въедливый помощник, он бы непременно прочёл лекцию о том, как даме дорога память о покойном муже и как больно ей будет узнать, что колье навсегда потеряно.

Людарик закатывает глаза и седлает своего жеребца.

— Мы будем хорошими сегодня, а? — улыбается он, запуская длинные пальцы в лошадиную гриву.

Если бы он дал понять жителем Бонсбёрна, что контролирует каждый их шаг, было бы так скучно жить. Пусть лучше думают, что глава стражей — идиот, который на этом посту лишь благодаря градоначальнику.

Людарик Даймонд ещё до обеда притаскивает вора в участок и передаёт драгоценности даме, нарушая протокол.

Такова маленькая история о том, как он обзавёлся двумя бутылками дорого, чёрного вина, которого в Элмаре практически нельзя достать.

— Как продвигается работа? — ловит он за руку Бернарда по дороге в свой кабинет.

— Да так, пока без особых успехов, — признаётся тот нехотя и оглядывает Людарика придирчивым, внимательным взглядом. — Не идёшь на приём к мистеру Оуэну? Меня пригласили, но вот дилемма, дело-то его я теперь веду… Хорошо ли при этом принимать приглашение?

— По-моему, очень миленько, — ухмыляется Людарик. — Сходи, развейся, потом расскажешь мне обо всём в деталях! И к тому же, — выгибает бровь, — какие могут быть дилеммы, ты в себе?

— Во-первых, вполне могут быть. Во-вторых, ты разве не идёшь? Мне казалось, должен был… — вопросительно хмыкает Бернард. — Я слышал, вроде как, что тебя приглашали.

— Наверное, да, я не помню. А пойти ты должен именно потому, что он — твой главный подозреваемый. Или я зря поручил тебе это дело? Мне ведь интересно, в конце концов, чем всё закончится!

— Чем всё закончится, ты узнаешь в любом случае! А если я пойду, а против него больше не смогу ничего найти, при этом преступника мы не посадим, что если люди решат… — Бернард понижает голос: — Что меня чем-то задобрили или одурачили? Даже не знаю… Не подумай только, — спешно добавляет он, — я не преследую цели отправить за решётку именно Оуэна. Я просто хочу найти виновного.

— Да мне всё равно, — отзывается глава стражей под стать словам — равнодушно.

И скрывается в своём кабинете, где всё ещё расправлен диван.

Бернард заходит за ним.

— Вам не должно быть всё равно. Что за легкомыслие?

Людарик окидывает его взглядом снизу вверх оценивающе.

— Я разве… приглашал тебя войти?

Ставит бутылки на стол.

Бернард оскорблённо… нет, обиженно хмыкает и выходит за дверь, сдерживаясь, чтобы не захлопнуть её громче положенного.

— Истеричка… — шепчет Людарик, валясь на диван, не снимая плаща.

Разнузданность времяпрепровождения обрывает вошедший без стука Ричард Даймонд. Он одет с иголочки, даже несмотря на то, что собирается в проклятый замок на окраине города. Облегающие кожаные штаны, высокие сапоги, перчатки, пальто, конский хвост пшеничных волос, почти таких же, как у племянника, льдистый взгляд светлых глаз… Этот человек внушает всем уважение и даже подобострастие, и Людарик подобрался бы, но… не стал.

Вместо этого он хмыкает и в приветствии поднимает бокал с чёрным, как чернила каракатицы, вином.

— Ты твёрдо намерен лишиться этого поста, — чеканит нисколько не удивлённый градоначальник. — Каждую неделю мне поступают на тебя жалобы. Разве могу я больше это игнорировать?

— Только опозоришься, если уволишь меня. Ты буквально скажешь людям: «Да, вы правы!». А зачем? Чтобы они решили, что их мнение что-то значит?

— Хватит, свинья, приводи себя в порядок. Ты не собираешься посетить цирк?

