Орда встречного ветра

VIII ДУБИЛЬЩИК

) Итак, настал пятый день. Настоящее начало переправы. Первые дни Физалис все еще был с нами, сопровождая вдоль мола. Насыпь уходила ровно на восток через болото и была относительно тверда и стабильна под нашими ногами. По сравнению с двумя неделями ориентировки, проведенными в штормах и грозах, в полном напряжении, в топях, зыбучих песках без единой опоры, посреди серо-мрачных лагун, простегиваемых туманом, переправа не могла начаться в более благоприятном климате. Хоть небо и вылило нам на головы несколько ливней, солнце все же брало верх, согревая щеки и просушивая одежду, да к тому же с энергичным ветром в помощниках. За первые четыре дня мы ни разу не окунули ноги в воду: насыпь, идущая от Порт-Шуна, тянулась ровно, она задавала ритм и трассу, она еще связывала нас на несколько коротких дней с неким подобием человеческой архитектуры. А затем фреольский корабль оставил нас, унося с собой лицо и его снежную белизну, и дрожащую голубизну ириса в глазах, и губы, из которых в последний раз сочилась алая мирра, отдаляя от меня нежные груди в ласковой истоме, и запах простыней, и смятого белья вокруг кровати, и запах Нушки. «Жду тебя через три месяца в Шавондаси, Сов. Будь осторожен, маленький волчонок». Она послала

с борта корабля последний неосязаемый поцелуй. Ее небесного цвета платье не слишком элегантно смялось под порывом ветра, пряди закрыли личико, но она улыбнулась мне сквозь слезы, я знаю. Она продолжала улыбаться. Когда корабль повернул к низовью, она все еще стояла на палубе по правому борту и смотрела, как мы прощально машем им вслед, с сувенирами в руках. Она подняла над головой небольшого воздушного змея в цвет платья и стала управлять им одной рукой. Я был не такой ас, как Ларко, в этом деле и, переполненный эмоциями, никак не мог расшифровать буквы, которые она выводила…

— Она тебя любит, философф! — крикнул мне Ларко, весь сверкая. Он тотчас же что-то ответил ей своей летающей клеткой.

— Что ты ей сказал?

— Что ты ее тоже любишь… Так все делают.

Фреольский корабль раздул паруса, но Нушкин змей еще успел что-то прочертить в небе, пока его не прибило набранной за секунды скоростью.

— Как это все мило.

— Что мило? Что она сказала, Ларко?

— Ах… ах.

— Пожалуйста, Ларко. Что она сказала, умоляю?

— Говорит, что ты чист, что будет тебя ждать, что будет тебе верна.

Можно подумать, такая может хранить верность. Ох уж эти женщины! Ну да ладно, главное намерение.

π Распад в Орде еще никогда не был так близок к тому, чтоб стать реальностью, как за неделю перед выходом. И если мы по-прежнему были вместе, то обязаны этим в первую очередь дипломатическим талантам Сова и доверию, которое я у всех вызывал. Группа отмежевавшихся,

предпочитавшая пойти в обход, объединяла Альму и ястребника, Ларко и Силамфра, Аои и Каллирою, Кориолис и Свезьеста. Но вместе с Совом мы все же спасли единство Орды. Мы никоим образом не старались приуменьшить ни природные опасности болота, ни усилия, которые придется приложить, ни вероятное истощение, которое нас ожидало. Мы не пытались обойти стороной риск нападения, того, что, возможно, угодим в ловушку, устроенную Преследованием, или же, что наверняка столкнемся с хронами, фреольские рассказы о которых нагнетали вокруг нас свою паническую мощь.

В плане разведывательных вопросов и обмундирования контр-адмирал и коммодор неоспоримо выполнили свою задачу сполна. Они эскортировали нас на центральную зону, чтобы показать безразмерное девственное озеро, без единого островка, нечеловеческих дистанций вплавь. Эта картина расколола Орду надвое. Она спровоцировала конфликт. Они бросали нас в воду утром, днем и вечером. Они оставляли нас мариноваться, бултыхаться и плыть кролем по нашей же собственной просьбе. Они научили нас различать зыбучие пески и нерестилища карпов. Надежный проход от плавучей заставы. Они дали нам время приспособиться к болоту, привыкнуть к нему. Их портные сшили дождевые одежды по меркам каждого из нас. Они снабдили нас герметическими болотными сапогами, водонепроницаемыми ботинками и специальной обувью для плавания. Дали протестировать в воде разного объема поплавки. Укрепили и адаптировали под нас трапеции. И в конечном счете смастерили для каждого по деревянному гидродинамическому бочонку, продолговатому, легкому, с ручками по бокам, чтоб можно было зацепиться, если будет шторм. Их вместимость была рассчитана ровно под то, что мы брали с собой: спальники, сухие вещи, полотенца, оружие, посуду.

