По следам мистера Волка

Глава 10. Помощь откуда не ждали

Герберт, наконец-то, выспался. Быть может, за всё это время. Что за ирония, хотел спокойствия и тишины, и получил это только тогда, когда вновь оказался за решёткой, в едва ли не самый тревожный свой час.

Рана почти не беспокоит его, конечно, как и любое ранение, она вызывает дискомфорт, но вполне терпимый и полностью пропадающий с наступлением сна.

Кажется, ему снился дом, чьи-то руки, заваривающие ароматный чай. Сизый пар над чашкой, связки трав, яблочный пирог… Герберт сначала подумал о своей жене, но почти сразу же понял свою ошибку.

Ему снилась Элис.

А потом и её дёрганный братец…

Интересно, как там этот парнишка? Что-то Герберт совсем размяк, и когда только успел проникнуться им?

Он переворачивается набок, открывая глаза и видя перед собой серую стену. И спешит вновь оказаться во сне.

И вот старый сон перетекает в новый и ему снится Курт в платье… его бабули, и Элис ворчит из-за каких-то там разбитых кастрюль.

Уютно.

Но грохот за дверью и чьи-то быстрые шаги заставляют графа резко распахнуть веки, а затем, забывшись, потянуться и скорчиться от боли в плече.

— Да чтоб вас, — шипит он сквозь зубы, приподнимается и напрягает волчий слух.

Голоса звучат приглушённо, мало что удаётся разобрать, но глаза Герберта мерцают оранжевым светом и слух обостряется ещё сильнее.

— … хороший был страж.

— Да, и кому дорогу перешёл?

— Так все ведь уверены, что это из-за дела Оуэна.

— Да, не повезло Бернарду. Только не пойму…

Голоса почти исчезают, но затем вновь доходят до Герберта наподобие эха:

— … а как не убить, когда ему в спину нож вонзили?

Герберт рывком поднимается и начинает мерить шагами пол.

Кто-то убил Бернарда?

Его и правда жаль, похоже, он действительно старался докопаться до истины. Относился хоть с каким-то пониманием и сочувствием. Неплохой был человек. А ещё…

Похоже, теперь Герберту не на что надеяться.

Впрочем… Если убийство Бернарда было неслучайным и вовсе не для того, чтобы Герберту никто не помогал, быть может…

Быть может все решат, что действовал тот же убийца, что и в случае с остальными жертвами? А тогда, как знать, графа могли бы выпустить под залог.

***Герберта навещают вскоре, вот только это не Элис со своей стряпнёй и даже не мистер Кроули, который отчего-то ошивался с ней в прошлый раз, а…

Кислый и одновременно сладковатый запах пополам с потом и чем-то застарелым. Истеричный смех в коридоре. Хлюпающие тяжёлые ботинки, шаги, выдающие странную походку чудака.

Мистера Фокса впускают в камеру, не особо заботясь о том, чтобы заходить следом, ведь в конце концов — волковед мало кому по душе, а если оборотень сорвётся на него…

Всё равно, что убить разом двух зайцев.

Пустячок, а приятно.

Впрочем, Пит Фокс даже не думает об этом, он улыбается Герберту и щёлкает чем-то наподобие больших садовых ножниц. Из серебра.

О, явно он сможет о себе позаботиться, если волк озвереет, кто бы что ни думал.

***

— Кто это такая? — шипит Элис, когда замечает на лежанке, где должен быть кузен, спящую девушку. Миленькую, полненькую, молодую. Видно, не из прислуги, а при каких-никаких деньгах.

— Тише ты! — теперь очередь Курта затыкать сестре рот. — Она меня не выдаст, я шрам прикрыл, да и откуда ей знать про меня? Она из восточной части Элмары, меня там не было никогда…

— Да ты, — шепчет Элис, когда брат выводит её на лестницу и чуть ослабляет хватку, — обалдел? Граф в беде, а ты сюда баб приводишь!

