Пастыри чудовищ. Книга 2 (СИ)

ЛУНА МАСТЕРА. Ч. 3

ЯНИСТ ОЛКЕСТ

В «поплавке» было… скверно. Водную карету швыряло в невидимых и мощных потоках, в салоне попахивало псиной. И ещё эта карета уносилась всё дальше от Мелони и ее нового задания. Бешеный яприль — притом, что Мелони еще и отправилась на вызов в компании Лайла и Лортена. Единый, я себе не прощу, если с ней что-то случится…

— Это было так уж необходимо? — процедил я, когда Фреза вернулась из угодий Вельекта за нами.

Невыносимая Арделл пожала плечами, запрыгивая в карету через широкую полосу воды.

— Ну, во-первых, мне и правда нужен там кто-то законопослушный. А во-вторых — это ради вашего же блага, господин Олкест. Вы в последнее время уж очень усердствуете, и если бы я еще и послала Мел с вами на выезд — не факт, что вы вернулись бы с выезда.

— Считаете, мне нужно отступиться?!

— Считаю, что Мел нужно дать возможность малость подышать.

Это было сквернее всего. То, что мне предстоит выезд с невыносимой. Грубящей благотворителям. Кричащей на вольерных. Во весь голос рассуждающей на кухне о помёте виверния.

И потакающей проклятому господину Нэйшу.

Неимоверно раздражающей — словно вечно воспалённая, кровоточащая царапина. Каждой усмешкой, приказом, жестом…

«Почему ты злишься на неё, мальчик?»

Голос учителя Найго совсем изглодал меня в последние дни. Я от него отмахиваюсь, от этого голоса, но в блеклой осенней голубизне неба так и видятся знакомые глаза, и паутины на деревьях всё напоминают серебро в волосах. И голос спрашивает одно и то же: разве после того случая с фамилиаром я не понял — какой она человек, разве не осознал, как заблуждался, разве не должен чувствовать себя виноватым…

Должен. Чувствую. Но сильнее вины — постоянное раздражение. То, которое заставляет меня отмахиваться от понимающего голоса внутри. Не видеть голубизну глаз.

Потому что Арделл — невыносимая, и точка.

— Господин Олкест.

Арделл сидела напротив — освещённая блекло-голубыми отсветами ракушек флектуса. Смотрела с вечной иронией — будто на ребенка.

— Что вы знаете об Энкере?

«Что ты на нём помешана».

Вздор — это было бы неучтиво, я же решил держаться с Арделл с холодным, вежливым достоинством.

— Вы, видимо, имеете в виду Энкерскую резню? Извольте. Всё случилось в 1572 году от Прихода Вод. Тридцать третьего… в последний день Луны Дарителя Огня. В этот день в городке Энкере была весенняя ярмарка. На улицах собрались толпы народа. Были и зверинцы, и приезжий цирк. Большинство источников сходятся на том, что всё началось именно с цирка, хотя что именно там случилось — выяснить не удалось.

Вспомнилось в голубом сумраке — мимолётно и остро: мне шесть, отец рассказывает о Дне Энкера, который случился за два года до моего рождения… Тогда ещё не были написаны книги, а слухи были фантастичнее некуда. О вырвавшихся из зверинцев драккайнах. О сотнях алапардов, которые почти уничтожили город.

Действительность оказалась скупой, мрачной и кровавой.

— Так или иначе, два… в некоторых источниках — три алапарда взбесились.

Самец и самка, — едва слышно откликнулась Арделл. — Хозяин цирка не рассчитал удар и убил их детёныша. Алапарды мирные и поддаются дрессировке, пока вы не трогаете их стаю. Но если вдруг… это — «кровная месть». Состояние такое же, как у яприлей и мантикор при ранениях. Алапарды перемещаются с огромной скоростью. И убивают всех на своём пути.

— Вам, разумеется, виднее, — потому что, о Единый и все его ангелы, это же варг, который постоянно таскает за собой алапарда, кормит его с рук и засыпает у камина, обнимая за шею! — Итак, эти алапарды впали в состояние бешенства и начали убивать народ на улицах. На заполненных людьми улицах. Насколько я понял из книг — они просто пронеслись по ярмарке, разрывая всё, что попадалось под когти и клыки. Количество жертв до сих пор считается спорным: молва, конечно, всё сильно преувеличила. Но в любом случае — несколько сотен.

К этому Арделл не добавила ничего. Оперлась локтем на колено и уставилась на меня — готовая слушать в такой вот нелепой позе.

— Алапарды, убивая людей, продвигались к главной площади Энкера… Белая площадь, теперь площадь Явления. Там тоже были гуляния, так что и там они смели не меньше сотни человек. А затем их остановил ребёнок. Дитя Энкера, Чудо Энкера, Десятое Чудо Кайетты… у варгов нет для него особенного названия?

Арделл качнула головой.