Я сам не знаю, как нам удалось переубедить девчонок и фаркопщиков. Я даже не знаю, как я сам в конце концов поверил в эту переправу. Что заставило меня передумать. Видимо, доля героизма, гордости и рассудительности по итогу привела меня к этому решению. И может, доля вызова? Знаю только, что Сов сильно повлиял на мой выбор, намного больше, чем он мог бы подумать. Голгота я не слушал ни секунды, настолько его слова были лишены мудрости и альтруизма. На чем порою держатся изгибы наших мнений… Ястребник, например, увидел, как его ястреб вытравил малую поганку, и ему этого хватило, чтобы отважиться на путь. Для Аои, мне кажется, все решил солерос и плавательные ботинки с ластовыми наконечниками. А может, просто энтузиазм Степпа? Кто его знает. Как бы то ни было, но Орда снова была едина и сплочена. В горести.

∫ Вот уж эти чертовы Фреольцы, чтоб им, стоило бы «отвесить им реверанс, снимая шляпу» (как подытожил Караколь). Какая щедрость. Какая восхитительная предупредительность! Так в конце концов даже можно подумать, а не хотели ли они заведомо отправить нас потеряться в этом болоте. Порт-Шун был странный и глинистый, городок привидений на лодках, в домах на сваях из дерева и кирпича, улицы его были варварски перепаханы каналами, он больше походил на забытый барачный лагерь, наспех сколоченный в устье Диагональщиками. Местные здесь то и дело подвергались чертовским приливам — «сейшам», как они говорили на своем рыбацком жаргоне, — которые поднимались вертикально вплоть до окон. Вот почему повсюду были подвешены лодки, служившие им в первую очередь домами. Во время разлива они отшвартовывались и болтались в воде, бульк-бульк, пока все не уляжется. Неглупо…

Со дня, когда Фреольцы нас бросили, насыпь начала давать слабинку. В ней сразу поуменьшилось напыщенности, а местами от нее и вообще ничего не осталось. Мы наелись первого ила. По мере хода редкие следы, соотносимые с человеческими существами (свайные лачуги и гнилые понтоны, ухайдаканные парусные лодочки, полные водорослей, стены, подпирающие дамбы), начинали рассеиваться в наплывающем тумане. Вечер наступил очень быстро, и мы на ощупь доплыли в прохладной водице до небольшого илистого островка, еле державшегося за шелестящие вокруг камыши. Степп разглядел небольшую ивовую рощицу, и Каллироя развела огонь. Влажность вокруг гнезда пламени едва ли отступила. Почва под нами была пористая и непрочная. Рядом плескалась вода. Хлюп-хлюп в струящейся, тягучей тишине… (Без предупреждения) нас охватила невероятная тоска… Мы были одни, вдали от всего, от привычной рутины, от всего знакомого. Вокруг была одна неизвестность. Мы потеряли все ориентиры. Нам было страшно. Болото начиналось теперь. Оно почковалось вокруг нас, сквозь нас, проникало в почву нашей теплой плоти, как корневище тростника. Мы вторглись в его владения, уже завтра оно задаст нам по полной.

) Итак, настал пятый день… Я не стану говорить о пробуждении — опрокинуться камнем в воду посреди ночи со спальным мешком, пристегнутым к плечам, который тут же наполняется илом, хватать ртом воздух в панике, что тонешь, с руками, приклеившимися к стенкам мешка, получить термический шок от ледяной волны по телу — это не проснуться, это осознать. Не буду говорить о рассвете, который я так и не смог разгадать в небе. Пятый день не наступил и не закончился, он просто длился. Жемчужно-

серый. Он длится до сих пор. Сегодня наш четырнадцатый день бесконечного дождя.

Ω Страна улиток, дохлой рыбы и грязюки. Тут и мечтать нечего о сухой трассе, негде лапу поставить, ни пучка, ни островка, ни куска камня или кучи полужидкого навоза, который позволит встать, чтоб пойти прямым контром. Тут когда дождь идет, так льет не ведрами, а хлещет бочками пиваса столитровыми, промоет тебе весь жирок до костей, мыться больше не придется с таким душем, главное, рот захлопни, труселя потуже затяни, прыгай на свое корыто и кролем наворачивай вперед. Волной по морде, и давай, вверх, вниз, встал, поплыл, тащись в вонючей луже то по голень, то по яйца, вперед, ребята, все за Готом… Я их в Паке всех предупредил — не будет никакого контра каплей, дельтой, никто им зад прикрывать не станет, всем одинаково придется, морду в воду, бочку за спину. Не дерьмовей, чем все остальное. Хоть что-то новенькое. И ветер в общем-то ничего. Неплохо было б, конечно, чтоб этот краснощекий там наверху показывал свою круглую мину хоть иногда. Ни нитки сухой не осталось, мешки воняют плесенью, огонь у Каллирои дымит, как резина. Хлещет беспросветно, это да, на нервишки по вечерам действует, особенно ночью, когда меняешь нагретое местечко по три раза за ночь, потому что твой мешок с костями то приливом накроет, то оно в желоб угодит, которого тут пять минут назад еще и в помине не было, то в завтрашний ручей. Но хочешь не хочешь, а нужно взять в прицел, в кишки себе зашить, когда начинаешь ржаветь по позвонкам к концу дня, что в конце будет Шавондаси. И девять месяцев в наш счет перед моим родителем и его ордой сопляков. Девять месяцев — девять! — ДЕВЯТЬ ЧЕРТОВЫХ МЕСЯЦЕВ! Потому что они тут ёкнулись прям посреди болота!

