Пастыри чудовищ. Книга 2 (СИ)

ЛУНА МАСТЕРА. Ч. 6

ЯНИСТ ОЛКЕСТ

— Я говорил вам! Предупреждал… вас…

— Он скрывал ладонь. Хм.

Она меня не слушает. И голос учителя Найго звучит словно из морской пучины — почти не слышен за стуком крови в висках, за раздражением, за осознанием того, что Арделл не просто невыносима — она невыносима совершенно, полностью, на сто процентов, она…

— Я вас предупреждал — это не кончится ничем хорошим. И теперь вот…

Теперь я вынужден тащить на себе бессознательного законника, поскольку транспортный артефакт не развернётся в узком коридоре.

— Потише, господин Олкест. Не приложите его головой. И хозяйку не разбудите. Кстати, надо будет придумать обоснование — почему он здесь.

— Вы… ваши авантюры…

Капли пота сползают по лбу, ломит плечи — законник оказался тяжёлым — и край неба уже трогает рассвет, и остатки первых суток в Энкере невыносимы, в точности как Арделл. Они наполнены унизительными шныряниями по темным переулкам, попытками скрыться не пойми от кого и долгими поисками транспорта — чтобы можно было доставить тело законника (хотя какое тело, он же дышит) до квартиры… И бесконечными вопросами, раздражающими и терзающими, будто колючие водоросли в окрестностях Рифов.

К тому времени, как мы добрались до квартиры, я уже знал, что сегодня выскажу Арделл всё — начиная от её манер и треклятого господина Нэйша, заканчивая нынешней ночью. Я забыл учителя и его слова, мне опротивел этот мусорный, пропитанный плесневыми бреднями город, меня тошнило от заветренных тайн, и я истекал раздражением на проклятую варгиню, ничего не объясняющую, бросающуюся короткими, резкими приказами и абсолютно, полностью невыносимую.

— Не в эту комнату, несём туда, где камин, — Единый, да как она вообще ещё разговаривает, с такой-то ношей?! — Так, грузите. Осторожнее грузите, не дрова несём. Хотя, конечно, если подумать… уфф, ладно. Сходите, спросите, есть ли у хозяйки бинты. Нужен таз с водой, чайник с кипятком или кастрюля и хорошо бы какой-нибудь алкоголь. Я пока что его осмотрю.

Я замер, понадеявшись, что это не то, что я себе представил. В конце концов — едва ли даже варг будет шагать через определенные устои общества.

Арделл явно прочитала выражение на моем лице как-то неверно.

— Господин Олкест, я правда понимаю. Но давайте вы на меня наорете через полчасика, а лучше через часик? Пока что нужно здесь разобраться.

Я распахнул дверь, стараясь не думать о том, что оставляю Арделл в довольно щекотливом положении — с бессознательным, малознакомым… законником. Как раз то, что госпожа Венейг именовала «Крайне Компрометирующей ситуацией» — впрочем, можно ли скомпрометировать ту, у комнаты которой обретается проклятый господин Нэйш (какого вира я вообще постоянно сегодня о нём вспоминаю?!).

Хозяйка была пьяна и спала на крошечном диванчике прямо в кухне — первое везение за сегодня. На плите исходила бульканьем кастрюля — наполовину выкипевшая. Пришлось переломить себя и порыться в шкафчиках — напоминая, что мы непременно за всё заплатим. Нашлось полбутылки скверного рома из Велейсы Пиратской. Таз отыскался в уборной.

Вернувшись в комнату, я едва не выронил из рук таз, в который поставил бутылку и кастрюлю.

— Осмелюсь заметить, — голос вышел на диво ровный, — вы раздели законника.

— Мгх, — ответила Арделл, — чёртовы форменные пуговицы. И зачем, спрашивается, он надел жилет, на слежку-то?!

Жилет валялся на полу — поблескивал серебристой каймой. Рядом была небрежно брошена закрытая чёрная рубашка. В то время, как глава ковчежников занималась тем, что сама она полагала осмотром.

Выглядело как ощупывание. Бесцеремонное и отстоящее от элементарных приличий далеко, как нойя.

— В самом деле, как возмутительно, — согласился мой голос (только высоковатый какой-то). — Не мог обойтись разумным минимумом одежды, чтобы облегчить вам работу. Скажите, это для вас нормально?

— Проявилка.

— Что?

— Артефакт проявляющий, говорю, не взяла, — Арделл нагнулась к самой груди распростертого законника и хмыкнула почти торжествующе. — Всё принесли? Ага, на стол поставьте. Что там для меня нормально?

Я повел рукой, обозначая… даже не знаю, только ли последние несколько часов.

— К примеру, раздевать законников. Устраивать такого вот рода осмотры. Госпожа Арделл, а вы вообще знаете о Постулатах Телесной Нечистоты?

— Идиотизм какой. Откуда эта дрянь пошла, из Эрдея? С тамошних жрецов бы сталось заявить, что всё телесное греховно. Удивляюсь, как это вообще прижилось в других странах, особенно в Вейгорде.

