Пастыри чудовищ. Книга 2 (СИ)

ЛУНА МАСТЕРА. Ч. 4

ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ

Варгам нельзя убивать. Людей ли, бестий, животных — всё равно. Убивая, становишься из пастыря хищником. Делаешь кого-то жертвой. Из равного становишься тем, кто обретает власть над жизнью. И этим ставишь себя на вечную грань искушения: почему бы не ещё раз…

Проливать кровь варгам тоже нельзя. Животных ли, людей или свою. Особенно свою. Кровь животных и магов, пролитая тобой, — это лишь шаг к нарушению первого запрета. Но кровь самого варга….

Влитое с детства, проросшее корнями знание. В стенах внутренней крепости навеки осталась жить та, которую давно приняла земля, — старая наставница варгов с зелеными разводами в глазах и кнутом на поясе.

— Не проливай крови, девочка, — повторяет она, вновь и вновь обучая Гриз держать равновесие и оберегать кожу, и приземляться мягко, не обдирая коленей и рук. — Не проливай своей крови. У нас не как у магов, получивших Дар как Печать. Дар варга течёт в крови. Кровь — то, что роднит нас с землёй и со зверями. Это её голосом ты говоришь с ними. Но когда проливается кровь варга…

— Что случается тогда, бабушка?

В быстрых пальцах мелькает игла. Ныряет в ткань, стягивает края льна. Целит ткань, будто время — раны. Опасно посверкивает, искушая: ещё чуть-чуть — и по пальцах в ожогах и старых шрамах сползет первая алая капля. Запретная капля.

— Звери теряют рассудок. Они не должны чуять кровь Пастыря. Для них это словно сотня голосов, что взывают к ним одновременно. Ты носишь с собой зелье?

В кармане у груди, с детства. Моток ткани, чтобы закрыть порез, останавливающее кровь зелье. С примесями душистых трав, чтобы перебить запах.

— Хорошо, девочка. Так мне спокойнее.

— Я не понимаю, бабушка. Твои шрамы… ты тоже проливала кровь? И ведь бывает так, что животное кусает или царапает. Когда оно больное. Или вот если…

— Верно.

— Но значит, мы все нарушаем запрет?

— Нет, девочка. Потому что мы пытаемся сразу же заглушить запах своей крови. Потому что успокаиваем зверей. Потому что не пользуемся тем, чем могли бы.

Голос из внутренней крепости отдаляется, гаснет. Даёт место другим голосам — возбуждённым, обсасывающим новость — «Он явился!»

Голоса мечутся между мусорных, обшарпанных, неухоженных домов. Изливаются из окон с треснутыми стёклами. Привизгивают от экстаза — на порогах храмов.

«Он вернулся, явился, наконец пришёл…»

В голосах — сладкое предвкушение тайны.

— Своими… своими глазами видела!

Гриз перетекает с места на место, останавливается у храмов, у прилавков, у подмостков театров. Ищет место в гостиницах и меблированных комнатах — но цены в последние дни взлетели до небес.

Со слухами получше: город пропитан восторженными шепотками о том, прошлой ночью он прошёл по Почтовой… а в ночь перед этим — по Ручейной… что он снова спасает людей.

— От чего?

— Так от этих же, уродов, которые алапардов тут на всех натравливают. Ну, этих, варгов-преступников, или кто они там. Которые в зверинцах по всей Кайетте куролесят.

Гриз берёт след. Идёт по тоненькой, ведущей к предыдущим ночам ниточке слухам. О жутких варгах, которые нападают на людей и на храмы. Очаровывают алапардов и приказывают им убивать. О двух… нет, четырех… да что там, десяток жертв точно был! А как появился Он — тут всё и закончилось.

— Странно. Я этого не зна… вернее, этого не было в газетах.

— Ха! Да наш мэр-то, Сирлен Тоу, скорее удавится, чем такое кому расскажет!

Янист Олкест тоже охотится, но отдельно от неё. Красивым юношам всегда охотно рассказывают новости, и их легче пускают на постой.

