Паук у моря

Глава 2 В доблестном строю

Пронзительный фельдфебельский свист вошел прямо в мозг, выдрал из блаженной неги сна, заставил завибрировать и тело, и разум.

— Взвод, подъем! Подняли задницы, нежные самочки!

Верн свалился с койки — нары были трехъярусными, высокими, а он всегда предпочитал близость потолка — почему-то с детства наверху чувствовал себя комфортнее.

Правая рука замедлила падение, повис, ухватившись за стойку, попал почти в сапоги. Нет, обуться с лета еще никому не удавалось, проверено поколениями курсантов.

Казарма кипела в яростном движении: одевалась, напяливая брюки, сапоги, затягивая ремни. Верн, слегка сталкиваясь с друзьями, завершил процесс — на пятачке между коек одеваться уже весьма крепким парням было тесновато. Рядом пустовало помещение второго взвода: за запертыми дверями сорок спальных мест, если бы разрешили, можно было бы разместиться в один ярус, а не только проводить дежурную уборку раз в месяц. Но подобные роскошества не в традиции Ланцмахта. Ибо ничто так не сплачивает, как совместное натягивание штанов, близость товарищеского локтя, ляжки и запаха заспанного пота.

Раздирающий уши свист:

— На зарядку! Пошли вон, господа будущие офицеры!

Курсанты кинулись в дверь. Замыкающий по традиции получает пинок в зад, настоящий и полноценный фельдфебельский пинок, запросто сшибающий с ног. Лететь по полу коридора желающих нет: форменные брюки если и не порвешь, то запачкаешь уж точно.

Тройка друзей не медлит — Вольц работает локтями впереди, пробивая дорогу, широкоплечий Фетте расширяет брешь, замыкающий Верн пресекает попытки сокурсников подставить подножку или толкнуть в спину. Без обид, парни, это четвертый курс, тут важно боевое сколачивание расчетов.

Четвертый курс училища — глупцы и слабаки давно исчезли, сгинули — кто переведен в Инженерный, кто просто растворился, отчисленный и бесславно покинувший эту славную воинскую жизнь. Остался крепкий и спаянный костяк курса, единый как механизм, но состоящий из отдельных монолитных звеньев-деталей. Тройка Вольца не самая крупная деталь курса — есть шестерка Цицо, они сейчас и возглавляют движение. Что ж, «численное превосходство — важнейший фактор победы», как говорит Вольц.

После духоты казармы утренний холод изумляет — кажется, что легкие пытаются втянуть не воздух, а некие кристаллы ледяной океанской глубины.

«Район столицы обладает уникальным климатом. При строительстве Нового Хамбура это обстоятельство учитывалось в первую очередь», значится в учебнике. Толковать формулировку можно по-разному, но рассуждать и подшучивать на эту тему не рекомендуется. Особенно если хочешь получить лейтенантские погоны. Но вообще-то строить здесь столицу было чистым садизмом. Или мазохизмом. Дико холодные ночи, неистовая жара днем, практически непредсказуемые ветра над руслом Ильбы и озером Альстер — хуже места и не придумаешь.

«Они спешили. Переброску имущества и эвакуированных гражданских пришлось вести в первое же относительно подходящее место» — объясняет древние смутные обстоятельства Вольц. Он знает чертовски много — у него допуск в офицерскую библиотеку, порой разрешается взглянуть на старинные издания Университета, еще сплошь бумажные, уникальные. Строго секретная информация, но Вольц не признает преград.

…— Резче! Еще резче! — рычит фельдфебель Сак. — Вы, козявки ослиные, тщитесь мечтать о погонах. Так не бойтесь пернуть от натуги. Или хотите в рапорт⁈

Взвод энергично работает гантелями, в рассветном сумраке сверкают надраенные медные сферы спортивных снарядов, для утяжеления залитые свинцом. Когда-то гантель казалась неподъемной. Курсантам тогда было по двенадцать лет[1].

— Резче! Выше! Пердеть и стараться! Или мигом вылетите в чистильщики жирного городского говна!

Фельдфебель Сак пугает. С четвертого курса переводят и отчисляют крайне редко. Ланцмахту и Ерстефлотте не хватает офицеров. Еще месяц учебы, стажировка в фортах, полноценный взводный выезд в передовые части, охота за партизанами тресго, возвращение в училище, подготовка к экзаменам, сдача — и всё…. «Считайте, погоны у нас на плечах».

Узкий погон лейтенанта пехоты или ротмистра кавалерии[2] на левом плече строевой кирасы или парадного кителя — об этом мечтают все. В смысле: все гражданские — от последнего деревенского ахт-дойча до вальяжных выпускников Инженерки. Девушки и дамы тоже мечтают, конечно, не о собственно службе, а об объятьях героев-мужчин в офицерской форме. Да, пусть звучит вульгарно, но по сути-то…

Будущие офицеры получили отличное культурное воспитание. Верн не только слышал, но и точно знает, что означают слова «вульгарно», «садомазохизм», «опера» и «грибной жульен». Пусть часть этих понятий и несет отвлеченный, сугубо исторический смысл, но офицерское образование это не только стратегия-тактика, боевая подготовка, секретные техники и понятия об основах магии, но и высочайшее понятие дойч-культуры.

— Легче шаг! Воздушнее! Вам это нравится, маленькие цизели! Улыбаться, я сказал! — рычит Сак.

Взвод, ритмично поднимая гантели над головой, движется «гусиным шагом». Это тоже весьма историческое упражнение. Никто из военнослужащих мифических гусей не видел, возможно, эти птицы еще в Старом мире вымерли, как ископаемые динозавры и страусы. Может и нет, говорят, что гусей видели за Северными заливами, но моряки Ерстефлотте известные врали. Не может быть птиц с такой мучительной походкой. Хотя про гусей и Анн что-то слыхала. Впрочем, это не показатель, там дело не в образовании, Анн просто очень знающая.

— Закончить упражнение! Встать! Смирно! Выссаться, вымыться, порядок навести! Вперед, славные цизели!

Курсанты рванулись в казарму. Песочные часы над дверью казармы уже перевернуты: на сортир, умывание, заправку постелей и построение к завтраку — десять минут. Кто не успел, продолжает спокойно заправлять кроватку, позавтракают без него.

Да как тут не успеть, тренировка великое дело. Тройка слаженно управляется с койками — в шесть рук довести «стрелки» одеяла и «зуб» подушек до идеала не так сложно. От всех троих воняет зубным порошком «Йозеф» — запах резкий, на редкость сомнительный, обезьяний запах, но уставной.

— Это ничего, — ворчит Вольц. — Скоро нам придется осваивать бритву, а это, вояки, еще то личное оружие.