Дали жару, тоже мне, вышибалы нашлись, обосрались с ног до головы, сколько их передохло от истощения, хоть лопатой загребай, наутро плавали вокруг. Не смогли переплыть центральную зону, недостаточно сильными оказались, духу не хватило! На лодочке пришлось вытягивать их из флотильной пустыни, рыбаки им помогли, а когда наконец на ноги встали, то потащились по косой до южного берега, вышли разбитые, пошли пешком в обход болота. Чуть из Ордана не вылетели за свою спасательную операцию — мне адмирал об этом все уши пропилил. Тринадцать месяцев угрохали на все про все. Мы сделаем за три, за четыре максимум, если будет такая же фигня, как сейчас. Это значит, мы вас обходим на четыре года! Четыре, старичье! Если до вас вообще доходит, что это значит. Двадцать восемь лет контра и четыре года в наш счет! Стадо гусениц, слизняковые улитки. Я тебе не сын, восьмой Голгот, в моей крови, в моей лаве, ни капли от тебя нет! Я не от тебя происхожу, я был сделан из других брусьев. У меня в башке и в теле каленая сталь. А у тебя только рожа одна дубовая да штаны обоссанные. Я был лучше брата. Я был лучшим! Но ты ничего не видел. Ты ничего не понял. Ты его убил, потому что у него не получалось. Думал, никто тебя не переплюнет. Да от тебя разит высокомерием за три версты. Но вот где я теперь, тридцать лет спустя. У меня много времени ушло, и ты знаешь почему, но я иду. Я через год тебя обойду, я буду на входе в Норску. Там, где вы забились в ваши глинобитные норы. Я тебе в лицо скажу, кто ты. Кем ты стал. И кем ты не стал. Нет, я тебе ничего не скажу. Потому что мне нечего сказать Трассеру, отрекшемуся от контра. Которому даже недостало мужества выпустить себе кишки под норский кривец. Для такого у меня нет слов. У меня на тебя даже плевка не найдется. Презрения не хватит. И того ниже…

— Какие-то странные волны! — в третий раз повторил Эрг и остановился.

— Не задалбывай, макака!

— Иди давай, Эрг! У меня нога проваливается.

— Назад! Все назад!

— Нельзя назад! Там зыбучие пески везде!

— Дербелен!

π В три приема Эрг был уже в воздухе. Мы видели, как он поднялся вверх на шесть метров над зоной. Рывком запустил свой механический арбалет. Очертил в воздухе периметр по трапеции. Полет прерывистый, слишком нервный. Он перестал с нами говорить. Неистовый дождь ручьями стекал по его крылу. Я, как и все остальные, застыл на месте, изо всех сил стал пристально вглядываться и поверхность воды вокруг нас. Дважды порывом ветра прорвало белый туман. Открылся проем. Сначала на востоке, со стороны верховья. Затем на северо-востоке, справа от меня. Аллювий, который служил нам дорогой, дальше уходил под воду. Снова… Справа вроде ничего: вода волнуется, штормит, насколько взгляд мой мог ухватить простор. На краю просматриваемого места вроде только что были заросли камыша. Но моросящий туман снова затянул просвет по самой кромке воды. Я повернулся к Караколю, с его насквозь промокшего арлекинского кафтана текла вода. Он отказался надеть что-то поверх, сказал, что дождь его забавляет. Он, вероятно, ждал моего вопроса, потому что улыбнулся мне в ответ, хотя я еще ничего не успел спросить:

— Ты чувствуешь что-то странное?

— Странное? Я бы так не сказал. Скорее, что-то курьезное или просто-напросто неожиданное, может, какую-то импровизацию, хотя чуток необычную, почти

что несуразную и в высшей степени своеобразную, даже эксцентрическую, если хорошо подумать, я даже думаю, экстравагантную до чертиков…

— Караколь!

— Да, ваше высочество!

— Это что-то опасное или нет?

— Есть… ну как бы две опасности… Но лучше отгадай: и не друт, и не враг, но на всех наводит страх…

— Что это? Ты можешь его локализовать?

Трубадур сдвинул назад свою кожаную шляпу, и с нее, как из желоба, потекла вода. Лицо его на миг посуровело.

— Вокруг нас кто-то есть.

— Вокруг? Вокруг нас?

— Да.

— Сколько их?

— Пьетро, я не знаю, что это, честно. Но Эрг прав. Местный ветер расстраивается. На нас что-то движется…

— Хрон? — спросила Ороси, стоявшая позади меня.

— Хаос… Я что-то такое уже чувствовал… Хаос в движении…

Эрг резко опустился вниз откуда-то с потолка тумана, на один из редких скалистых участков насыпи.

— Ты что-то видел, Эрг? Караколь говорит…

— Тсссссс!

— Караколь думает, что…

— Тихо всем!

