Патриот. Смута. Том 4

Глава 18

Ох, все эти ваши мистические недомолвки, не люблю.

Я напрягся. Хотя… Казаки все те же, взявшиеся откуда-то из поля приходили, говорили же. Постоянно о них, идя на север, слышал. Речи эти и здесь могли говориться. О том, что некто — Игорь Васильевич, царь русский одолел татар и все прочее, прочее, прочее.

Так что, никакой мистики, как хотел мне подать старик.

Но учесть надо. Не просто будет с этим человеком говорить. Уверен, мудрый он и опытный. Это раз. Вера его крепка — это два. А три — говорить надо так, чтобы на дело мое он нас всех благословил. Говорить-то нужно! Без этого никак.

Только вот вроде же двое их было, а тут один. Где же второй старец?

Ладно, разберемся чуть позднее. Пока дела военные.

Мы выбрались за границы острога на открытую территорию. Здесь господствовала моя сотня. Бойцы гарцевали по окрестностям, выкрикивали приказы и всех людей сгоняли к хутору.

— Зла никакого не чинить! Местных не трогать! — Раздавал я указания.

Вместе со своими телохранителями занял место у ворот в острог, осматривался, дожидался.

В целом отличить тех, кто был казаками Елецкими и пришел оттуда с военными целями, от монахов строителей было не так уж и сложно. Вторые все очень бедно одеты, заросли прилично и выдавали их довольно большие мозоли на руках. Работали эти люди здесь не покладая рук уже больше чем полгода. Строили острог, дом для проживания, хозяйственные постройки. Обустроили свое житье, самое минимальное. Теперь возводили храм.

А еще здесь при возводимом монастыре хозяйством занимались. Справа, чуть ниже и ближе к реке виднелось засеянное поле. Лес был вырублен, территория расчищена. Там же, но чуть выше я увидел что-то похожее на огород. Какая-то ботва торчала вверх из земли.

Репа, наверное, или что-то еще. До картошки, производимой в промышленных масштабах на территории нашей Родины — еще века.

Ждал.

Прошло минут семь, и все люди Елецкие были собраны вместе и обезоружены. Сопротивление никто их них не оказывал. Все жались друг другу, тряслись. Кто-то за разбитый нос держался, кто-то руку поврежденную баюкал. Двое прилично хромали.

— Вон тот охальник. — Яков указал на одного из приунывших бойцов, кашлянул. — Хотел паром поджечь.

— Так это… Не губите. — Боец рухнул на колени. — Приказ же. Приказ воеводы Елецкого Семена Белова.

Я спешился, двинулся к ним. Мои телохранители следовали за спиной. Прочие бойцы осматривали территорию, не чинили никакого препятствия монахам. Яков начал раздавать указания, организовать переправу и разведать, нет ли дозоров на той стороне реки. Дело верное — все отлично сотник делал. Мешать я не стал. Мне здесь с пленными говорить.

— Приказ, значит. — Подошел, уставился на всех них, обвел взглядом. — Как татар увидите, так паром жечь. Так?

— Точно так, боярин, воевода, князь.

О, такого обращения я к себе еще не слышал. Князь.

— Так чего жег?

— Испугался я, боярин. Не губи. Вы же, как налетели, как татары. — Он голову поднял, но почти сразу взгляд опустил. — Не губи. Дети у меня. Жена в Ельце.

— Кто главный у вас?

— Так это… я и есть. Десятник.

Ага, понятно. Ответственный человек, толковый. Приказ есть, несмотря на то, что врагов в нашем лице больше он его пытался исполнить как мог. Не испугался. Такого в наши ряды надобно.

Взглянул на него пристально, изучал.

В целом да, выглядел он несколько богаче других. Хоть и самую малость. Пара медных бляшек на поясе, сабля в менее потертых ножнах и кафтан не такой изношенный, как у остальных. Шапка на меху, здесь как у всех, примерно.

— Какой приказ у тебя, десятник? — Сказал холодно, продолжая буравить взглядом.