Курт дёргает рукой и хрустит шеей. На всякий случай он садится на ступеньку, будто опасаясь разозлиться, дёрнуться и покатиться кубарем вниз. Он вцепляется в периллы и тяжело дышит, борясь с желанием закричать.

— Его посадят или повесят. Он оборотень. Когда-нибудь их окончательно прижмут. Какая разница — сегодня или завтра? Мы здесь ни при чём, детка. Мы не можем это остановить.

Элис хрустит костяшками так, будто собирается сделать с братом, мрачным и отчего-то усталым, что-то нехорошее.

— Обойдусь без твоих глупых рассуждений. Не нам об этом говорить. Но мне нужен этот замок, а замку нужен граф, и если для этого нужно обелить оборотней — мы что-нибудь придумаем…

— Не говори ерунды… Что вцепилась так в замок? Будет тебе, где жить, вот увидишь.

— Что за девчонка? И мне показалось, или я видела на ней… — в шёпот вплетается тихий ужас, — брюки?

— Забавно, правда? — ухмыляется Курт. — Она такая красивая и… несчастная…

— О, правда?

— Её сестра… Её убили, когда вы с Гербертом приехали в город. Элизабет Картер.

У Элис дёргается угол губ.

— Так это всё из-за их семейки! А нам теперь отдуваться!

Он сплёвывает, запускает пальцы в волосы и проглатывает скулёж.

— Вечно ты так… У неё сестра умерла, хоть немного бы задумалась… Как же ты меня достала!

Элис сдвигает брови к переносице и отступает на шаг.

— И что? Ей некуда идти?

— Дома её хотят выдать замуж за богатого старика.

— Ну вот, чего же она время теряет? А если он умрёт, пока она тут спит?

— Я устал от тебя, — он поднимается пошатываясь.

— Если она кому-нибудь расскажет о тебе… — цедит Элис.

— Да плевать! — Курт кричит. — Герберт умрёт, и ты будешь свободна. Или не знаешь, что делать со своей жизнью, а? Я вот знаю точно.

— Ты сказал… — шепчет Элис.

— Что?

— Сказал, что я буду свободна. А ты?

Он ухмыляется.

Раздаётся голос мистера Кроули. Она совсем запуталась, как себя с ним вести — как с постояльцем, как с господином или равным, как с другом или…

Она путается, иногда обращается к нему на «вы», иногда безбожно тыкает.

Стоит уже признаться, что слуга из неё ужасная, она не знает, как себя вести с приличными людьми, потому что всё время провела в мясной лавке и таверне, где народ был какой угодно, только не благородный…

Но Элис обещала мистеру Кроули прогулку, и он её получит.

Раздаются его шаги, Курт прячется на чердаке, оставляя после себя что-то прогорклое, зависшее в воздухе.

Герберт невольно вжимается спиной в стену, пусть и не хочет подавать вида, как ему неприятен волковед. Или насколько он… опасается его. Ещё и этот странный серебряный инструмент в его руках. Интересно, зачем ему? Хотя, нет, решает Герберт, лучше не знать.

Из горла вместо приветственных слов вырывается приглушённый утробный рык. Но граф быстро берёт себя в руки, вспоминая, кто стоит перед ним. Лучше не провоцировать, не давать повода…

— Я в ваших услугах не нуждаюсь, — наконец говорит Герберт, просверливая его диким взглядом. — Зачем вы здесь? Очередное издевательство надо мной? Чья идея? — всё-таки не выдерживает он и болтает-таки лишнее, давая волю эмоциям. — Досадно, знаете ли, я уж было решил, что хоть здесь смогу немного отдохнуть!

— Вы представляете, мистер Оуэн, — цокает Пит Фокс, — ведь вы здесь уже сколько, а? А меня не позвали. Кто вас осматривал? — глаза его поблёскивают, словно у человека, безудержно одержимого странными желаниями. — Кому доверили ваши мягкие, большие ладони? Грубые локотки. И… всё остальное. А?