∂ Пьетро сделал мне знак слушать внимательно, знал, что из всех нас у меня был самый проницательный слух. Через несколько секунд мне удалось абстрагироваться от звука засасывания наших ботинок в глину, и я отбросил, как накидку, шелест тростниковых зарослей поблизости. Быстро снял оглушавший меня капюшон, и с непокрытой

головой, напряженными перепонками мое сознание постаралось преодолеть первый перегруженный шумами звуковой план, капли дождя отскакивали от воды, как от горячей сковороды… шум стал рассеиваться. Моя кожа была как натянутый барабан, который ждет, что его вот-вот заденут… И вдруг из какой-то точки в пространстве, из точки, единственной реальностью которой был исходящий из нее звук, сквозь толщу дождя прорвался рев. Он шел на нас, приближался, становился четче…

— Разойтись с насыпи! Все в сторону! — рявкнул Голгот.

Я один не двинулся с места. Я и Эрг. Он стоял в защитной стойке с натянутым над головой змеем, по винту и по бумерангу в каждой руке. Вода тут же покрыла звук нырнувших в нее тел, и я снова мог сконцентрироваться.

— В воду, Силамфр! — повторил Голгот.

Но я не ответил.

С верховья завибрировал звук мощного дыхания, глубокого, как гул стентора. Послышался яростный вдох, затем мутный неясный, проревербировавший в воздухе выдох. В кромешном тумане Эрг запустил бум в направлении звука. Бум погрузился в густую пелену и не вернулся. Вместо него вернулся детский ветрячок из ивовых прутьев, который, как мертвый листик, плавно опустился нашему бойцу прямо на ладонь. Эрг замер в полном ошеломлении, как будто сейчас повалится прямо в болотную грязь. Он мигом спустил свое крыло и без малейших предосторожностей бросился со всех ног прямиком к опасности.

— Осторожно, черт возьми!

Он не проделал еще и десяти прыжков, как дыхание сделалось еще свирепее и пуще захрипело. Оно буквально разорвало туман перед собой, расчистило поверхность озера на добрую сотню метров вокруг нас, вернув

контурам их точность, а воде прозрачность и цвет. На краю насыпи, продвигаясь будто всасывая перед собой последние резервуары пара, показался человек ростом и походкой как мальчишка лет десяти. Я понял, кто был перед нами, только когда Ороси, выскакивая из воды, принялась кричать:

— Тэ Джеркка! Тэ! Это же учитель Эрга!

— Кто?

Ω Барнак! Тэ Джеркащ, самый крутой из всех крутых перцев, единственный мастер Кер Дербана, который у меня всегда был в уважении. Что он тут забыл, в этой водяной дыре, чего притащил сюда свои легкие глотателя шквалов? Он состарился не на одну морщину, а на сто пятьдесят одну. Маэстро, все равно он выглядел таким же живчиком, как раньше. Сухой, как ствол на полном ветру. У него все лицо в спираль закрутило вокруг шнобеля, зато зрачки подвижные, как всегда, и взгляд, как будто через него ветер хлещет напролом… Тэ Джеркка, вот бандит! Я когда выиграл Страссу, когда они все были вынуждены посвятить меня в Трассеры, никто не пришел мне руку пожать, меня все проигнорили. Ни один хрыч. Кроме него. Так и воняло ордонаторскими соплями повсюду, пялились на меня, чуть от злобы не полопались. Никто мне не мог простить, что я на старт один приперся. Так это в испытании проблема, а не во мне. Я был тем, кто нужен, как я мог согласиться, чтоб какой-то сморчок, который только и умеет, что семенить на своих двоих, меня обошел? Перехватить механическую трассировщицу, какой в этом был смысл? Что в этом было общего с тем, что ждало нас на самом деле, с дикой трассой? И Тэ Джеркка это понимал. Он всегда это знал. Он ко мне подошел, когда я спустился с эстрады. Один подошел. Второго такого не нашлось.

Скрутил мне щеку, тот еще шутник, и бросил: «Ты, дальше всех остальных. Ты пойдешь. Ты понял, что никаких правил. Одна вещь больше всех других — ярость. У тебя нет другого, ничего большего, это все, что у тебя есть — ярость. Сделай ее себе женой и иди». Я благодаря нему допер, что Ордан никогда не хотел, чтобы я первым пришел. Он этого не говорил, ему было нельзя. Но я сам понял. Линия Голготов у них в Аберлаасе уже из ушей дымила. Школа прямой трассировки, термические потоки в рельефе, встречный ветер, эксплуатируемый на всю катушку до привязи, под ротором, под кучевыми, этого не было в догме, этому нас не учили. Это все была идея первого Голгота.

) Тэ Джеркка поприветствовал каждого из нас по имени и по званию. Он сразу сообщил, что у него очень мало времени, и попросил встать вокруг него. Мы окружили его, стоя почти по пояс в воде. Ему не пришлось требовать внимания и тишины. Если его появление само по себе выходило за рамки доступного, то голос и облик были и вовсе неописуемы. Перед нами, вне всякого сомнения, был человек, поскольку у него были глаза, рот, нос, две руки, две ноги, но он скорее походил на внешнюю границу человеческого существа, на его возможный порог, а может, уже и сразу дверь, едва ли вообразимую, которая вела наш вид к чему-то другому, чему-то более… более живому. Глядя на него, складывалось впечатление, каким бы абсурдным оно ни было, что у него внутри крутилась воронка, что она закручивала все его кости и мускулы, засасывала в неотвратимую центрифугу весь его костяк, сгибала позвоночник, извивала руки и ноги, тянула за шейные позвонки и за затылок… И потом это лицо, лицо со взглядом бури, с ускользающими зрачками, этот невероятной подвижности взгляд, лицо, черты которого,

казалось, говорили только об одном — о внутренней борьбе между силой его внутреннего вихря и его прирожденной формой, об ускоренном распаде того облика, который он унаследовал во время своего человеческого рождения. Но анатомия сопротивлялась, она еще не сдала своих позиций, и в результате выходило обличье в кривизне, нетипичное, ни на что не похожее лицо, в котором морщины укладывались в спираль вокруг носа с несоразмерно раздутыми ноздрями.

