Орда встречного ветра

IV КРЕПОСТЬ ОСТОВА

— Сов! Вставай!

) Я повертелся в спальном мешке под звуки ветровой арфы, не открывая глаз. Залп, долгое шуршание материи, высокое, резкое звучание, затем легкое затишье, полное ласки, обволакивающее, мягкое, почти вязкое. Нарастающий порыв, новый залп, отрывистый, хлесткий. Снова затишье, протяжное, тягучее, уносящее вместе с собой к низине. Третий залп раздался форте, но сразу пошел на диминуэндо, постепенно превратившись в тихие перекаты оттенков бриза.

Сламино. Вторая форма ветра, в одной из своих простейших вариаций, называемой Мальвини, часто встречается посреди дюн, в краю упитанных песчаных холмов. Такой ветер нужно контровать между хребтов, в провалах между залпами, в третьем темпе и без скачков. Я открыл глаза. День обещал быть прекрасным. Все уже свернули навесы и сложили спальные мешки. Остаток чая грелся на еще не остывших углях. Пришлось проглотить его залпом,

так как фаркопщики уже прицепили сани, Голгот, готовый к контру, раскачивался на ногах, словно гигантская кегля, Караколь убежал раньше остальных и Орда просто-напросто ждала, пока ее скриб наконец займет место в Клинке, чтобы выдвинуться в путь.

— Свободный ряд. Контруем нитью!

Ветер был довольно тихий, и Голгот, конечно, был прав: не было смысла продвигаться блоком и загораживать другим пейзаж. Растянувшись в линию, мы быстро пробирались через долину, которая укрывала нас от ветра, петляя между ее косматыми холмами, чтобы извлечь самую максимальную выгоду из встречных ветров. Прошли перешеек, затем еще одну долину, но уже не столь холодную и утопающую в песках, снова перешеек, и за ним заново долину… Со дня ярветра минуло чуть более месяца. Мы постепенно выбрались из песков, соляных равнин и барханов, карабкаться на которые было просто убийственно, и дошли до пустоши, места куда более милосердного. Огромные прерии ускользали при нашем приближении, улепетывали от нас, проскальзывали между ногами, как озорные длиннохвостые сурки…

∫ Тоскливый день под сламино. Кориолис отдалилась от меня сегодня сразу поутру, моя прекрасная гончая, идущая по следу, вот только чьему? Караколя. Я контровал по прерии впереди остальных, и в какой-то момент обернулся посмотреть на нашу кучку сумасшедших. Странно. С каждым годом мы все больше приобретали цвет того, через что нам приходилось проходить. Мы пожинали высевки плохо смолотой жатвы, пыль расслаивающихся стен, стирающихся дорог, переносили дожди, которые больше не лились с небес, а текли так, словно горизонт проливал на нас свои слезы. Ветер нас пробуждал, бодрил, успокаивал,

убаюкивал и купал. Он бесцеремонно касался наших голов, давал пощечины, пускал кровь, ласкал и лелеял. Никто из Орды вам бы не сказал, что любит ветер. Но никто не сказал бы и обратного. Существуют миры (только вчера закидывал Караколь), где ветер рождается и умирает, приходит и исчезает, согласно дням или часам. Если подобный мир и существует, то в нем, естественно, имеет смысл любить (или не любить) ветер, ведь есть с чем сравнивать. Но здесь? Стал бы кто-нибудь жаловаться на то, что на небе облака, а под ногами земля? Так всегда было, есть и будет вечно. Так же и ветер, вот он, здесь. А потому мне остается только заткнуться и продолжать мой путь.

∂ Вдали послышался какой-то свист, но не бумеранга и не метательного диска, что-то массивное, тяжелое, несущееся во весь опор… Внезапно раздался гудок трубы… земля в верховье равнины задрожала, глухо разрываясь.

π Когда это случилось, впереди меня никого не было, даже Голгот и тот остановился где-то позади посмотреть на горса. Я искал лучшую трассу. Покатая равнина стелилась вперед, насколько хватало глаз, нежно-зеленая, с металлическими отблесками. По левую сторону тянулся, задавая направление для трассы, линейный лес в три дерева толщиной. По правую ему вторила местами продырявленная кустарниковая изгородь. Контровать ближе к изгороди представлялось мне наилучшим решением: она вернее разобьет нижний поток ветра, нежели лес, где турбулентность порой бывала весьма жесткая. И я стал скашивать по диагонали.

¿' Они затормозили так, как никто другой этого сделать бы не смог, ши-рек-рам, не сворачивая парусов,

дерзко, пусть хоть мачты сломаются. Запустив в противоположном направлении лопасти винта на носу корабля и создав таким образом обратный отдув, они резко прибили корпус к земле, прошабрив днищем по песку.

) Прекрасный фреольский пятимачтовый корабль с поднятыми парусами вынырнул откуда-то из-за горизонта. Через восемь секунд он был уже перед нами. То там, то здесь над корпусом, прихлестывавшим траву к земле, были подвешены велесницы и парапланы, крылья которых перекрещивались высоко над рангоутом. Не знаю, как они нас заметили, как затормозили, знаю только, что корабль пронесся в десяти шагах от меня, пробороздил всю Орду и никого не задел. Когда земля перестала содрогаться, они убрали боковые элероны, подняли лемеха и дали судну спокойно замереть. Дерево заревело на травяном ковре, и я услышал скрип колес буксировочных телег, дребезжание крыльев и шелест парусины тормозных воздушных змеев. Затем тишина вокруг нас будто заколыхалась, и вдруг раздались три звучных и протяжных гудка валторны. Чтобы у нас не осталось сомнений, кто перед нами.

¿' Легкая эскадра, как они сами любили себя величать, была самой маневренной и неуловимой во всем фреольском братстве. Она всегда появлялась внезапно, никогда не швартовалась позади деревень и не становилась на якорь в убогих толстостенных портах. Благодаря несущим винтам чертовка держалась на ветру где угодно, хоть посреди пустыни! Юхууу! Планеристы! Чего только стоит их контр-адмирал Шарав да его альтер эго Элкин, коммодор низовья, который перенимает на себя управление, когда нужно исчезнуть гладко, курсом на запад, ветер в корму! Этих ребят я знаю лично! Знаком с ними в моем качестве

Караколя. Лучшие воздушные стрелки всего флота! Пролетчики, жаждущие все увидеть, все познать! Поглотители пространств, идущие без карты, читающие азимут по ветролябии и звездам, рассекающие просторы даже ночью, по холодку.

) Мы уже года три как не видели ни одного судна, спускающегося с верховья. Буера — да, частенько; малокалиберные аэроглиссеры; крепкие контрасы на винте, на которых можно пройти даже через стеш, если усердно крутить педали, но вот драккаэро такого масштаба — ни одного. У нас за это время даже сложилось убеждение, что помимо нескольких наиболее продвинутых городов, названия которых были набиты заглавными буквами вдоль позвоночника Тальвега, мы более почти ни с кем и не пересечемся, и уж точно не с Фреольцами. Это нас, конечно, немного беспокоило, но, откровенно говоря, также придавало сердцам чувство глубочайшей гордости, сглаживая тем самым ощущение изношенности и одиночества, въевшиеся в каждого. Как только корабль остановился и прошло охватившее нас оцепенение, я понял три вещи: во-первых, за три прошедших года Фреольцы развили ветряные технологии сильнее, чем мы могли себе представить; во-вторых, чтобы забраться так далеко в верховье — а шли они теперь как раз обратным курсом нам навстречу, — они должны были в совершенстве владеть техникой лавирования по встречному ветру; и, в-третьих, мы, по всей очевидности, были еще очень далеко от Верхнего Предела, а значит, вероятнее всего, не сможем до него добраться раньше них. Я долго стоял, ошарашенный, вместе с остальными ордийцами, застывшими то там, то тут в высокой траве. Потом стал искать Голгота. Каркас его тела весь согнулся под турбулентно-

стью кильватера. Он стоял ко мне спиной, как завороженный глядя на фреольский корабль. Я его окликнул. Он не спеша обернулся ко мне, понял по моему выражению лица все, что я думал, и немного взял себя в руки:

— Достать знамена! Контралмаз! Построение для парада! Салютовать Фреольцам!