Герберта передёргивает, но отвечает он вполне серьёзно и даже несколько обеспокоенно:

— Я был уверен, что это были вы… Не знаю. Я очнулся уже с перевязанной раной, мне сказали, что здесь был врач.

Который оставил в его ране осколок пули, да… Или врача и вовсе не было? Тогда выходит, кто-то хотел, чтобы Герберт погиб от ранения ещё до суда?

А если так, этот кто-то знал, что он невиновен. Иначе, зачем?

— Да если бы это был я, вы бы не были сейчас так бледны…

Он подходит ближе и протягивает к Герберту дрожащую руку.

— Раз… раздевайтесь! Хотят меня потеснить! Я лучший! Уж не тот ли это, кто появился в вашем замке?

— Кто появился? — не понимает Герберт и пятится от него. — Мне уже лучше, правда, я… выцарапал из раны остаток серебра, благодарю, всё заживёт теперь само. Вроде…

— Серебра! Это же, это же… Надо же… — он зловеще хохочет. — Какой дилетант этот ваш Джон Кроули!

Герберт хмыкает.

— Да при чём здесь он? Кроули меня даже не видел с тех пор, как я попал сюда! А вы… Нет, правда, вы можете идти, спа… спасибо за беспокойство.

— Правда? — мистер Фокс облизывает явно грязные, толстые, розовые пальцы и хмыкает. — А мне в пабе сказали, что он ученый мистический, и к вам затесался, вестимо, чтобы изучать. Волковедом хочет стать, видите ли. Но это наука непростая! О, эта наука не для всех!

Герберт, чтобы успокоить его, решает согласно кивнуть.

— Вы правы. Он тоже так сказал, но интерес у него действительно имеется. Однако вряд ли он нацелен только лишь на оборотней. Он, так… просто любознательный человек. Не, — усмехается, всё же не выдержав, — не ревнуете ли вы часом, а, господин Фокс?

— Ты пока раздевайся… — машет внушительным инструментом, — а я расскажу тебе историю, мой маленький мальчик.

Герберт, стиснув зубы, всё же снимает с себя рубашку, открывая стягивающие его тело серые и грязные от крови бинты, которые, конечно, никто ему не менял.

Лучше так, чем когда его — а вдруг, он уже ничему не удивится — свяжут. Если что-то пойдёт не так, Герберт хотя бы сможет защититься…

— Что ещё за история? — не спешит он поворачиваться к Фоксу спиной, не сводя глаз с серебряного инструмента в его руках.

Который волковед тут же оставляет в своём ридикюле. Женская по сути сумочка очень ему… идёт.

— А это, — ухмыляется мистер Фокс, — взял первое, что под руку пришлось… Мой непутёвый маленький неудачник меня отвлёк…

— Кто? — неожиданно для самого себя интересуется Герберт. — Что?

— Мой мальчик, Элжерон… Но не будем о нём. Он — досадное упущение. И даже не носит мою фамилию, так что… Милый мальчик, ты плохо выглядишь.

Мистер Фокс достаёт склянки, ватки и бинты и подходит к Герберту.

— И что все так разозлились… Волку нужно кушать. Да? Хочешь конфетку?

Герберт фыркает и усмехается.

— Нет, благодарю. Кушать? И вы считаете, что это я нападал на тех несчастных людей?

— Я не знаю, — усмехается волковед. — Оборотничество не только чарующий, трепетный дар и благость. Способность чуять магию — выше всяких похвал. А мягкие милые ушки? Но… Это ещё и проклятье. Оборотни легче многих людей могут, к сожалению, сойти с ума… И это печально. Очень, очень печально.

— Я не сошёл с ума, — рычит граф. — Меня пытаются свести с ума! Есть разница…

Пит Фокс, облизнувшись, качает головой.