Давай, хоть ты не дури. Говори как есть. А то после допроса этого вашего Борща осадочек у меня остался.

Он сделал полшага вперед, чуть расправил плечи, как-то приосанился. Понял, что не татары мы и убивать их не собираемся.

— Мы Семена Белова люди Елецкие. — Начал доклад. — Присланы сюда, чтобы татар, идущих с юга, высматривать. К переправе их не пустить.

— Сжечь получается? Верно?

— Все так. А вы, люди служилые, чьих будете? — Он опять попытался смотреть на меня прямо, но смешался и глаза опять в землю отвел.

— Мы-то… — Я глянул на него, потом на всех них. Улыбнулся по-волчьи. — Мы те самые татары, выходит. Которых так сильно ваш воевода опасается. Иных полков с юга не идет.

Сделал два шага, схватил за грудки десятника. Посмотрим, крепок ли ты, как отвечать будешь под давлением.

Встряхнул.

— А ну, говори! Гад! Монастырь жечь приказ был? А?

— Так это, так мы… — Он растерялся.

— Был или нет. Убью! — продолжал давить я.

— Был. — Ответил он собравшись. — Но людей не тронули бы мы. Как можно. Приказ.

Толкнул его так, чтобы он на колени рухнул. Жечь святое место в это время даже по приказу — дело темное. Да, десятник, ты, конечно, молодец. Но, как бы ты поступил, если бы монахи уходить не стали? А ведь они бы и не ушли. Тот старец так точно. Руку бы на тебя не поднял, но и от храма строящегося не отступился бы. Это я точно понимал. Не таков он человек был.

Сжег бы с храмом, раз приказ или пожалел, отвел людей бы? Чтобы выбрал — службу или веру?

Сам же я продолжал с гневом в глазах выговаривать:

— Как можно, тварь ты этакая. Место святое! Жечь!

— Не губи! Приказ. Воевода отдал. — Он, стоя на коленях, перекрестился. — Сам то я. Сам бы никогда. Но…

Ясно. Ниточка давления и переговоров с местным священником у меня теперь есть отличная. Дальше идем.

— Семен Белов где?

— Ведомо где, в Ельце же.

— Вы здесь давно?

— Да дней семь будет. — Он трясся, стоя на коленях. Все же перегнул я малость палку. Запугал человека служилого. — К нам же из Чертовицкого человек пришел в Елец. С воеводой говорил. Сказал, татары идут. Ну, отряд и послали сюда. А нас потом, ему на смену и усиление. Потом гонец приходил еще один, потом…

Он смешался.

— Кто еще был?

— Да особо никого. Так, мужики какие-то, еще калики перехожие. Торговли-то нет считай. Гонцы какие-то были еще. Мы же сторожим тут, мы не тати какие, людей тут грабить и допрашивать. Особо. Вот. — Он шмыгнул носом. Все по делу говорил. — А дней семь, как были казаки. Трое. Сказали, что татары разбиты. Что-то про царя говорили еще. И в Елец ушли. А на днях гонец оттуда пришел. Сказал усилить дозоры. Во все глаза смотреть. — Продолжал доклад. — Сказал, татары идут. Сказал, приказ воеводы. Жечь все, как только войско татарское подойдет на день. А до этого… До этого грузить.

Толково. Не то, что Борщ мне плел.

— Что грузить? — Вот это было интересно.

— Так это. Так оно. — Он замялся, занервничал.

— Давай говори!

— Заимка там в лесу. — Он рукой махнул. — Там монахи нам копья делают. В арсенал. У них с воеводой уговор.

Копья? Это очень интересно. Лес здесь да — отличный. И сосны корабельные, и дубы вековые. Вот куда второй монах, основатель монастыря делся-то. Руководит производством, значит.

— Что про Елецкого воеводу скажешь?

— А что? Что сказать-то, боярин?

— Каков он?

— А, э… — Замялся десятник. — Начальство же.