— В общем, в момент всеобщего отчаяния на площади явилось чудесное дитя — канонично его изображают в белом, с золотыми локонами и синими глазами. Оно протянуло руку к алапардам — и…

Сарказм смялся, ссыпался в горло пеплом. От остатков чужой боли. Жутких картин, которые приходили после отцовских рассказов — на границе яви и сна.

— Они остановились. Сперва прекратили убивать, а после и вовсе поползли. Две окровавленные твари, по площади, которая когда-то была белой. К ногам ребёнка, словно к ногам своего господина или божества. И когда они доползли — они остались лежать там, у его ног, мертвыми. После этого Дитя Энкера исчезло.

За стенками «поплавка» шумела вода — будто толпа. Прислушайся — различишь горестные завывания и недоуменные вскрики. Услышишь неистовое рычание, переходящее в заискивающие взвизги. Прикрой глаза — увидишь алое на белом: белые камни и алые следы, белые одежды и алые пасти, и золото шкур и волос, и над всем этим — пронзительная, неземная синь.

Неба и глаз.

— С тех пор Ребёнок Энкера считается чудом. Десятым из девяти официальных чудес Кайетты — таких, как Камень, Кормчая, виры, «пустые элементы» и прочее… Может быть, потому что никто так и не смог его отыскать. Или не смог представить — что он такое: божественный посланник, или просто ребёнок с необычным Даром, или…

Показалось в полутьме — следят глаза. Серые, с приметными травянистыми разводами. Спрашивают — ну как, Рыцарь Морковка? Ты же скажешь это?

— Или один из ваших. Но ведь как раз варгом он не может быть, верно ведь?

— Почему же, господин Олкест?

«Где тебе знать, глупенький Рыцарь Морковка»… Ну что ж, ей придется сильно удивиться — сколько я знаю.

— Потому что все варги сосчитаны с рождения. И рождение любого из них ощущается остальными. Как и смерть. В одной из книг, которые я изучал… неважно. Словом, каждый из варгов ощущает рождение и смерть другого, где бы тот ни находился. Разумеется, я не представляю — как это происходит, и понимаете ли вы, кто именно рожден или умер…

— Не все и не всегда, — перебила Арделл. Обхватила себя руками за плечи — будто старалась отогнать внезапный озноб. — И это… легко спутать. Миг рождения и смерти на самом деле похож — это всегда словно волна потрясения, боли… нечто, что отдаётся в сердце и крови. Сложно описать. Лишь с годами учишься различать оттенки. Понимаешь, о жизни речь идет или о смерти. Наши старейшины, наставники — те ощущают и место рождения. После этого ребёнок воспитывается в общине.

Царапнуло, заскреблось внутри. Что значит — место рождения? Разве не все варги рождаются в общинах? Не могут же быть правдой эти сведения из трактата Филора Крайтонианца — о том, что варги похищают женщин…

— Однако Ребенку из Энкера было не меньше пяти лет, и если его сразу же не забрали из семьи в общину — значит, он не был рожден варгом. Впрочем, неизвестно и проходил ли этот ребенок Посвящение у Камня… и был ли вообще существом из плоти. А в некоторых источниках предполагают…

«Поплавок» качнулся, поднимаясь из водных глубин.

— Э-э-эть, клячки мои водные, поближе, поближе подгребай! — прорвался извне задорный голос Фрезы.

Вскоре я перепрыгнул на деревянный настил пристани. Развернулся было подать руку Арделл — но глава ковчежников уже стояла рядом со мной и махала Фрезе на прощание.

В окрестностях Энкера было тускло и пыльно. Когда-то здесь добывался мрамор — и заросшие карьеры до сих пор окружали город. Причудливой формы глыбы, древние обветренные ступени, расселины и мелкие озерца — высокая, облицованная серым мрамором стена вдалеке.

— Не сочтите за дурное любопытство… Но с чего вообще вас так интересует эта история? Я слышал, конечно, что вы увлечены этим вопросом…

«Над картами Энкера все штаны просидела», — это от Фрезы. «Интересоваться, как Гриз — загадкой Энкера», — от Аманды. «Повернулась на энкерской дитачке», — от Мел.

— Начать с того, что я в какой-то мере тоже Ребёнок Энкера. Родилась в тот день, — пояснила Арделл в ответ на мой недоуменный взгляд. — Не только я. То ли восемь, то ли десять наших. Словно что-то случилось… что-то настолько серьезное, что у женщин по всей Кайетте начались преждевременные роды — если они носили варгов. Моей матери, например, оставалось больше месяца до срока. А старейшины были просто оглушены: в один день обычно такого не бывает. Это было настолько примечательно, что День Энкера до сих пор считается знаме… что это с вами?

— Вам что… двадцать пять лет?!

Единый, не может же она быть всего на пару лет меня старше, ей с виду тридцать как минимум…

— На Луну Дарителя стукнуло, — призналась Арделл и встала напротив меня, чуть наклонив голову, с заинтересованным видом. — А вы-то думали — мне сколько?