— Я изучил множество книг, провёл множество экспериментов с оборотнями, чтобы теперь зваться волковедом. Я знаю о волках всё. И мне не нравится, когда моих сладких, хороших мальчиков подставляют. Если это так. Но одно то, что меня даже не соизволили пригласить… Гадость! Ах, меня всегда так завораживали старые истории про мир, где ведьмы жили среди людей и их сыновья из-за древнего проклятья были оборотнями. Дамочки с магией знатно, надо сказать, попортили людям кровь. Их стали истреблять. Но как найти ведьму, которая не хочет, чтобы её нашли? И это был лучший момент для того, чтобы оборотни вознеслись. О, как жаль, что я родился не в ту чудесную эпоху!

Граф задумывается, ведёт плечом, забывшись, и тут же морщится от боли.

— Верите в ту легенду о нашем возникновении? Мне вот всё равно, как и что там было… Оборотни считались менее опасными, чем ведьмы и могли помочь с ними людям, это главное. Сейчас ведьмы исчезли, почти… Но почему вместе с этим мы стали представляться угрозой вместо них?

— Почему? Не все смотрят на мир так, как я, — тянет Пит Фокс. — Даже тогда, когда короли и королевы жаловали вам титулы, земли, замки за все заслуги, можно было предположить, что когда ведьмы закончатся, возьмутся за волков. Магии как таковой больше нет, ищейки короны, охотники, вы отлично справились со свой задачей. Но теперь угрозы нет, видимой особенной пользы — тоже. Зато ещё заметнее стали отличия. А они — прямой путь к плахе. Быть может, при короне это происходило бы куда медленнее, но власть изменилась, и теперь все решения прошлого под большим вопросом…

— Так может и волкам тогда, — начинает закипать граф, — обидеться и изменить свои взгляды и отношение к людям?!

Мимо камеры проходит кто-то из стражей, что так не вовремя. Наверняка слова Герберта были услышаны им, потому что в камеру тут же открывается дверь и некто, неприязненно взглянув на них обоих, интересуется у Фокса:

— Всё в порядке?

— Вот вы как считаете, милый страж, есть ведь в образе оборотней что-то сладкое и порочное? Убийцы матерей, отступники магии, примкнувшие к людям и поплатившиеся за это. Везде отверженные, везде — чужаки. Думали ли вы, какого это? Быть одним из них? А в чём прелесть, знаете? Из глубины их дна видно луну.

— Откуда? — непонимающе щурится страж.

А Герберт, пусть и продолжал закипать от слов Фокса, вдруг разражается смехом, чем ещё больше сбивает стража с толку.

— Они ведь отбросы общества… Не волнуйтесь, волчонок, — гладит Герберта по плечу, — я с вами.

***В Бонсбёрне стало спокойнее с тех пор, как мистер Оуэн оказался за решёткой. Точнее, так казалось на первый взгляд, горожане выдохнули с облегчением и подались с упоением обсуждать всё произошедшее за последние… А сколько граф был в городе?

Девочка, что помогала на кухне в проклятом замке, даже сказать не могла, сколько прошло с его приезда, месяц от силы? Столько всего произошло, а одновременно кажется, будто миновало всего пара дней или целый год.

Но вот новое убийство, и всех вновь охватило тревога.

Жаль Бернарда… А ведь именно он говори с ней не так давно! И хотел, кажется, поговорить вновь. Не про базилик ли… Она что-то слышала об этой травке и том, как влияет это на оборотней.

Градоначальник лишь пытается успокоить всех, сегодня, говорят, он выступает с речью на площади, желая выразить соболезнования родным и близким всех пострадавших и рассказать о положении дел.

Вроде как графа всё равно не выпустят, это, почему-то, успокаивает людей.

А вот ей, глупой прислуге, непонятно почему. Её тревожит всё. Абсолютно. Город больше не кажется безопасным и родным. Не понять, где друг, а где враг.

И странно ей видеть таких, как миссис Джонс, которая готова заговорить с кем угодно о всякой ерунде, будто мысли её не заняты ничем тяжёлым. Точнее, будто в мыслях этих ничего и не может задержаться надолго.

Вот и теперь, принимая у неё заказ, она болтает о каких-то нитках, молодом человеке, что живёт напротив и который вроде как успел её предать, и о том, что в тюрьме на самом деле подают неплохую похлёбку.