— Ладно. Про Елец давай, подробно. — Присел рядом с ним, палочку дал. — Рисуй стены, пушки где, где какие посты стоят. Башни, бреши в стенах, может, прогнило что где, ремонта, может, давно не было. Обвалилось. Все, что знаешь.

Он уставился на меня, затрясся всем телом.

— Не губи. Это же…

— Все выкладывай, тогда замолвлю слово за вас перед батюшкой. Вы же место святое сжечь хотели. — Поднял взгляд на стоящих рядом собратьев своих. Произнес. — Остальных обыскать, связать пока. Потом решим, что с ними делать. Люди-то наши, русские.

— Сделаем. — Прогудел Пантелей.

— Ну, рассказывай. — Я уставился на десятника. Руку на рукоятку бебута положил так невзначай. — Я же не татарин. Видишь, все мы здесь свои люди.

Он кивнул, икнул и начал, вначале подергиваясь, трясясь, но затем успокоился, и пошло дело лучше.

Засел с ним где-то на полчаса. Он говорил, рисовал. Я вопросы задавал, поправлял, уточнял, выяснял. В целом, по итогу некоторое мнение относительно фортификаций Елецких у меня сложилось. Что где можно сделать и как эту крепость взять, если нужно будет. А о воеводе укрепилась в голове мысль, что пойдет он с основными силами броды караулить. Ждать нас там будет. Может, даже какую городскую артиллерию возьмет. Попытается не дать переправиться.

Пока говорил, бойцы постепенно собирались, лагерь разбивали на опушке леса.

Подошел Яков, чуть подождал, пока закончим.

— Воевода, там отец тебя дожидается. Кха… — Захрипел, прокашлялся. — Монах. Нас к себе не пустил. Сказал, не богоугодное дело в храм Божий с оружием на постой. Елецких, сказал, не пустил и нас не пустит. Что делать будем?

— Да что, Яков, ничего не будем. Лагерем становимся чуть вон к лесу. Паром и лодки сторожим, как зеницу! Чтобы никто даже чихнуть на них не смел. Нам они ой как нужны.

— Да, воевода. Дозоры на тот берег ушли. Пока не вернулись. Кха… Черт. Вблизи нет Елецких, вроде.

— Хорошо. — Я поднялся. Стряхнул с одежды пыль. — Этого к остальным. Связать, накормить, напоить и пусть сидят пока. Все вместе под охраной.

— Сделаю.

— В острог иду. — Сказал Якову, повернулся, двинулся к воротам. — Давай пока здесь командуй.

Оттуда доносился стук топоров. Работа шла. Казалось, то, что происходит за стенами, не очень-то беспокоило монахов. Они работали.

Подошел. Ворота все также были открыты.

На ночь, что ли, они их только закрывают? От кого защита? От зверя?

Зашел, шапку с головы стащил. Осмотрелся. Память прошлого Игоря не подвела, все было примерно так, как и помнилось. Пахло свежими срубами, смолистым деревом. Те, что были недавно копейщиками, теперь трудились на стройке со всеми остальными.

Я прошествовал к входу в будущий храм. Замер в ожидании. Священник продолжал работать топором, не отвлекался.

Взмах и удар. Снова взмах. Чуть подправил, как рубанком поработал, щепу стащил. Посмотрел сбоку. Еще стружку снял.

Измором меня взять решил?

Знает же, что пришел я, по его же зову. Томит специально. Ох уж эти все иносказания, мистические действия и прочие важные для духа, а не ума и тела вещи. Не любил я все это. Я— человек дела. А это все священное — оно для просветленных.

Каждый пускай своим сам занимается. Что ему ближе. Такая у меня всю жизнь позиция была. Композитор, скажем — бесспорно, великий человек. Но, в подворотне ему отморозки точно нос сломают, не справится он с ними. А я с ними общий язык найду, да так, что и перевоспитать может, удастся. Каждый человек в своем деле потребен.

Так и здесь. Мне до этого всего религиозного ох как далеко.