— Два…дцать четыре, — зачем, зачем я опять начал краснеть?! Совсем неучтиво — поднимать вопрос возраста…

— Самая милая ложь, какую я видела, — прыснула Арделл. И смех на миг преобразил её лицо, выдав истинный возраст. — А я, на секундочку, работаю с Амандой и Лайлом Гроски. Господин Олкест, успокойтесь. Я-то думала, вы читали и выясняли что-то там про варгов — а до феномена возраста так и не добрались?

Теперь мы шли по дороге, окруженной возмутительно чахлыми кустиками — а от дороги вдоль простиралась перекопанная почва. Овраги и холмы, и рукотворные рвы. Два года назад один из провидцев провозгласил, что ему явилось Дитя Энкера и указало на древний клад в окрестностях города. Об этой шумихе даже газеты писали — и в Энкер рванулись все, кто хотел лёгких денег…

— Варги рано взрослеют и рано развиваются, — раздавалось слева. — Это начинается лет от пяти-семи — после первых проявлений Дара. К четырнадцати нас можно за восемнадцатилетних посчитать. А замедляться процесс начинает годам к тридцати. Так что в тридцать я буду выглядеть, скажем, на тридцать восемь. И в сорок — на тридцать восемь. А потом начинается обратный процесс. Так что к шестидесяти я буду выглядеть на сорок два — если доживу, конечно. Старейшинам к сотне лет больше семидесяти не дашь. Это… знаете, многие считают, что ещё один Дар. Быстрый расцвет, медленное увядание. А некоторые полагают, что это скорее плата…

— За что?

Этот вопрос Арделл то ли не услышала, то ли нарочно пропустила мимо ушей. Подняла подбородок, указывая на здание местного водного портала.

— Похоже, сюда решили наведаться не мы одни, а?

У серого здания с обветшавшей крышей была толпа. И на самой дороге тоже, а ещё больше — у ворот. Мы будто оказались среди бушующего моря. Волны людские накатывались, требовали пропустить побыстрее, обдавали запахом соли, водорослей (и еще десятком других запахов) — гомонили нетерпеливо. Повторяя на все лады всё то же: «Он здесь», «Он вернулся», «Говорят, теперь сотню человек спас!» — «А от чего?» — «Да от алапардов же! Натравили какие-то сволочи…»

Арделл крутила головой и впитывала голоса, толкалась среди приезжих и вслушивалась в каждую сплетню. Я пробирался следом. Молчал.

На самом деле я всегда обожал маленькие городки, особенно приморские. Узкие улочки, извилистые и пропитанные запахом пряностей, и толкотня на пестрых рынках, и леденцы в руках надсадно орущих торговок.

Только вот Энкер не был таким.

Был — серым, скучным, пыльным, и каждой своей улицей кричал, что до моря сотня миль.

И паутина занавесок качалась от прохладного ветра в окнах — вкрадчиво и тихо, приглашая слиться с тусклыми стенами, смешаться с мусором вдоль покосившихся заборов, с пророками в сером отрепье, провозглашавшими: «Он вернулся!»

По такому городу мало хочется ходить. Еще меньше хочется ходить под ручку с невыносимой Арделл.

— Процветающий город, — уронила она, пока мы двигались от Привратной Площади куда-то в сторону центра. — Это тогда и началось, двадцать пять лет назад. Бегство населения. Поиски. Теперь вот пророки. С тех пор тут строили разве что храмы.

Храмов было предостаточно — мы успели миновать внушительное строение Единого, полукруглую ракушку Рыбаря, островерхое здание, посвященное Ледяной Деве, и множество мелких молелен.

По выщербленным улицам бродили гадалки нойя — подметали сор цветастыми юбками, предлагали: «Раз в глаза взгляну — все скажу про тебя, любезный!» Прямо и строго шли молельщики, преклоняя колени то перед изваянием милосердной Целительницы, то перед легковесным, запрокинувшим идеально красивое лицо Стрелком (проклятие, кого он мне напоминает?).

Под ноги сунулась пара торговцев с предложениями амулетов вечной любви и верности (получили силу на месте его явления!). Пока я объяснял, куда торговцам следует применить свои амулеты, Арделл стояла на перекрестке, задумчиво посматривая по сторонам.

— Налево, к Ярмарочной, — пробормотала наконец и взяла новый курс.

— Вы тут, видно, все улицы исходили, — буркнул я.

— Да, приходилось бывать, — рассеянно отозвалась невыносимая. — И я часами изучала город по картам. Еще до того, как покинуть общину.

— Так Мелони была права? Насчет того, что вы давно…

Рука предательски дернулась — покрутить у виска.

— Давно ищу следы Ребенка из Энкера? Ну, конечно. Эта история занимает многих из наших — каждого на свой лад.

— Потому что он проявил способности наподобие ваших?