Щетина, видимо, первой проявится у Фетте — в ушах у него уже появился некий рыжий пух, и товарищ утверждает, что эта поросль сводит с ума девушек. Весьма сомнительно — если бы он был рыжеволосым всей башкой, тогда конечно. Но уши не показатель густоты дойч-крови.

Все трое курсантов, в общем-то, темноволосы. У Фетте присутствует легкий намек на каштановость шевелюры, хотя цветом пряди больше похожи на поросячью щетинку, у Верна можно выискать оттенок меди, чуть заметный, но определенно приятный девичьему взгляду, Вольц головой темен как ночь, но берет иным достоинством — всё же дополнительная восьмая часть дойч-крови — это много.

Нет, Верн никогда не завидовал другу. С расовым происхождением всё прозрачно: все курсанты прошли проверку нацкомиссии, черепа измерены, зубы проверены, происхождение подтверждено документально, номера свидетельских показаний навечно выбиты на пластинке «свайса». Регулярная переаттестация проходит благополучно. Не совсем понятно, зачем перемерять черепа курсантов раз в полгода. Даже Вольц, откровенно двинутый на параграфах армейских уставов и циркуляров, смеется — случаев выявления внезапно возникших признаков принадлежности курсанта к расе тресго, ксанам, доисторических признаков евреев, славян, монголоидов попросту не отмечено. Чисто устаревшая традиция эти нацкомиссии. Понятно, Ланцмахт, тут все держится на святых традициях.

В этом и маячила очевидная, но почему-то тщательно замалчиваемая проблема. Верн не собирался ее обсуждать с кем либо, даже, видимо, с Анн. Но в чем смысл расовой чистоты? Основополагающей теории уделялось не менее двух лекций в день. Слушали, конспектировали, сдавали зачеты. Верн был вовсе не туп (разве что после двухсуточного выхода «в полной боевой» на отроги Хеллиша), решал расовые задачи с легкостью. Но на практике-то…. Безусловно, дойчи в умственном и культурном отношении стоят на порядок выше всех иных народов, это известно даже детям, глупо с этим спорить. Но зачем уделять аксиомам столько учебных часов?

Чистокровных дойче оставалось мало. Видимо, слишком мало. По сути, они существовали лишь в замке, появляясь в Нижнем городе исключительно по государственным праздникам, или в иных немногочисленных официальных случаях. Сам Верн видел истинных дойче регулярно, но лишь потому, что курсантский взвод по графику каждую десятидневку заступал на охрану 1-го Замкового периметра, тройка Вольца, как отличники учебы, усиливали караул у Хауп-ворот[3] замка. Курсанты точно знали, что истинные дойч — живые и реальные, существуют, и весьма недурно выглядят и одеваются. Но, к примеру, нынешняя малышня Медхеншуле подозревала, что истинные дойч — сказка, пусть и не особо волшебная. Да, приезжают какие-то красивые господа на праздники, дарят отличникам учебы подарки, а потом случается торжественный обед. Фасолевый суп с мясом и тутовый клабен-пирог — это здорово, но не сами дойчи эти вкусности готовят, всё это на школьной кухне варится и печется — запах-то, он с утра манит…

Анн куда больше рассказывала о женской части Школ, в мужской половине Медхеншуле она бывала, естественно, намного реже. Но Верн, проведший за забором Школьного квартала полноценные десять лет, знал, что бытие школьников мальчиков и девочек отличается лишь преподаваемыми дисциплинами, составом педагогов (чтоб им башку содрало) и меньшей склонностью мальчишек к накрахмаленности рубашек. Но дело не в этом. Вот если младшее поколение перестает верить в реальность истинных дойч — дело плохо. Государство существует лишь благодаря дисциплине и вере, об этом и Вольц не устает повторять, да и так понятно.

…Взвод звонко бряцал медными ложками, с акульей скоростью уничтожая картофельную кашу с ломтиками жесткой ламотины и половинкой нарезанного куриного яйца. Минута — тарелки пусты, можно пить цикорный кофе с печеньем и коричневым куском тростникового сахара. Четвертый курс — кормят роскошно, это изменилось.

Времена меняются. Об этом говорят все, пока расплывчато и неопределенно. Анн говорит иначе, а она знает, о чем говорит — знать, хитрить и оставаться неповешенной — ее жизнь.

Верн был курсантом-выпускником, почти офицером, и ничего не боялся. Чего бояться бойцу, знающему почти все о войне, бывавшему в опасных рейдах, уже получавшему боевое ранение, ходившему на утлых кораблях Ерстефлотте почти до самых Заливов? Судьба мужчины и солдата — честно сражаться за фатерлянд, честно исполнить долг-ленд, и честно завершить свою жизнь точно в назначенный командованием и богами срок. Ну, желательно завершить попозже и с мечом в руке. Но одного Верн все же боялся. Совершенно незаконно, преступно, малодушно боялся. И ничего здесь не поделаешь. Увы.

Взвод надраивал сапоги, готовясь к строевой подготовке. Верн привычно полировал щеткой обувь, а мысли были странные. Вот что толку мерить черепа и зубы, если враг может быть здесь, в строю, совершенно неотличимый от честных товарищей формой и башкой, сдери ее совсем? Нет, понятно, не совсем враг — за фатерлянд и родной Эстерштайн курсант Верн личный номер 9945 отдаст жизнь, не задумываясь. Но соучастник преступления, следовательно, и сам…. Да ну его к черту эти мысли, это же и не преступление, поскольку…

Кстати, как выглядит черт, которого многие поминают, но никто толком не видел — большая загадка. Вольц по секрету признался, что ему попадалась иллюстрация в библиотечном издании: черт там похож на рослого дикаря-тресго, только совершенно черного, имеющего хвост, копыта и рога. При этом он не вооружен. Абсолютно нелепый зверь с точки зрения биологии — умели древние дойч врагов придумывать, изваяние такого черта хоть в Истормуз ставь — очень назидательно.

Взвод, рыгая и попердывая после завтрака, разбирал учебное снаряжение и оружие. Лично Верну старинный армейский обычай казался устаревшим — что тут рыгать после каши-то? Древние воины питались совершенно иначе, в учебнике упоминают о связках колбас, о непонятном «жарком» с разнообразными подливами, об истинном и несравненном говяжьем гуляше, о прямо-таки десятках куриных яиц на одно рыло и «хлебах, мазанных маслом» — все входило в имперский рацион. Фетте хоть ночью толкни, начнет перечислять блюда и напитки, включая всякие сказочные «шоколадцы и шипучие вина». Да, в старину было с чего рыгать. А сейчас этакие военные традиции откровенно излишни, к тому же они не всех девушек впечатляют.

…— Фронт — лево! Щиты сомкнуть! Шторн, Бекк, трипперные вы львы, щиты выше! Наклон держать! Держать говорю, медузы селезские!

