Пир Забвения Книга первая

Сыновья любовь. Ануф. Тироль

Симфония эмоций. Пассажи грации под аккорды силы, клубящиеся в экстатичной феерии блаженного, самозабвенного полета творчества. Миллионы тонов и сладкозвучных соло вибрирующих нитей жизни укладывались под трепетными, придирчиво-точными взмахами творца-дирижера в паутинно-тонкие, разрастающиеся покровы жизни. Напряженный, неистовый, одержимый грацией совершенства еще ни разу не ступавшей в подлунный мир он творил. Сперва легкими набросками, еле видимыми штрихами эскизов, проплетающих пространство хрустально-тонкими свирельными трелями магии, древний мудрец набросал будущее создание. Хищное, стремительное, неуязвимое и всесокрушающее. Способное на невозможное, и превозмогающее сами законы мира не магией, а простым своим естеством, бытием плоти.

Распаленный позабытой жаждой создателя, древний чародей кипел дерзостью, и презрением к запретам и невозможностям. Бриллиантовый и стальной жезлы в его чешуйчатых лапах порхали над залом как кисти одержимого, бесноватого художника, уловившего в мизерной капле застывшего времени нескончаемо прекрасную толику истинного откровения, истинной гармонии бесконечного совершенства и могущества.

Полыхающие рубиновые очи, сокрытые чешуйчатыми шипастыми веками не видели света дня. Видение глаз плоти было лишним в бесконечном свете магии рун и энергий. Стоя на одном месте он парил в непрерывных кипящих каскадах света Фару, в ее радужных то остервенело озверелых, то трепетно нежных океанах силы. Они, жадно испивающие живые субстанции из колб лаборатории, покорно устилались мановением драконьих кистей в остов легкого и безупречно-прочного, стремительного скелета, сгустки неуязвимых само исцеляющихся органов, жгуты тугих необорных мышц и связок, в непробиваемые покровы кожи и чешуи.

Симфония будущей жизни взрастала мощью и гремела стенами парящего замка Ануф. Складывалось ощущение, что если бы не барьер Предтеч над ним, сам молчаливый седой Тироль покрылся бы дрожью озноба, опасаясь грядущего землетрясения. Смотритель дворца, безмолвно пребывающий рядом с господином, померк свечением от ужаса. Ему чудилось — еще миг, еще один удар сердца хозяина, устремленного в неистовое бешенство дикого танца творения, и сами стены дворца осыплются пыльным прахом в бушующих, высвобожденных энергиях жизни, едва усмиряемых волновыми корсетами древней магии.

Творец превозмогал в экстазе творения самого себя, свою форму, свои возможности. Он щедро лил мудрость и могущество многотысячелетних знаний Великих в будущее тело своей погибшей матери.

Плиты сине-зеленого пола лаборатории были раздвинуты в стороны до предела. Обернутый пульсирующим свечением и слоистыми языками иссиня-голубого пламени, Амдебаф стаял во весь рост на задних лапах у просторного стола, на котором в строгом порядке были разложены различного рода скипетры, жезлы и медицинские инструменты. В творческом блаженстве его голова, покачивающаяся в такт трепетным волнам мелодий магии, была слегка запрокинута назад. Парящий рядом Ануф время от времени даже слышал, как Великий басовито подпевает в так безупречно настроенному оркестру своей лаборатории, придыханно ловящей каждой колбой, каждым соком и живительным составом малейшее движение его дирижерского жезла.

Все началось с неподвижной, лишенной дыхания, с широко раскрытыми безжизненными глазами, золотой головы Иррады.

- Я хочу, чтобы ты увидела меня, матушка, — грудь дракона наполнил трепетный вздох, а лапы с магическими жезлами взмыли вверх.

Вскоре серебро металлизированных, несокрушимой прочности костей уже наполнило ажурным каркасом бирюзовое желе ванны воссоздания жизни. Медленно, сантиметр за сантиметром Амдебаф переродил и пластинчатые кости уцелевшего черепа.

Лик матери он хотел сохранить неизменным, а вот формы и пропорции тела его воображение расчертило более утонченными, изысканными и стремительными.

Пульсирующие по всему будущему телу световые сгустки магических формул, прописывающих свойства будущих органов, торопливо впитывали в себя струи питательных тканей и жидкостей прямо из колб лаборатории. Тончайшие паутинные белесые нити нервов, словно ожившие корни растений хлынули ветвящимся потоком из мозга драконихи по все всем просторам будущих очертаний формы.

Ткани, жилы, корсеты и фиолетово-алые жгуты мышц, заставляя пузыриться и кипеть голубое желе протоплазмы, охватывали, заплетали, сращивали тугую плоть, неотвратимо приближая заветный миг кульминации творческого упоения Великого.