— Потому что он проявил способности за пределами наших. И потому, что никто не почувствовал рождение такого мощного варга. Да и вообще, легенды гораздо интереснее, когда они здесь, родились недавно, когда их можно потрогать, услышать о них…

Пусть себе упивается легендами, тайнами, домыслами — что она там еще придумает, жительница своего мирка? Я ведь все равно заберу Мелони. Пусть не в поместье. Увезу туда, где бриз вкрадчиво залезает под одежду, где пахнет водорослями и свободой. Только бы показать ей, что не все люди таковы, какими она их считает, что помимо питомника есть другое — море с солёными бризами, и рассветы, и очаровательные маленькие городки, где пряничные домики с черепичными крышами… что угодно, что заставит её хоть немного — оглянуться по сторонам. Улыбнуться.

Здорово было бы ходить по этим замусоренным жрецами улицам с ней. С ней прежней. Она бы натыкала острых словечек в стены этих поросших мхом домов, в скучающих на балконах дамочек с визгливыми шавками, в дешевую легендочку, во всех жрецов. Острых, метких словечек — куда там Стрелку на постаменте.

Слежку я отследил через пару поворотов: вели довольно неуклюже, но цепко, упрямо. Тип в жреческой серой хламиде, с опущенным на лицо капюшоном, то приближался, то отдалялся, но не потерял нас ни разу.

И даже не попытался избавиться от военной, вбитой обучением походки.

— А вас всегда сопровождают в такие прогулки законники? — поинтересовался я, когда мы еще раз свернули.

Арделл бросила мимолетный взгляд назад и тихо хмыкнула.

— Обычно нет, но Тербенно, видно, тоже интересуется местными легендами. Не будем ему мешать. Тоже человек, в конце концов.

Крысолов, как его именовал Гроски, явно намеревался ходить за нами весь день, но Арделл уже остановилась. Скользнула глазами вдоль улочки, в которой мы стояли — пропахшей помоями, но помпезной, с вычурными балконами и старыми, увитыми плющом двухэтажными домиками. И решительно взялась за ближайший дверной молоток, в виде головы аллапарда.

Дверь распахнулась, выпуская наружу щебет — будто кто вдруг приоткрыл дверцу птичника.

— Ах, да, да, да, милочка, вот и вы, вот и вы, я жду вас с утра, то есть, не с утра, конечно, но с той поры, как мое внутреннее пламя шепнуло: скоро тебя навестят важные гости — да, да, конечно, проходите. Ах, не столкните этюдник, дорогуша, он прямо здесь, мне нравится писать прямо в холле, знаете ли, такое преломление красок сквозь цветные витражи. Как неловко, немного неприбрано, но что это значит здесь и сейчас, о да, заходите же, заходите!

Мелкая, вертлявая женщинка сунула мне в нос перемазанную красками руку (полоска масляной дряни точно осталась на губах) и взмахнула второй — причудливый разноцветный балахон так и заходил ходуном, будто парус. На этом парусе она и унеслась, увлекая нас — дальше, дальше, мимо крошечного холла, в котором цветные витражи лили свет на этюдник с чем-то многолико-цветастым, мимо причудливо расписанных стен, в маленькую душную комнатку, где тихо позванивал механический соловей на веточке, пахло сливовым вареньем, застарелым чаем и дурманящими благовониями.

— Это чудно, чудно, милочка, что вы все же собрались, в такие времена, ах, в великие времена! Ведь он возвращается, вы, конечно, слышали эту историю на улицах, но о ней мы не будем, нет, не сюда, дорогуша, в это кресло, так свет будет выгоднее падать на ваши кудри, чудные кудри, прелестный цвет, вы не возражаете, я сделаю пару набросков? Милочка, ведь вы же не обидитесь, просто ваш компаньон обладает некой изюминкой, природной грацией, ах, это обаяние, его как раз недостает моей последней работе, это будет чудно, чудно! Конечно, я сделаю вам чаю, в награду за неудобство, да…

В награду за неудобство я бы предпочел оказаться где угодно, кроме этой комнаты. Чтобы не утопать в продавленном кресле: из окна в глаза брызжет светом, слева в кресле — непринужденно усевшаяся Арделл (еще и подмигивает, чтоб ее!), напротив — радуется и щебечет сумасшедшая художница, раскладывая по низкому столику засохшее печенье с умоляющими глазами изюминок.

— Госпожа Кэрт…

— Ирма, можно просто Ирма. К чему церемонии, — смешочек, кокетливое закатывание глаз. — Ах, вас я тоже напишу, напишу непременно… вы ведь варг, правда? Какие глаза… дорогуша, вы не замечали, какие у нее глаза? Это стоит написать, непременно, мне так говорит внутренний огонь!

И что там все углядели, в этих самых глазах? Ну, да, неплохая форма, размер подходящий. Разве что эти самые разводы, проступающие зеленью, напоминающие луговые травы, и лабиринт листвы, и спокойное море…

Нет, в общем, там ничего особенного, нечего щебетать.