Ругательства, как и шоколадцы — малопонятны, они предания эпохи Первого Прихода. Зато остальное понятно: плечо товарища по оружию не теряем, шаг, укол копья, тяжелый щит не опускать, поворот строя — все разом, единое многоногое существо…

Щит практически настоящий, боевой: многослойный надежный, чуть выгнутый прямоугольник, заслоняющий солдата от подбородка до колен. Качественные ремни креплений, медные заклепки, фронтальная часть усилена, правда, не стальными накладками, а медными. Железо слишком дорого, его на учебное вооружение не тратят. Но вес выдержан — в бою солдат будет пользоваться любым щитом, замена разбитого не доставит проблем — у любой пехотной роты Эстерштайна такие же стандартные щиты и копья. На изготовление щитов идут лучшие кожи лам, внешний слой — отличная свиная кожа, кожи склеены и пропитаны секретными составами. Щитов подобного качества у врагов нет и не будет. Конечно, бой в строю, для которого и создавались стандартные армейские щиты — событие редкое. В коротких стычках и длинных рейдах громоздкий пехотный щит скорее обуза. Но на вооружении состоят щиты кавалерийского и флотского образцов, с ними курсанты проводят не меньше времени…

Вообще-то Верн предпочел бы получить погоны ротмистра. Нравятся всякие зверюги, особенно строевые армейские лошади, коих очень мало, посему получить должность в кавалерии — мечта малореальная. Курсантов обучают верховой езде, но скорее символически. Истомленные лошади из конюшни училища откровенно ненавидят неуклюжих седоков, курсанты отвечают примерно тем же. Верн понимает, что иначе и быть не может — лучшие животные в строю боевых разъездов или на коневодческих фермах. На всю страну едва ли насчитается тысяча верховых скакунов. И это огорчительно, до училища-то думалось…

Много чего думалось, но давно повзрослел. У фатерлянда много проблем. В конном животноводстве, в металлообработке, в научных и научно-магических исследованиях, в… Нет, курсант Ланцмахта должен думать о хорошем. К примеру, у армии отличные вьючные животные. Не все это понимают, но даже пара хорошо обученных лам попросту незаменима в боевом рейде. Да, тяжелые вьюки животные унести не способны, но каждый килограмм груза, снятый с двуногой пехотной спины — уже может решить исход боя. И вообще ламы — умные и понимающие животные, причем не лишенные чувства юмора.

Лично в Верна ламы никогда не плевали. Завидующие товарищи хором обвиняли в знании тайных феакских заговоров — грубоватые шуточки насчет происхождения личного состава не одобрялись командованием, но искоренить поддразнивания было невозможно. Курсант Верн отругивался и подшучивал, но вообще-то…

Иногда странные советы Анн оказывались удивительно полезными. Собственно, почти всегда так и бывало. Правда, насчет строевой подготовки она ничего не советовала, иногда только спрашивает и ужасается. Удивительно забавной и наивной бывает Анна Драй-Фир…

Правильно выполнять утомительные боевые движения и оставаться способным мыслить на сложные темы — вот истинная цель офицерской подготовки.

— Коли! Коли! Резче!

Громыхая тяжелыми подметками сапог, строй наступает, слаженно бьет коварный воздух медными длинными остриями учебных копий. Штатное пехотное копье Ланцмахта носит странноватое название «пи-лум». Оружие в рост человека, почти наполовину состоит из наконечника, в оружии точно определен баланс, точности броска помогает шар-утяжелитель, наполненный свинцом. Отлично пронзает незащищенную плоть визгливых вояк-тресго (или иных врагов фатерлянда), при попадании в щит застревает, противник вынужден бросить защиту, тут-то он и обречен. Практически идеально продуманное оружие этот пи-лум. Проблема все та же — нехватка железа. Учебные копья оснащены медным наконечником, свернутый в конус-трубку, он достаточно остр, вполне готов пронзить мишень из тростникового плетеного мата, да и в неосторожно подставленный зад или ребра человека вонзится почти на полную глубину. Но не выдерживает малейшего поперечного удара. Часть учебного дня курсанты проводят, выпрямляя наконечники в специальных тисках или меняя на новые. Запас наконечников изрядный — вот с чем армия не испытывает проблем, так это с медными изделиями — оружейный «Альстерский Орел» — готов завалить своей продукцией все побережье. Но по сути — это игрушки. С боевыми железными наконечниками на копьях курсанты только в караул и заступают.

Инженеры и рабочие Нового Хамбура — непревзойденные специалисты. Отличные кожаные изделия, качественные шерстяные ткани, волшебная по качеству оптика, стеклодувное производство, любые медные и свинцовые изделия, переработка мяса, меда и сахарного тростника, средств гигиены — такого мыла, помад и зубного порошка больше нигде нет и не будет. Потрясающий уровень образования и здравоохранения — таких школ и клиник история просто не знала. Строительство и наука, с учетом знания всех секретов Старого мира — в сущности, государство Эстерштайн всесильно.

Проблем две — отсутствие железа и вымирание. Еще есть проблема с дефицитом древесины, но с этим почти справились.

«Не в том месте, не с теми силами и не с тем оснащением. Стандартный штабной просчет» — говорит Вольц о Первом Пришествии. Понятно, это разговор с друзьями, поскольку стукачей хватает, «геста» не спит. Но и полностью истребить подобные обсуждения — немыслимо.

— Перерыв! Переведите дух, подотритесь под юбочками, господа курсанты! Опоздавшие в класс сильно пожалеют!

…Верн принимает подаваемые сокурсниками щиты, навешивает на крюки в безупречную настенную шеренгу. Это тоже талант, глупый, но весьма востребованный в учебном взводе. У капитана Ленца зоркий глаз — перекос в пару миллиметров и щиты с грохотом полетят на пол, взвод будет обеспечен дополнительным упражнением на добрую половину ночи.

— Отлично! Слезай! — командует Вольц.

Верн спрыгивает с табурета — ряд щитов радует глаз. Какой идиот придумал развешивать щиты почти под потолком — истории неизвестно. Кто-то весьма остроумный тогда казарму оборудовал.

«Рано или поздно Эстерштайн сдохнет» — именно эту мысль, пусть и совершенно по-разному, формулировали Вольц и Анн в разговорах наедине. В это гадкое предсказание не верилось. Да, Вольц был лучшим другом, еще с нелегких времен мужской школы, Анн была не только другом, но в их общее пророчество верить было никак нельзя. Нельзя и всё тут!