По всему выходит, что отчитал Ричард племянника для острастки — он быстро теряет интерес к бутылкам и прочему мусору, садится на стол и перекидывает ногу на ногу, в ожидание ответа.

— К Оуэну? Кто-нибудь мне расскажет о том, что там было.

— Может быть, кто-нибудь за тебя и дело раскроет? Почему этот ублюдок ещё на свободе?

Людарик шмыгает носом. Он начинает чувствовать себя простывшим.

Пить надо было больше.

— Так я это Бернарду поручил, все ресурсы полностью в его руках. Пусть разбирается.

— Ты… что?

— Я посчитал, что это будет справедливо. Он должен был быть на моём месте. Так что пусть хоть ненадолго почувствует себя начальником.

Ричард хмурится и ничего не отвечает. Одно только это заставляет Людарика напрячься и бросить на дядю внимательный, острый взгляд.

— Займись этим сам, — чеканит градоначальник после затянувшейся паузы.

Голос его холоден, как ноябрьский ветер.

— Мне не хочется, — тянет Людарик. — А тебя это почему волнует? Людям нравятся убийства. Привлечёт внимание к городу. Сам так когда-то говорил… Завтра здесь даже будут журналисты из столицы.

— Я такого не говорил, у тебя уже мозг плавится… Если там вообще он есть.

Ричард срывается с места и нависает над Людариком так, будто собирается ударить.

А глаза у того такие безразличные… как у рыбы.

— Да что с тобой такое, сынок? — Ричард садится рядом и обнимает его.

— Не знаю… Я будто потерял смысл что-то делать. У тебя бывало такое?

— Тебе всего… Я в твои годы!

— Это потому что ты не столь умён, чтобы осознавать всё тщетность бытия…

Ричард Даймон похлопывает его по бедру, поджимая губы. Пытаться вразумить Людарика бесполезно. Он скорее умрёт, чем переступит через «не могу».

— И даже дело тебя не интересует? Хоть есть предположение, кто убийца?

— Оуэн, — зевает страж. — Никто в этом городе больше на такое не способен.

Ричард поднимается, решая оставить племянника и дальше разлагаться на диване.

— Или нет, — добавляет Людарик. — Но это точно связано с ним.

***

Ричард Даймон привлекает внимание Герберта больше всех прочих. Ещё при первой их встрече Герберт ощутил некую неприязнь, отличимую от той, которую испытывают к нему остальные жители их города. И теперь он убедился в этом.

Сложно объяснить, почему, но даже сидя за столом граф ощущает не то, что напряжение, окутавшее их с градоначальником, а сдержанную его, вежливую, можно даже сказать, враждебность по отношение к Герберту.

Да и проходя мимо он краем уха услышал, как тот роняет сидящему рядом Бернарду нечто колкое и, судя по выражению его лица, остроумное про «бывшего графа».

И Герберту стоило многих усилий, чтобы не показать вида, что до волчьего уха слова эти долетели. Надо ведь быть человеком, всё, что сверх нормы для людей, сейчас должно быть опущено. И граф старается изо всех сил, даже умудряется поддержать милую беседу с одной из знатных дам, которая осмелилась откликнуться на его приглашение и надушилась чем-то напоминающим розмарин, который не все волки переносят хорошо наряду с некоторыми другими травами. Впрочем, возможно, поэтому она и надушилась этим…

Также он сумел сдержать раздражение, когда Кроули принялся описывать свою любовь к его замку и начал нести чушь, забывшись, размахивая вилкой с наколотым на неё куском мяса:

— … волки ведь, что фейри! Только фейри, они, как отдельный вид жизни, а оборотни, они не как волки, которые звери, а как люди, которые волки. Есть разница, не находите, господа? — и смотрит, почему-то, на Бернарда, который не сразу даже замечает этого и понимает, что обращаются к нему.

— Простите? — прерывает он свою негромкую беседу с градоначальником.