Но, для людей этого времени оно ох как важно все. Поэтому нужно приобщаться.

— Отец, не ведаю, Кирилл, ты или Герасим. Пришел я… По зову твоему.

Хотел сказать просьбе, но решил, что надо бы со святыми отцами этими учтивее быть. Серафим мой, хоть тоже настоятель монастыря, вроде как, но иного поля ягода. Он больше боевой, служилый, смирившийся до поры. При знакомстве с ним было видно, что человек в деле был, кровь проливал. Но как-то так случилось, что ну… Попал на иную службу. А приперло, увидел, что нужен и потребен, вновь в строй встал с бойцами.

Здесь люди мудрые, скорее всего, и в политике глубоко дело знающие и неким божественным просветлением наделенные. Умудренные опытом.

Осторожно нужно и умно. Где подстелить можно, где чуть поклониться, где спасибо сказать. Мне же от них не столько помощь нужна, а уважение и расположение. Чтобы дело мое благословили.

— Батюшка!

— Сейчас, сын мой, сейчас. — Он нанес еще пару ударов топором, отложил инструмент, повернулся и двинулся ко мне. — Экий ты торопливый.

— Еще раз прошу простить, что ворвались. Отче. — Я вновь склонил голову. Не нравилось мне это делать, но надо с этими священниками. Иначе никак. Уважение к ним — залог возможности успешных переговоров. Добавил после краткой паузы. — Храм твой сберечь хотели. Злого умысла не держали

— Сберечь? — Он наморщил лоб, уставился на меня с удивлением. — Отчего же.

Неужто не знал ты, старик, что эти Елецкие сжечь здесь все хотели. Вроде бы догадаться должен был. Если татары идут, то одним паромом не обойтись. Татары бы всех вас могли бы на деревьях повесить, на пики насадить, а острог на бревна раскатать и плоты быстро соорудить. Если бы тут шли, а не иными путями. Поэтому — все сжечь, и был приказ. Хоть и страшный, но логичный.

В истории, вроде как они через Дон уже перешли и по правому берегу двигались. Значит, участь лихая вас бы не затронула.

Ответ держал я на вопрос батюшки:

— По дороге разъезд мы встретили. Елецкий. Допросили. Сказал один из них, что сжечь храм велено.

Лицо старика исказилось.

— Сжечь. — В голосе звучало недоверие. — Нас?

— Не вас, а постройки только. — Добавил после краткой паузы. — Отче. Я и десятника их допросил. Он подтвердил.

— Матерь Божия. — Он возвел очи к сереющему в сумерках небу. Перекрестился. — Сберегла нас ты, значит.

Не стал я перечить священнику, что у божественного проявления есть непосредственный актор. Я Игорь Васильевич Данилов. Не стоит разуверять попа. Он верит в то, что послано все хорошее богом, а искушения от самого дьявола идут. Не время для теологических споров.

Тем временем батюшка перекрестился еще два раза, поклонился на восход, вновь на меня посмотрел.

— Сжечь хотели. — Покачал головой. — Э как. А я же к ним со всем уважением, я же их и кормил и поил. Ночевать только не пускал. Но не положено же, не монахи они. Не скитальцы бездомные, а люди служилые при оружии.

Смотрел на меня пристально, казалось, вспоминал. Ведь не так давно мы здесь с Ванькой прошли на юг. А теперь вот, уже иным человеком я с войском на север иду.

— Хотели, отче. — Я вздохнул. — Слышал я еще, вы для них копья делаете.

Святой отец вздохнул. Опять перекрестился.

— Мирское бок о бок с духовным ходит на земле грешной. Воевода Елецкий добро нам на возведение монастыря дал при условии, что пик ему длинных сделаем тысячу.

О-го-го!

— Тысячу? Это же…

— Много, да, Игорь Васильевич. Много. Но с божией помощью. Трудимся. Часть здесь храм возводит. Часть долг перед ельцом в лесу выполняет. К ночи братья вернутся.