И все же самым впечатляющим был не его вид, а дыхание и голос. Когда он произнес первую фразу, то вдохнул в себя такой объем дождя и воздуха, с такой спокойной свирепостью, будто вой олифанта буравил ему бронхи. Он закрыл глаза и рот, справившись с этим усилием без видимого труда, и снова выпрямился. Голос, которым он с нами заговорил, отличался от того, что он обыкновенно использовал в разговоре. Казалось, тот был сделан из блоков сжатого воздуха, откалиброванного в животе, обрубленного ударами голосовой щели, твердого нёба, ухватами зубов — хриплые блоки взрывались в воздухе по одному, разделяя для наших ушей каждый слог и каждую волну. У Тэ Джеркка был свой собственный синтаксис, весьма примитивный, но тем не менее каждое сказанное им слово потрясло меня физически:

— Я пришел предупреждать вас. Поддержать вас. Что-то идет за вами уже неделю. Что-то сильнее Эрга. Нельзя его пересилить. Нельзя его победить. Можно только утомить или привлечь в другое место, другой пищей. Я изучил это Нечто немного. Дам точные инструкции, позицию каждого, скорость передвижения всем. Каждый должен быть один, нельзя групп. Эрг будет действовать в воздухе. Я буду держать землю. Вы будете в воде, пока не скажу подняться на скалы. В зоне тридцать скал. У каждого

своя. Если Нечто вас атакует, вы ничего не почувствуете. Слишком поздно. Не бойтесь. Моментальная смерть. Без страданий, без страха. Нечто очень быстрое и медленное одновременно. Зависит. Не в одной эпохе с нами, гуляет. Вот. Я сказал. Вопросы хотите вы задать? Ороси?

— Мы имеем дело с хроном, мастер? Каким именно?

— Очень особый хрон, аэромастерица. Автохрон.

— Это разумное существо?

— Эммм… Трудно сказать. Иногда очень разумное, иногда глупое, как дуб. Бой очень деликатный, поэтому нельзя предвидеть тактику, своя логика… В некоторых случаях сами поймете. Девятый Голгот, вопросы?

— Какое оно на вид? Как мы узнаем эту кучу дерьма?

— Нет формы. Нечто никогда я не видел, только его эффекты…

— Как оно убивает?

— Оно не убивает. Ты сам себя убиваешь. Всегда!

— Название у него хоть есть, чтоб знать, что на могиле моей потом писать?

π Вместо ответа Тэ Джеркка достал из своей сумки целый арсенал винтов, сверхскоростных ножей, каких-то странных рожков, стальных бумерангов, медных дисков. Он разложил все это вдоль насыпи и оглядел весь инструмент. Я стоял рядом с ним в грязной воде.

— Много имен имеет, слишком много, — ответил он, не отводя взгляда от оружия. Тревожные морщинки деформировали его лицо. Он скрывал от нас правду. Ему было страшно, и он пытался не подать виду, чтобы защитить нас. Он резко повернулся. С низовья проревел какой-то тягучий, плотный крик, звуковой шар. Эффект был впечатляющий: волны стали расходиться кругом от места звукового удара. Туман слегка отступил. Я перехватил слово:

— Учитель, вы знаете, когда Нечто подойдет к нам?

Он рассматривал длинный заостренный бумеранг, и я одновременно с ним разглядел то, что привлекло его внимание: сталь на оружии ржавела с ужасающей скоростью…

— Нечто уже здесь, Пьетро. Оно нашло нас. Эрг, волерек параккарт! Фастик трепзиг! Бермап!

) То, что Тэ Джеркка проделал вслед за этим, скорость, с которой он это сделал, ни Эрг, ни один другой боец из его учеников за всю историю не смогли бы такое повторить. Для этого нужно было — Эрг мне потом объяснил — владение вихрем на уровне сверхчеловеческом, наверняка предшествовавшее появлению новой линии воинов-защитников, для которых Тэ Джеркка был первопроходцем. Меньше чем за полминуты он невероятно разборчиво произнес все наши двадцать три имени и указал нам двадцать три направления, с двадцатью тремя скоростями передвижения… И каждый летящий звуковой шар, каждый блок звука, движимый своими собственными внутренними вибрациями, повторяя наше имя по кругу, врезался в туман бесконечным винтом, чтобы указать путь к скале, которая была нам предназначена. Никто не пропустил своего имени, никто не ошибся скалой.