И вот особый миг, апофеоз мастерства и полета магической мысли настал. Амдебаф принялся укрывать лоснящийся и искрящийся голубыми россыпями глянец кожи матери необорной золотой броней. Каждая золотая чешуйка от мизерной пластинки до мощной бронированной плиты представляла из себя шедевр искусства как по сложной резной форме так и по магическому, мерцающему в золотой толще рунными вязями, содержанию. Трепетная любовь сына жаждала надежно оберечь и обезопасить родную душу от всего, что возможно и невозможно в подлунных и подсолнечных мирах. По замыслу творца чешуйчатая броня сама, помимо воли хозяйки должна была предугадывать опасность, постоянно прощупывая пространство вокруг тончайшей магией, предчувствовать и самостоятельно применять нужные барьеры.

Нарастающее крещендо творческого напряжения, возвысив титанический победный аккорд, вдруг оборвалось бездонной тишиной под сводами куполов и переходов замка.

В ванне творения плотно сложив крылья на спине и поджав лапы, словно в полете, переливаясь даже сквозь толщу протоплазмы золотом чешуи, лежало грациозное, точеное веретено драконьего тела.

Лапа Амдебафа замершая на полувзлете, медленно опустилась в непривычно вязкой, словно жидкой тишине, все еще наполненной вибрирующей мощью энергий.

— Вот и все матушка, — тихонько прошептали драконьи губы. — Самое простоя я завершил. Теперь мне предстоит поистине невозможное — отыскать тебя в Вечности, как когда-то ты отыскала меня. Отыскать и пригласить в этот мир несправедливости и боли. Не ведаю захочешь ли?…

— Неподражаемо хозяин! — заиграв ярким лучистым гало, восхитился Ануф. Внутри него бурлила искристая радость, что с замком ничего не произошло. Смотритель медленно заскользил над сотворенным телом. — Не хочу тебе льстить, но мне кажется, а скорее я в этом абсолютно без преувеличения уверен, она — твое самое великое творение!

Амдебаф чувствовал во всех лапах и хвосте холодный тремор иступленной усталости.

— Дружище, не в службу, а в дружбу, подними матушку и перенеси в центральный зал. Что-то… ну ты понял… — пошатываясь Амдебаф развернулся, и с трудом разбираясь в конечностях, направился на свежий воздух.

Лапы едва выволокли дракона в придворцовый парк, почти с размаху грохнув его в изумрудный газон в шаге от пестрой клумбы дивных цветов. Их аромат нежно щекотал ноздри, одурманивая сладкими беззаботными запахами умиротворения. Веки, устало заскользив вниз, вдруг оказались неподъемными. В медленно закрывающихся, почти не видящих глазах отражалось радужное многоцветье лепестковой палитры. Ровное дыханье глубокого сна завладело драконом тотчас.

…Снег. Пушистый и мягкий, в медленном белом танце обнимающий серо-черные молчаливые скалы свидетели. Мир дрогнул и застыл знакомой картиной. Одной из мириадов пережитых, но все же самой мучительной и болезненной. Рок вернул несмышленого, неумелого, беспомощного малыша к истоку страданий, оставив стоять на белом траурном снежном саване только голую чистую душу. Стоять и дрожать каждой чешуйкой, каждым зубом и когтем с надеждой взирая в невидящие янтарные глаза матери Иррады, неуклонно погребаемой под пушистым саваном студеного снегопада. Он чувствовал холод медленных, крупных, белых хлопьев, ложившихся на спину и расставленные в стороны неумелые крылья, еще не изведавшие полета. Он вновь и вновь задыхался от бешенной пляски сердечка, обреченно осознающего, что он один, что та что его привела в этот мир любовью и наполнила ею сверх меры дни и ночи пусть краткого, пусть утробного бытия уже никогда не одарит мягким, щекочущим урчаньем, нежной ласковой мыслью. Дракончик так мечтал увидеть ее любящий солнечный взор, ловить его в каждой своей шалости и проказе, в каждом успехе и победе, а видел пред собою лишь немигающий янтарь, заледеневший бездвижьем смертельной ярости и муки.

— Мамочка, я пришел к тебе… Я так соскучился и так озяб… — хрустя по снегу робкими шагами, маленький бриллиантовый дракончик подошел и обнял передними лапами один из огромных клыков Златоглавой, выщеренных из пасти последним предсмертным выдохом. — Я видел ужас будущего, что ожидает меня в этом мире без тебя! Поведай как я смогу… где взять сил… кто меня научит если не ты, родненькая… Услышь меня! Откликнись! Матушка родимая! — маленькое сердечко дракончика трепетало мизерным лоскутом зовущего зелено-голубого пламени любви и надежды. Оно звало, тянулось ввысь, в безграничные, беспредельные молчаливые небеса. Крошечный лоскуток рос, ширился, возгорался бесконечностью чистой сыновьей любви. И в один миг сами небеса показались лишь крошечным планетным пузырьком на дне вселенского океана полного миров и звезд. Океана, чьими водами и является безупречно чистая любовь.