Он выкрикнул эти слова в пустоту, ни на кого не глядя, как будто обращаясь к самому себе. Орда механически стала в строй. Пьетро приблизился ко мне, мы посмотрели друг на друга, его обыкновенно столь ровный и благородный остов словно осел, опорная станина плеч покосилась: «Теперь мы ничто, Сов. Свергнутое сословие, смехотворное, отсталое. Наше время вышло», — говорила вся его поза. Затем он стал в Клинок, и мы направились к фреольскому кораблю.

— Не напрягайтесь, пешеходики! Послушайте, что говорит вам Папаколь! Их фланговики сейчас развернут судно на полвольта и ладненько подкатят прямо к нам, достанут парадный трап, и на борт выйдут нас встречать самые сверкающие из женщин, которых им удалось

соблазнить за десять последних квадратных месяцев вокруг!

π Их было около сотни, и по меньшей мере половина — женщины невиданной красоты. Матросы были одеты в хищно-рыжие расцветки: от темно-фиолетового до желтого, в соответствии с неопределенными фреольскими званиями. Женщины облачены в бесконечные оттенки синего. Все, от корпуса до рангоута, было сделано из дерева. Перед нами развернулся трап. Духовики, выстроившись на парадном мостике, настраивали инструменты.

) Фреольские фанфары зазвучали плавно, едва уловимо в увертюре, залпы сламино отбивались от корпуса. Вступил крумгорн, подхватили валторны, ворвались трубачи. Двое мужчин, один немолодой, в фиолетовом камзоле, другой в темно-фиалковом, спустились по трапу к нам навстречу без особых церемоний. Голгот и Пьетро, еще слегка одеревенелые, все же вышли вперед, немного приосанившись.

— Впереди контр-адмирал Шарав. За ним — Элкин, коммодор. Они оба капитаны. Шарав управляет при контре, Элкин — во время навигации по ветру.

— Ты их всех знаешь, Карак?

— С доброй полусотней на этом корабле знаком. Я с ними два года плавал. Перед вами авангард фреольских технологий. Они могут любой маневр сделать на одном шквале. Могут кверху пойти под ярветром.

Караколь все это сказал как будто между делом, спокойно… Под ярветром! Пойти кверху под ярветром! Как в такое вообще можно поверить? Снова сказки, вечные выдумки!

— Если глаза мои не врут мне, то передо мной 34-я Орда, застигнутая на полном контре, среди степей. Друзья мои, добро пожаловать на борт Физалиса! Для нас огромная честь встретить вас и пригласить вас разделить с нами нашу скромную эскападу. Ваша репутация блистательна от Дальнего Низовья до Дальнего Верховья. Согласно нашим источникам, у вас преимущество более чем в три года по отношению к предыдущей Орде, Орде ваших родителей, которых мы, кстати сказать, повстречали у подножия Норски. Они приветствуют и ждут вас.

Пьетро, взволнованный, каким я редко его видел, нарушая весь протокол, робко спросил:

— Как… Как мой отец?

— Прекрасно. Он наслаждается счастливой старостью и мечтает лишь об одном в этой жизни: увидеть вас живыми! В трюме у нас несколько подарков, для вас и для ордийцев по имени Тальвег Арсиппе, Сов Севченко Строчнис и Ороси Меликерт. Прошу простить, если я исковеркал ваши имена, говорю по памяти. Эти подарки передали нам ваши родители на случай, если мы вдруг встретим вас. И этот случай только что представился, чему я безмерно рад!

У меня на глаза накатились слезы радости. Пьетро был не в состоянии вымолвить ни слова. У Тальвега горло свело. Целых пятнадцать месяцев у нас не было никаких хоть более-менее надежных новостей о наших семьях, и вдруг наткнуться на Легкую эскадру, которая спускается прямиком с верховья!

— Но не стойте же на ветру, поднимайтесь скорее на борт!

— Как далеко находится деревня, о которой вы говорите?

— Норска?

— Да.

— На корабле или пешком? На корабле при сламино примерно месяца четыре.

— Пешком.

Контр-адмирал повернулся к заметно удивленному коммодору, и тот неуверенно ответил:

— Право, как знать, мы никогда не видели вас в контре. Но пешком… Четыре года, может меньше, даже не знаю.

Мы поднялись на палубу, забыв представиться от волнения. Нас приняли великолепно, с криками «виват», с подарками. Мужчины и женщины подхватывали нас на радостях от того, что могли прикоснуться к живому мифу, которым мы, по их мнению, были, тогда как я чувствовал себя всего лишь простым любителем прогулок на природе, жалким пешеходом бытия…

— Трубооо! Жонглер светил, метатель фраз, непревзойденный сказочник! Я думал, ты на краю ветра, глотаешь аберлааскую пыль на утешенье дамочек с нежно-прозрачной кожей!

— Зови меня отныне Караколь, мой старый добрый Балевр! Под этим именем, в упрямой Орде, я был перерожден. Я бросил все, оставил тишь да гладь, да ветра благодать! И в черепашьем темпе мчусь сегодня к Верхнему Пределу, чтобы оттуда сверху плюнуть в спину вам!

— Боюсь, что, когда ты пройдешь Норску, на костях твоих не останется известняка. Но я желаю тебе просторной жизни и мягкого ветра! Пойдем, я угощу тебя в своей каюте вином из солнечных долин!

π Я не смог удержаться, чтобы не подойти к рулевому и не попросить его показать мне трассу к Норске, не расспросить про ветра, что дуют в каждом краю, где нам придется контровать. Я в том числе хотел оценить расстояние.

Он показал мне трехлопастные винты, ременные передачи и сложнейшую систему сцеплений. Продемонстрировал тройной набор винтов: гребные кормовые, плоские килевые, создающие эффект воздушной подушки, и маленькие носовые для проходки судна. Корабль постоянно находился в воздушной оболочке, что упрощало проходимость при высокой скорости. Физалис использовал вплоть до семидесяти из ста проходящих по кораблю ветров. Аэродинамическая эффективность эскадры не имела аналогов во всей фреольской туманности.

— У нас ушло двадцать лет на то, чтобы устранить турбулентность в кильватере, в частности при нестационарных, обособленных или рециркуляционных оттоках.

Я не понял ни слова, но закивал в ответ.

— Нам удалось улучшить несущую способность корабля благодаря ряду боковых лопастей вдоль корпуса. Сзади турбины делают все необходимое: обеспечивают передачу энергии, накопленной ветряками на мачтах. Мы идем кверху со скоростью двенадцать узлов при встречном ветре, и даже галс менять не надо!