— Но ведь вы пришли не за этим, да? — художница откинулась на спинку своего стула, и я уже решил было, что этот поток слов ее утомил. Но тут она совсем завела глаза и прошептала потусторонним, неземным голосом: — Вы пришли потому, что он возвращается. О, скажите же мне, что я угадала верно!

— Да, мы кое-что слышали по пути сюда, — отозвалась Арделл, бестрепетно подтягивая к себе чайную чашку с четкими зелеными отпечатками пальцев. — Знакомый сообщил мне об этих явлениях на улицах. Но вы уже давно писали, что говорили со свидетелем…

Копна пушистых волос художницы замоталась отрицательно — будто одуванчик закачался.

— Нет, нет, нет, милочка, я же не могла доверить бумаге такую тайну, и я не знала, что скажет мой внутренний огонь, но теперь — о да, я видела вас, я знаю, вам можно верить, он шепчет мне в груди… нет-нет, я не говорила со свидетелем, — лицо Арделл еще не успело вытянуться, как Ирма хихикнула и сообщила пискляво: — Я свидетель, сама. Своими глазами я видела… очень маленькими глазами, мне ведь тогда было всего лишь семь, но с тех пор — о да, с тех пор я уверовала и научилась видеть истинную красоту и слушать внутренний огонь, вот тут, в себе…

Пока Арделл пыталась вставить реплику в эту мешанину слов, я прикидывал даты, бездумно пялясь в пеструю занавеску в половину соседней стены. Семь лет, двадцать пять… получалось, что художнице тридцать два года.

“Боженьки”, — почему-то отдалось в голове голосом Гроски.

— Вы видели… — тихо и с сомнением начала Арделл.

— Ах да, да, да, видела ясно, видела как вас, только, конечно, мы были дальше тогда, на той улице, вы услышите первые! Узнаете…

Она запахнула на себе пестрящий красками балахон. Укуталась туманом таинственности.

— Это было ужасно, да, ужасно. Я до сих пор содрогаюсь, когда вижу это во снах: бледно-желтые пятна солнца на мостовой, и катятся кем-то оброненные имбирные пряники, и кровь, ах, эта кровь, эти тела. Они повсюду, отовсюду, они внезапны, неотвратимы, вихри смерти, карающие молоты Природы. Они обрушиваются, оставляют людей лежать в агонии, и повсюду крики, стоны, и никто не знает, откуда придет удар: они то появляются, то исчезают, перепрыгивают по крышам, крушат все внутри домов, потом опять выпрыгивают в окна, и радужные, радужные осколки…

Арделл слушала внимательно, подавшись вперед. Каштановый локон прихотливо лежал на раскрасневшейся щеке, полуоткрытые губы ловили еще не сорвавшиеся слова — так изображали охотниц на картинах.

Хотя они, конечно, были менее невыносимыми.

— Мы с матерью бежали… все бежали тогда, она тащила меня за руку, и мы метались по той площади, ах, как метались, когда мы поняли, что не знаем, куда бежать, все метались, и кричали, и топтали чьи-то рассыпавшиеся ленточки, и я помню огненные глаза этих тварей, так близко, за миг до ее явления…

Она замолчала, переводя дыхание, помаргивая вопросительно — мол, как?

Я осмелился кашлянуть.

— Ее явления? — переспросил тихо.

— О, это и есть главная тайна! — художница очнулась, наклонила голову по-птичьи. Прошептала театрально: — Ну, не смешно ли, все гадают: откуда он был, сколько лет ему было… И лишь я твердо помню: это была она. Малышка-ангел, чудное, дивное дитя, явившееся из ниоткуда… моя ровесница, да, пожалуй. С прекрасными золотыми кудрями — они словно светились, ниспадая ей на плечи. И эти глаза. О, разве можно забыть эти глаза? Синее июльского неба, синее сапфиров, они сияли, словно звезды, когда она протянула им руку, этим тварям, окровавленным, рычащим… Так спокойно. И они упали на брюхо, они визжали, они ползли к ней, как малые щеночки, которыми недоволен хозяин. И даже в этом визге было слышно обожание. И мой внутренний огонь, он родился тогда, он подсказал, что они ползли — лизать ей ноги. А потом она прошептала что-то — о, я видела, как шевелились ее губы, тихо, тихо, творя незнакомую нам, высшую магию, и огонь шепнул мне: она говорит им, чтобы шли с миром туда, где им будет лучше. Она словно пела им колыбельную, и они засыпали… казалось, что просто засыпали…

Она уронила голову на грудь, как бы говоря: все, вот теперь пришло время аплодисментов. Арделл сидела задумчиво и не шевелясь, уставившись в чашку. Неизвестно, что там было, под ее темными ресницами.