Если бы ещё от Тербенно можно было отделаться так же легко. Но неуёмный законник всё мелькает в своём капюшоне, повторяет каждый её поворот, заходит с ней в храмы — и маскируется так же успешно, как яприль на фоне загона. Интересно, теперь-то он её в чем подозревает? В растлении невинных женихов своих сотрудников? Или в том, что она — из тех самых варгов, которые тут нападают на храмы и пытаются убивать людей?

Гриз Арделл она незаметно сворачивает на Большую Торговую. Маленький ритуал каждый раз, как она приезжает в город. Повторить путь. Их путь того дня.

На Большой Торговой теперь вечная ярмарка и вечное тридцать третье число Дарителя Огня. Все дома на улице раскрашены под торговые лотки — и над всеми лотками плывут, распластались в прыжках алапарды… А мостовая и стены домов забрызганы алым. Краска, всего лишь краска. Всего лишь память и цветы — которые сюда несут беспрерывно. Их не убирают, и мостовая завалена их телами — высохшие и свежие, полусгнившие, подвявшие — осенние поздние и из теплиц… в основном красные, но есть на любой вкус.

Гриз идёт, тихонько касаясь пальцами стен. В восьмой раз — в жизни на этой улице. В стотысячный — мысленно. Идёт по разбросанным повсюду цветам, между сладостей и игрушек, оставленных для детей, у которых теперь могли бы быть свои дети. Идет по памяти — чтобы поговорить с тем, о ком в этом городе кричит каждый камень, шепчет каждый ручей.

«Что с тобой тогда случилось… Что случилось с тобой тогда, когда они вырвались на площадь? И площадь окрасилась в алый у тебя на глазах, и радостный день взорвали крики? В тот миг — что нахлынуло на тебя такое, что одного слова для них оказалось достаточно? Одного слова ребенка — ты же знаешь, что такого не мог бы ни никто из нынешних варгов, ни даже Патриц Арнау, на день ухода которого — я уверена — пришлось твоё рождение. Остановить двух алапардов в момент атаки, не глядя им в глаза — уже могут немногие из нас. Я вот не могу. Заставить их двоих забыть о мести, и ползти, и извиваться так, будто они слышали высший зов… что же в этот момент стояло перед ними и над ними? Убить единым словом — никто из наших не стал бы, но… это возможно. Для взрослого варга. Но никогда и никак — для ребёнка. И если это правда был Дар — то он был невероятен, безграничен и безусловен. Но тогда… почему убийство? И что случилось с тобой после этого? И отчего в День Энкера будто повернулась невидимая ось — словно там кто-то услышал тебя и испугался, и позвал в мир нас — меня и остальных, которые родились в этот день…»

Ответов так и не прибавилось с того дня, как она впервые задала себе эти вопросы. Она — ребёнок, отмеченный той же печатью Энкера. И потому она идёт и идёт, а кровавые брызги слишком уж ровно и искусственно лежат на стенах, и улица полна лишь дальних отголосков этого дня, и Ребёнка Энкера здесь нет.

Наверное, занят где-то выслеживанием варгов-отступников. Натравливающих животных на людей.

Жильё удаётся раздобыть Янисту, он вызывает её через «сквозник». Комнат две, скверно обставлены и с отклеивающимися обоями, но зато на первом этаже, и в одной есть камин. Крошечная уборная без ванной, по кухне безбоязненно прогуливаются тараканы. Наловить, что ли, в банку для койн — им бы понравилось…

Хозяйка — неопрятная, одутловатая, предупреждает, что за дрова для камина придется ещё доплатить. Сам наречённый Мел хмур сверх меры.

— Он появляется по ночам. Избегает скоплений народа. Высокий. Скрывает лицо капюшоном. По голосу мужчина — в свете того, что нам сообщила… кхм, свидетельница… это странно, не так ли? И он не разгуливает с двумя алапардами. Он отнимает алапардов у тех, кто вздумал натравить их на людей. Тут такие объявились, вы, случайно, не в курсе?