Проговаривая всё это как бы между делом, она нырнула к креслу, туда, где оставила наплечную сумку. Порылась в недрах, глубоко засунув в сумку руку и сквозь зубы сетуя, что «Ну да, ну да, женская сумочка — пол-яприля можно запихать». Достала небольшой коричневый футляр, заполненный пузырьками, плотно закупоренными и укутанными в мягкую ткань.

— Посмотрим, что смогу сделать, — объявила невыносимая, выдергивая из футляра несколько пузырьков разом. — Я не Аманда, под рукой — минимум, но посмотрим… На чем мы остановились? А, на эрдейских постулатах. Говорить о теле неприлично, расстегивать пару верхних пуговиц — ни-ни, обнажать руки выше локтя или запястье грешно, про ноги я вообще молчу — чем больше ткани намотаешь на этот элемент физиологии, тем благополучнее будешь выглядеть в глазах тех, кто эти самые правила чтит.

Половину кипятка она выплеснула в таз, опрокинула в кастрюлю ром и принялась вливать следом того и этого из своих пузырьков. Над кастрюлей вился ароматный, приторный пар, и Арделл в какой-то момент укуталась им, и стала выглядеть, будто хозяйка, которая решила встретить мужа любимым блюдом.

— А на деле — вот что: докторов мешают с грязью, нет ни одного заведения, где нормально бы изучали анатомию… Мощных целителей на всю Кайетту — разве что Кормчая да Арианта Айлорская, а при храмах Премилосердной Целительницы… я даже не знаю, они хотя бы врачуют зубную боль?! Зелья, кровопускания и ампутации — вот и весь арсенал медицины, а? Спасибо пресловутым Постулатам Нечистоты — родные временами доктору даже ощупать больного не дают. Если б вы знали, как эта дрянь осложняет жизнь! В Вольной Тильвии и среди простого народа еще можно как-то обретаться, но как выйдешь в приличное, чтоб его, общество…

— О, ужасные запреты со всех сторон, — помог я. — Бессмысленные устои морали и нравственности, которые надо бы отбросить подальше, верно? Постулаты Телесной Нечистоты, Постулаты Общественных Приличий, Постулаты Целомудрия — всё это не более, чем рудименты, а? Годны только на то, чтобы таким, как вы, жизнь осложнять.

Учитель Найго тоже твердил о том, сколько вреда принесло упование только на зелья и силы целителей. Но эта её правота была хуже всего, даже полураздетого законника на съёмной квартире. Что-то, поднявшееся будто шторм, кричало во мне, что эта невыносимая не может быть права, не после этой ночи, и изменившейся Мелони, и…

Бах. Арделл опустила на крышку кастрюлю. Развернулась и подняла на меня взгляд, задумчиво потирая ладони.

— Если мы уж дошли до таких, как я — а мне кажется, что вы не варгов имеете в виду — то валяйте, высказывайте сразу уж всё. Минут десять у нас есть, пока осадок не выпадет — проведём их с пользой. Вас не устраивает, что я далека от норм высшего света?

— Высшего света?! — Единый, а ведь пообещал себе не кричать, хотя столько раз за ночь хотелось. — Да что вы вообще знаете о нормах?! Да вы… плюёте на все приличия, на любые законы, вы… алапардов украли, и этот спектакль на улице… а теперь у вас в комнате валяется раздетый полумертвый законник!! Которого мы, к тому же, направили по ложному следу. Да вы с вашими методами — это…

— Рифы? — понимающе спросила Арделл.

— В-в-велейса Пиратская!

— Фрезе бы понравилось такое сравнение…

— Для вас это смешно, не так ли. Книжный мальчик из аристократов, да что он может знать в жизни — я знаю достаточно, чтобы понять, насколько вы… с этим вашим кнутом и умолчаниями… и наплевательством на законы… насколько вы…

— Невыносима, — подсказала Арделл.

— И если вы думаете…

Остановись, Рыцарь Морковка. Она едва ли поймёт — зелень в глазах сверкает колким, насмешливым блеском. И всё же, не следовало бы говорить такое в лицо женщине. Помни хоть о каких-то приличиях…

— Господин Олкест, вы, кажется, забыли дышать. В последний раз на моих глазах так раздувалась Пышечка — знаете, яприлиха наша. Когда ей по недосмотру вольерных перепало лишнее ведро гороха. Тут тот же принцип — чем скорее это из вас выйдет, тем меньше будет проблем в будущем.

Что? Да как она…

Арделл усмехалась едва заметно, но всё равно хлёстко.

— Просто хотела показать, что я не леди. На тот случай, если вы ещё не поняли. Так что давайте, высказывайтесь уж о моей персоне до конца. Я не могу с вами работать, когда вы весь источаете молчаливое осуждение — источайте его хотя бы вслух!

Что-то внутри шептало насмешливо голосом Мелони: «Эй, Рыцарь Морковка — куда понесся? Придержал бы упряжку на поворотах», но я только тряхнул головой, скрестил руки на груди, глядя на это несуразное, невыносимое создание. Она призывает к прямоте? Отлично, вот и повод выложить всё начистоту.