< > «Как ты себя чувствуешь?» — спросила меня Ороси, вся сияя от радости. Она была счастлива узнать, что ее мать жива, что их Орда всего в нескольких годах контра, к тому же ей явно было приятно видеть, как нами все восхищаются несмотря на то, что в некоторых взглядах поблескивала, даже не знаю, как именно это назвать… Некая ирония? «Как ты себя чувствуешь?» Как свеча, которую зажгли и с легкостью задули, свеча, которая позабыла о своем собственном тепле и не в силах понять, что и зачем ей освещать. Мы так старались скрыть свою изношенность, но сегодня она вывернулась наизнанку, будто кожа. У меня в груди все сжималось и ныло от этого чувства, которое появлялось каждый раз, когда мы встречали других

людей, от ощущения того, что мы проходим мимо наших жизней. Я смотрела на сияющих Фреольцев, на то, как привольно разгуливают они по жизни, со своим руном радости, которое мы тщетно старались отыскать в Орде. Но у кого из нас его найти? Пожалуй, разве что у Караколя, который, похоже, носил его на себе один за всех. Ну и у Арваля, может быть. Нам незнакомы были звуки музыки, которую они для нас играли, смех в наших рядах не раздавался просто так, его необходимо было вызвать, спровоцировать. Ничто не пробуждало нас от механического контра. По вечерам мы ждали историй Караколя, словно притоков свежего воздуха в затхлой лачуге, его рассказы трубили о том, что другой мир возможен, мир, где существует праздник, где любовь правит повседневностью. Фреольцы так радовались встрече с нами, но понятия не имели, что каждый момент, проведенный с ними, оставлял в нас глубокие следы, долгие шрамы, ссадины, мечты. Чуть ли не каждый новый день их ждали десятки, сотни новых встреч, о которых они вскоре позабудут. Фреольцы могли жить настоящим, распахнуть ставни своих век, впустить и отпустить. Мы же, как бы это сказать? Мы допивали наши бокалы, осушали винную чашу не ради опьянения, а просто для того, чтобы заполнить собственный сосуд. Я никогда толком не умела пить до дна и вести остроумную беседу. Все диалоги я окончу после, одна, в тоске бесчисленных холмов, так как никогда не знаю, что ответить или что стоящего сказать. Я окончу эти разговоры потом, среди песочных равнин, в тишине. А пока просто слушай, Аои, кивай, поддакивай и наполняйся. Слушай, что говорят другие на фуршете, прислушивайся к их словам, пронеси по всему залу свой сосудик, собери пальцем взбитые сливки смеха, просто слушай, раз ни на что другое не годишься. Слушай, чтобы потом вспоминать их все по капле, родничок.

— Говорят, что вы чаровница.

— Просто травница… я собираю травы и плоды, я…

— Восхитительно! Как вы это делаете? Боароно, иди скорее сюда, я здесь нашла чаровницу из Орды!

— Какая она маленькая!

) Захваченный фреольской эйфорией, я всю оставшуюсяя часть дня рассказывал о себе, о нас, о нашей повседневной жизни, сколь банальной для нас, столь невероятной для них, воображая, что лица их трепещут от восторга из-за моих рассказов о том, как мы разбиваем лагерь для ночлега, как Ларко рыбачит в чистом небе, как пьем росу, что иногда едим, о бурях. Меня облепили со всех сторон, пока я рассказывал про Страссу и наш первый катастрофический ярветер, в который мы попали, когда нам было по пятнадцать; про семь месяцев, проведенных в Аливанской пустыне в полнейшей автаркии, и про ту ночь, когда Аои вдруг встала и пошла прямиком к колодцу, скрытому под четырьмя метрами соляного нароста, и никто из нас нас и не понял, как она о нем узнала. Утопая в вопросах, я не заметил, как сильно рассосалась наша Орда по широченному кораблю, и спустя три часа непрерывных рассказов, когда настал момент удалиться в туалет — действие для меня крайне непривычное, — я вдруг почувствовал пустоту. Я неожиданно для себя понял, что чертовски нуждаюсь в нашей группе. Начал искать глазами Ороси, Пьетро, но никого не находил. Мне стало очевидно, что многим из нас было просто жизненно необходимо проветриться благодаря свежим встречам и хоть ненадолго сбежать из тисков Пака. В первую очередь для Караколя. Что же касается меня, мне всегда хотелось всем делиться с Ордой, вернее открывать все новое для нас вместе. «Тебе никогда не хочется побыть одному?» — спросила у меня

вчера Ороси, когда я откровенно затянул с пожеланиями «спокойной ночи». Нет, почти никогда. Мне была нужна энергия группы, переливающаяся от одного к другому, напряжение или же чувство полного единения, которые охватывали каждого из нас. Мне необходимо было чувствовать себя завязанным в клубке наших нитей.

Мне все-таки удалось найти Пьетро, тот беседовал с коммодором об организации праздника. В качестве благодарности за прием с нашей стороны и в присущей нам манере Пьетро предложил, чтобы перед ужином Караколь представил всех членов Орды и выполняемые каждым из нас обязанности. Он послал меня предупредить трубадура. Караколь обрадовался. Он обожал театрализованное представление нашего сдержанного и сурового Блока, который отнюдь не соответствовал подобной театральщине, такому звуковому и зрительному изобличению того, кем мы являлись. В назначенное время он все еще продолжал балагурить с приглашенными Диагональщиками.

— Караколь, Фреольцы ждут! Они хотят, чтоб ты представил Орду, пока факелы еще высоко. Ты как, в духе?

— Конечно, в духе. Только в чьем?

— Пьетро решил, что лучше провести представление на поле для игры в плато, на верхней палубе, там трибуны. Ты только не сильно дурачься. Голгот хочет, чтобы все было торжественно. Тебя ждут с нетерпением, слышишь?

— Разочаровывать, какое удовольствие…

π Мы надели сменную одежду и как смогли подстригли бороды. Девочки омыли лица и руки в расставленных для них чашах. Мы, разумеется, не стали выглядеть ухоженно, но, по крайней мере, были достаточно опрятны для парада. Поле для плато находилось в самом центре верхней палубы, в углублении, как и полагается, овальной формы,

метров сорок на двадцать, с трибунами из полированного дерева, опоясывающими поле по бокам. По безукоризненно навощенному паркету так и хотелось запустить рикошетом диск для плато. Ворота были сооружены из перпендикулярно установленных мачт и реек и завешены пеньковым волокном. Я выбрал это место, потому что оно позволяло расположить все семь рядов Орды на отдельных уровнях трибуны, а Фреольцев усадить на противоположной трибуне, обеспечив им таким образом полный обзор. Караколь будет вести представление с паркета.

< > Как забавно было на них смотреть, на наших храбрецов, такие все серьезные, как священники на службе. Тальвег себе щеку порезал, когда брился, на чистенькой рубахе Арваля красовалась крестообразная складочка, а Ларко надел свою самшитовую сережку, которая мне очень нравилась. Как бы мы ни старались, никто из нас не был так уверен в себе, как Караколь. Мы завидовали его раскрепощенности, присущей ему женственности, позволявшей, как, например, сейчас, элегантно надеть фетровую шляпку, которую он стащил неизвестно у кого. Кориолис просто обволакивала его желанием, не отходила от него ни на минуту с тех пор, как мы поднялись на корабль. Он же почти не обращал на нее внимания, подыгрывал ей время от времени, но по большей части избегал… Это только еще больше распаляло ее желание, она выпячивала грудь, старалась, как могла, привлечь его. Она хоть убей не понимала, хочет он ее или нет. Но я прекрасно знала. Я знала, что он ни к кому никогда не привязывается, наш трубадур, наш вертлявый котенок, он жил только настоящим, ничего не ожидая, не откладывая на потом, он лишь заскакивал в наши гнездышки, чтобы украсть у нас по перышку. Он не старался нас поцарапать, навредить. Он никогда ни о чем нас не просил, разве

что о самом трудном, о самом возвышенном: быть живыми, подвижными и игривыми, непрестанно готовыми подпрыгнуть, унестись вдаль, стать другими, тогда как я всегда была просто-напросто собой, Аои, «податливым ручейком», «водицей», как он меня называл. Это было еще в то время, когда он иногда захаживал ко мне по ночам, до того, как узнал про Сова. С тех пор его визиты стали реже, он не хотел сделать ему больно. Он все это забудет, Кориолис. Он всегда так восхитительно легко все забывал.