Гриз машинально отмечает, что господин Олкест очень даже неплохо справился со сбором информации. И что он, кажется, как Тербенно, считает её к чему-то причастной.

И ещё камин тут не желает разжигаться — дрова отсырели.

— Слышала. Появляются то в храмах, то просто на улицах. Тоже ночью. Действуют как-то странно: провозглашают громкие лозунги о том, что грязные людишки переполнили чашу терпения Матери-природы. Берут контроль над алапардами, которых в городе полно. И натравливают на людей. С десяток ранений, две жертвы точно есть.

— Я слышал как минимум о дюжине!

Интересно, можно ли при помощи взгляда Яниста разжечь камин.

— Слухи всегда приходится делить хотя бы на пять.

— Вас что — даже не волнуют возможные смерти?

— Тише, господин Олкест, а то нам придется опять искать жилье. Они меня очень волнуют. Они показывают, что здесь ведется серьезная игра.

— Игра?! Что вы вообще имеете в виду?

Дрова наконец-то поддаются. Гриз греет пальцы у огня и смотрит в языки пламени… забавно, у Яниста кудри полыхают почти так же.

— Пять-семь дней тут внезапно объявляются ужасные злые варги, которые орут о своих целях на каждом углу. Хотя в питомниках и городах бешенство зверей вспыхивало внезапно, без всякого предупреждения. А эти появляются, убивают пару человек, город начинает волноваться — и тут вдруг возвращается Дитя Энкера. И начинает срывать их зловещие планы. Жаль, до знакомого, который со мной связался, только слухи долетели — я бы…

— По-постойте, — судя по звуку, Янист с размаху садится на кровать. Или на кресло — у чего-то подламываются ножки. — Погодите. Вы считаете, что это всё какое-то представление? Но тогда… кто… и как… и зачем…

— Хорошие вопросы, господин Олкест, — улыбка на лице появляется легко. И это странно — в Энкере она редко улыбается. — Попробуем на них ответить?

— Но ведь вы же не знаете, где этот Ребенок Энкера… или этот самозванец появится в следующий раз!

— Зато этот, как вы выражаетесь, самозванец слишком уж хорошо знает, где каждый раз появляются злые варги-отступники. Вам не кажется?

Рыцарь Морковка упрямо встряхивает волосами — от кудрей цвета пламени в комнате прибавляется тепла.

— Что вы хотите сделать?

— Я хочу проверить — правда ли он мгновенно появляется там, где злобные варги натравливают животных на людей.

— Вы что — будете следить за этими… — Олкест кривится, но её термин принимает. — Злобными варгами?

— Нет. Я буду злобным варгом, — и, не в силах сдержаться, добавляет: — А то месяц что-то не задался, так что хоть тут развеюсь.

Янист Олкест — не совсем тот человек, рядом с которым можно так вот шутить. Жаль, к слову. И жаль, что он смотрит на неё, как на кого-то вроде Вейгордского Душителя.

— Вы… вы что, собираетесь натравить алапардов на людей?!

— Ну-у, если уж честно, то на вас, — Гриз, Гриз, запри внутри крепости шуточки наподобие: «Вы же не думали, что я отдам Мел без боя». — Господин Олкест, вам же знакомо понятие «спектакль»? Ну, или «засада», «хитрость», или…

Жаль, она правда не взяла с собой Лайла. Он бы повеселился от души.

— Но…

— Послушайте, я вас не заставляю, и если вы уж так мне не доверяете — скажите сразу, я Аманду вызову. Думаю, она сыграет на славу, хотя можем время потерять.

— Да я не о том. Вы что — собираетесь проворачивать это всё под носом у законника?!

Странно. Гриз полагала, что Янист и Тербенно неплохо сошлись. Нашли общую тему наподобие «Питомник — пристанище криминальных элементов».

— Ах да, совсем забыла, — она роется в дорожной сумке, где-то тут должен быть плащ… о, и печенье Аманды, совсем забыла о нем. Печенье зачерствело, но еще очень даже — если хочешь перекусить. — От Тербенно надо как-то избавиться.

Янист Олкест драматично роняет руки.