— Прекрасно. Я договорю. И если вы думаете, что я оставлю Мелони в компании кого-то вроде вас — с вашим образом жизни и вашим… моральным обликом — вы глубоко ошибаетесь. Мы не сможем договориться. Я не дам на неё влиять особе, которая ведёт себя как… как…

— Шлюха.

Слова и мысли смылись девятым валом паники: я же не мог это сказать, я не планировал такое говорить, я не… она сказала это сама?

— Впрочем, наверное, не так, — прислушавшись к себе, заметила Арделл, — судя по вашему лицу — вы вряд ли выбрали бы этот вариант. Взяли бы что-нибудь из книжного стиля: падшая женщина? Или как… распутница? Аманда говорит — я мало книг читаю.

— Зачем?

— Зачем мало читаю или зачем пытаюсь подобрать слова вместо вас?

— Нет, я имел в виду — зачем вы… В отношении нойя меня такое не удивляет, но вы… так губить себя…

Варги живут как животные — не имея стыда перед обществом и высшими законами. Так говорили книги — те, которые врали, что у таких, как она, нет совести, что они тупые, необразованные отшельники, что она — она! — живёт только инстинктами. Книги были написаны не о ней — но она-то должна была понимать, в какое болото тянет женщину порочная связь!

— Господин Олкест, я, конечно, уже настроилась давать ответы, но всё-таки спрошу: вам-то какое дело до моих отношений с Рихардом Нэйшем? Думаю, это уж мои проблемы — с кем спать.

— Да. Это ваши… проблемы.

Только вот Мел заглядывает вам в рот с и незаметным, неявным придыханием повторяет ваши слова — как слова оракула. В вашем питомнике можно было бы закрыть глаза на многое. На шуточки вольерных и на пьянки Лортена с девушками, которые носят цветки на корсаже, на байки Гроски, и на поведение нойя, и на похождения проклятого господина Нэйша. Можно было бы закрыть глаза, если бы вы оставались в стороне. Потому что никто из них не важен для Мел. Но вы — важны.

— Даже если не говорить о вашем примере и о влиянии, которое вы оказываете на других — вы разве не думали о том, какое влияние это оказывает на вас? Разве не знаете, что Постулаты Целомудрия строятся отнюдь не на ханжеских постулатах, а на важнейших принципах соединения энергий? Но ведь это же доказано давным-давно…

Возможно, Раккант и его королева погрязли в ханжестве и мало общего имеют с истинным целомудрием. Но научные фолианты, описывающие принципы действия Постулатов, — дело рук не только философов, но и учёных, которые начали бить тревогу ещё три столетия назад. Падение уровня магии напрямую связано с падением нравов: нельзя просто так отдать себя человеку и не получить ущерба. Невозможно вступить в плотские отношения без любви — и жестоко за это не заплатить (не говоря уж об извращениях половой природы, за которые платить приходится особенно дорого). Ведь не зря же после Полного Брачного обряда муж и жена начинают не только чувствовать друг друга — Дар прирастает у обоих! У тех, кто соединён Полным Брачным, рождаются одарённые дети — и именно чистота женщины играет в союзе не последнюю роль, даже если обряд и не был проведён. И именно поэтому считается, что женщина должна поберечь себя для будущего брака — чтобы на детях не остались отпечатки порочной связи, чтобы сам брак смог быть полным и долговечным, чтобы…

Я говорил, закрыв глаза. Если вдруг открою, а она засмеётся — я ведь собьюсь. Или опять засмотрюсь — на пальцы, все в застарелых шрамах и укусах, или на каштановую прядь на щеке. Я тщательно подбирал слова, я старался вложить в них всю свою убедительность — и слышал, как они улетают. Реют потерянными чайками — в штиле комнаты, догоняют одно другое.

«Дурррррак ты, Рыцарь Морковка», — вдруг приложил голос Мелони так явственно, что я оборвал незаконченную фразу и открыл глаза.

Мелони не было в комнате. И Арделл не смеялась. Смотрела с тихой, ласковой улыбкой — и даже как будто любовалась чем-то.

Стало почему-то стыдно.

— Господин Олкест, вы, видно, ничего не знаете о варгах? Я имею в виду — наши обычаи, особенности физиологии. Цикл размножения.

Варги приходят из лесов и похищают женщин, — услужливо подсказала толстенная «Антология» в голове. Теперь я доверял ей меньше, чем пьяным бредням Лортена.

Арделл тихонько вздохнула, потёрла озябшие плечи и подошла к камину — заново его растопить.

— Мужчин в общинах часто называют сеятелями. У них, знаете ли, особенная миссия — распространить как можно больше своего семени. По достижении двадцати лет те из варгов, которые признаны достаточно сильными и талантливыми, уходят из общины в мир. Продолжают учиться, находят работу. Но главное — они стараются произвести как можно больше потомства, желательно — от разных женщин. Нет, никакого насилия, а вот обман бывает очень часто — не все озвучивают женщинам, что они варги. И не все говорят, чем может кончиться — некоторые женятся, конечно, как Патриц Арнау, но это скорее исключение.