Как-то мы разом замолчали, смотрели друг на друга, изучали.

Возобновил речь священник.

— Скажи мне, Игорь Васильевич, ты же воевода Воронежский?

— Можно и так сказать. Хотя… Не совсем это верно.

— Господь тебя к нам послал, вестимо.

Я перекрестился, молчал, ждал.

— Благословения на дело свое хочешь? Так?

— Да.

— А благое ли оно, воевода. — Смотрел отец так, словно пытался в самую душу заглянуть. — Мало, что ли, на Руси царей русских?

Я улыбнулся, не смог сдержаться.

— Отец, казаки, что у вас тут с неделю были, вижу, напели кое-что.

— Да, сын мой. Они самые. Да и молва людская. Она же ползет, ходит по земле, сказывают всякое люди.

— Ты, отец, лучше у людей моих спроси. Они тебе за меня скажут. В чем клялись они, и в чем я им клялся.

На лице его я увидел удивление.

— Разве не царь ты, воевода?

— Нет. Хоть и кличут так. Хочу я одного, отец. — Сделал паузу, придавая следующей фразе особое значение, выделяя. — Хочу, чтобы Земский собор истинного сильного царя выбрал. Достойного. Ты верно сказал, много их на Руси. Устала она. Один нужен. И не из тех, что сейчас.

Он посмотрел на меня пристально, вздохнул.

— Иди за мной.

Повел мимо бревенчатого строения, что слева стояло, одна из стен формировала внешнюю стену острога. Жилое, крупное помещение, а к нему сбоку совсем небольшой сарайчик пристроен был с большой дверью.

Подходя, я понял, что это вовсе не хозяйственное помещение, а часовенка.

На ней крест рубленный вздымался к небу.

Священник отворил дверь, вошли мы. Пространства здесь было совсем мало. Скорее всего, даже все обитатели монастыря не поместятся, даже если плотно встанут. Никакого убранства, только свечи. Алтарная зона совсем чуть отгорожена. Деревянные, недавно вырубленные кресты были прибиты слева и справа от входа, а прямо напротив на стене покоилась икона.

Мне, человеку из двадцать первого века, показалась она вполне обычной. Сделанная на деревянной основе, писанная маслом, достаточно непримечательная. Я такие в музеях Москвы и Питера в свое время видел.

Но, неожиданно, даже я, человек мирской, ощутил некую силу, идущую от этого места и предмета.

Бывал я в храмах.

В той, прошлой жизни.

Бывает, зайдешь в большой, просторный, светлый, а там — ну как не в своей тарелке. Давит что-то, гнетет. Или просто никак, обычно как-то.

А иногда, как зайдешь…

Когда еще во времена Союза по делам служебным был я близ Дамаска, посетил там оно место. Интересное. И крепость, и монастырь, как раньше и строили. Древнее, очень. Еще греками построено.

Вот там, сила эта, намоленная чувствовалась.

И здесь, внезапно! Откуда? Место же новое, людей мало. А сила есть!

Она же на меня надавила. Хотя слово не верное. Это больше, как прилив сил, как некий полет мысли, одухотворенность, одним словом. Казалось бы, маленькая, буквально два на три метра пристройка, где-то в густых лесах России. Нет вековечных, видящих многое камней — новодел, новострой из столетних сосен. Несколько всего свечей, больше огарков, чем крупных, лампадка висит, чадит. И икона — размера скромного.

Одна, не десяток, не сотня.

А сила от нее такая шла, что и колени приклонить даже мне, человеку мирскому не зазорно будет.

Остановился я, взглянул на лик Матери Божьей. Взгляд на батюшку, что привел меня сюда. В душе как-то спокойно стало. Умиротворенно. Слово такое — благолепие. Вспомнил, Ваньке про него недавно говорил. Что после всего будет? На этот вопрос отвечал. Именно этим словом.

— Вижу, терзает тебя что-то, сын мой. Исповедуешься?