— Да не в этом смысле. Может, усыпить… хм, нет, всё равно противозаконно. Надо как-то просто и не переходя границ. Подумайте над этим, ладно? И над ужином, если несложно. Печенья, кстати, не хотите? С изюмом.

Олкест с негодованием печенье отвергает. Он, похоже, готов разразиться тирадой — о том, насколько всё это неосмотрительно, незаконно, рискованно и поспешно. Но Гриз уже движется к двери, так что нареченный Мел едва успевает выдавить:

— А… куда вы?

— Ну, надо же найти алапардов, — не очень внятно (из-за печенья) отзывается Гриз. И уже приоткрыв дверь вспоминает еще кое о чем. Вынимает печенье изо рта и интересуется: — Господин Олкест, а вы умеете громко кричать?

* * *

Вечер прекрасен — для Луны Мастера. Умеренно синие тени, мало туч. Лёгкая осенняя прохлада. Город, пропитанный насквозь ожиданием, вкрадчиво дышит облупившимися стенами домов. Где-то вдалеке шумят в давно не видевшей такого наплыва таверне. И теплятся огни в храме Дарителя — за два квартала отсюда, но всё равно видно.

Вечер прекрасен — только не для Гриз.

Слишком пронзительно пахнет гнилью и мусором в переулке Алапардов. Слишком много посторонних звуков на улицах — а значит, и возможных свидетелей…

И ещё ей слишком не хватает Лайла Гроски.

Янист Олкест, в сущности, не так и плох. Он даже придумал, как отделаться от Тербенно — всего-то стоило пошептаться достаточно громко о планах, которые требуют немедленного присутствия в храме Кратейи Перекрестной. Законник тут же бросился на другой конец города. Возможно, даже радовался, что сработала эта дурацкая идея со шпионажем.

Гриз кладёт руку на холку первого алапарда — помедленнее, девочка… В Олкесте, в конце концов, есть даже своё очарование. Он на свой лад очень даже забавен с этим его праведным возмущением по её поводу.

Но кто же знал, что придется брать в Энкер отнюдь не самого законопослушного из «тела».

— Откуда вы вообще взяли алапардов?

— Из храма Ирла Всемастера.

— Вы их… купили или взяли в аренду?

— Я их пригласила.

— Вы что… вы их украли?!

— Я пригласила их помочь мне в деле.

— Но вы… собираетесь вообще их возвращать?

— Если они пожелают вернуться.

Алапарды Шалфей и Лаванда радуются прогулке. Скользят по ночным теням домов, иногда приносятся — прижаться исхудалыми, взъерошенными боками. В храме их держали в тесных клетках и выпускали только прогуляться перед особо важными посетителями, в ошейнике. Растолковать им, что требуется, а потом пригласить на прогулку, было легче лёгкого… было бы, если бы не возмущённое шипение наречённого Мел. И не его же праведное убеждение, что алапарды принадлежат храму и жрецам в нём. Будто они подсвечники. Или сосуды.

Только что он в тридцатый раз пытался доказать — насколько это плохая идея. И чистой воды авантюризм. И непонятно, чем они такого добьются. И они же могут испугать местное население. И они наверняка попадутся местным блюстителям порядка…

На последней фразе Гриз не выдержала.

— Вы что — еще не поняли, что такое Энкер? Мэр города — притча во языцех, не потратил за двадцать лет на благоустройство ни медницы. Эти самые блюстители по ночам на улицу нос не кажут!

Олкест умолк, но с видом глубокого несогласия.

Перекрёсток вырастает впереди. Тускло подсвечен уличными фонарями — постепенно вымирающим в Энкере видом комфорта. А переулок почти совсем темен — нет света даже в окнах.

До перекрестка сотни полторы шагов — пожалуй, тут можно и начать.

— Кричите.

Янист Олкест обиженно раздувает щёки и качается с носков на пятки.

— Прямо так сразу?

— И погромче.

Гриз накидывает на голову капюшон. Подзывает алапардов — и те покорно приходят, и зелень вздымается в её глазах, когда она легко касается их сознаний.