π Я всегда придавал очень большое значение представлению Орды. Зачастую это была единственная четкая картинка, которая оставалась в памяти людей после встречи с нами: Клинок, Пак, Блок; разнообразные контрпостроения, которые мы использовали в зависимости от ветра; разъяснение обязанностей каждого, к которым трубадур приплетал килограммы украшательств. Но люди приходили в полное изумление даже и без этого спектакля, просто так, от самого нашего вида. Благодаря признанной за нами скорости наша репутация всегда опережала нас. Никогда прежде, за исключением, возможно, 26-й первого Голгота, которая ошеломила всех своей прямой трассой через массив Гоббарт, ни одна Орда не вселяла в людей такую надежду дойти до Верхнего Предела. К тридцати восьми годам обойти предыдущую трассу на целых три года было просто неслыханно. Мы дорого за это заплатили. Мы контровали от рассвета до заката, останавливались в поселках лишь изредка и ненадолго, всегда придерживались прямой трассировки, которую Голгот сделал законом нашего пути.

) Фреольцы встретили появление трубадура аплодисментами. Едва он показался на поле, как сразу бросился ничком на паркет, немного проскользив по полу, затем

подпрыгнул в воздух, упал и снова подскочил… Развеселившиеся Фреольцы догадались быстрее нас, что он имитировал то, как рикошетит диск на плато! Это было отличное начало:

— Добро пожаловать, господа Массовщики! Коль скоро со многими из вас мы хорошо знакомы, позвольте поубавить пестроты и приглушить волненье скрипок! Сегодня перед вами свежайше выбриты, наряд торчком и волосы ершом, стоят стойком кто в чем: в лохмотьях лучшие, в отрепьях остальные, пустыни пыль, верней сказать, сгущение ее частиц… Они — идущая гроза, замедленная молния. Блестят как двадцать три осколка с горизонта, синеющая стружка, эолита, — встречайте наших птичек и орлов, знаменоносцев и почтеннейших эологов! Пред вашими глазами легенда сей земли: Орда Встречного Ветра.

> Умеет он все-таки говорить, придурок этот, меня всегда прям пробирает от его представлений. А этим только дай, колотят в ладоши со всей дури, на спектакль пришли.

π Когда нам поприветствовать публику? Сейчас?

— Для начала небольшое напоминание для тех, кого только сегодня извлекли из трюма на поверхность. Да будет вам известно, что Орда состоит из следующих частей: Клинок, те шестеро верзил, что перед вами в самом низу трибун, Пак — шестнадцать пешеходов, наше стадо, растянулись на четырех рядах повыше и Фаркоп — три силуэта, те полуграмотные, в самом верху. Итак, по нытью почет, начнем с конца, чтоб постепенно, будьте внимательны, тут поворот сюжета, перейти к началу!

) Фреольцы — публика благодарная. Они вошли во вкус, и вот уже вместо улыбок звонкий смех. Сгрудив-

шись на своей трибуне, они почувствовали себя как на матче: по рядам загуляли штофы и фляги, они показывали пальцем то на одного, то на другого из нас.

— Они заслуживают отдельного представления! Их подбирают в селах и пускают по ветру. Их прячут сзади и вверяют им тащить весь груз… Наши упряжные собаки, наши бульдоги на узде, наши пахари, без которых у нас не было бы ни одежды, ни утвари, ни инструментов, ни достойного ночлега, ни самогона бурдюками, ни воды бочками. Их имя — недоля, их бремя — как сталь. Для наших фаркопщиков нам пыли не жаль!

π Барбак первым вытащил свой огромный каркас на середину зала. Он наполовину закрывал раскрасневшегося от таких почестей Свезьеста и Кориолис, чье появление на паркете взорвало публику свистом восхищения.

— Они по крайней мере умеют кое-что выжимать из своих женщин! — раздался голос какого-то Фреольца, между двумя глотками хмеля.

— Ты еще аэромастерицу не видел!

— Перед ними, дамы и господа, в шестом ряду, но в первом по таланту, укрылись наши четверо ремесленников. Первый орудует железом, второй деревом, третья огнем. Их имена? Леарх, Силамфр, Каллироя. А кто четвертый, спросит зал? Четвертый ловит на свою удочку удачу. Красавец и ловкач, рыбак, чья удочка повисла у вас над головами, он тот, чья рыба — это облака, для кого море в небе. Не раз спасал он нас, когда привычная охота бывала невозможна иль скудна. Ему обязаны мы лучшими из яств, когда, под звездным сводом, он запускает в облака свои ловушки из воздушных змеев и оставляет там парить, чтобы с утра на завтрак их спустить к столу. Под настроение он для нас то браконьер туч, то лазури попрошайка, то дел

воздушных мастер. Примите же его, как надлежит: Ларко Эоло Скарса!

¬ Ларко вышел весь взволнованный, держа за веревку свою клетку, воспарившую над мачтами. Фреольцы были к изумлении от этой должности, которая не существовала и предыдущих Ордах, а следовательно, Ларко не обучался имеете с нами в Аберлаасе. До этого он был Диагональщиком, но присоединился к нам и нашел себе применение в Орде. За ним вышла моя Каллироюшка.

— Наша огница, по части обжига, стряпни, гончарства мастерица, — объяснил Караколь.

«И наш кузнец. Скует в два счета все, что в руки попадет», — последовало за приветствием Леарха. «Наш дровосек», — за радостно машущим Силамфром, который стал доставать из сумки чаши, бумеранги, резные лопасти винтов, трассировщицы, флюгера…

— Но перейдем к пятому ряду, в котором, как и полагается…

— Пятеро ордийцев!

— Верно. А в четвертом?

— Четверо!

— В третьем?

— Трое!

— Вижу, вы искусно ведете счет… Так вот, наш пятый ряд. Не просто братья, близнецы! С оледенелых берегов, что тянутся вдоль Контра. Они росли одни и выросли получше остальных: и вверх, и вширь, и вкось! Они нужны нам в Орде по трем причинам. Во-первых, чтобы тянуть вперед наш груз, во-вторых, чтобы тянуть на себе тех, кто должен был его тянуть да не потянул, а в-третьих, чтобы получать по самой роже боковыми зашквалами и закрывать своими шкурами хвост строя… Они несъемная часть

Орды, так и знайте, Горст слева и Карст справа, наши красавцы фланговики: братья Дубка!

Хороший замес — эти двое! Вышли к фреольской публике враскачку, обнявшись за плечи. Отважные физиономии, два вечных бутуза три метра в высоту. Не из придир, к тому же добряки до мозга костей. Очень я их люблю, этих двоих! Если бы каждый раз, когда они нас выручают, им давали по камню, у них бы уже давно была башня до небес.

— Свернувшись клубочком между близнецами, в самом сердце Пака, под опекой, хрупкие, нежно укрытые, наше самое драгоценное сокровище — три женщины. И первая из них не просто женщина, о нет, наш чистый ручеек, наша травница и лозоходка, единственная, без которой нам не обойтись, единственная, которую я так бережно люблю: Аои Нан!

< > Я была настолько удивлена, что чуть не упала, постаравшись сделать реверанс. Фреольцы только пуще захлопали, засвистели высокими нотами, раздевая меня глазами… Для них я обрела существование ровно четыре секунды назад…

— Та, что по левую от нее сторону, друзья мои, — она для вас. Те, кто с текущим носом, у кого горло першит не от стихов, — все к ней, мы вам ее дадим по выгодной цене…

— Даром, она все равно ничего не стоит! — проревел Голгот.