А художница наклонилась и сообщила благоговейным шепотом:

— Она была посланцем высших сил. Пришла ниоткуда, исчезла в никуда. И еще я думаю… знаете, как она их убила? Любовью. Лаской. Она просто попросила их, а они — они так любили ее в этот момент, что просто не могли не подчиниться…

Арделл издала какой-то невнятный звук — среднее между выдохом и стоном. Задумчиво встала.

— Ведь вы же не хотите уйти сейчас?! — всполошилась художница и затарахтела по-прежнему: — А мои картины, вы же должны взглянуть, это же самое главное, я так долго писала все, что нашептывал внутренний огонь, все, что я видела во снах, ведь это же то, ради чего вы пришли — взглянуть на нее!

И подскочила, и кинулась отдергивать пеструю занавеску, за которой оказался ход в следующую, куда более просторную комнату.

Галерею.

Галерею одной темы.

Пряники на мостовой, сбрызнуты алым. Бледно-желтые пятна солнца стремятся уползти от гибкого, медово-золотого силуэта. Дьявольский огонь в бешеных глазах. Мешанина кричащих ртов, радужные осколки разлетающегося окна — на следующем полотне. Привалился к стене почтенный старичок — наверное, это он рассыпал пряники. Кто-то пытается ударить магией, кто-то поскользнулся, его смяли, валяется чей-то измочаленный веночек, маленький…

Оскаленные когти, ленточки под ногами, пятна на мостовой, тела, дикая круговерть осколков и тел…

И в центре этой круговерти — девочка с протянутой рукой, хотя какая девочка — посланник богов, неземное существо, озаренное неместным светом. Кудри расплавленным золотом текут на плечи. В глазах — синь неведомых озер, и васильков, и тех звезд, что загораются над небосклоном летом особенно ярко. Алые губки приоткрыты — должно быть, шепчет что-то вроде: «Спать, спать, спать, сейчас я спою вам колыбельную». Щечки бледны, и на личике застыло слегка отстраненное выражение.

Будто не она стоит в воронке боли и ужаса, будто вокруг нет кричащих, мечущихся людей. Будто это не перед ней замерли на мостовой две огромные твари (медовые шкуры выпачканы в кровь), распластались в раболепных позах, готовы выполнить всё, всё, всё. Готовы с радостью идти туда, куда укажет детский шепот.

Мне всегда нравились ангелы на картинках — будь то посланницы Целительницы в серебристых одеждах или светлые мужи, сходившие с Небес, от Единого. Но при взгляде на этого ангела меня продрал по коже мороз — почему? Наверняка ведь полотно было призвано вызывать дрожь иного рода — благоговение, комок в горле, перехват дыхания от восторга перед посланницей неба… не это противное ощущение чуждости.

Арделл замирала у каждой картины и, кажется, интересовалась больше фоном, а не первым планом. Поднялась на цыпочки, чтобы рассмотреть перекосившуюся вывеску над какой-то лавкой. Склонила голову, уставившись на скрюченную оливу, видневшуюся с краю другого изображения. От картины к картине, словно ступая по той, давней улице, добрела до центра, подняла голову и вздрогнула.

Показалось: сейчас она заслонится, отвернется от чересчур уж синих глаз. Но нет, Арделл стояла, смотрела, только лицо ее было необычайно печальным. Бледная, трагическая маска, ресницы опущены и чуть нахмурены брови, на каштановых волосах словно играют отблески золотого света с картины, и она сама — будто бы часть картины: поднимет руку, шагнет и провалится в тот день, в тот мир…

И картина станет совершенной, и смотреть на нее можно будет до бесконечности.

— Ах, мне кажется, стук, конечно же, это Виолетта, моя подруга, она вышивает и всегда, всегда является не вовремя, я на секунду, на секундочку, дорогуша, мы ведь еще не закончили, я непременно должна еще многое написать!

Волшебство развеялось. Голос художницы звучал уже за стенкой, она удалялась к выходу. Арделл тихо вздохнула, потирая лоб.

— Прямо ангел из книжки, — сказал я, кивая на центральное полотно. — Если все они увидели там что-то подобное — становится понятно то, что творится на улицах.

— Иногда ангелов видят там, где их нет, — отозвалась Арделл, усмехаясь со своей обычной невыносимостью. — Нам, пожалуй, пора. Есть еще кое-что, что мне хотелось бы увидеть.

К счастью, попрощаться с художницей удалось почти сразу, хотя Арделл и здесь не удержалась от проявления натуры. Обещание «Конечно, мой спутник зайдет, чтобы вы могли сделать свой эскиз» ухудшило мое настроение еще на порядок.

— Почему вам было и в самом деле не взять с собой вашего «клыка»? — буркнул я, когда мы наконец оказались на улице. — Была бы более подходящая натура. Ах да, он ведь еще не расстается с блокнотом. Свели бы двух художников, почему нет?

Арделл покосилась удивленно, потом тихонько засмеялась. Отвесила торжественный поклон в сторону жреца в серой хламиде, который преклонил колени на углу, перед какой-то очередной статуей (скрежет зубов Крысолова отдался в переулке довольно явственно) и взяла курс на оживленные улицы.