Эстерштайн был и остается великим. Страна справится. И где-то там — в ином мире, существует Великий Рейх. Рано или поздно цивилизации воссоединятся и станут Единым — как и было задумано. Придет новая кровь, отыщутся месторождения железной руды, в стране появится бронза и сталь, чугун, и даже алюминий. Нет, Верн не был специалистом в химии-геологии, но верил, что так всегда и бывает — боги помогают бесстрашным избранным. Главное, не ждать милостей богов, действовать самим — разведывать, искать, прорубать дорогу в дальние земли, покорять новые дикие племена и брать нужное Эстерштайну. Об этом писали авторитетные книги, об этом объявляли в новостях и накатывали в газетах. С этим были абсолютно согласны курсанты, весь Ланцмахт и Ерстефлотте, да все-все с этим были согласны — весь народ великого Эстерштайна. По-крайней мере, вслух.

Анн сомневалась. Ну, она женщина, воспринимает все недоверчиво. Да и привыкла никому не верить, можно понять ее заблуждения.

— Живей, живей, увальни! Брюки подтянуть, улыбаться, ослы безмозглые! В класс!

Перерыв, с учетом установки на места учебного оружия и питьем воды, сократился до пары минут и закономерно истек — часы в коридоре исторгали последние песчинки. Курсанты тяжелой рысцой забегали в класс.

Верн упал на скамью, выхватил из парты учебный планшет — керамический прямоугольник со слоем ровно нанесенного цветного воска был подготовлен еще с вечера. На контрольных зачетах курсанты выпускного курса уже пользовались дорогой бумагой, но на лекциях вот так — привычным с младших классов учебным способом. Планшет был с обгрызенным углом — на первом курсе Фетте на спор откусил, восемь нарядов подряд тогда вместе сортир убирали, было, кстати, не смешно. А пишущее стило теперь уже свое, неуставное, с крошечной серебряной монограммой на колпачке. Подарок понятно от кого.

Полковник фон Рихтер уже стоял у доски.

— Итак, господа курсанты, тема лекции «Герренфольк[4] — задачи текущего периода».

Заскрипел мел, преподаватель начал с обязательного магического знака в углу доски…

Верн сдержал вздох, повторил «паука», стило аккуратно и красиво проминало синий воск.

…— Таким образом, наш великий ученый профессор Ханс Гюнтер убедительно доказал: в Старом мире существовало лишь пять подтипов истинного арийца. Зи ферстеен? — монотонно вещал фон Рихтер.

Немедленно потянуло в сон.

Беда была не в теме лекции — доказательство избранности — вполне важная и необходимая составляющая личных убеждений любого разумного человека[5]. Но преподаватель не очень понимал, о чем говорил, тезисы зияли откровенными провалами логики и бессмысленными холмами патетики, включение весьма смутно-понятных сложных дойч-слов размывало остатки смысла. Ерунда какая-то. Вон — курсанты уже подперли кулаками щеки и откровенно подремывают, Вольц почти открыто положил на колени драгоценный томик Гинденбурга. И как ему, мерзавцу, в библиотеке такие ценности выдают под «честное слово»?

…— Таким образом, гениальный Розенберг был прав в главном, но заблуждался в деталях: тщательно контролируемые смешанные браки вполне способны укрепить органическое единство души и тела народного духа…

Класс неумолимо отвлекался, плевать ему было на народный дух. Только Фетте, трудолюбиво высунув кончик языка, согнулся над планшетом. Девок рисует. Задницы ему удаются почти гениально, над остальными прелестями еще работать и работать.

…— Мы в заднице, — сказала в прошлую встречу Анн. — Ты прав — нужно все равно сражаться, не сдаваться, служить и надеяться. Это верно. Но, может быть, есть и какой-то осмысленный выход? Медицинский и хирургический? Понимать, что мы в жопе, она гниет и нарывает, и не пытаться что-то сделать — глупо.

— Ну и каков выход? Очередной мятеж? Не только преступно, но и безумно. Нет у нас никакого нарыва и внутреннего гноя, просто внешние обстоятельства неблагоприятны. Справимся с ними, и все пойдет на лад. Это же вполне очевидно.

— Не знаю. Это ты учишься и умнеешь. Я-то медицинен-сестра, мне сильно думать — опять преступление. В Хейнате пусть думают, в Ратуше. Там все умные, и большие деньги имеют.

Женщина, что с нее возьмешь. Мигом уворачивается от прямой стрелы разговора.

Но в чем-то Анн права. Даже дважды права: образование у нее почти никакое, и вовсе не ее дела думать о судьбах великой страны. Но она умна, она боится, причем не только за себя, поэтому мучительно думает. А фон Рихтер — наоборот, ничего не думает, поскольку рыцарь, стопроцентный дойч, у него личные покои в замке, отличное жалование, и он ничего не боится. Два Рыцарских Креста на планке форменной кирасы: Боевой — за успехи в подготовке курсантов, и Гражданский Золотой — за многолетнюю и регулярную отдачу долг-ленда.

Нужно признать: регулярные встречи с некоторыми истинными дойч подрывают веру в основы существования государства куда вернее тайных разговоров. Фон Рихтер — один из самых авторитетных и титулованных преподавателей училища Ланцмахта, у него светлые волосы — не очень красиво, но многозначительно прилизанные на костистом черепе. Он окончил училище и Университет, он чертовски состоятелен. Он образец. Идеал. Он сделал немыслимо много для улучшения крови Эстерштайна. И при этом он идиот. Нет, не в чисто медицинском смысле, строго говоря, истинные дойч не могут быть идиотами по определению. Но в бытовом — да, идиот. Об этом все курсанты знают, и наверняка командный состав училища. Там есть умные вояки.

Но это сам фон Рихтер — он-то понятный. Если же подумать о его заслугах в долг-ленде…. Скольких детей он зачал, сколько из них заимели кровь истинных дойч, никто не знает. Но именно они — элита, они будущее Эстерштайна. Естественно, по праву чистоты крови и возможностям в получении образования. В законе сказано, «наследование — есть высший грех, лишь Народ в целом наследует мудрость, дух и общее имущество Предков-Дойч». Это верно и справедливо. Кровь расы — величайшая ценность. Но если смотреть более приземленно…

На практике судьба гражданина Эстерштайна зависит от обстоятельств зачатия. В полнолуние пара людей — несомненно, здоровая, здравомыслящая и сознающая ответственность перед государством, проводит приятные (или не очень) минуты в дойч-гостинице. Исполнив долг, мужчина оставляет партнерше концепцион-жетон с личным номером, дальше от отца-гражданина мало что зависит. Девушка беременеет (или ей в данное полнолуние не везет), регистрирует свое состояние у врача квартал-канцелярии, немедленно получает всемерную заботу и помощь Эстерштайна, включая усиленное питание, регулярные медицинские осмотры и прочее. В положенный срок рождается новый счастливый гражданин, в его первичный «свайс» немедленно вносятся данные о составе крови, малыш остается в Киндерпалас на попечении воспитательниц, а родители получают заверенные знаки об отлично исполненном долг-ленде. Система идеальна: младенец получает отличный уход, родители продолжают трудиться на благо Эстерштайна и готовятся к новой отдаче долг-ленда, собственно, мужчине нет причин и особо прерываться, найдет время для страны в очередное полнолуние. Обоснованная, цивилизованная, гуманная и продуманная схема народного развития.