— Варги не вьют гнезда…

— Да, это об этом. — Она сунула в народившийся огонечек тонкие веточки растопки, — Часто после рождения ребёнка или даже до него варг уходит дальше — сеять свои подобия… неудивительно, что нас не любят. Результаты… чаще всего — обычные дети. Проходят Посвящение у Камня, получают Дар. Варгом рождается приблизительно каждый тридцатый ребёнок. Иногда, правда, это передаётся через несколько поколений — и тогда варг рождается в семье магов, где у одного из родителей, скажем, варг дед или прадед.

— И… дальше?

— Одно и то же. Рождение такого ребёнка чувствует каждый. Наставники варгов способны чувствовать и место. У матери всегда только два варианта: отдать ребёнка или уйти в общину с ним. Воспитывать варга в городе, вне общины, невозможно: случайная вспышка Дара может убить.

Пламя не давало тепла: отдёргивало пальцы от рук варгини, как от проклятой. Слова гуляли по комнате ледяными вихрями. О детях с искалеченными судьбами. О матерях, которые вынуждены отдавать детей — чтобы те тоже стали «сеятелями»…

— Они… отдают детей?!

— Некоторые. Моя мать не смогла расстаться со мной — ушла в общину, стала помогать… — Она стиснула ладонь, которой старалась зачерпнуть хоть немного тепла. Не глядя на меня, медленно вернулась на своё место возле стола. — Но если детей отдают — воспитанием их, подготовкой, раскрытием им секретов мастерства — занимаются женщины-варги.

— Но разве у них самих…

— Нет. Это… нарушение в организме, признак вымирания расы, — Она почему-то задумчиво погладила свою ладонь. — Вы же слышали — варг не должен проливать кровь. Женщины варгов лишены лунного цикла очищения крови — иначе животные бы раз в месяц сходили рядом с нами с ума. И по этой же причине мы бесплодны. К размножению способны только мужчины и только с женщиной-магом.

Камин, наверное, разгорелся слишком ярко — наполнил комнату неуместной духотой, щёки и лоб загорелись, и захотелось рвануть ворот рубашки. Или высунуться в окно, глотнуть воздуха — жаль, не морского…

Внутри была туго скрученная пружина — сжатые намертво жалость, гнев… ужас. От того, как она говорила это. Будто о чём-то естественном. Без сожаления, спокойно, будто описывая размножение животных в питомнике. Вот, даже улыбнулась задумчиво.

— Матери мира — так нас называли терраанты, когда ещё общины держали с ними тесную связь. Нам не дано выносить и родить, но дано спасать и воспитывать. Руководят общинами мужчины, но хранительницами мастерства всегда были женщины. Лечение животных и взаимодействие с ними во многом на нас. И наставничество — при каждой общине есть та, кто руководит обучением … ладно, я что-то не о том.

Она подняла жилетку Тербенно, потом сюртук и плащ. Внимательно, расправляя складки, повесила на стул. Выговорила чеканно и тихо:

— Понимаете, господин Олкест, так уж вышло, что мне не для кого себя беречь. Детей у меня не может быть, а брак… Были случаев, когда ушедшие из общин девушки-варги выходили замуж, только вот это были несчастливые и недолгие браки. Помимо того что их мужьям рано или поздно начинало хотеться наследников… самих варгинь тянуло в леса, в горы, в зверинцы. К своей сути. Варги не вьют гнезда — сказано не только о мужчинах. Так что, я думаю, вы можете уже перестать тревожиться за мой моральный облик. Господин Олкест, вам плохо? Может быть, воды?

Воды… солёной и морской — и свежий ветер, рвущий волосы, и чтобы грудь наполнилась воздухом, потому что сейчас в ней — свинец…

— И вы никогда не хотели?..

Показалось — под тёмными ресницами, в глубине зелени таится печаль. Прячется среди зелёных разводов, опасается выглянуть — выдать.

— Вы слышали песню Аманды об алапарде, который захотел луну? Хотеть то, чего у тебя никогда не будет — не слишком-то разумно. Заставляет забывать о том, что у тебя действительно есть. Я вам уже слишком многое сказала, господин Олкест. Очень надеюсь, вы понимаете, что я сделала это не для того, чтобы вызвать жалость. На следующую беседу о нравственности я приглашу господина Нэйша. Он обожает рассуждать об… отвлеченных понятиях.

Пылал камин. На кровати неподвижно разлёгся словно окостеневший законник, рука свесилась, открывая знак Музыки на ладони… И стояла хрупкая, раннеутренняя тишина, и я не знал — как нарушить её. Следил, как тонкие пальцы в шрамах сдвигают крышку с кастрюли, и ароматный пар прогонял изнутри тяжесть, но приносил внезапный лёд: что я наговорил, зачем вообще зашёл так далеко, вёл себя как мальчишка, это полное…

— Дно, — сказала Арделл, когда я открыл рот, чтобы извиниться.

— Ч-что?

— Осадок выпал, дно поменяло цвет. Видите? А теперь разрежьте-ка наволочку.