Но Герберт вовремя встревает, не давая Кроули повторить:

— Не думаю, что кому-то хочется сейчас обсуждать эти не совсем приятные вещи, — улыбается он. — Лучше давайте поговорим, — и делает ошибку не хуже той, которую совершил Кроули, привлекая всеобщее внимание к его волчьей сути: — поговорим, — задумывается он, — о Бонсбёрне! Меня не было здесь так давно, город так изменился.

Он замолкает слишком резко, пусть и старается не терять лицо, но в мыслях укоряет сам себя за то, что едва не попросил, чтобы с ним поделились новостями. О да! Ведь в городе столько перемен, столько всего происходит интересного, убийства, например, одно за другим, не соскучишься! А он буквально только что вышел из тюрьмы, столько всего упустил за эти десять лет!

Знатная дама, бывшая когда-то графиней, хорошо общающейся с отцом Герберта, смиряет его внимательным взглядом и легко отвечает, что после того, как Элмара открыла новый торговый путь, в Бонсбёрне, наконец-то, можно славно принарядиться. А про специи и говорить нечего! Ещё семь лет назад и о половине того, что используют сейчас кухарки в блюдах, даже не знали.

— С городом всё нормально, — улыбается она, касаясь бриллиантового колье на морщинистой шее, — даже такие интересные юноши приезжают… Для чего вы, говорите, приехали? Ищете невесту на родине? Это похвально.

Она как бы невзначай поправляет пепельные волосы.

Герберт заметно расслабляется — а, впрочем, чего это он вообще, надо бы быть проще… — и улыбается.

А Кроули, выпячивает грудь колесом, отвечая ей, поймав её взгляд:

— Я невесту ищу, да. Но непростое это дело. Двум уже пришлось отказать, — горестно вздыхает, да так правдоподобно, что и граф начинает верить ему. — Имён назвать, простите, не могу, — добавляет осторожно и при этом доверительно, — я человек чести. Но девушки были легкомысленны, пусть и из хороших семей. Увы, такого я не могу принять.

— А если девушка, скажем… вдова… Это вам не подходит? — приподнимает бровь миссис Хэт, Хризантема Хэт, если Герберт правильно помнит.

— Отчего же? — будто бы даже красуется он, и поднимает бокал с вином. — Если время траура прошло, и девушка приличная, это меня не пугает!

Теперь Герберт наблюдает за ними с искренним интересом и весельем во взгляде.

Миссис Хэт гораздо больше интересует бедняга Кроули, чем жуткие слухи о Герберте Оуэне, которого она видела ещё совсем… щенком.

Но большинство гостей ведут себя настороженно. Некоторые из приглашённых и вовсе не пришли, не желая накликать на себя беду. Другие наоборот, находятся в замке по той же причине. Вдруг оборотень обидется и порешит их дочерей?..

Конечно, не все полностью уверены в его виновности. Всё-таки, если бы были весомые доказательства, никакого приёма бы не было.

Но всё же… Никто из оборотней в Бонсбёрне никак не был связан с преступным миром, поэтому здесь к ним традиционно относились лояльнее, чем в других городах Элмары.

Герберт же уже второй раз порочит репутацию волков. Пусть он и не убивал жену — её убил оборотень. Прямо в этом холодном, жутком замке. А теперь убийства похожих на миссис Оуэн девушек начались ровно с того вечера, как оборотень вышел на перрон.

Иногда людям не столь важно — убийца человек или только невиновный, которого преследует тёмный рок.

Он в любом случае опасен для общества.

Конечно, всем очень и очень жаль, но своя шкура дороже.

— Значит, — решается спросить уже наклюкавшийся врач, размышлявший всё это время о положении оборотня, — вы не имеете никакого отношения к убийствам?

Все взгляды тут же с новой силой впиваются в Герберта.

И он на удивление не теряется, твёрдым и ровным голосом отвечая неожиданное:

— Возможно, имею.

Одна из дам начинает кашлять, кто-то помогает ей хлопками по спине, но от волнения бьёт слишком сильно.