На практике — работает просто отвратительно. По цифрам, публикуемым Канцелярией, дело не так плохо: доля дойч-крови у граждан растет с каждым годом, количество рождающихся детей стабильно, но в училище осталось всего по одному учебному взводу на курсе, во дворах Медхеншуле тоже стало весьма просторно — это только то, что знает и видит лично Верн. Лучше бы не знал. «Многие знания рождают многие беды», как вычитал Вольц в одной библиотечной книге и потом долго цитировал со смехом. Вольц умнейший курсант и верный друг, но он заточен исключительно на войну — а там любое знание на вес древнего золота, и столь спорная истина насчет «знаний-печалей» для солдата звучит откровенно смехотворно. Но кроме рейдов, боев и стычек, судьбоносных походов и захватов богатых земель, есть еще и огромный город Хамбур, есть форты, сотни ферм и прибрежных поселков, а там…

Собственно, почему только «там»? Везде в Эстерштайне. Жизнь стала глупой, поскольку умерло понимание смысла, нет былой дерзости и смелости, ушел-истаял точный расчет и мужество предков. Годы глупости и расслабленности. Вон — даже Фетте рисует растопыренную на тюфяке откровенную ксану — существо весьма привлекательное (хотя в реальности и не со столь чудовищно вздутыми сиськами), но никчемное. Они же даже гражданами не считаются, бессмысленная большеглазая тупиковая раса. Кстати, деньги на часовое развлечение с такой невольницей Фетте придется копить месяца три-четыре. Бордели хотя и не запрещены, но не одобряются государством. Жалование курсанта наоборот, одобряется, но столь сисястой мясистостью похвастать не может.

…— Итак, мы выяснили — послабления в отношении низших рас приносят крушение единственно верного порядка нашего мира… — бубнил фон Рихтер, монотонно скрипя мелом по доске.

Скрип навевал какие-то топчанные рассохшиеся мысли, на строчках в планшете издевательски танцевали крошечные ксаны, вертели глянцевыми восковыми попками. Верн понял, что задремывает, причем весьма приятно.

Свисток дежурного фельдфебеля принес всеобщее облегчение.

— Предъявить конспекты и следовать на обед! — равнодушно приказал фон Рихтер.

Курсанты маршировали мимо стола преподавателя, показывая планшеты, заполненные мелкими строками. Ну, или не заполненные.

— Глупец, ты попадешься, — шепотом предрек Вольц. — Хотя бы затер бабскую башку. Запросто вышвырнут из училища.

— Меня? Никогда! Я один из лучших рубак курса, — напомнил Фетте, размахивая планшетом, на котором из-под размашистого заключительного тезиса о правильном расселении низших рабочих рас, выглядывала кудрявая головка некой легкомысленной красавицы. — Всем до жопы эти науки. Нас готовят к войне, это главное и единственное!

«Он прав» — подумал Верн, убирая планшет на место. «Мы рождены для боев, остальное, так или иначе, приложится».

На обед был томатный суп с надоевшей крольчатиной, но это тоже было вполне обычно. Опустошив миски, курсанты расхватали кружки с кофе и куски пирогов и высыпали во двор — приятная привилегия выпускного курса.

— Это все для детишек, — провозгласил, взмахивая кружкой, Вольц. — Истинные арийские герои после обеда сидели за беседой с сигаретами, а то и со старой доброй сигарой. Мы найдем табак и возобновим бессмертную традицию!

Вольц, Цицо и еще пара говорливых парней завели привычную трепотню на тему «что лучше — сигары или сигареты?».

Табак — это такое мифическое растение Старого мира, его по преданиям, как-то «курили», набирая дым в легкие. Лично Верн по древней дымной традиции ничуть не скучал, хватало занятий по химической подготовке и изучению противогаза Тип-38. Занятие, конечно, было чисто теоретическим, с использованием эрзац-прибора из кожи с пустым медным фильтром и настоящим классическим футляром-цилиндром. По слухам, в Замковом Арсенале еще сохранились исправные противогазы. Ну, о ЗамАрсе что только не болтали — пещера сказочных чудес, а не башня.

По правде говоря, Верн не думал, что противогазы когда-нибудь понадобятся воинам Эстерштайна. Даже в земляных жилищах тресго не так уж и воняет, слухи преувеличивают. О боевых газах и магическом удушье даже говорить нечего — в реальности таких кошмаров никто не встречал. В общем, чистая теория эти противогазы, военная история, столь возлюбленная Вольцем. Ну и традиции, на которых держится училище Ланцмахта.

«А ведь мы скоро отсюда уйдем» — подумал Верн, дожевывая сыроватый пирог с фиговой[6] начинкой и глядя на двор у казармы — здесь знаком каждый камень мостовой. ' Да и черт с ним, с училищем, башку ему сдери, пора в настоящую жизнь'.

Свисток — сорок пять минут обеда и отдыха промелькнули как и не бывало, торопливая сдача кружек, построение, получение личного оружия и снаряжения, бег к причалу…

— Живей, параша бродячая, шевелите сапогами! Бомме, не отставать, тюфяк ты мокрый! — вполнакала ревел капитан Ленц.

Взвод, тяжелый, как сборище гужевых тяжеловозов в кирасах, копьях и щитах, обвешанный арбалетами, ножнами гросс-мессов[7], подсумками болтов, частями тяжелого вооружения, сходу попрыгал на палубу шнель-бота[8] типа «В» и в буксируемую лодку. Посадка десанта отработана до последнего движения, на первом курсе обучения запрыгивали-выпрыгивали чаще, чем в сортир ходили.

К счастью, четвертый курс — не первый, сейчас никаких весел и «развития мускулатуры жопно-плечевого отдела». Курсанты — пассажиры, можно перевести дух. Нет, сегодня капитан не в духе, посему нарабатываем офицерский голос.

— Песню, ленивые олухи!

Скользил под парусом широкий старый шнель-бот через залив, блестели на солнце тщательно начищенные медно-кожаные учебные шлемы, а глотки пассажиров слаженно исторгали:

— И коль пробьет геройский час,

Судьба нам гавкнет — стоп!