Амдебаф отскочил в сторону от неожиданности. Клыки драконихи пришли в движение. Щели зрачков дрогнули, сузились, расширились и в янтаре радужки заиграли проблески мерцающего света. Огромные глаза шевельнулись и свелись в одну точку, отыскав на снегу сгусток бриллиантового мерцания. Золотая чешуя с хрустом взломала сковывающий ледяной панцирь, а тяжелая лама с лезвиями длинных когтей вонзилась в снежный покров совсем рядом. Нависая гигантской короной рогов над малышом, Иррада приподняла голову, не сводя глаз со своего единственного сына. Словно вдруг ожившая мумия, призревшая волей и любовью смерть и все законы мироздания, она молча любовалась им.

— Мамочка, ты, — оторопевший крошечный дракончик мялся в нерешительности с ноги на ногу. — Ты так нужна мне? Ты ведь не бросишь, вернешься? Я так мечтаю быть с тобой рядом!

— Я вижу тебя, сынок! Вижу, родной! — ответил родной голос. Голос его сказок. Этот голос взорвал мир сотнями радужных звенящих искр счастья. Голос его матери. — Я всегда была с тобой… и буду!!!..

Из маленького глазика дракончика сорвалась, мгновенно превратившись в кристалл, горючая слезинка. Пробив снег, она заставила вздрогнуть сами стылые безучастные недра мира, а вершины гор обнажить головы, сдернув с них косматые белоснежные шапки лавин. Мир дрожал то ли в страхе то ли в борьбе, то ли поддаваясь, то ли превозмогая Забвение. Крошась и разваливаясь скалы и небеса разлетались в стороны и растворялись поглощаемые безднами абсолютной беззвучной тьмы. Все рушилось и исчезало в ничто… Но в этом ничто единственными, не подвластными ему и нерушимыми, горели два встретившихся взора сына и матери. Жадные темные ветры эфира чешуйка за чешуйкой развеяли золото чешуи Иррады. Та же участь в одночасье постигла и бриллиантовый блеск доспеха младенца. Лишь два света, две звезды, две души спаянные навечно любовью гляделись друг в друга и не могли наглядеться…

Гулким набатом, сотрясшим всю Вселенную, раздался упругий удар могучего сердца…

- Хозяин!!!… Хозяин!!! Хозя-я-я-я-ин!!! — кто-то вопил не своим голосом у самых ноздрей, время от времени наполняя их едкой омерзительной вонью, заставляющей содрогаться в конвульсиях и без того полупустой желудок. — Я же говорю, он не дышит! Не дышит!!!

Второй удар заставил дрогнуть грудь жадным вздохом. Наполняя кровь живительным цветочным ароматом воздух вдруг снова переменился на очумелую вонь.

Амдебав приоткрыл глаза и еще не наведя резкость, увидел, как перед самым его носом беснуется в беспорядочных метаньях сияющая сфера Ануфа, источая в его ноздри буро-зеленые флюиды какого-то мерзкого газа.

— Околеть не встать! — приподнимаясь, разгневанно зарычал Амдебаф. — Да я… У тебя в мозгах не поместится какой сон ты… — слова оборвались на полузвуке.

Он смотрел, не в силах отвести глаз, не в силах шевельнуть пальцем. Золотые зайчики, переливаясь, метались по траве вокруг. Смотрел в ярко-солнечные, улыбающиеся, полные материнской любви, янтарные глаза. Над ним стояла его матушка, Златоглавая Иррада. Стояла и улыбалась.

— Ну, здравствуй, сынок! — нежный и мягкий басовитый голос, словно плавный поток мудрой реки, выскользнул из пасти драконихи. Иррада испуганно отдернула голову назад, пытаясь прикрыть рот лапой. — Я говорю вслух!

Амдебаф поднялся на все четыре лапы и, низко до земли склонив голову, чуть расправил крылья в уважительном приветствии.

— Ты вернулась! — сердечный трепет не пускал в разум слова такого неожиданного восторга. — Какое счастье, матушка!

Иррада, не уступающая в размере своему малышу, просто сгребла его в охапку опутав крыльями и до хруста чешуи сдавив передними лапами.

— «Я кажется малость перестарался с ее силой» — чувствуя как захрустели готовые начать лопаться от материнских объятий кости простонал мыслью Амдебаф.

— Мой любимый малыш! Как же нестерпимо долго я ждала этого момента! Какой ты стал красавец! — голова Амдебафа оказалась меж могучих материнских лап. Она бережно и нежно припала к нему щекой. — А где… где Ерртор? Где наш всадник? Где опять его носит? — Иррада рывками озиралась по сторонам…