В любом случае, нам предстояло платить хозяйке слишком за многое. Я молча стащил наволочку с подушки — осознавая себя всё более по-идиотски. Из-за того, что начал вообще не с того.

— Воздействие похоже на одну из охотничьих артеловушек, — сообщила Арделл. — Зверь отключается, будто костенеет. Вены вот проступают, как здесь. Только тут какая-то новая разновидность.

— Туман?

— Ага. Артеловушки его не дают. В общем, он к ночи должен очнуться, только мышцы будут побаливать, так что… давайте сюда ткань. Мочите вот так, растираете его поверху, должно снять побочки. И да, ноги тоже нужно растереть. И если вы не хотите допускать меня к этому деликатному делу…

Я заверил (как можно более легким тоном), что мне можно поручить растирание законника. К чести Арделл, она не ввернула шуточку наподобие «Неужели вам не кажется это неприличным».

— Из полос ткани потом наложите компрессы туда, где жилы проступили, — и уселась рядом с кастрюлей за стол, задумчиво катая в пальцах… что там, стеклянный шарик? Аптечный пузырёк? Сувенир?

— А… что вы будете делать?

— Поразмыслю. И надо будет с Мел связаться, узнать, как у них там.

Ангелы Единого — я совсем забыл, что Мелони тоже на выезде. Что там бешеный яприль… что, может быть, ей грозит опасность.

Ромовый запах зелья клонил в сон. Я выполнял работу молча — стараясь сосредоточиться на том, что было ночью, на алапардах, на Ребенке Энкера — и мысли ускользали и размывались, плавали словно в дыму или в том самом густом, сером тумане. Вытесненные иным — жуткими откровениями о варгах.

Знал ли хоть кто-нибудь из тех, кто писал монографии и энциклопедии? О «сеятелях», о том, как варги ощущают рождение и смерть? О бесплодных женщинах и о женщинах, отдающих детей?

«Быстрый расцвет, медленное увядание, — сказала Арделл, когда мы прибыли в город. — Некоторые полагают, что это скорее плата…»

Теперь я знал — за что. Но что-то во мне так и не желало примиряться с этим. С тем, что именно ей выпала такая доля. Не для кого себя беречь.

В комнату наконец-то пролилось утро — просочилось с неохотой через латаные занавески лавандового цвета. Комната разукрасилась сиреневыми оттенками: разворошенная кровать, разбросанная одежда законника. Догорающий камин и застывшая за столом Арделл — взгляд устремлен в пространство, губы сжаты. Тербенно тоже не шевелился — но сердце у него стучало ровно и чётко. Я наконец-то соорудил компрессы, прикрыл Крысолова пледом и принялся собирать одежду со стула. Повернулся, чтобы отнести в шкаф — и встретил пристальный, изучающий взгляд Арделл.

— Я мешаю?

Она медленно покачала головой. Подняла руку, раскрыла пальцы.

— Вы, случайно, не помните, у него на ладони была Печать?

— У этого… Ребенка Энкера? Если помните, я же полз по улице, спасаясь от вас и от алапардов… и орал, между прочим. А вы… Хотя нет, вы бы тоже не увидели, у него были такие рукава, что можно было рассмотреть только пальцы.

— Именно, — пробормотала Арделл. — Только пальцы.

— Он пытался скрыть чистую ладонь? Скрыть, что он варг?

— Пытался скрыть ладонь, ага. Но не то, чего на ней нет, а то, что есть…

Разумеется, в случае с Чудом Энкера любая Печать будет выглядеть глупо — разве может посланник небес… или демон… или варг, кем бы он ни был, носить на ладони знак Камня? Меч, линию ветра или пламени?

— То есть вы и его считаете фальшивкой? Как и этих… злонамеренных варгов? Но в таком случае — зачем кому-то этот спектакль? Это всё как-то слишком…

Арделл встрепенулась, будто осененная какой-то догадкой. И в ту же секунду на меня свалилось осознание.

— Постойте, но алапарды? Вы, говорили, что кто-то перехватил контроль…

Жаль, что я так мало вслушивался в её мимолетный шепот нынче вечером. Меня слишком занимал бессознательный законник, которого придется куда-то там тащить.

— Там был еще кто-то, — выговорила Арделл почти торжественно. Поднялась, сматывая и разматывая кнут, и начала нетерпеливо мерять шагами комнату. — Там, в переулке. Кто-то наблюдал со стороны, и это он перехватил у меня контроль над животными. Только вот…

Дальше она продолжила оживлённую беседу с собой, а может, с кнутом или с пламенем. Расхаживала с нахмуренными бровями, бросая время от времени в пространство: «Да, почти уверена, но…» или «Хм!» — самым многозначительным тоном.

— Может, вам стоит хотя бы немного отдохнуть? Вы сутки на ногах…

— Двое суток, вообще-то.

— А еще вы только что изображали злого варга… и совсем не дело для девушки таскать по подворотням законников…

— Аморально? — спросила Арделл, таращась куда-то в огонь.

— Тяжело. Он же ростом шесть футов.