– Моя кума там работала, – заверяет миссис Джонс, мелко и быстро кивая. – А она из чего угодно приготовит отменный обед! Это, конечно, не значит, что все повара такие, но доказывает, что из чего угодно можно сделать приличную еду! Ну да беги-беги, а то совсем заболтала меня!

– Я её заболтала, как же, – шипит девчонка, выходя за дверь.

И миссис Джонс прекрасно это слышит, а потому решает задержать их заказ. Всё равно платят немного.

Совсем все с ума посходили с этим графом и убийцами!

Она чертит линии мелом на ткани и берётся за массивные ножницы, когда колокольчик над дверью звякает и в помещение входит этот неказистый, странный мальчишка с ярко-рыжими волосами и вздёрнутым «лисьим» носом.

– День добрый…

– Здравствуй, Элжерон, – вздыхает миссис Джонс, – что на этот раз? Пуговицы, зашить надо что-то, или для хозяина что-то сшить?

На этом голос её становится сладким, она только рада поработать для градоначальника, которому прислуживает этот мальчишка. Но он качает головой.

– Н-нет, мисс… Я… Я зашёл просто так. Там дождь.

– Там всегда теперь дождь! – восклицает она строго.

Он едва ли не единственный, с кем ей не хочется никому перемалывать косточки.

– И что теперь, по-твоему, можно вламываться ко мне и отвлекать меня от работы?

– Н-нет, – мнётся он у двери и она, вздохнув, рукой указывает ему на стул рядом. – Сп-спасибо, – чихает он в локоть тихо, как мышь, и садится.

Продолжая работать, миссис Джонс всё поглядывает на него и понимает, что снова начинает раздражаться. Ей непривычно работать молча, когда рядом кто-то находится, но о чём с ним говорить не знает даже она.

– Так что… – тянет нерешительно. – Что говорит наш многоуважаемый Ричард Даймонд?

– Что я дурак и бестолочь, – отзывается он незамедлительно.

– Да я не об этом! – отмахивается она и снова замолкает, совершенно растерянная.

Жаль Элис сейчас не до шитья.

***Людарик Даймонд — желанный гость в доме Морригона. Хоть чаще он предпочитает развлекаться с приличными дамами, но для этого нужно быть куда более собранным, чем сейчас… Проще упасть в объятья таких, как Мэрайя.

Она нравилась ему. Как и многим, разумеется. Но так как он знал, что её предпочитает Ричард, Людарик не заходил дальше пьяных поцелуев и выбирал помоложе и поблондинистей.

А теперь выбора и вовсе нет.

Её смерть отдаётся болью под рёбрами, просто потому что он знает, что загорелся бы поимкой убийцы, если бы только чувствовал себя лучше. А так сил хватает лишь на смех от очередной вполне себе неплохой шутки в пределах красных стен борделя.

Всё сливается в кашу — звон бокалов, шлепки, разговоры, невидимый призрак той, кто, казалось бы, всегда будет неотъемлемой частью Бонсбёрна, сигаретный дым…

У него кружится голова.

Пусть это место будет тем из древних легенд, где в праздном веселье не замечаешь, как уходят десятилетия…

Пусть он рассыплется в прах, когда вздумает переступить порог и вернуться в особняк градоначальника.

Так мерзко на душе, хочется просто исчезнуть.

Чёртова осенняя хандра.

Впрочем, он родился угрюмым. И смерть родителей никак не поспособствовала улучшениям. Обычно он хорошо скрывает тоску и не донимает никого разговорами про тщетность бытия, но сейчас это выходит всё хуже и хуже.

Что же с ним не так?

Почему он не может просто наслаждаться тем, что имеет?

Чёрт возьми…

Он пьёт, запустив руку в красные кружевные трусики миловидной блондинки, чем-то похожей на Элис.

И в этом положении его застаёт Ричард.

Разумеется, никто не должен вот так врываться, Людарик всё же хорошо заплатил.