Как только я добрался до нее, меня вдруг стал терзать инстинкт выживания, паническое желание запрыгнуть на камень… Но я весь напрягся и сдержался, следуя инструкциям Тэ Джеркка, я остался стоять в мутной и неспокойной воде у подножья спасительной скалы. Непрекращающийся дождь стремительно набирал обороты, доходя до пароксизма мощности, и уже через минуту превратился в настоящий вертикальный потоп, с беспредельным, варварским градом в придачу, я стоял как прибитый, немой,

раздираемый словно картечью, отрезанный от остальных, я не различал ничего вокруг сквозь ливень, метавший в воду свои стрелы, в голове звенело, как в колоколе, я тонул в иле и зарослях солероса, хватался за его пучки, подыхал со страху… «Скала! — вдруг крикнул мне голос. — Сов, камень!» Я не знал, откуда он взялся, как докатился до меня через все озеро, но я тут же вскочил на скользкую поверхность и вцепился в нее всеми конечностями.

π Кто-то остановил дождь. Кто-то остановил этот градобой. Ветер вдруг прекратился. Пространство передо мной расчистилось на километры вперед. Пейзаж стал ясный и разборчивый. Я четко видел всю Орду, всех остальных, расставленных на том, что здесь, видимо, считалось архипелагом.

Наши позиции описывали своего рода овал. Насыпь, по которой мы контровали, разделяла его пополам в длину. Рядом со мной, в тридцати метрах, Караколь забрался на песчаный бар. Сов и Ороси немногим дальше стояли на скальных островках. Мне сразу стало спокойнее от того, что они были рядом. Мы находились в пределах слышимости друг от друга. Сверху, по центру архипелага, в воздухе завис Эрг. Тэ Джеркка нигде не было видно. Сплошная, безраздельная тишина обрубила все звуки. Я пристально всматривался в лиман. В заросли камыша и красного солероса. В выступающие скалистые участки, в линию земляной насыпи. Я не представлял себе, где бы могло спрятаться это Нечто. Я даже не мог себе представить, чего вообще ждать. На одном из камней я вдруг увидел два силуэта. Ну конечно, это братья Дубка. Они остались вместе, не смогли разойтись в разные стороны наверняка. Эти двое всегда были неразделимы, особенно в опасности. Но Тэ Джеркка явно сказал быть по одному. И точно не просто

так. Но я не решался им об этом крикнуть. Я боялся привлечь Нечто. Да и к тому же они были слишком далеко.

— Пьетро, нужно, чтобы Дубка разошлись!

— Да, Ороси, я видел! — прошептал Пьетро.

— Это может быть опасно…

) Услышав их разговор, я машинально стал искать братьев глазами. И…

— Пьетро, смотри, один из них упал в воду!

Вам, конечно, скажут, что Карст Дубка мог бы и выскочить из воды вовремя. Но я знаю, что нет. Озеро застыло не поэтапно, все началось не из одной точки, распространившись по всей поверхности, лед не завоевывал пространство постепенно, иначе я бы услышал, как скрежещет разрастающийся по воде лед. Озеро замерзло мгновенно, все целиком, сразу. Волны замерли прямо в движении, вода стала враз.

— Карст!

Голова, часть плеча и правая рука, протянутая к брату, остались надо льдом. По крику, который он издал, мы поняли, что он жив. Альма говорила, что нужно две минуты, чтобы жизненные функции заморозились полностью в такой ситуации. Голгот и Фирост тут же бросились ему на помощь, стали что есть мочи колотить камнями и железными подошвами в надежде проломить лед. Минута… Тэ Джеркка появился с противоположной стороны озера. Он вышел откуда-то из-за кустов обионы и необъяснимо медленно направился к Карсту по ледяной глади. Он что-то говорил, произносил ряд безумных несвязных звуков, череду глухих и звонких взрывных, голос для него был не просто проводником слов, это была его сила, его оружие. В месте, где агонизировал Карст, лед разломился под раскатами твердых, скандированных, Ка и Пект. Тэ Джеркка

подошел еще ближе, он неспешно переставлял одну ногу за другой и выглядел бесконечно старым в этот миг. Он приказал Голготу и Фиросту вернуться на свои места, а Горсту отпустить брата и подняться на камень, что они и сделали. Две минуты… Мастер был уже почти рядом с Горстом, как вдруг выскочил из озера одним прыжком, как обезьяна, без какой-либо на то причины… Я посмотрел на Караколя, в надежде, что тот успокоит меня, подбросит какую-то утешительную гипотезу, но он ко мне не повернулся. Вместо этого упал на колени и сказал убитым голосом:

— Все кончено… Он мертв…

Все началось прямо у меня под ногами. Грохот, глухие расколы, змейки металлических трещин по льду, словно сквозь саму толщу пробивалась гигантская косатка, которой под силу было разворотить его на куски. Не могу сказать, что я видел Нечто, но заметил оранжевую тень цвета магмы, которая смешивалась с водой под прозрачной поверхностью льда. И ледяной пласт распался синевой, изорвался на огромные кривые монолиты, вода брызнула, как кровь, из всех прорех…

— Карст, вылазь из воды! — послышался чей-то крик, пока Горст стоял как парализованный, неспособный, как и я, на какую-либо реакцию. — Вылазь!