— Целительница наших тел и душ, психолог, врачеватель, ветеринар нашей упряжки, утешительница в трудный час. Для нас, сирот, она совсем как мама: Альма Капис!

Ω Мертвый груз стада, вот она кто. Хуже груженых саней эта Капис. Дойная корова, в лучшем случае. Без молока.

Еще и уродина. Зачем она вообще нужна? Понять не могу, на кой черт ордонаторы ее на нас повесили. Кого тут лечить? От чего? Заболел — значит, борись, а не хныкать беги к мамке, в юбку зарываться, чтоб тебе тарелку супчика налили, вербовых листиков до усрачки, чтоб всю ночь через ноздри блевалось зеленой тиной! Крутится тут перед матросами, мешок картошки, думает, что на нее смотреть приятно… Уберите уже кто-нибудь отсюда это грузило…

< > Какая она сегодня красивая… Искупана, свежа, ее еще не до конца просохшие светло-каштановые кудри вьются в свете масляных фонарей. Длинное нефритово-зеленое платье подчеркивает глаза и формы. Она смеется в ответ фреольским шуткам: «Мама, мне плохо!», «Я палец поцарапал, помоги!». Степп смотрит на нее (как это забавно), как будто только сейчас заметил, что она, оказывается, хороша.

— Пятая и последняя женщина, которую я буду иметь честь и преимущество представить вам сегодня. Сейчас пред вами засверкает та, чье имя всем из вас известно. Ее мать знаменита на весь контровый мир, вплоть до самых глубин колодцев, а ее бабушка — самая что ни на есть легенда. Втроем они дали начало роду Меликерт, чья задача в Орде по части интеллекта была не менее престижна, а может, даже и превосходила обязанности скриба. Когда ей было всего десять, она выжила в ярветре, ставшем ее посвящением. Не раз она спасала нас от смерти, по дружбе! Она в списке элиты двадцати лучших аэромастеров, что высечен на мраморной доске Ордера. К тому же ей присуща элегантность, благородство, чутье потоков, которые кого угодно ошеломят и очаруют. Встречайте же с почетом, внучка Мацукадзе: Ороси Меликерт!

) Аплодисменты, последовавшие за словами Караколя, зазвучали совсем в другом регистре, не так небрежно, как до этого. Сначала некая торжественность приглушила суматоху, затем вверх поднялись кулаки и руки в знак уважения. Глубочайшего уважения. Ороси медленно спустилась по ступеням своей неизменно царской поступью, с блеском в глазах, который за все тридцать проведенных вместе лет я никогда не видел хоть слегка угасшим. Она всегда искала и неустанно будет искать, пока нас всех не скосит, смысл всего того, что происходит в этом мире. Как и я. Мы связаны не титулами и не умом, но несгибаемым желанием понять. Больше других, мы бесконечно мучаемся все теми же вопросами: откуда берется ветер, где его исток? Но нет, это не так. Это ордонаторы хотят, чтобы мы задавались этим вопросом, посылают нас за ним как верных псов, думают, что мы притащим им ответ. (А может, зароем его где-нибудь? Вместе с собой. Чтобы оставить нетронутой надежду? Если, разумеется, они на самом деле до сих пор еще не знают. Или знают? Что, если они знают, что там, в конце, но все же посылают Орды испокон веков?..) Нет, вопрос скорей другой, он жестче и шершавей: зачем мы контруем? Для чего гробим наши жизни в поисках того, чего никто и никогда не мог достичь? Думаем, что именно у нас получится? Неправильный ответ! Хуже того, это даже неправильный вопрос. Продолжай искать, Сов, иди по следу, молодой щенок, ищи…

≈ Всегда из себя строит, не бог весть что, эта Ороси, нашлась принцесса, тоже мне. Смотрит все время свысока, улыбается холодно, вертит своими бабеольками. Может, конечно, она и из элиты аэромастеров, только попроще надо быть все равно. Посмотрела бы я на нее, если б ее поставили на мое место, в самый зад Орды, сани тащить!

Слишком уж Караколь тут распинается на ее счет. В Орде все незаменимы. Аои и Свезьест не меньше нее. Все мы просто делаем свою работу, и она в том числе!

π В ее изысканной прическе крутились три золото-медных флюгера. Бело-кремовый хаик нежно впитывал теплый свет фонарей. Мне очень нравилось то чувство, которое она вызывала, то, что бросалось в глаза даже быстрее всех ее соблазнов, то, чем от нее веяло: уважение.

— Раз уж мы подобрались к четвертому ряду нашей Орды, и я вижу, что вы по-прежнему внимательны, конечно, но жаждете теперь немного действия, задора, я незаметно удалюсь, оставив свое место тем, кто, можете не сомневаться, займет его куда достойнее. Один из них воспитывает соколов, другой ястребов. Один предпочитает суровость дрессировки, неукоснительное следование правилам и кодам ремесла, второй же доверяет своей птице, направляет ее, не давая приказов, ищет скорее соучастия, чем послушания. Оба они прекрасные дрессировщики, а в доказательство встречайте нашего сокольника и его собрата ястребника! Место нашим ловчим!

Разумеется, это была затея трубадура. Мы успешно опробовали ее во многих деревнях. Она, бесспорно, освежила представление, которое раньше граничило с монотонностью обычного дефиле. Наш сокольник вышел первым. Он попросил Караколя поднять воздушного змея, на крыло которого привязал куропатку.

— Кому-нибудь из вас доставит удовольствие управлять куропаткой? — спросил Дарбон у столпившихся Фреольцев.

— Пускай Сервиччио возьмет управление! Это наш лучший пилот, — сказал коммодор.

) Молодой, слегка подвыпивший матрос, с нагловатым видом нехотя поднялся под выкрики «Сервиччио! Сервиччио! Сервиччио!». С недовольной миной он взял из рук Караколя ручки катушки и, резко махнув головой, отбросил назад свои черные пряди. И в тот же миг что-то произошло. В его руках бобина оловянной нити в одну секунду размоталась на несколько метров, и воздушный змей взмыл над сценой. Несколько юнг вскарабкались на стеньгу и стали фиксировать на ней факелы и фонари, чтобы как можно лучше осветить полет змея. Несговорчивый ветер позвякивал канатами, полоскал расправленные паруса, раскручивал толчками стабилизационные ветряки, но ничто из этого не смущало молодого, крутящего лесой пилота. Он передвигался по всей поверхности поля для плато невероятными стежками, выполняя то па шассе, то глиссе. Караколь многозначно подмигнул мне и ни с того ни с сего посерьезнел, обернулся к сокольнику, чтобы подбодрить его к действию. Дарбон снял клобучок со своего любимого кречета с белоснежным оперением и, держа его за ремешки, связывавшие птице лапы, показал Фреольцам. Те восхищенно зашептались, оценив красоту самца. Воздушный змей продолжал со свистом просверливать воздух, то ныряя, то снова взметаясь вверх, готовый ринуться в бой. На кону, казалось бы, ничего не было, кроме, пожалуй, самого ценного: уважения Легкой эскадры, самой фреольской элиты, по отношению к нам или же нашего к ним.

^ Дарбон напустил птицу, даже не дав ей никакой поклевки, и кречет взлетел стрелой прямиком в самый ветер. Он так высоко взмыл над мачтами и облаками в своем уверенном и горделивом полете, что я даже засомневался, заметил ли он вообще наживку, привязанную к крылу змея.