Здесь в форте, многие из нас

Найдут плиту себе на гроб![9]

Песня была полна мрачного и мужественного арийского духа, но насчет гроба — явное преувеличение. Пехотному офицеру светит лишь торжественная церемония и пронос в медном временном гробу по пути в крематорий, да и то если повезет совершить подвиг, достойный Рыцарского креста, и погибнуть недалеко от Хамбура. Чаще — яма или скальная расщелина на пограничных территориях и «паук», наспех выбитый на надгробном камне или склоне обрыва. Дорогой деревянный гроб — лишь для истинных дойч, после траурного городского собрания у ратуши их тела замуруют в склепах подвалов замка. Лично Верн предпочел бы сожжение — подвалы замка Хейнат, по слухам, весьма неприятное место.

Плавать через Имперскую гавань курсантам нравилось — здесь никогда не штормило, ветер попеременно нес запахи океана и зелени Карл-парка; на северном берегу возвышалась твердыня Хейната — возможно, не очень изящная, но мощная и непоколебимая, как эпоха грядущего Рейха. Глядя на подобные стены и башни,можно было твердо верить в лучшее будущее, Второй Приход и воцарение Империи.

Шнель-бот подошел к пристани, дежурный моряк принял причальные концы.

— Выметайтесь, крысы сухопутные! — скомандовал бородатый шкипер.

Первая пара курсантов выскочила на причал, помогала выбираться остальным, волокущим разобранные взводные «скорпы»[10] и боезапас. Утопить оружие, даже легкое-штатное — неминуемый военный суд и суровый приговор. Шталаг — это снисходительный минимум.

Остров, именуемый как и здешний форт — Хаур, вытянутой и довольно узкой полосой прикрывал вход в Имперскую гавань. Сам форт и береговая батарея располагались на южной оконечности, все остальное занимало армейское стрельбище. Взвод рысью двинулся по утоптанной до каменной твердости песчаной дороге.

Далее всё как обычно: стрельба из легкого арбалета, сборка-разборка тяжелого станкового «скорпа», стрельба из него. Техническая команда лейтенанта Маке — вечного начальника стрельбища — меняла мишени на подвижные, тарахтел барабан троса, проволакивая условного «конного казака», «льва», «лодку»…

Свистнули перерыв, обозначенный возможностью присесть на песок, выхлебать кружку воды и сжевать походную соленую галету. Совершенно внезапно явился полковник фон Хайнц. Курсанты дружно вскочили.

— Будет дело! — в восторге прошептал Вольц.

— Молчать! Смирно! — заорал капитан. — Приветствовать!

— Хайль! — в один голос заорал взвод, слаженно и высоко вскидывая руку.

Полковник небрежно козырнул. Он был незаменимым и главным руководителем по занятиям с вундер-оружием[11]. Серьезные и секретные стратегические знания, обладая коими, курсанты закономерно причисляли себя к избранным.

— Господа, станковая стрельба, — без предисловий объявил полковник. — Три патрона на расчет. Дистанция пятьсот метров. Первое отделение — подготовиться к стрельбе!

Оба «скорпа» стояли на огневой позиции, тройки расчетов из первого отделения немедленно упали на колени. Собственно стреляющую часть — дуги, желоб и барабан — долой с треног! Метнуться к уже выставленным ящикам с секретным оружием, вынуть из оббитого сукном футляра. Третий номер несет коробку с боезапасом. Закрепить тело оружия на станке, проверить, протянуть спусковой шнур, прочистить затвор, снять дульную крышку…

— К стрельбе готов! — почти одновременно закричали расчеты.

Убийственное оружие Старого мира смотрело тонкими стволами на далекие мишени. Пятьсот метров — это далеко, даже очень далеко. На подобных дистанциях способна вести сражение лишь непобедимая армия Эстерштайна. Меткий выстрел — он действеннее почти любой магии. Даже самые дерзкие вожди тресго теряют мужество, осознавая, что в любом бою их может настичь неумолимая дойч-пуля. Нет, конечно, не в каждой мгновенной и незначительной стычке, там применение столь серьезного и дорогостоящего вооружения бессмысленно, но тут главное — враг знает, что его могут достать.

«Маузер 98К» — винтовочный карабин, изначально пятизарядный, сейчас наставления по стрельбе не рекомендуют заряжать более трех патронов в магазин даже в сложной боевой обстановке. Отличное, сказочно точное оружие. К сожалению, в полной мере его использовать запрещено, поскольку запасы ограничены, да и опасно.

— Зарядить!

Мягко и осторожно клацают затворы.

— Готов! Готов! — эхом отзываются расчеты.

— Навести!

Заряжающий и помощник немедля откатываются в ровик укрытия. У орудия остается лишь наводчик, подводит маховиками точную наводку.

— Цель определена!

— Полная готовность!

Наводчик, взрывая кирасой песок, сваливается в укрытие.

— Пли!

Плавное натяжение шнура спуска — щелчок выстрела разносится над берегом, гаснет над морем. На второй установке — осечка.

Это нормально. По заученной статистике, значащейся в боевом наставлении — осечка грозит в 42% открытия огня. Верн тайком подсчитал личные результаты — у расчета получалось 38 выстрелов из 93 патронов. Впрочем, это не так плохо.

— Устранить задержку! Два патрона — беглый огонь!

Четыре выстрела на шесть используемых патронов — отличный результат. Мишень поражена одна, это, конечно, хуже.

Готовятся следующие учебные расчеты.

— Покажем им как надо! — в голос призывает друзей Вольц. Он нагл, но службу знает, офицеры к нему, в общем-то, снисходительны.

— Не болтать! Курсант Вольц, вы хвастун. Не попадете в мишень — три наряда.

Вот кто его за язык тянул?

Расчет проверяет станковый карабин — от оружия пахнет дорогой смазкой, порохом, мощью всесилия — незабываемый, волшебный аромат. Станок-тренога, знакомая до последней царапины, впечатления не портит. Огнестрельное волшебство — истинная магия истинных дойч!

Вольц принимает поданные Фетте патроны, быстро, но тщательно повторно осматривает — курсантам выдают уже проверенные боеприпасы, но требования из стрелкового наставления никто не отменял. Верн тем временем продувает и прочищает специальной щеткой, привинченной к шомполу, ствол и патронник — единственная песчинка может послужить порчей бесценного оружия. Ствол, затвор, магазинная коробка, боевые пружины карабина — все это настоящая старинная сталь, испорченные запчасти можно лишь заменить, сняв с другого карабина. Все попытки изготавливать новые затворы и стволы — даже максимально упрощенные — не увенчались успехом. «Имперский-Оружейный» продолжает испытательные работы, но вряд ли они сотворят чудо.

— Карабин к стрельбе готов! — рапортует Вольц.

— Зарядить!