Арделл взглянула на Тербенно так, будто только сейчас осознала этот факт.

— Ладно, вы правы: с меня сейчас проку мало. Придётся сделать перерыв хотя бы до полудня.

Окинула задумчивым взглядом кровать, на которой распластался законник, перевела взгляд на ковер и добавила взвешенно:

— Думаю, подушек тут вполне достаточно… — я невольно поперхнулся. — Боги, ну что я опять не так сказала?! Тербенно точно не в состоянии покуситься на мою честь. Или вы за него волнуетесь?

— Просто считаю, что вам будет удобнее в соседней комнате. Там… ванная ближе. И я лучше… знаете, присмотрю за ним: вдруг ему станет плохо, или вдруг он решит очнуться пораньше. Мне так будет спокойнее. Да.

— Прекрасно, — отозвалась Арделл. — Спасибо.

И вознамерилась просто пройти в соседнюю комнату, и тут я вспомнил о самом важном вопросе.

— А что мы вообще с ним сделаем? Получается, мы вывели его на ложный след, потом втянули куда-то, где его оглушили, потом мы притащили его сюда…

Арделл пожала плечами.

— Ну, вдруг пригодится, — бодро заявила она. — Никогда не знаешь, в каком деле может понадобиться законник, верно?

Я порядком онемел от этой фразы. Настолько, что даже не попытался побеседовать с Мелони, когда Арделл соизволила её вызвать. Настолько, что почти пропустил мимо ушей странные намёки варгини: что-то про мэра и полнолуние.

И только уже пытаясь уснуть на ковре возле Тербенно, я понял: глава питомника явно сообщила мне не всё, о чём догадалась.

ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ

Среди переулков на окраине Энкера приходится поплутать. Поприставать к извозчикам и торговцам, поманить даже парочку гадалок нойя звоном монет. Нойя дружно качают головой, щёлкают языками: «Ай, вижу, человек твоих мыслей далеко-далеко».

Добрых три часа она меряет ногами мокрые улицы. Мелкий дождик распугивает народ, и закутавшийся в водную пыль Энкер приобретает таинственный, древний вид: норовит утащить в лабиринт переулков, закружить среди храмов и молелен и посулить разгадки всех тайн.

Спасибо, — хмыкает Гриз, накидывая капюшон на голову. — Всех, пожалуй, не надо — мне бы одну…

— А, долбанутый Мастер, — радостно машет рукой уличный босяк. — За медницу проведу!

И верно, проводит: до сколоченной кое-как ветхой лавчонки, на которой ещё виднеются следы надписи «Мясник» — просто пять букв затерли, оставили только первую.

— Плохая покупательница, — говорит Джемайя, когда она входит. — Та, которой ничто не нужно, потому что мир с нею.

Проход узкий, и со всех сторон — с полок, стеллажей, витрин — на тебя набрасываются вещи, вещи, вещи. Оружие-атархэ, и разноразмерные, разнокалиберные амулеты— камни, оплетённые в медь и серебро, и голубоватые «водники», прозрачные шары-«проявилки» для лекаря, и резные Водные Чаши — каменные и деревянные, подешевле и подороже… Всё слитно и перемешано, обвилось друг вокруг друга и вросло в тело старой лавки. Напиталось пылью и запахами воска и горечи. Всё несёт на себе касание одной и той же Печати.

— Трудно было тебя найти. Ты разорвал связь после того, как сказал мне насчет явления Ребенка и алапардов. Не сказал даже — где обосновался.

— Энкер не Дамата. Я знал, что ты найдёшь меня, если нужно.

Джемайя — мелкий и сгорбленный, весь зарос клочковатым, буро-седым. А пальцы — гладкие, чистые, молодые.

— На вызовы тоже поэтому не отвечал?

— На вызовы… работал. Такое нельзя прерывать, — Мастер поворачивает ладонь, где поверх Печати разлеглись два серебряных колечка с древними знаками по ободу. На каждом высечен феникс, распахнувший крылья. — Кольца Полного Брачного. Такое просят редко, нужно со всем уважением… Радость для Мастера! С них взял только девять золотниц. С тебя возьму три, договорились?

— Договорились, — мягко отзывается Гриз. — Как только вдруг соберусь примерить огненные крылья…

Джемайя смеётся смехом сверчка. Смехом дров, трещащих в пламени. Поднимает на неё серебристые бельма глаз и беззубо улыбается.

— Как называет тебя этот твой… который любит бабочек? Ну-ну. Я не вижу, зато слышу хорошо. Сейчас вот слышу — ты хмуришься, потому что назвал его твоим. Не буду больше. Как этот… не-твой ладит с палладартом, который я сотворил?

Гриз зажмуривается: слишком яркая картина перед глазами. Пропитанная даматским восточным солнцем и запахами перца и сладостей.

Вызов был связан с захворавшими единорогами знатного эйшеета-вельможи. Нэйша она с собой взяла, просто потому что сама ни разу не была в Дамате, а в лавку Джемайи их привели те, кто уверял, что «старик всё слышит и ничего не боится».