Молодой Фреолец в своих удобных сафьяновых туфлях исполнил несколько фарандол, не упуская из виду воздушное состязание, главным образом в ловкости, в котором мы предлагали ему поучаствовать. Слегка занервничав, Дарбон хотел уж было дернуть за вабило, чтобы приманить птицу назад, как вдруг в небе что-то забелело, он узнал своего сокола, и указал на него публике. Кречет летел по ветру, под небольшим углом, в нескольких десятках метров над белым трапециевидным фреольским змеем, с куропаткой на крыле. Не делая лишних виражей, сокол резко сложил крылья и дротиком понесся на свою добычу. Если до того Фреолец удерживал змея в более-менее фиксированном положении, скорее чтоб покрасоваться, то здесь у него была лишь доля секунды, чтоб избежать атаки, с чем он блестяще справился, исполнив вертикальный разворот и тотчас сухо амортизировав завертевшиеся вихрики. Сцена схватки была словно очерчена двумя центральными мачтами и реями, что придавало еще больше зрелищности происходящему. Белоснежный кречет был прекрасной ловчей птицей и, разумеется, не упал духом из-за какой-то там увертки. Он бросился в новую атаку, через встречный ветер, взлетев высоко над кораблем и правя, как ему и полагалось, сферой всех возможностей. Вторая, третья и даже четвертая атаки были ничуть не более успешны, но он по полной использовал способность, которой обладают соколиные: дать ставку, спикировать на полном ходу, распахнув крылья, чтобы ударить добычу, а затем плавно подняться на тот уровень, с которого началась атака. Эта техника позволила ему, без дополнительных усилий, стремглав спикировать на змея добрый десяток раз, впрочем безрезультатно, лишь разок он зацепил крыло воздушного змея. Однако же кречет сделал пару настолько эффектных ставок, что сам Дарбон подумал, что птица

наконец поймала добычу. Проловы накапливались. Фреолец выказывал невиданную ловкость рук, вызывая оной азартную воодушевленность своих собратьев и озлобленность Дарбона, который, как я предполагал, метал, должно быть, громы и молнии, накручивая себя при виде того, как его чудо-птица, мнилось ему, унижала своего хозяина. Но все же гордость матроса уступила его здравомыслию, и он тихонько положил конец своему превосходству (украдкой, незаметно), замедлив уклоны от атак, так что неутомимому соколу все же удалось искромсать змея и прибить свою добычу к земле под бурное одобрение Фреольцев, которые, несомненно, были лучшими игроками, чем мы сами. Дарбон неловко отказал соколу в традиционной любезности, чувствуя наверняка, что этой победой обязан снисходительности противника, и поднялся назад на трибуну, дав птице лишь часть положенной поклевки.

Настал мой черед выходить на сцену.

— Наш великий мастер ястребник и его зайцы!

) Из двух наших птицеводов мне куда ближе был ястребник! Вышел он с очень простым номером: выпустил зайцев, и те разбежались по мосту, стараясь как можно быстрее спрятаться в куче разбросанных канатов. Пока зайцы отчаянно скакали кто куда, спасая свои шкуры, ястреб хватал их когтями и леденящими кровь ударами клюва добивал попавшихся под крики женщин. Мне очень нравилась жизнерадостность ястребника, его непретенциозный и открытый юмор, его привычка разделять с другими свой энтузиазм и любовь к птицам, но еще больше он нравился мне своим видением мира, столь близким во многих отношениях моему собственному. В соколиной дрессировке, как и в любом другом ремесле, первоочередным всегда был серьезный подход к вещам, и выбор птиц

не менее важен, чем сама выучка. Соколы — птицы высокого полета, очаровывают тех, если говорить вкратце, кто предпочитает вертикальность отношений, иерархию и превосходство. Их способности идти вверх спиралью, становиться на лету основаны на силе. Их манера обрушиваться на добычу подобно мстительному богу делала из них неоспоримый символ власти. Ястреб же птица совершенно иная. Они летают низко, порой почти что у земли, бороздят небо, словно парусники, им нет равных в преследовании жертв сквозь лесную поросль, чтобы схватить добычу прямо среди ветвей. Ястреб — птица имманентных порывов, горизонтальная молния, способная на восходящие скачки, на полуобороты в воздухе, немыслимо проворная. Охота ястреба пронзительна, он может продырявить, пролететь, пересечь пространство, почти касаясь земли, в три взмаха крыльями он набирает скорость, без труда может взмыть ввысь по ветру. Сокол на все это просто неспособен. У него есть сила, но он не ищет власти, именно потому, что она ему под силу.

— Теперь же прикоснемся к тайне… Человек, которого я едва ли буду способен вам представить, выжил при встрече с хроном. С тех пор на голове его раскинулась прерия из низкорослого кустарника, поля дикой травы вместо волос. Его мы больше не причесываем, отныне мы ухаживаем за его садом. Он нашей Орды крест и цвет, а может, просто крестоцвет, а стало быть, флерон. Одновременно ботаник, сборщик посевов и друид, эфемерный плантатор, кочевой крестьянин, залетный земледелец… Он тот, кто чует, что растет в верховье. Кто знает, чем накормить, чем сдобрить, чем лечить и чем убить. О его матери, Сифаэ Форехис, я скажу лишь то, что она обучила его всему, кроме терпенья. Встречайте пампу, вельд и тундру, пред вами Йоль Степп Форехис!

< > Я не стригла его уже пару недель. Он отказывается, говорит, что «точнее ощущает мир», когда на голове лес. Он красивее Караколя, мужественнее, но такой же чувственный. Караколь, он ненасытный, неутомимый, блуждающий огонек, его фавновское лицо всегда искрится, движется, смеется, он скользит по паркету, кружится в танце, так скор и ловок, не делает ни пауз, ни передышек, он ведет, за ним всегда и шаг, и слово, что теперь?

— Все мы охотно верим, что Орда — это прежде всего отличный Трассер и крепкий Клинок. Так и есть, конечно… Но, не нужно забывать, что всякой трассировке предшествует предтрассировка. Невысокий, худощавого телосложения парнишка, который отправляется вперед, он рыщет по следам, травит любой проход, всегда один, как будто хочет убежать, но неизменно возвращается назад. Пейзажи для него — живые мифы, чей сюжет необходимо разгадать. На месте насыпей песка, надутых ветром, он видит старого дремлющего горса, вместо каньонов, вымытых дождем, — след змеиного пути и свидетельства ее боев вдоль стен ущелья. Для него не существует даже ветра, но лишь хищветры, что хватают землю и уносят в своих лапах. Чтобы остановить их, мы вынуждены за ними гнаться, не поспевая за их прытью, не выдерживая их бега. Он дикий ребенок, выживший благодаря своей невероятной интуиции и воображению, чью глубину и последовательность в безумии мы можем себе лишь вообразить. В душе мы окрестили его Светлячком, а в сердце он для нас Арваль Редхамай, наш разведчик!

π Он выскочил из своего ряда и тут же вошел в роль под шум рукоплесканий. Степень симпатии зрителей к нему мгновенно возросла. Он достал из сумки щепки, камушки, ветроуказатели, знамена, в два счета разметил маршрут по

полю до самих канатов. С десяток Фреольцев в янтарных одеждах (матросы) следовали за ним по пятам. Дойдя до мотков канатов, он присел, одним движеньем лапы достал из-под снастей перепуганного зайчонка и под фреольские возгласы подарил его какой-то девушке. За все время не сказал ни слова. Общался только жестами. Арваль.

— И вот пришел… Кто? Момент. Момент, который мог бы никогда не наступить для вас. Окажись вы на пару сотен метров правее или левее от оси контра, и вы бы все прошляпили. Их шестеро. Теперь вы это знаете наверняка. Стоят ударным треугольником на самом форштевне и, будто топором, рассекают несущийся на нас поток. Без них я не находился бы здесь и не выкидывал перед вами свои арлекинады. Без них бы просто-напросто не было Орды. Те, кто видел, как они контруют, обращаются к ним исключительно на «вы». Отвага для них перестала быть словом, превратилась в своего рода состав крови, будничный жест, стала опорой их костяка, крепостью их остова, особым свойством их костей: Клинок!