Старый вояка Вольц нежнейше — наверняка с девушками он грубее — вкладывает смазанные тельца патронов в магазин. Наработанным движением затвора досылает заряд в патронник. Трое курсантов даже не дышат — иногда по звуку затвора можно угадать неисправность или порчу патрона. Вроде бы все нормально.

— Готов!

— Навести! — приказывает полковник фон Хайнц.

Он стоит сзади, высокий, чуть сутулый, заложив руки за спину. Лицо со шрамами совершенно спокойно, кираса с колодками орденов покрыта легкой небрежной патиной. Он может себе позволить, любимец курсантов, участник десятков рейдов, кавалер трех Железных крестов. Сколько он отстрелял патронов лично? Наверное, больше тысячи. Уникальный офицер, легенда Ланцмахта.

Верн не отвлекается, работает маховиками наводки. Мишень почти неразличима — плетеный круг, превратившийся в точку, затаившийся меж складок песчаного пляжа. Нет смысла напрягать глаза, лучше представить мишень, сплюсовать дальность, силу ветра, настроение карабина и влажность воздуха. Звучит глупо, башку ему сдери. Но именно так поступает курсант Верн, личный номер 9954, именно поэтому заслуженно носит значок «Лучший стрелок». Готово — пальцы больше не хотят крутить маховики, кругляши тяжелы, надежны — они сменные, из меди с отличной насечкой — пальцы замерли, лучше не навести.

— Цель определена! — кричит Верн.

— Полная готовность!

Курсант ошалелой ящерицей, не жалея форменных брюк, скатывается в ровик. Норматив стрельбы из станкового карабина — выстрел в минуту, курсанты как будущие офицеры управляются быстрее, в бою каждая секунда на счету, песок, вытекающий в нижнюю колбу контрольных стрелковых часов, иногда даже снится по ночам.

— Пли!

Вольц наработанным коротким рывком «подсекает» спусковой шнур.

Выстрел!

С души рушится истинный камень — патрон не подвел. Расчет, спрятавшийся в момент выстрела в ровике, вынужден не поднимать головы — второй карабин еще не выстрелил, опасность получить в физиономию обломком разорванного затвора и ложа еще существует. В боевой обстановке наводчик расчета вынужден вести наблюдение самостоятельно, для этого существуют тяжелые защитные маски и специальные стрелковые подзорные трубы. Но сейчас функция наблюдения у офицеров-инструкторов, они объявляют результат и дают поправку прицела.

Секунды тянутся как сопли замерзшего ночного часового. Наконец, гремит выстрел второго расчета. И тут же результат:

— Расчет старшего курсанта Вольца — попадание. Расчет старшего курсанта Баура — ноль три левее. Беглый огонь обеими расчетами — два патрона!

Стрелки кидаются к карабинам, но Верн успевает получить от друзей одобрительные толчки — с первого выстрела в цель, отличный результат!

Чистка оружия — заряжание — наводка — падение в ровик — выстрел! Вновь к оружию… отработанные манипуляции… и осечка у обоих расчетов…

— Устранить задержку, разрядить, сдать нерабочие боеприпасы…

Курсанты наблюдают за стрельбой, осечек и задержек сегодня многовато. На предпоследней серии выходит из строя второй карабин — проблемы с разболтавшимся прицелом. Поломка устранимая, но сейчас станковый карабин годен лишь для пальбы в упор. Такое возможно, даже стрельба с рук, применяется в исключительных случаях. Глаза может выбить, защитная маска не всегда спасает. И главное — безвозвратная потеря оружия. Нет, при благоприятном разрыве остаток части ствола может пойти на изготовления «Маузера КК», но то оружие однозарядное и справедливо имеющее кличку «КаКа».

— По сути, наши стволы разваливаются, — шепчет Вольц. — В своем бою я бы делал твердую ставку на стандартное оружие.

— Не болтай, ушей много, — предупреждает Фетте.

— Между прочим, я правду говорю, — упорствует всезнайка Вольц. — Дайте мне взвод бойцов со старыми добрыми алебардами, и имея в прикрытии толково обученных арбалетчиков, я готов…

— Не болтать! — рявкает капитан Ленц.

Собственно, стрельбы окончены. Служащие полигона уже собрали гильзы и упаковывают карабины, курсанты подметают стрелковые площадки и подравнивают ровики — дело знакомое, много времени не отнимет. Остается дождаться подхода шнель-бота.

Взвод сидит на длинных скамьях у причала, копья привычно зажаты между колен, щиты за спиной, утомленные разобранные станки и тела «скорпов» сложены в безупречном порядке. Но это уже отдых. Остается добраться до казармы, сдать оружие и поужинать.

— Мы поддержали репутацию лучшего расчета, — возвещает Вольц, ухмыляясь и насмешливо глядя на старшего курсанта Цицо.

Тот равнодушно отмахивается:

— Не удивили. Карабин — это ваше, кто спорит. По-правде говоря, Верну самое место в артиллерии. Какой из него пехотинец.

— Но-но, я рубака не хуже других! — заверяет Верн.

— Не хуже, — соглашается Цицо. — Но уж точно не лучше. Подай рапорт по получении звания, могут перевести. У артиллерии вечная нехватка офицеров.

Вообще-то на первом курсе, да и на втором, дискуссии с Цицо и его прихлебателями частенько заканчивались драками. Но то в далеком прошлом, «почти-выпускникам» училища делить нечего, остались лишь привычные подшучивания и подначивания. Обычно довольно глупые.

Но в чем-то Цицо прав. Береговая артиллерия — это… это настоящая легенда даже для героического Ланцмахта. В детстве казалось, что ничего великолепнее могучих пушек и быть не может. Разящая сила Эстерштайна, заведомо закрывающая путь к городу любому, пусть даже самому могущественному противнику. Артиллеристы носят пехотную форму, но с шикарными кавалерийскими сапогами и палашами, только по этому их — засекреченных скромников — и можно угадать. Ну, еще по удвоенному жалованию. Самые тайные военнослужащие Эстерштайна, они числятся наравне с «геста», военно-научными магами и замковым СС-батальоном.

Перед поступлением в училище, Верн пытался подать прошение на зачисление в Арт-школу. Не прошел по «физическим данным». Стандартный отказ, означающий «кровью не вышел». Некоторым мальчишкам вот как угодно отлично школу заканчивай, а в некоторые службы не попасть. Ну и не очень-то хотелось. Насчет «геста» и магов Верн даже в младших классах не мечтал, уже знал, что способностей нет. В замковую СС вполне очевидно ростом не вышел, с этим фактом уже в четвертом классе пришлось смириться. Да и на артиллерию наплевать, они, башки им сдери, всю службу на одном месте торчат, в ротах Ланцмахта хоть мир посмотришь.