— Всё слышу, — согласился Джемайя — тогда менее седой и не такой сгорбленный, но уже совершенно слепой. — Рассказываю не всем. С кем мы всегда открыты? С друзьями разве что.

— Могу стать вашим другом, если хотите.

Он улыбнулся, откладывая в сторону не доделанный кинжал.

— Можешь. Твой знак говорит — можешь. Из тебя плохой покупатель, а вот друг — хороший. У меня есть сладости и чай.

И они пили чай и болтали — о варгах и о питомнике, о закрытом Граде Мастеров, о восточных пристанях и поделочных камнях, и об улицах Акантора. Они болтали обо всём на свете, а она ощущала, как старый Мастер с тонкими пальцами, Мастер-одиночка с каждым её словом проходит по внутренней крепости, проводит чуткой ладонью, по щербинкам стен…

О Нэйше она в какой-то момент забыла, а он сам ухитрился раствориться. В лавке, полной артефактов. Он тогда был у неё в группе уже около года, и она слишком хорошо знала эту его особенность: сливаться с местностью, даже без неподвижности. Просто чужой, праздный покупатель бесшумно движется вдоль полок, рассматривает оружие…

Потом Джемайя дёрнулся и едва не пролил чай. Выпрямился, вслушиваясь во что-то за её спиной. И она обернулась.

Это было как вспышка в полумраке комнаты. Среди тусклых отблесков меди и золота, среди блеска самоцветов — высверк белой молнии.

Он стоял у витрины — белый костюм и белые волосы — и касался кончиками пальцев хищного лезвия — и лезвие приветственно вставало навстречу, будто узнавая… Ползло на ладонь — левую, чистую, без знака Щита. И, позвякивая, ползла следом серебристая цепочка, и лицо Рихарда Нэйша было полно очарования и нежности.

Это был единственный раз, когда она видела его таким. Почти плачущим от восторга.

— Сколько?

Высечено в памяти. Вышито бело-серебристым. Костюм, и волосы, и прильнувший к пальцам, словно ожидающий ласки, палладарт-атархэ.

Бельма, наполненные испуганным серебром.

— За такое не берут плату. Это «вдохновенный дар», истинное творение. Больше тридцати лет ждёт своего господина. Он твой. Бери.

Формула проста, — говорил он потом Гриз. Простейшие артефакты, такие как сквозники или водные амулеты — технология плюс Печать. Артефакты на заказ — атархэ или кольца для Полного Брачного — тонкая работа. Технология, Печать и видение. Нужно построить внутри себя образ заказчика. И выплетать артефакт под этот образ — словно шьёшь костюм, который нельзя примерять, и оттого нужно особенно бережно…

Но есть то, что над формулами. Вдохновение. Приходит, когда не ждёшь, нашёптывает, что не спрашиваешь. Мастер становится в этот момент подобен пророку — или художнику, который представляет во сне лица, или поэту, озарённому строками, или композитору, на которого с небес снизошла музыка. Мастера видят образ — сплетённый и слитный, и, не в силах противиться, творят артефакт для того, кого не встречали ни разу, а может — и не встретят никогда.

Иногда атархэ. Иногда — кольца для Полного Брачного. Иногда — другое. «Вдохновенный дар» всегда совершеннее того, что сотворено по заказу. Мощнее. Лучше. Только вот сделан такой артефакт лишь под одного, и большая удача, если они с хозяином встретятся.

Устав Мастера запрещает избавляться от таких изделий, и они могут пылиться на полке столетиями.

— Иногда мне кажется — лучше бы ты не творил этот атархэ, — выдыхает Гриз.

Джемайя щёлкает пальцами, отправляет в полёт надтреснутые пиалы, призывает блюдца и заставляет закипеть чайник. Магия Мастера — та, что выгибает металл и ограняет камни, и вдыхает жизнь в предметы.

— Когда становишься Пальцами Высших Сил — нельзя не творить. Мастера — атархэ рока. Если кому-то надо, чтобы этот не-твой был вооружен — что мне было делать? Не отрубать же себе пальцы и не прокалывать Печать. Будешь даматские сладости?

Старик всё никак не отвыкнет — от восточных сладостей и церемоний, и непременных бесед ни о чём — Гриз погружается в беседу, будто в терпкий чайный аромат гвоздики и муската. Греет пальцы о пиалу, катает на языке засахаренные орешки — и поглядывает на закопчённое, замасленное окно прямо над лысинкой Джемайи.

Все звуки Энкера живут на широком подоконнике. Сидят на тонких медных лапках. Мелкие пичужки, в полумраке можно принять за родственниц певчих тенн — только эти не золотятся, а бронзой поблескивают.

Восемь — малая часть от стаи. Остальные где-то на улицах: сидят на крышах, перепархивают по балконам и фонарным столбам, и впитывают в себя — семейные свары и пикантные сплетни, тревожные слухи и радостные вести…

Потом несут на крыльях хозяину.