Правда, деньгами дяди…

Так что какая разница.

— Хочешь присоединиться?

— Тварь.

Ричард, всем своим видом выражающий строгость и благородство, оттягивает проститутку за волосы от племянника и приказывает:

— Оставь нас одних.

Он закуривает, выдыхает дым и отдаёт сигарету Людарику.

Тот с благодарностью и ухмылкой кивает и затягивается.

— Ты здесь, потому что уже в курсе, что произошло? Или наоборот?

— Что произошло?

— Значит, нет, — усмехается Ричард. — Я знаю, ты был дружен с Бернардом…

Людарик вскакивает на ноги.

— Ничего не изменилось… При чём здесь он?

— Успокойся, сынок… — роняет градоначальник. Он воспитал племянника, как сына, и это иногда даёт о себе знать.

— Что. Произошло?

— Свидетель видел, как некто нанёс ему удар в спину. Ножом. Судя по описанию, после такого нельзя было выжить.

Людарик, пошатываясь, спрашивает с промелькнувшей в голосе надеждой:

— Значит, ты не знаешь точно?

— Тело пропало. Скорее всего его скинули в реку. Там как раз недалеко. Стражи уже ищут. Присоединишься к расследованию? Вполне возможно, это сделал кто-то из приспешников мистера Оуэна…

Но Людарик уже не слушает, он срывается прочь, передумав рассыпаться в прах.

***Кроули сидит за круглым столиком, застланным белой скатертью, и над чашечками, что стоят на кружевных синих салфеточках, клубится белый густой пар.

Элис устроилась напротив него, и свет от окна играет на её волосах золотыми искрами. Это заставляет Кроули забыться, засмотревшись на неё, и спохватывается он не сразу.

— Д-да, прошу прощения, — прочищает он горло и делает громкий глоток чая. — О чём я говорил? Ах да, оборотни…

Они уже который день обсуждают лишь дело графа Оуэна, Кроули не против этого, ему интересно и желание помочь заставляет размышлять лишь об этом. Только вот слегка сдавливает сердце от чувства ревности, ведь ему кажется, будто Элис волнуется о графе не только как о своём хозяине.

— Так вот, — продолжает он после очередной досадной заминки, — не доверяю я стражам. Мы должны сами проверить оборотней! Вдруг и правда скрывают они неучтённого? Ведь если убийца один из них и у него есть метка, он указан и в документах. Его бы быстро могли найти. Всё же знакомое лицо, и стражи наверняка проверяли всех, допрашивали, трясли, как только могли. А вот если там чужой волк скрывается… Сами оборотни его бы не выдали, чтобы это не отбросило на них тень. А вот мы найдём его! Если эта догадка верна, конечно.

Элис одобрительно хмыкает и кивает. На ней старая одежда, в которой она приехала в Бонсбёрн, но это даже придаёт образу некоторой очаровательности.

— Но где бы нам раздобыть список местных волков?

И Кроули с гордым и довольным видом вынимает из-под стола папку с бумагами, словно специально всё это время держал её на коленях, чтобы было эффектнее.

— Я подключил связи и смог раздобыть список оборотней города с составными портретами. У нас не будет проблем с законом, если мы пройдёмся по их территории! Место, где живут волки, тоже относится к Бонсбёрну, частная собственность лишь их дома. Мы не будем заходить в них. Так, — улыбается, стараясь бодриться и не выдавать волнения, — посмотрим просто.

— Если они действительно причастны к убийствам, это может стать нашей последней прогулкой, мистер Кроули, — произносит Элис легко с манящей, как ему кажется, улыбкой.

И тут сверху раздаётся какой-то грохот.

Кроули вздрагивает.

— Я защищу тебя! Простите, — пугается пуще прежнего, — вас. Я это от волнения. Я не хотел. Точнее, хотел, но… Ох, прошу прощения! Пойду проверю…

— Н-нет, — прикрикивает Элис. — Это ведь просто еноты или лисы вновь забрались на чердак! Твари! Оба!