Янист Олкест стоит посреди улицы с несчастным видом. Лунный свет на его щеках вскипает алым.

— Отвернитесь.

— Что?

— Отвернитесь, я не могу, когда вы смотрите!

— Тут сейчас будет куча свидетелей, мне всех попросить отвернуться?! Выдавите уже из себя пару нот.

— По… помогите!

— Неубедительно.

— У-у-у-убивают?

— Да вы издеваетесь.

— А-а-а-а-алапарды!

— Они сейчас тоже над вами будут смеяться.

Они стоят на вонючей улице — и Гриз благодарит богов за капюшон на лице. Потому что она не может не улыбаться, это выше ее сил.

Пылающий негодованием Янист Олкест слишком хорош. Просто неправдоподобно хорош.

— Мне нужно собраться.

— Господин Олкест, вы же сегодня орали на меня так, что нас чуть не выселили — так в чем проблема?

Проблема в том, что Янист Олкест — не Лайл Гроски. И его волнуют переминающиеся с лапы на лапу алапарды. И неизвестность. И Гриз Арделл. И Энкер.

— У вас получится, — подбадривает Гриз, поглаживая алапардов. — Я в вас верю.

Рыцарь Морковка бросает на нее последний негодующий взгляд. Потом прикрывает глаза и будто бы что-то припоминает.

— Настраиваетесь?

— М-м-м… Просто пытаюсь представить себя Лортеном, у которого отняли спиртное на целую девятницу.

Приступ смеха застаёт Гриз Арделл врасплох, и она сгибается пополам. Очень вовремя. Именно в этот момент Янист Олкест взмахивает руками, словно записной актер драмы. И с воплем валится на грязную мостовую.

— Не-е-е-ет! Не-е-е-ет! — умоляет он, хватаясь за сердце. — Не смее-е-ейте, прошу, пощадите.

Стоит Гриз уловить Лортеновские интонации, — и вот она уже чуть ли не рыдает от смеха, и она никак не может выпрямиться и приобрести нужный накал зловещести для предполагаемого варга-отступника. Первую дюжину шагов они с Олкестом так и проходят. Он — ползет по мостовой, брезгливо отбрасывая мусор и стеная в точности как Лортен. Она — идет следом, приметно вздрагивая, обе руки — на холках у недоумевающих алапардов.

— Помогите… кто-нибудь, помогите мне, — завывает Олкест и ухитряется возмущённо дуться: Гриз выглядит еще менее убедительной, чем он.

Мантикоры корявые, что за ребячество.

Она с трудом упихивает неуместное веселье за крепостные стены. Обретает твердость походки и вздергивает голову — чтобы сошло за величие.

— Лежать, тварь! Чаша терпения Ардаанна-Матэс переполнена. Такие, как ты, слишком долго измывались над всем живым.

— Нет… нет, я просто торговал алапардами… я ничего не делал, вам нужен не я!

Олкест наконец-то вспомнил о тексте. Но выкрикивает он его с неповторимо заученными интонациями. И с вопросительным выражением лица — мол, я всё верно делаю? Гриз отвечает малюсеньким кивком.

— Торговал живой кровью, обращая её — в рабов. Хочешь спросить их — насколько они тебе за это благодарны?

— Спасите-помогите. Убиваа-а-а-а-ают! — это звучит плаксиво. И хлопают окна, откуда-то слышится топоток ног. Из темных переулков поглядывают свидетели. Никто не пытается остановить, не помогает жертве.

Энкер.

Они доходят до перекрёстка. Специально останавливаются несколько раз. Олкест то поднимается, то падает, потихоньку входит в роль и шумит всё громче. Гриз теперь говорит меньше — зато в игру вступают алапарды. Быстрые и гибкие — они идут впереди, правдиво оскалив пасти. Хлещут себя по бокам хвостами. Устрашающе ревут.

И только варг способен услышать в этом реве — улыбку. Не атаку, но игру. Радость притворства.

— Не надо, не на-а-адо, — вопит Янист, и зевак становится всё больше.