— Мои щебетуньи, — Джемайя, кивает в сторону подоконника, — сперва не всё уловили… а может, я не так услышал: сложно иногда бывает выделить главное. Много болтают, да… Сперва было только про Чудо Энкера и алапардов, потом уже и про этих варгов. Да варги ли это? Что-то уж слишком их много здесь — и слишком громкие. И неудачливые. А, плохая покупательница, как думаешь? А ночью… верно я слышал, что ночью там был ещё и законник?

— Он и еще кое-кто. Вот. Оставил сувенир. Послушай, пожалуйста.

Она передаёт то, что нашла в переулке: хрустальный шарик, темный и покрытый замысловатым узором.

Джемайя крутит шарик в длинных пальцах. Бельма устремлены в потолок.

— Ну-ну… материал неплох, для одноразовой работы. А сама работа хороша. С выдумкой и дерзкая. Две цели слил в одну сущность: тут тебе туман… да, вот боковые нисходящие… с цепенящей магией переплёл. Не слышал такого раньше, нет. Но старики таких знаков не вьют — у нас тоньше, дольше… тут кто-то молодой и скорый. С сильной Печатью, хорошим Даром.

Кажется, он даже принюхивается к артефакту, ковыряет какими-то крючками, вновь и вновь проводит над ним правой ладонью. Опять принимается крутить в пальцах.

— И нет клейма Мастера.

— Вольный одиночка? Как ты?

— Вольные одиночки всегда ставят клеймо. Чтобы искали его самого, а не обращались в Мастерград. Это беглец. Или изгнанник. Кто-то, кто отвернулся от Общины и Устава.

Даматские сладости — с вечным привкусом перчинки. Теперь вот отдаются горечью во рту.

— За что Мастера могут изгнать из Закрытого Города?

— Много за что. Разгласил секреты или преступил Устав. Убил человека. Создал запретное.

Пальцы, думает Гриз. Лицо у него столько не выражает, а пальцы словно обезумели: носятся по столу, и чертят, рисуют, вяжут неведомые узлы. Встревоженные, испуганные пальцы.

— Мои щебетуньи не слышали, чтобы кто-то из наших появлялся в Энкере. Если он пришёл, то недавно. И ни с кем не говорит на улицах. Или говорит, но там, где мои птахи не слышат, а таких мест немного.

Гриз наклоняется вперёд на стуле для посетителей — скрипучем, неудобном.

— Джемайя. Можно ли сотворить артефакт, который контролирует разум бестий?

Пальцы коротко вздрагивают. Останавливают вечное движение. Падают на стол, словно мёртвые.

— Можно сделать всё, — глухо отзывается Мастер. — Я… слышал о таких. О творениях, которые были до Мастерграда… до Устава. Я слышал.

Серебристые бельма вглядываются не в полумрак, но в память. Почему-то кажется — в жуткую.

— Если он сотворил такое… Я знаю законы варгов — ты не сможешь сама. Так вызови сюда этого… не-твоего, с моим творением. Пусть он сделает. Пусть убьёт эту падаль, пока кровь не залила не только Энкер.

— Этот артефакт так опасен? Или ты думаешь, что он будет продолжать? Или такое было раньше? — она бросается и бросается вопросами, но старик молчит. Словно он — всё слышащий и не боящийся — внезапно оглох и испугался.

Тогда она благодарит и поднимается. Говорит, что, если вдруг узнает что-то — непременно навестит его и расскажет. Обязательно выпьет чаю и спросит совета. Джемайя в ответ обнажает беззубые десны в ухмылке, суёт ей в ладонь маленькую птичку: «Все свои уши отдать не могу, но хоть одним поделюсь, а? Только как уходить будешь — выпусти».

Гриз трепетно принимает холодное тельце с неподвижными крылышками. Кладет птичку поближе к сердцу. Отворачивается к двери и замирает, будто натянув невидимую привязь.

— Джемайя. Что ты услышал? Тридцать лет назад, когда сделал палладарт?

— Не услышал, — отвечает надтреснутый голос из-за плеч. — Видел, хотя уже тогда почти что видеть не мог. Но я видел внутри себя. Белую смерть. Окровавленные пальцы. Алое на белом и сотни смертей. И… огонь.

— Огонь? — вот уж что последнее, что она ожидала услышать о Нэйше.

— Пламя, закрывающее и заканчивающее всё… О!

Восклицание — такое резкое и громкое, что Гриз кажется: с ним случилось что-то, и она оборачивается, шагает назад…

Джемайя машет рукой: всё в порядке.

— Забыл совсем… огонь, да. Тут заходил один. Когда заговорили о возвращении энкерского чуда. Тоже плохой покупатель: только смотрел, ничего не спрашивал. Двух слов не сказал.

— А это не мог быть тот самый изгнанник?

Старик хихикает, мотает головой и щурит бельмастые глаза с удовольствием.

— Вот уж нет. Печатью и Камнем поручусь — это был варг. Он-то думал — я слепой, не увижу… а я услышал! У него был знак, как над тобой.

— Надо мной?

— Ну да, — хитровато улыбается Джемайя из-за стола. — Как над тобой. Знак пламенеющих крыльев. Знак феникса.