— Я и оно?! — возмущается, нет, скорее обижается он и замирает.

— Лис и енотиха!

— Ой, д-да… — Кроули прочищает горло и улыбается. — Пойду прогоню енота, я помогу! А после пойдём… Пойдём ведь? Где швабра? — оглядывается он, будто и правда надеется отыскать её в этой комнате. — Нужна швабра.

— Пожалуйста, Джон, не тратьте на это время… Ну, что вы? Граф в беде! Не поможем ему, неоткуда будет живность выгонять…

Кроули успокаивается и возвращается на своё место.

— Вы правы… А насчёт нашей вылазки не беспокойтесь, прекрасная Элис, у меня есть серебряный ножик. И кулон, острый, я дам его вам! Так спокойнее. Но я уверен, мы справимся без проблем.

Элис фыркает.

— Ещё можно взять столовое серебро… Я только его найти нигде не могу. А тётя описывала каждую вилочку в своих письмах…

— Быть может, посмотреть в её комнате? У неё ведь была здесь личная комната, ты не знаешь? Простите… Вы. Я хотел сказать, вы!

— Ну что ж, я тоже путаюсь. Давайте тогда на «ты», — выдыхает она с облегчением.

— Ах, — сияет он, — ах, я и мечтать не смел, — и целует ей руку, поймав её в свои ладони. — Я так рад. Конечно, давай… Элис.***Если смерть Мэрайи вызвала в Людарике лишь сожаление, то произошедшее с Бернардом Хизаром сказалось на нём весьма бодряще.

Он изрыл весь город в поисках хотя бы тела помощника, попутно натыкаясь на следы других бесконечных мелких преступлений, на которые раньше посмотрел бы сквозь пальцы.

Но сейчас…

Только ленивый не получал от него хлёстких, точных ударов и отборного элмарского мата перед поселением в сырую и тёмную камеру.

Вот только тело Бернарда так и не нашли, ни на дне реки, ни внизу по течению, ни близ того места, где свидетель видел, как в спину ему воткнули нож.

Вот только этот господин — какого ж чёрта! — преступника не разглядел.

Версий было много, от старых врагов стража до тех, кто связан с нынешнем громким делом.

Людарик погрузился во всё с головой, лишь вырывала из расследования надежда, что Бернард всё ещё жив.

Быть может, всё это бред? И спит он где-нибудь пьяным?

Но шли дни, стоило признать, что на него это не похоже.

Что если бы он мог вернуться, уже вернулся бы.

Людарик срывался каждый раз, когда кто-то упоминал о «смерти Бернарда», так что в итоге никто не заговаривал об этом не только в участке, но и во всём городе. Везде, где глава стражей мог бы услышать и разораться…

Благодаря болезненной реакции Людарика дни в Бонсбёрне стали ещё мрачнее.

Он переводит взгляд на очередную корзинку с едой, оставленную Элис, усмехается и, захватив её, направляется в камеру Герберта Оуэна.

— Есть разговор, — заявляет, стиснув в бледных пальцах револьвер.

Граф одаривает его тяжёлым, мрачным взглядом, который будто бы безразлично переводит на оружие и едко усмехается.

— Решили меня казнить без суда? Всё кажется таким очевидным, что и медлить нельзя?

— Я бы мог, вполне. Чем не быстрый способ узнать, убийца ты или нет?

Людарик садится напротив, перекинув ногу на ногу. Поглаживает револьвер длинными, скульптурно-тонкими пальцами. Рассматривает Герберта.

После посещения волковеда ему стало заметно лучше, пусть и выглядит граф до сих пор слабым и болезненным.

Он тяжело вздыхает и усмехается.

— О, а как же в таком случае мои приспешники, или кого там мне приписывают? Не боитесь, что начнут мстить или сами понесут тяжкое бремя миссии, что я им оставлю? Или какие там ещё слухи ходят? Чем объясняют моё преступное поведение помимо безумства и мести за несправедливое заключение? Потому что ни с первым, ни с другим я несогласен.