— А мне оставалось бы сидеть и надеяться, что Нэйш не начнет ее просвещать по поводу бабочек. Или не начнет пояснять, что у него в альбоме. В лучшем случае — она кинулась бы писать с него портрет тут же, и мои вопросы оказались бы забыты. Рихард вообще странно действует на неподготовленных к нему людей.

Как будто на подготовленных людей этот тип действует менее странно. Интересно, что должно твориться в голове, чтобы взять в свою группу… не хватает слова, чтобы описать, только пальцы сжимаются непроизвольно.

«Женщины любят красивые цацки», — высшая мудрость от того же Лортена. Чушь, разве можно настолько повестись на оболочку, чтобы раз за разом сносить все его выходки? А если нет — что у нее с ним может быть общего?

Разве что невыносимость.

Площадь Явления не заслуживала этого названия. Три в меру широкие улицы сходились к площадке у местного Дома Каналов. На этой-то площадке, заполненной бульканьем текущей в разные стороны воды, все и произошло.

От полусонных домов шёл холод — зимний, застарелый. Дом Каналов в полуденном мареве плыл зеленым, поблескивала витая бронзовая ограда вокруг дома, и чем ближе к нему, тем явственнее становилось гудение воды под медными оковами: каналы отходили от дома причудливыми дорожками, разбегались по улицам и улочкам.

Чахла искривленная олива, тоже обнесенная зачем-то оградой, и надрывал голос очередной пророк: «Вернулся! Он вернулся! Он явит себя на Луну Мастера!» Пророк устроился в тени памятника в центре площадки: медный малыш лет четырех, кучерявый и пухлый, стоял на постаменте из трёх (почему трёх?) переплетенных поверженных алапардов.

— Что-то мелковат, — усомнился я. — И толстоват. Судя по виду этих алапардов, он здорово на них давит. Нет?

Варгиня пожала плечами.

— Никто не знает, сколько лет Ребенку из Энкера было на самом деле. Кто-то предполагает, что четыре. А кто-то — что десять. И это не говоря уж о том, что описания внешности тоже сильно различаются… Ага, вот.

Бормоча что-то, она начала отмерять шаги, двигаясь при этом назад по улице. Задержалась возле оливы. Пристально вгляделась в какой-то обветшавший дом. Подошла к другому — провела пальцами по щербинам, наверное, оставшимся с того самого времени.

— Где-то здесь, — пробормотала она. — Ирма с матерью оказались примерно вот тут, видели эту площадку отсюда, если судить по картинам. Алапарды гнали народ по двум улицам. Их было двое. Двое…

Быстрым шагом она вернулась на площадку, окинула взглядом улицы, сходящиеся в идеальную ловушку. Потом направилась к дому Каналов. По когда-то белым камням, теперь перемазанным алой краской — в память о том дне.

За бронзовой оградой с завитушками раскинулся цветник — наверное, чтобы смягчить мрачность темно-зеленого здания. Края клумб были засыпаны мелкими, блестящими камешками. Некоторые лежали на мостовой.

— …а он, наверное, стоял здесь, — закончила Арделл, отвернулась от ограды и взглянула на улицы.

— Она, — поправил я.

Варгиня рассеянно кивнула. Наморщила лоб, что-то вспоминая или представляя.

— Может, они услышали даже раньше. Не зря же их тянуло сюда. И потом они увидели. Увидели и поползли, так, будто не могли противиться зову. Да, а как бы они могли, если это была первая настоящая вспышка Дара… И синева глаз. Боги.

— Вы все же думаете, что это был варг?

Арделл не отвечала. Она смотрела на место, на котором стояла. Так, как глядят на могилы знакомых людей. Или на то, что вызывает у тебя страшные воспоминания.

Потом дернула головой, взглянула прямо и хмуро.

— Нет. Я думаю, что это было нечто иное. Нечто, родственное варгам… но иное.

И отвернулась от памятника, за которым изо всех сил старался стать незаметным законник Тербенно.

Не то чтобы мне хотелось с ней разговаривать. Но почему-то казалось: нужно. Будто с человеком, который недавно заглянул в пропасть.

— Но вы же сами говорили: ваши старейшины чувствуют не только час рождения, но и место. Разве могло рождение настолько мощного… мощной… остаться незамеченным?

— Конечно, не могло, — отозвалась Арделл обыденно. — Если, конечно, в тот же самый день никто из варгов не умер.

— То есть, если смерть одного варга и рождение другого произошли в одно время…

— Почему нет? Такие случаи не описаны, потому что варги рождаются достаточно редко. Но ведь рано или поздно — почему не быть совпадению?

— И, как понимаю, списки варгов, умерших за последние тридцать лет, вы знаете наизусть.