Но нет того, кого они ожидали увидеть.

Никто не купится, — понимает Гриз. Олкест вопит свои мольбы с таким сосредоточенным выражением лица, что кажется — пьесу повторяет. Я явно не лучше. Даже споткнулась пару раз, спасибо — не растянулась поперек улицы.

— Тебе нравится это? Нравится, когда тебя травят? Так поднимайся и беги, а я посмотрю, какая из тебя добыча.

— Нет-нет… отпустите меня… прошу!

Гриз зловеще хохочет — то есть, она надеется, что зловеще. От души сожалея, что рядом всё-таки нет Лайла Гроски.

— Вставай! Вставай, или умрешь сейчас! Вставай и беги!

Теперь притвориться, что жертва бросается бежать. Якобы выпустить алапардов вслед. Олкест сымитирует крики боли, дальше придется просто раствориться в темноте улиц, придумать новый план…

Когда из темноты боковой улочки навстречу выступает высокая фигура со скрытым капюшоном лицом — Гриз оказывается не готова. Не собрана.

— Стой.

Голос ровный и властный. Молодой. Красиво отдаётся в переулке. Словно у оратора, думает Гриз, пока чувствует, как она опадают куда-то на мостовую её собственные слова. Скомканные, бессильные.

Изо рта клубами рвётся дыхание, и какую роль играть, если вдруг встречаешься с тем, о ком так настойчиво шепчутся на этих улицах…

— Кто… кто ты?

— Ты знаешь, кто я, варг.

В голосе — ледяное презрение. Усталость? Кажется. Когда в сотню раз повторяешь заученное, сыгранное…

— Тот, кто не позволит таким, как ты, проливать кровь на улицах этого города. Щит для людей от вас и ваших тварей.

От перекрестка слышны ликующие крики зевак — будто за спиной вздымается волна: «Он тут, он опять, он вернулся!»

Человек в плаще надвигается из темноты. Протягивает руку — длинный рукав почти совсем скрывает ладонь, видны только белые пальцы.

— Отступись, варг. Убирайся из моего города. И скажи всем своим собратьям — я знаю их планы на это полнолуние. Второго раза не будет.

Олкест порождает какой-то странный, сдавленный звук. Алапарды недоуменно переглядываются — чуют удивление варга, тревогу…

— Какие планы? — повторяет Гриз, помедлив. — Чего не будет?

Это замешательство там, под капюшоном. Будто она должна была сказать другое. Вести себя иначе.

И Гриз захлестывает облегчение и веселье — потому что от всем этим так и веет неумелой постановкой. Пьесой в одном действии — для двух алапардов, варга, адепта Единого и якобы Ребенка Энкера (последний — на сцене не впервые, зато любимец публики).

А потом у нее перехватывают контроль над алапардами.

Рвётся тонкая ниточка, которую она оставила в их сознаниях, легкое ощущение единства отсекается резко и по-живому, а уже в следующую секунду Шалфей и Лаванда становятся в позицию охоты: прямой хвост, вздыбленный загривок. И начинают наступать уже непритворно. Тихо, кровожадно рыча.

На Олкеста — и на того, кто пытается изображать из себя Ребёнка Энкера, потому что они теперь почти на одной линии. Рыцарь Морковка — дальше по улице, якобы Дитя Энкера — ближе с величественно вытянутой рукой.

— Ты смеешь угрожать мне, варг? Натравливать на Защитника Людей бестий?

«Вместе!», — мысленно вопит Гриз, снова и снова. — «Мы вместе!» Но её крик словно разбивается о камень или о щит — будто там, где был вход в сознания зверей, вдруг выросла стена. Шафран и Лаванда идут вперёд, ладонь Ребенка Энкера вытянута в повелительном жесте — и обжигающее будущее встает перед глазами. Секундно.