Официанты подают главные блюда, над которыми Элис корпела несколько часов. Жареная свинина с яблочным соусом, тушёный заяц, камбала со сметаной, фрикасе… Кухня Элмары не славится изысками, но запах по залу распространяется поистине дивный.

Бернард напрягается.

И напряжение в воздухе душит не хуже того странного привкуса, который до сих пор ощущает Герберт после, кажется, супа… Но думать об этом нет времени, тем более остальные гости, похоже, вполне довольны. Едой. Если не обществом Герберта, то хотя бы едой… Ещё бы обратили внимание на поставленные на стол блюда! Но все ожидают продолжение его откровений. И у Герберта в груди сворачивается нечто нехорошее, колкое и едкое, подогревающее кровь злобой и раздражением.

— Да, — дрожат его губы, растянутые в неискренней улыбке, — конечно, я имею отношение к убийствам, ведь именно меня из-за них таскали по участку с того самого дня, как я ступил на родную землю! Клевета и несправедливость, видимо, стали моим проклятием. Не знаю, чем я так разгневал высшие силы…

Бернард, слегка успокоившись, приняв его раздражение и слова за обиду и боль, решает немного разрядить обстановку и качает головой.

— Я сделаю всё возможное, гра… мистер Оуэн, чтобы несправедливость вас более не коснулась. Знаю, что забыть все эти десять лет не выйдет, но ещё многое можно наверстать.

— Кто ваша кухарка? — спрашивает миссис Хэт вполне искренне, будто собирается переманить слугу к себе, как только Герберта… упекут за решётку. — Знаете, вы непременно должны будете организовать ещё один приём, когда все эти ужасные убийства закончатся и преступника найдут… О, это будет восхитительно, все согласны?

Несколько гостей неуверенно кивает. Бернард улыбается, мысль эта ему и правда нравится. Ричард…

Герберту кажется, что градоначальник выглядит надменным и про себя насмехается над ним!

Раздражение растёт. Чёртов костюм мешает, сковывая движения. Тонкий хрусталь в пальцах дрожит, и граф отставляет бокал с вином, не желая случайно раскрошить его.

Он пытается успокоиться, рвано и медленно выдыхает и отвечает миссис Хэт как можно более любезно:

— Я бы рад сделать так, к тому же повод был бы у всех нас весомый и радостный. Преступник оказался бы за решёткой, моё имя было бы очищено, люди вновь ощутили бы себя в безопасности. Так и сделаем! А над ужином старалась моя слуга, совсем ещё юная, но трудолюбивая девочка, Элис Богард.

— Ничего не слышал об этой фамилии… — тянет врач, потирая усы.

Есть списки хороших хозяев, есть списки хороших слуг. Богатые господа часто рекомендуют друг другу хороших служанок и дворецких, а те в свою очередь рекомендую работодателей.

И вот кто такая этот Элис Богард — непонятно.

— Ой, а… — звонким голоском начинает молодая леди, что сидит рядом с Ричардом Даймоном, — а я слышала.

— Правда, мисс?

— Говорят, это девушка ходит ночами рядом с… ой, неприличного будет произносить за столом.

— Какая мерзость, — чеканит градоначальник и демонстративно поднимает руки, чтобы они не касались стола. — Вы хотите, чтобы мы ели то, что приготовила проститутка?

Герберт рывком поднимается. Бокал опрокидывается, и красное вино зловеще расползается по скатерти.

— Как смеете вы?! — рычит граф, от ярости едва различая его лицо. — Мало того, что меня пытаются несправедливо обвинить, так ещё и невинную девушку, которая тратит на этот замок столько сил и времени? Всё это враньё, распускаемое вашими, — бросает неприязненный взгляд на Бернарда, — людьми, видимо, от скуки! Иного объяснения у меня нет.

Кроули, слушая это, цокает языком.

— Элис приличная девушка, очень, — подтверждает он.