Что бы это ни было, но произошло все чрезвычайно быстро и в высшей степени метаморфически. Озеро закипело примерно секунд через двадцать после того, как я увидел оранжевую тень. Вода бурлила, как в котлах, пузыри черного ила лопались на клокочущей поверхности. Камыши загорелись от кипящей воды. Жидкий огонь у нас под ногами был настолько сильный, что нас обжигало огненным паром. Мы с Ороси и Караколем, шлепая по грязи, еле отошли подальше от этого варева, чтобы укрыться от

жара. Я потерял из виду черную точку, там вдалеке, которая тоже старалась вырваться из жидкого пекла.

— Он мертв, Сов, забудь… Его вихрь вырвался из его груди, еще когда Тэ к нему только подошел. Думай о том, чтобы выжить. Ты должен думать только об этом. Ты должен выжить! Слышишь меня, скриб? ВЫЖИТЬ!

x Я никогда не видела Караколя в таком состоянии. Он схватил остолбеневшего Сова и стал орать ему прямо в лицо. Я больше ни в чем не была уверена. Мы имели дело со своего рода автохроном, способным эксплуатировать воду как вещество во всех ее расширениях, наделенным частичными намерениями, оперирующим внутри миллисекундной системы времени. Вот что мне было ясно. Мои познания в этой области были самыми глубокими во всей Орде. Они шли от эзотерической части моего образования аэромастера. Я должна была им сказать, у меня больше не было выбора. Пусть даже мне придется нарушить клятву:

— Караколь, Сов, идите сюда. Погрузитесь в воду по шею. Пусть только голова останется на поверхности…

— Зачем?

— То, что на нас напало, охотится за пылом, который живет у нас внутри. Вода приглушит его сияние.

— Откуда ты это знаешь?

— Знаю. Я знаю немало вещей, которые должна вам сейчас объяснить.

— Я тоже, — добавил Караколь без доли иронии.

) Я чувствовал, как у меня за спиной озеро превращалось в пар, я дрожал от теплового шока, слушал, как вода шипит и пенится. О чем тут можно поговорить?

— Здесь речь идет о некоем полихромном создании, — начала Ороси. — Я не знаю, откуда оно появилось, но знаю,

что его питает. Как и другие хроны, оно обладает способностью совершать локальные метаморфозы, оно может трансформировать воду, грязь, почву, может перевести вещество в твердое или жидкое состояние, вы все это знаете?

— Да.

— Оно так же воздействует на течение времени. Оно может его ускорить или, напротив, замедлить. Наверняка оно может даже полностью его остановить.

— Поэтому Тэ шел так медленно?

— Да, Сов. Он попал в хроновый сгусток, который рассеял собственным голосом. Если бы ты был на его месте, ты бы неделю шел. Не забывай, Тэ — мастер молнии, он находился в сверхскоростном режиме.

— Почему он нас расставил кругом вокруг лагуны?

— Чтобы направить хрон в эту зону, запустить его по кругу, раз уж он так чувствителен к нашим вихрям. Тэ уравновесил распределение по степени энергии каждого из нас, чтобы не допустить излишнего скопления в одном месте. Но поскольку братья остались вместе, это нарушило равновесие, они создали глаз для воронки, они оторвались от общей схемы. И Нечто сразу уловило их и бросилось на них.

— Зачем оно убивает?

— Оно не убивает, оно не знает, что делает. Оно дефибрирует, дислоцирует, трансформирует, искажает, понятия не имеет о своей силе. Но когда оно где-то проходит, то материя еще долго об этом помнит.

— Как это?

Обжигающий пар продолжал нас поджаривать, морщины на моих руках то появлялись, то расплывались, я хватался за разъяснения, как за буйки, плескал себе в лицо водой, чтоб хоть немного остыть. К удивлению Ороси, на мой вопрос решил ответить Караколь:

— Дубильщик борется за свою жизнь, как и все живое. У него хаотическое строение, он состоит из перекрестных, плохо сцепленных между собой воронок, циклонов высокой вязкости, он волочит за собой мощные потоки, магму, которая его истощает, он неуравновешен, он в постоянной охоте на бесконечную энтропию, он растрачивается от каждой метаморфозы, ему нужна материя для перетирания, для искажения, он по-другому не может.

— Ты что городишь, трубадур? Ты откуда это взял?

— Слушайте внимательно. Я с вами не в игры играю. Мы в смертельной опасности. Вы не знаете, что это, вы не понимаете, чтó оно ищет!

— А ты, значит, понимаешь? Совсем поехал, что ли? — заорала Ороси. — И откуда ты знаешь, что на нас напал именно Дубильщик?

— Это правда Дубильщик? — встрял я в накаляющийся разговор.

— Да, — ответила Ороси. — Это то, что убило Силена. И спасло Эрга!