Сейчас всё повторится — короткое «Умрите», два тела на улице…

— Остановите их сейчас же! — гневно кричит выпавший из роли Олкест. Гриз не отвечает: мало времени. Обогнуть алапардов, привычно встать между ними и жертвой щитом, плевать, что спина остаётся неприкрытой…

В миг, когда она срывается с места, из-за спины долетает звучный клич:

— Именем закона! Стойте на месте, вы арестованы!

И события обращаются детской игрушкой — калейдоскопом. Взлетают и падают разбившейся мозаичной картиной.

Человек в капюшоне смотрит за спину Гриз — туда, откуда гремит клич Тербенно. Мгновенное, резкое движение — в воздухе оказывается что-то поблескивающее, летит на мостовую. Инстинкты толкают вперёд — быстрее, быстрее, прочь от этой штуки!

Гриз обращается в ветер, в алапарда на улице Энкера, в неистовость свистящего кнута. Позади, вспухают клубы серого дыма, тянут косматые лапы — и не могут догнать.

Олкест застыл посреди улицы, Гриз хватает его за плечо и дергает за собой. Сворачивает в ближайшую подворотню, бросает:

— Дыхание задержите!

Ночное небо безоблачное, а на улице клубятся серо-черные тучи. Гриз роется пальцами под плащом, в сумке, отыскивает антидотную маску и с силой впечатывает Олкесту в лицо.

— Надевайте!

Пальцы чуть-чуть покалывает, и кружится голова. Рыцарь Морковка смотрит на нее круглыми глазами, но маску надевает, потом начинает копаться в своих карманах. Гриз прикрывает рот и нос рукавом.

— Думаете, это какой-то яд?

Он наконец протягивает ей свою маску. Гриз надевает и с облегчением делает вдох.

— Я живу в одном доме с Амандой. Ладно, я пошла. Упаду — втаскивайте назад, где воздух чище, — Олкест захлебывается возмущением и пытается пойти первым, приходится прикрикнуть: — Не дурите! Вы меня вытащите быстрее.

Плотные чёрно-серые клубы на улице рассеялись. Оставили после себя неопрятную, болотистую туманную дымку, из-за которой видимости на ночной улице почти не осталось. Луна сверху кажется бледно-желтым пятном. Зеваки на перекрестке — размытыми тенями.

Гриз идёт по улице осторожно, почти на ощупь. Вот блеснуло что-то на мостовой — фиал? Стеклянный шарик? Осторожно подобрать — перчатки всегда в кармане.

Потом из дымки выступают подошвы сапог.

Законник Тербенно раскинулся на грязной мостовой — аккуратно угодив затылком в лужу.

— Что это? — спрашивает подошедший Олкест. Дрожащим шепотом.

— Проблема, — отвечает Гриз, опускаясь над Тербенно на колени. Щупает пульс, достает из сумки фонарик, оттягивает законнику веко.

— Вы имеете в виду — он…

— Жив. Правда, без сознания, не только от удара, но и от этой дряни, что бы это ни было.

Она извлекает из сумки маск-плащ. Накидывает его на законника — на всю длину Тербенно плаща не хватает, ноги так и остаются на мостовой.

— Так что перед нами стоит вечный вопрос — что делать с телом?

Зеваки не осмелятся сунуться в непонятный туман, где видели кровожадного варга с алапардами и законника (непонятно, что хуже). Но туман рассеется, и тогда они тут всё по дюйму обнюхают.

— Ладно, поднимайте его и потащили. Подальше, в темноту.

Олкест стоит, не двигаясь. В темноте и тумане Гриз не видит его лица — и радуется этому.

— Вы что… собираетесь его где-то тут оставить?!

— Нет, собираюсь с собой прихватить. Тащите, говорю! Я разверну транспортный артефакт, но пока придется его хоть с улицы оттащить. Потом я попробую раздобыть носильщиков или экипаж…

Янист Олкест неловко хватает Тербенно за ноги. С такого расстояния можно увидеть лицо Рыцаря Морковки: рот и нос у него скрывает маска, но вытаращенные глаза очень даже выразительны.

Гриз Арделл молча наклоняется и подхватывает законника под плечи.

И особенно остро ощущает — как же ей недостаёт Лайла Гроски.