) Больше ни одного Фреольца не было видно ни в воздухе, ни на реях. Все они оказались здесь. Повара и их помощники, как были с руками в масле и с половниками, так и сбежались на трибуны, столпившись на последних рядах. Машинисты побросали свои машины. Какая-то женщина стоя кормила грудью ребенка, даже не глядя на него. Внезапно голос Караколя изменился, оставил свою величавость и стал очень искренним — техника, не что иное, как очередной прием, но с таким эффектом, с которым, тем не менее, никому было не совладать.

— Во главе Клинка, рассмотрите его внимательно, не торопитесь, проникнитесь… Во главе тот, о котором вы слышали так много, что, возможно, для себя решили, что

он и не существует вовсе, в том смысле, в котором существуем мы с вами. Что он и не был человеком или перестал им быть, что он создан из других мускулов, не таких, как у вас, из иных волокон плоти. И вот он перед вами. Но не ждите от него улыбки, не спрашивайте, в чем его секрет. Он тот, кто сможет выстоять даже тогда, когда дубы согнут свои верхушки и падут ниц. Я видел, как он устоял под двумя ярветрами. Он никогда не жалуется. Его этому не учили. Его невозможно в конце концов не полюбить вопреки ему самому, вопреки даже самому себе, и не потому, что он лучший в своем роду, пусть это и так, а потому что ему неведомо, что значит смухлевать. Запомните его как девятого, запомните его и как последнего, потому что он не даст этому миру сына. Я хочу, чтобы вы встали, хочу наконец услышать вас. Наш Трассер! Голгот!

Ω Давайте, давайте, колотите вашими гребаными ручонками, бейте одну о другую, сильнее, дааааа, сильнее, чем вы там себе привыкли на своих спектаклях. Вы понятия не имеете, кто я. Ни вы, ни кто-либо другой. Орите-орите, надрывайте глотки! Это у вас машины, техника всякая. У нас ничего этого нет, от нас несет дерьмом, у нас есть только наши собственные кишки и кости, вы ни черта в этом не понимаете. Ни черта!

) Нас Караколь представил сразу за Голготом. «Сов, наш скриб», «Пьетро делла Рокка, князь», «Тальвег, геомастер», «Фирост де Торож, столп Орды и охотник». Но, после выхода Голгота реакция толпы резко сникла, и нам не оставалось ничего другого, как просто достойно поприветствовать Фреольцев, не пытаясь состязаться с тем громом эмоций, с той бурей, которая разразилась при виде Голгота. Он вышел с поднятым вверх кулаком и с не под-

дающимся описанию выражением лица, которое наиболее оптимистичные из зрителей восприняли как улыбку, остальные же как гримасу. Без каких-либо на то причин наш трубадур решил переменить привычный порядок представления, свел на нет нарастание внимания и вдруг решил, что закончит наш спектакль Эрг. Почему Эрг? «Потому что он сразит нашу публику, малыш!» — небрежно бросил мне в ответ Караколь, унося ноги с арены. Продолжение, стоит признать, не опровергло сказанного…

— Азъ есмь живой, Ты еси жив, и он, мы есмы живы, еси фарфаль! Но благодаря кому? Кто нас спасает от смертоносных нападений, кто защищает? Ах, вы, может быть, решили, что на нас, в наших-то прекрасных лохмотьях, с легендарными татуировками на спинах, на плечах, да с нашей репутацией, о которой любой и всякий может прочесть у нас на лбу, написанной светящимися буквами, вы, может, думаете, что никто не дерзнет на нас напасть иль, хуже того, постараться нас убить? Ну, продолжайте тогда верить в ваши сказки. Этот верзила слева от меня, вы, конечно, правы, умеет лишь размахивать руками. И раз на то пошло, я предлагаю вам в этом лично убедиться. Не сыграть ли нам в одну игру?

— Давай! — возликовала фреольская публика.

— Пусть двенадцать ваших смельчаков выйдут на поле с оружием, ножами, дисками, бросковыми копьями, чем угодно… Ну же, выходите, удальцы, что ж вы сдуваетесь как шарики, вот так… як… еще трое… отлично! Игра очень простая. Итак, вы, Фреольцы, становитесь у тех ворот. Хорошо. Теперь Орда. Встаем, ребята, да, все без исключения, и становимся у ворот на другом конце поля! Молодцы! Теперь замрите! Никто не двигается, ясно? Запрещено. На время всей игры вы просто статуи. Эрг будет вас защищать. Эрг, давай на середину поля…

— Есть!

— Суть игры, для вас, Фреольцев, — детская забава. Вы должны задеть любого из ордийцев, неважно кого именно, чем захотите: рукой, диском, пулей, палкой… вам решать!

— Без проблем!

— Эрг здесь для того, чтобы вам в этом помешать в роли бойца-защитника Орды. Эрг, ты готов?

— Валяй!

— Начали!

Почти одновременно в нашем направлении по безупречной траектории полетел диск для плато и бумеранг. Последний, впрочем, даже не пересек срединной линии, Эрг схватил его и перезапустил во Фреольца, который его забросил. Прямиком в солнечное сплетение. Фреолец рухнул. Диск же отрикошетил от паркета, но Эрг отбил его ударом локтя.

π Откуда-то с высоты засвистела пуля. Выстрел по кривой. Неотразимый. Эрг дернул за ручку свой рюкзак, и в одну секунду, откуда ни возьмись, в воздух поднялся тяговый воздушный змей, размером не больше полотенца, унося с собою Эрга. Еще секунда, и Эрг был уже в четырех метрах над землей. Вытянувшись, он резко смэшировал пулю прямо на трибуну…

) У ворот Фреольцев повисло секундное замешательство, им нужно было понять, что произошло, и выбрать тактику, придумать выигрышный жест. Этой секунды Эргу было достаточно, чтобы перегруппироваться в балансировочный полет в двух метрах над паркетом и одним движением локтя привести в действие свой механический арбалет. Он зарядил барабан (насколько я понимаю)

стрелами с чилибухой и спустил курок. Десять раз. Мгновение спустя у фреольских ворот уже не было никакого «замешательства». Только один парень остался стоять на ногах. У него за поясом был остроконечный винт, который он наверняка планировал запустить в нас. Но Эрг был уже и воротах. Одним рывком воздух-земля, по встречному ветру, воткнув гарпун в паркет и резко дернув за канат, Эрг приземлился и атаковал. Я толком ничего не рассмотрел, но голова Фреольца глухо ударила о перекладину ворот и он рухнул. Остальные Фреольцы лежали вповалку у ворот, хватаясь за живот. Их выворачивало наизнанку в рвотных спазмах.

π По всей логике оставался еще один, двенадцатый. И Эрг всегда отлично умел считать. Он был с другими на полу, но у него в ноге не торчала арбалетная стрела, пропитанная ядом чилибухи. Он снял ботинок (похвальная идея!) и запустил его по паркету в нашу сторону. Ботинок заскользил по навощенному полу…

— Осторожно!

Возможно потому, что стрелять в движущуюся цель без точного угла для прицела было непросто, но скорее даже просто по привычке Эрг обернулся, одновременно отстегнув трос от гарпуна, и взлетел на попутном ветре. Первая стрела вонзилась в пол. Вторая пригвоздила ботинок к паркету. Все. Занавес.