— Сорок лет, — назидательно поправила Арделл. — Я же не знала, сколько было Ребенку из Энкера. Люди склонны вмешивать в свои воспоминания разное. Вплоть до крыльев и огненного хвоста. И потом, не так много их было, этих умерших варгов. Но один особенно примечателен.

Кажется, меня всё-таки посвятят в теории, о которых Мелони высказалась так: «Полный заворот мозгов».

— Патриц Арнау, глава одной из общин и крайне мощный варг, — вещала Арделл, лавируя между нищими, проповедниками и гадалками. — Создатель ковчежников. Тоже легенда, в своем роде. Считается, что ни один из варгов за последние триста лет не достиг его уровня. Говорили, он мог бы повелевать драконами, если бы драконы существовали… При нем был создан Варгедорр — собрание варгов, на котором каждый может показать свое мастерство и поделиться секретами с окружающими. Сейчас там, конечно, уже не то: повсюду торговцы, работодатели, магистры, изучающие природу…

Я кашлянул, с тоской оглядываясь: почетный эскорт в лице Тербенно не думал отставать.

— Надо полагать, этот Патриц Арнау погиб при загадочных обстоятельствах?

— Можно и так сказать. Умер от старости в кругу семьи. С его силами он мог бы поступить, как древние варги: переместить сознание в альфина или виверния — и продлить себе жизнь лет на пятьдесят. Но он не захотел. Смерть состоявшегося варга всегда ощущается очень сильно. Думаю, за смертью такого, как Патриц Арнау, могло потеряться чье угодно рождение.

— Ага. То есть… в каком это году было?

— Шестьдесят пятый.

— Так. Тридцать два года назад Арнау умирает, а в этот самый час здесь, в Энкере рождается другой варг. Какое-то время растет и не проявляет своих способностей, и никто его не замечает, пока в тысяча пятьсот семьдесят втором…

Арделл кивнула. Она шла по улице упругой, летящей, стремительной походкой и не оглядывалась ни на храмы, ни на статуи, ни на дома, гордо носившие увечья двадцатипятилетней давности.

— Значит, вы думаете, что она случайно оказалась на площади в разгар действия. А куда она делась потом? Ведь как только пошли слухи о чуде — варги должны были спохватиться и прибыть в город?

— Они и прибыли, — отозвалась Арделл спокойно, — уже на следующее утро. Они обшарили весь город. Расспрашивали людей, говорили с детьми. Но из города к тому времени уже хлынул поток беженцев, кто-то ехал к родным… люди опасались повторения. Старейшины и все, кто пытался отыскать того самого ребенка, остались ни с чем. А в последующие годы похожих случаев не было.

Я представил девочку на полотне взбалмошной художницы. Синие глаза, приоткрытые губы… где такая могла затеряться?

— Интересно, что она все-таки сказала этим тварям.

— Могу рассказать, — любезно откликнулась Арделл. — Три года назад я говорила с другим свидетелем, к тому времени глубоким стариком. Думаю, он находился к Ребенку из Энкера ближе всех. Правда, он его не видел, потому что был слеп еще до нападения. Он был нищим, просил подаяние на площади, когда все случилось, его зацепил один из ударов, он пытался уползти… и он утверждал, что слышал детский голос, совсем недалеко.

— Что же сказал голос?

— Только одно слово, — проговорила Арделл с неожиданно кривой усмешкой. — «Умрите».

Я был бы очень благодарен ей, если бы она не продолжала: мне хватило и этой порции мурашек по коже. Но она продолжила, все так же усмехаясь:

— А потом очевидец добавил: «Эта тварь там, на площади… она была демоном. Демоном, посланным усмирить своих собратьев». Как понимаете, он говорил не об алапарде.

Солнце там, в небе, ушло за тучи. Будто лодка утонула в ледяных волнах.

Я не стал спрашивать — считает ли Арделл демоном ту девочку на площади. Едва ли в таком случае она разыскивала бы то… существо с таким упорством.

— А… ваши собратья. Они тоже считают так?

Кривая усмешка с лица Арделл сошла. Теперь там была какая-то застарелая, болезненная скорбь.

— Некоторые, господин Олкест. И у них есть причины. Видите ли, варгам нельзя убивать. Совсем. Не убивать и не проливать крови — два правила, которые мы не нарушаем. Считается, что те, кто перешёл в Хищные Пастыри, пусть даже и ненамеренно, со временем не смогут остановиться, будут смотреть на всё живое как на добычу, и постепенно… вместо моста между бестиями и людьми переродятся в нечто иное…

Под конец её голос упал в невнятный, задумчивый шепот.

Одинокий луч прорвался через тучи, вплелся в каштановые волосы — прибавил седины, подсветил контур. Показалось вдруг: была бы здесь эта художница — наверное, не смогла бы оторваться. Написала бы картину с названием «Дева Печали». Или «Обречённость».

Спрашивать — во что мог переродиться ребёнок-варг, убивший двух алапардов одним только словом, я не стал.