Кстати, строго секретные артиллерийские орудия Верн все же видел. Учебный взвод дважды возили на форт Манд, а на тренировках расчетов в казематах форта Хаур пехотинцы бывали, наверное, раз десять. Мощнейшие — даже представить сложно силу поражения такого снаряда — 7,5-см орудия производили неизгладимое впечатление. Согласно (очень смутно изложенным) техническим возможностям, пара орудий форта держала под контролем морской простор в радиусе семи километров. Поистине божественные возможности!

Конечно, имелась и проблема. Правда, вслух ее не осмеливался обсуждать даже болтун Вольц. Береговые артиллеристы отрабатывали стрельбы ежедневно, но без реальной стрельбы. За четыре года учебы курсантам лишь дважды доводилось слышать грохот великолепных орудий Эстерштайна. Весьма запоминающиеся звуки, хотя в одном случае, видимо, непреднамеренные — в форте Занн что-то взорвалось, видимо, неисправный снаряд. Курсант Верн как раз был на посту на смотровой вышке, видел, как встревоженно снуют шнель-боты, на борту одного жутковато орал раненый. В другом случае форт Некк демонстрировал боевую стрельбу, по слухам, туда сам Канцлер приезжал смотреть. Но слухи — дело отвратительное и лживое, как верно говорит Анн. Правда, она неизменно добавляет «отвратительное, лживое, но полезное». Последнее весьма спорно. Хотя взгляды на жизнь мирной женщины и боевого офицера, безусловно, должны как-то отличаться.

В жизни все сложно: девушки, деньги, будущее распределение по гарнизонам — от удачности этого события зависит жалование и карьера, и многое-многое иное. Чертова прорва забот, сдери им башку. С другой стороны, курсант Верн — довольно удачливый парень.

— Что ты ухмыляешься? О бабах думаешь? — пхнул друга Вольц.

— А о чем еще? У нас сегодня законная увольнительная в город.

— Бедняга крепко влип, — вздохнул Фетте. — Бегать к одной и той же девке, когда вокруг столько цыпочек, курочек и пышечек, только и ждущих внимания курсантского тела, — глупо. Меняй мишень, дружище Верн.

— Не-не, Верн у нас старый вояка, опытный, особенно по девкам. Ты же с этой девчонкой уже года два встречаешься, так? И что в ней этакого? — прищурился Вольц, обычно к любовным свиданиям относящийся чисто практически — пришел, потратил пять минут, и ушел читать про Блюхера или Блюменталя. У парня вечное либе-либе с тактикой и стратегией.

— Действительно, что ты там такое подцепил? Выкладывай, нам тоже хочется, — поддержал Фетте.

— Ха, какой быстрый. Тут как с наводкой — спешить не выйдет, весь смысл теряется, — загадочно намекнул Верн. — Если вкратце. Во-первых, она не девчонка, имеет опыт в играх. Я от нее чертовски много узнал полезного. И приятного. Во-вторых, это единственная дама, с которой я не прочь распить бутылочку шнапса.

— О, так она фрау? Неужели халь-дойч? Это многое объясняет, — цыкнул зубом Вольц.

— Нет, конечно. Едва ли я могу наскрести деньжат и угостить настоящую халь-дойч. Я встречаюсь с умной, симпатичной особой, способной многое дать и многому научить толкового курсанта. Полагаю, затраты на комнату и бутылку полностью окупаются. И этакое свидание доставляет изрядное облегчение такому парню как я. Вот так-то, друзья.

— Хвастун, — проворчал Фетте. — Вообще постоянная и искусная любовница — это редкость. Лично мне все время какие-то дурищи попадаются. Пожалуй, я прослежу за тобой. В «Горячей крови» встречаетесь?

— Подбери слюни. Я сейчас не собираюсь делиться, самому мало. Получим погоны, если кто-то из вас останется в столице, познакомлю с этим сокровищем. Но не раньше! — отрезал Верн.

— Ход твоих мыслей весьма логичен, — признал Вольц. — Не забудь об обещании. Что-то мне тоже попадаются нелепые и странные девицы. Возможно, дело не в их умственных способностях, а в чем-то ином. Нужно как-то выделить время и подумать об этом. Про либе-либе слишком много болтают, а на самом деле ерунда какая-то. Полагаю, мне нужна толковая инструкция!

— В определенном смысле, инструкция никому не помешает, — подтвердил Верн.

Врать друзьям было легко и просто. Именно благодаря инструкциям — Анн умела четко объяснить, что-как-когда и с каким выражением надлежит говорить, дабы создать нужное впечатление. По сути, эта та же «магия лица», пусть попроще и попонятнее.

Подходил «шнель-бот», на мачте вяло развевался вымпел с военно-морским «пауком».

— Встать! К погрузке приготовиться! Первое отделение — в лодку!

Доплыть, развесить оружие, умыться, переодеться, сожрать ужин — и в город! Свобода до завтрашнего обеда, потом очередь отделения заступать в парадный наряд…

[1] Как известно, астрономический год планеты, на которой происходят события, не совсем соответствует земному — он несколько длиннее.

[2] Армейские и флотские звания и чины Эстерштайна все же не совсем аналогичны званиям и чинам германской армии и флота Старого мира. В данном случае, поскольку кавалерии мало и она считается элитным родом войск, младшему офицеру-кавалеристу положено звучное звание ротмистра. В нашей реальности немецким званиям ХХ века тоже свойственна некоторая путаница, так что традиция строго блюдется.

[3] Сленг. Несколько правильнее — Хаупттор — Главные ворота.

[4]Герренфольк — (нем. Herrenrasse) — дословно «Раса/народ господ» — отвратительная концепция, бытующая в рамках нацистской расовой теории. К счастью, погружаться в ее глубины нет необходимости — народ Эстерштайна сути идеи не понимает, и вряд ли когда вообще в этот бред всерьез вдумывался.

[5] Курсант Верн глубоко заблуждается по понятным причинам.

[6] Речь не о качестве начинки, а о фрукте «фига» — то есть инжир.

[7] Безусловно, название личного штатного оружия курсантов и офицеров Ланцмахта произошло от древнего «гросс-мессера», но само оружие отличается — имеет клинок меньшей длины, литую медную рукоять и эфес, более надежно защищающий кисть руки.

[8] Здешние шнель-боты имеют весьма мало общего с классическими Schnellboot или S-boot того — Старого мира. Конкретно этот «шнелльбот» так и вообще парусный. Но традиция названий сохраняется.

[9] Версия древней немецкой солдатской песни, авторов дивного текста установить не удалось.

[10] «Скорпионы» — мощные станковые арбалеты, здесь усовершенствованные, на разборных станках-треногах.

[11] Термин, видимо, произошел от знаменитого Вундерваффе, но подсократился в соответствии с местными масштабами и манерой изъясняться.