— Эрг Махаон, господа смотрители! Боец-защитник по своему призванию, фланговик Клинка и на досуге мастер бабеолек!

x Лично меня этот Махаон вгонял в ужас. Я не могла не присоединиться к возмущению Фреольцев. Настойка из рвотного ореха, подумать только! Организму понадо-

бится дня три, не меньше, чтоб от нее избавиться. Я уж не говорю о самих порезах. Мне за нас было стыдно. Я, разумеется, предложила свою помощь раненым матросам, но фреольский главврач тактично дал понять, что не доверяет мне. Теплота взаимоотношений между нашими кланами порядком охладела.

π Да, это однозначно было слишком, в рамках дружеской игры. На худой конец, Эрг мог просто подойти поближе и оглушить пару матросов, но не обстреливать их из механического арбалета! Можно подумать, от этого зависела наша жизнь! Коммодор и контр-адмирал выразили мне понимание ситуации. Они признают, что Эрг, разумеется, просто не мог действовать иначе, и более охотно выражают негодование по отношению к Караколю, который предложил этот неравный бой, зная, чем тот может обернуться. Но праздник все же состоится. Он позволит слегка смягчить возникшую натянутость. Фонари были развешаны по всему рангоуту с бесспорным мастерством по части создания уютного освещения. Местами разливы света перемежались с темными пятнами, в которых весьма приятно было вести более личную беседу. Камерная музыка прекрасно сочеталась с деревянным обрамлением палубы. Не подавая вида, я слушал, как ровно за моей спиной Фирост беседовал с каким-то человеком. Я уже где-то видел его раньше, но никак не мог припомнить где. И все же был почти уверен, что он не был членом экипажа корабля… у него были глубоко посаженные желтые глаза, лицо почти как треугольник.

— Слушай, неслабый у вас такой воин-защитник. Впечатляет!

— Боец-защитник.

— Он всегда такой? Всегда так всерьез, шутить не умеет?

— Не в этом дело. Эрга не учили драться, его учили убивать. Это разные вещи.

— Еще бы…

— Знаешь, что я тебе скажу, я, как столповик Орды, раз сто с ним бок о бок участвовал в потасовках. Против банд всякого отребья, равнинных разбойников, пеших Диагональщиков, которые за нами хвостом тащились целыми неделями, перед тем как напасть посреди ночи. С воздушнозмейными пилотами, винтометателями, которые тебе одним броском могут всю рожу распороть, метальщиками заточенных бумов, короче таких, которые в тебя запустят без проблем зазубренным диском в упор и глаз не дернется. Мы повидали всяких сумасшедших, серьезно двинутых. Однажды, года четыре назад, мы оказались перед целым эскадроном из восьми штурмовых велесниц, вообще невесело было, у них даже копьеметатели были.

— И что вы?

— Я тебе так скажу, я не помню ни одного боя, который бы продлился дольше пяти минут.

— Серьезно?

— Эрг никогда не делает ненужных движений. Врубаешься? И дело даже не в скорости. Какой-нибудь там Караколь быстрее, например. Но Эрг всегда окажется быстрее тебя. Когда он запускает свой бум, противник просто падает. И все. И ты еще думаешь, кабер, сейчас поднимется, осторожно… Но никто никогда не поднимается. Если он достанет диск, или винт, или еще что в этом духе, то он его запустит, и можешь ты себе бежать, подпрыгивать, можешь забиться в какую-нибудь дыру. Можешь спасать свою шкуру как хочешь, имеешь право. Но как только добежишь, тебя все равно приколотит. Он знает все смертельные точки, все недостатки человеческого каркаса, куда ударить, куда треснуть так, чтоб хряснуло и привет:

по позвонкам, по сплетению. Он тебе артерию на глотке ногтем перережет, и оружия никакого не надо. Он никогда не сражается. Он ликвидирует врага. Его так обучили. Так что не надо его просить развлекаться. Он не умеет.

— Почему вы его тогда зовете «боец-защитник»? Зовите «убийца»!

— Послушай… в Кер Дербане защитников обучают в первую очередь технике самозащиты: как отразить атаку, как защитить Пак, который драться не умеет, за исключением двух-трех ребят, как я, например, Голгот или наш кузнец Леарх… Это обучение — чистый разводняк, любой пират не лыком шитый может все это выучить.

— Но есть же еще техника нападения…

— Вот. Именно. И тут, как бы тебе это объяснить, тут совсем другой космос. И тут никто и ничего не знает. Ордонаторы работают над личными качествами будущего бойца, над тем, что в нем есть исключительного, отличного ото всех остальных. Они поощряют его личную тактику, заставляют развивать свои собственные приемы, подгонять все под себя, подбирать свои удары, совершенствовать свое оружие, свою логику ведения боя. Все детство, вплоть до девятнадцати лет, благодаря целой цепочке людей Ордана, от села к селу, боец вырабатывает настоящую и совершенно секретную систему атаки, чистейшее изобретение, штуковину, которая возникла из ниоткуда, против которой нет никаких известных приемов отражения. Он тестирует ее в действии, в натуральную величину. Затем убирает всех свидетелей и напарников, кроме стукачей Ордана, само собой. В итоге получается военная машина, которая принадлежит одному-единственному человеку на этой земле. Который и есть сама машина, система-Эрг!

— Ну раз ты из тех немногих, кто видел, как он сражается, что в его системе такого особенного, как считаешь?

Что он изобрел необычного? Если, конечно, ты можешь об этом говорить…

— Он использует третье измерение. Лучше, чем кто бы то ни было.

— Воздушный бой?

— Он умножает возможные углы обстрела благодаря системе передвижения на тяговом воздушном змее, он может вести обстрел из любой точки в пространстве. У него сферический охват. Это просто огненный шар. Он настоящий монстр, когда ведет бой в воздухе…

— Еще какой, это уж мы заметили! А что еще?

— Он очень сдержанный и не из тех, кто станет хвастать и рассказывать о своих боях, — прервал я их слегка встревоженно.

Но Фироста понесло. Он сделал вид, что не услышал меня.

— Был однажды бой, когда я подумал, что ему конец. И всем нам вместе с ним. Банда грабителей, контровых пиратов, человек пятьдесят, хорошо организованных, с пусковыми установками во втором заслоне, под прикрытием глиссеров. Эрг оторвался от земли (за леер его я держал) и начал обстрел из арбамата. Это был настоящий ливень из отравленных стрел, в рядах врага пробивало целые дыры. Они дали отпор винтами: четырехлопастные модели, хорошо заточенные, размером с тарелку, не больше. Эрг уклонился, но залпом ему разорвало змея, и он рухнул на землю, так и остался лежать, как мертвый. Нас тогда сильно трухануло. На нас шло три десятка исполосованных Эргом мародеров. Клинок не распался, Леарх и Гот не отступали, но без Эрга… короче, у нас по штанам только так текло! Он просто-напросто применил технику хорька. Это он нам потом объяснил, после боя. Распластавшись, вне линии обстрела, он только выгнул немного

спину и, перекатываясь, открыл непрерывную стрельбу, левой рукой на вытяжке из арбамата, а правой запускал винты, пропитанные стрихнином, по косой. Пять минут, серьезно! Кто успел, удрал на глиссерах. Остальные теперь в воздушного змея играют, там, наверху.

Этот человек знал куда больше, чем казалось, но не выдавал себя. А Фирост слишком разговорился. Описывать бой Эрга, какой бы он ни был, уже само по себе значило сдать его тактику. Фирост выпил за ужином. У него хмельная болтливость, чуток фанфаронская. Я его потом отведу в сторонку на пару слов. А вот что касается его собеседника, то здесь лучше предупредить Ороси, пускай проследит за ним, выяснит, кто он такой. У него вид как у Преследователя.