— Справедливости ради, — отзывается Бернард в попытке унять всеобщее напряжение, — она недавно подавала жалобу на клевету в свой адрес. Я бы не делал поспешных выводов о ней, она создаёт впечатление милой и вежливой молодой девушки.

Но Герберт будто бы и не слышит его. Он сверлит взглядом Ричарда, сдерживаясь, чтобы чем-нибудь в него не запустить или не вцепиться в его глотку, что, верно, читается в поблескивающих оранжевым огнём волчьих глазах.

А тот, будто назло, ухмыляется ядовито и спокойно отвечает:

— Эта девушка уже запятнана, и с вашей стороны неуважение к нам — оставлять её в замке. И тем более позволять готовить! Вы позвали нас, чтобы оскорбить? Кто, по-вашему, в своём уме станет здесь есть?!

Врач сконфуженно отставляет ложку, испачканную во вкусной подливе.

У Герберта подрагивают руки.

— Мне увольнять слуг каждый раз, как кто-то соизволит пустить о них грязный слух? Может, мне и замок этот разрушить только потому, что в нём обитают призраки, как поговаривают многие?!

— Прошу заметить, что не призраки, — встревает Кроули, — а фей…

— Замолчи! — гаркает на него Герберт, прерывая на полуслове. — Я очень устал, — опускается он на своё место так, словно ему выстрелили в грудь, и он вмиг растерял все силы. — С меня хватит… Я не хочу слышать более весь этот бред. Ещё одно слово, — смотрит на градоначальника, — и вы действительно пожалеете, что пришли сюда.

Ричард Даймонд поднимается. Его руки облачены в дорогие чёрные кожаные перчатки, что не совсем прилично за столом мужчине. Очередной жест призрения к замку и его хозяину.

— И что же вы сделаете? — вопрошает он. — Об этом я и говорил, господа. Я оскорбился по вполне понятным причинам и вместо того, чтобы принести свои извинения, мистер Оуэн… вы сами всё слышали. И можем ли мы после этого говорить, что оборотням есть место среди нас?

— Это вы оскорбили меня и мой дом, — возражает Герберт. — И это после радушного приёма и моего… прощения, — цедит он сквозь зубы. — Возможно, я поспешил с этим. То есть, теперь я точно вижу, что поспешил! Миссис Хэт, к вам это не относится, конечно, — добавляет он, что, впрочем, делает зря. Нехорошо заставлять кого-то испытывать неловкость, лучше никого не втягивать в такие ссоры.

— Господа, — робко пытается Кроули хоть что-то исправить, — ведь всё это чистой воды недоразумение, не будем портить вечер! Вино здесь отменное, не правда ли? Давайте выпьем вина?

— Возможно, — роняет Бернард, хотя и не собирался обращать на себя гнев графа, — мистер Оуэн просто выпил лишнего…

— А ведь вы, — пытается Герберт не кричать, — казались мне достойным человеком, вы могли бы стать мне другом! Но вы заодно с ними! — неожиданно для самого себя взрывается он. Хотя мог бы, ведь точно мог, всё исправить и вообще не доводить до такого. Но остановиться нет сил, и Герберт бросает взгляд на, пусть и закруглённый, но нож… Что не могло не остаться незамеченным.

— Довольно… — бросает Ричард. — Мы всё услышали. Я дал вам шанс, мистер Оуэн. Это был жест наивысшей милости с моей стороны. Очень жаль.

Окидывает гостей красноречивым взглядом и почти все тут же поднимаются из-за стола.

Сидеть остаётся один лишь Герберт, даже Кроули поднялся, растерявшись и будто бы смутившись того, что находится здесь.

Взгляд графа, замутнённый и затравленный, скользит по столу и останавливается на ложке, которой ел. Он замечает тонкую, едва заметную полосу фиолетового порошка, засохшего на ней. Странно, ведь в супе ничего подобного не должно было быть…