Герберт словно издевается, насмехается… даже не над Людариком, а над своим положением. Что заметно раздражает его самого, но граф изо всех сил старается не терять лицо.

— Давай начистоту, — тянет Людарик, — я не думаю, что ты убийца.

У Герберта дёргается угол губ и ползут вверх брови. Он явно ожидал чего угодно, но не этого.

— Прошу прощения?

— Мне нравилась моя первая версия. О том, что ты забыл, как жить вне тюрьмы и, даже может быть не признаваясь себе в этом, хочешь вернуться. Это бы объяснило импульсивное убийство Элизабет Картер. До того ты был в баре, вполне себе мог сорваться и не вспомнить об этом. Сорваться, как в последний раз, когда страж тебя разозлил. Не верю, что ты был дома в то время, как убили вторую жертву. Девушки похожи между собой, одного типажа… Типажа твоей покойной жены. Ты с таким возмущением отрицал… Я думал — может быть, это триггер? И ты сам не помнишь, как это случается. Ведь каждый раз, — усмехается, — был не в себе.

Герберт невольно сжимает пальцы в кулак, но вопреки обыкновению отвечает тихо и спокойно, опустив взгляд к пыльному серому полу:

— Это я понял… Но теперь ты не думаешь, что убийца я, и при этом держишь меня здесь, и приходишь на разговор.ю угрожая мне оружием…

— Разве я угрожал? — Людарик Даймонд выгибает красивую, светлую бровь.

Он похож на призрака себя прежнего — измотанный, бледный, с тёмными кругами вокруг глаз, и всё равно выглядит привлекательнее любого стража в участке. И тем более заключённого.

На пальце поблёскивает дорогой перстень, тот самый, найденный в ночь убийства Элизабет Картер.

Герберт окидывает его скептическим взглядом.

— Чего ты хочешь от меня? — звучит на удивление… покорно и устало. — Зачем пришёл? Я… Мне хочется спать. Знаешь, — вновь усмехается, — мне почти всё это время, как вернулся я в Бонсбёрн, мешали выспаться.

— Две девушки были похожи, ничего не выбивалось из общей картины. И если уж кто-то и говорил, что ты ни при чём, то лишь из желания крикнуть: «Смотрите, я не такой как все! Я за графа, простите, мистера Оуэна!». Ну, ты понял. Я таким не страдаю. Впрочем, Мэрайя заставила меня задуматься. Убийство было другим, совершенно. Уже не азартным, усталым. Нож, поза, как с твоей женой… Мне будто переживали три раза овсянку и старательно пропихивали в глотку. Это не было импульсивностью. Но чего ради тебе так подставлять себя? Чтобы выглядеть сейчас таким несчастным?

Людарик вздыхает.

— Но доказательств слишком много, ты ведь всё понимаешь.

— Именно, — соглашается Герберт. — Я понимаю. Поэтому и хочу узнать, зачем мы сейчас говорим.

— Потому что пропал, — последнее слово произносит с нажимом, — страж, которому я поручил расследовать твоё дело. И это связано.

— Мне жаль, — отвечает граф искренне. — Он, быть может, единственный, был… Похоже, он был на моей стороне.

— Похоже, что дело в этом, — усмехается Людарик. — Идиот!

— Я?!

— Он. Что не посадил тебя в настоящую тюрьму.

Герберт смеётся.

— Прости, не совсем понимаю. Теперь ты веришь в мою невиновность, или это не имеет значение, ведь ты решил избавиться от меня в любом случае? Во избежание чего-нибудь ещё…

Людарик усмехается и… стреляет в стену.

— Мне плевать на тебя. Ничего личного. И я не был заинтересован в этом деле. Честно говоря, вообще не в чём не был заинтересован. Но… Если найдём убийцу, найдём Бернарда.

— Когда ты говоришь «найдём», ты имеешь в виду? — Герберт делает красноречивую паузу.

— Тебя бы ни за что не выпустили, если бы я этого не захотел. Но я хочу.