Караколь продолжил говорить, переводя взгляд то на Ороси, то на меня:

— У Дубильщика проблема с консистенцией. Это совершенно удивительно. Он вынужден постоянно впитывать чужие вихри, чтобы перезапускать свои воронки, сообщать им скорость вспышки, для того чтобы держаться ровно. Его в любой момент может рассредоточить, растворить в линейном ветре, из которого он вышел. Он преследует нас из-за наших вихрей, в частности вихря Эрга, он у него самый четкий из нас, но он наверняка чувствует завихрения в кильватере Голгота, Фироста, братьев… Инстинктивно. Он здесь не для того, чтобы нас убить. Ороси правильно сказала: он не знает, что это значит. Он здесь, чтобы питаться, чтобы учиться. Это новое создание. В нас

ему нужно то, что в нас есть живого. Но это живое он чувствует не только в людях, он улавливает его в иле, в рыбах, в растениях, в воде… Так что после его появления ни один биологический порядок не остается прежним, он высасывает все жизненные соки, все связующее в вещах, все, что держит их вместе…

Ороси смотрела на Караколя совершенно ошеломленная. Ее черные гладкие волосы падали локонами на плечи, благородное, с аккуратными чертами лицо выражало острую внимательность. За ее спиной песок вдруг стал оранжевого цвета. Окисление? Я с трудом силился понять, что говорил наш трубадур, она же явно понимала его слишком хорошо. А главное, понимала, что по статусу ему ничего подобного знать не положено. Я был потерян. Я думал о Карсте, о моей милой Аои, о Каллирое, затерявшихся где-то там, за занавесом пара. И о Нушке, просто-напросто о ее лице. «Будь осторожен, волчонок».

Ω Чертово дерьмо, да мы тут все сейчас прямо в ил наделаем! У Эргача вон уже факел вместо крыла, а он все висит на нем, как на прицепе, у него уже все ляшки подкоптились, мне отсюда слышно, как он воет. Тэ Джеркка орет изо всех сил, пускает волны, ревет воронками, бьет стальными гонгами, фигачит порывы и смерчи… Кидает сверхскоростные серпы, мечет диски в пустоту, расшибается в лепешку наш Маэстро! Если б не он, то я б тут с вами уже не беседовал. Но с этой дрянью бороться — все равно что против ветра ссать. Эта Куча, она откуда-то с космоса на нас свалилась, вскипятила все болото одним черпаком, вместе со всеми курицами-уточками, ниче не осталось, одни скелетики да черномазый кратер. Земля как лава стеклованная. Там сверху Куча сжалась в тучу, пора бы нам отсюда драпать по-скоряку. Но Джеркащ сказал держать

позицию и ходить кругом вокруг кратера, раз, два, три, с ускорением, сказал. Кто б понимал, но не нашего ума дела, он начальник, сказал — значит, будем выплясывать хороводы, так хоть грязюка постекает, ходим круги нарезаем, может, магия какая, там с неба небось Куче весело на нас смотреть… Чем на этот раз нас шибанет, кислотной мочой, может? Красно-синим снегом? Переработанной утятиной? Я голову поднял посмотреть, что оно там. А туча вдруг спиралью пошла вокруг собственной оси, как центрифуга, типа сливки взбивает. Обороты не слабые. Раскрутилась — и на нас давай, чтоб его. Это ж смерч настоящий!

— Орда! Все на позиции! Отойти на пятнадцать шагов! Осторожно на шквалах.

π Смерч стал образовываться очень быстро. Плотная цилиндрическая колонна. Он всосал в себя все дно кратера, настолько центральное давление в нем было низким, и стал выбрасывать облака пыли и камней. Мы легли. Скорость шквалов была на уровне начала ярветра. С блаастом. Аои подбросило метров на двадцать вверх вместе с пластом трясины. Она была ранена, но все же встала на ноги. Каллироя барахталась в болотной тине, хлебала воду, икала. Горст стоял как вкопанный лицом к ветру, словно вросший в землю ствол. На что тут мог надеяться Тэ? Серьезно? Эрг вышел из игры. Он обгорел по пояс, у него был ожог третьей степени. Мы все были бессильны перед происходящим. Почему мы до сих пор не унесли отсюда ноги?

x Смерч остановился сам, по инерции. Причиной послужило то, что вся Орда распласталась по кругу и замерла. Дубильщик реагировал как отражение наших

затаившихся на земле вихрей. Он менял положение от одного к другому. Это был своего рода способ услышать нас, Караколь оказался прав, хоть его аналогии меня и раздражали. В них не хватало последовательности. Тэ Джеркка знал, и очень хорошо знал, что делает: он отцентрировал Дубильщика, заставив его закрутиться центрифугой; вернул ему сцепление и скорость.

— Ему теперь намного лучше, — заговорил Караколь. — Он собрался целиком. Но Тэ Джеркка должен действовать быстро, иначе он опять расползется, пойдет за своей жаждой…

— Жаждой чего?

— Жаждой материи для преобразования, жаждой расщепления, выделывания материи изнутри.

— Зачем ему это?

— Из-за консистенции, Сов, это проблема наполнения. Сам по себе автохрон — ничто, понимаешь, у него нет собственной материи, он не состоит ни из воды, ни из воздуха, он даже не есть то облако, которое ты видишь, не лед, которым покрылось озеро.

— Но я же видел, как оно движется…

— Автохрон состоит из разницы потенциалов внутри него. Он создан из скоростей. Пойми, Сов, это сложно себе представить, я знаю, но он существует только движением. Чистым движением, чистым ветром, если тебе так больше нравится, но без какой-либо частицы материи в нем. И тем не менее он существует. Но всегда между. Между двух вод, между двух огней. Между сумраком заката и рассвета.

— Это значит…

— Это значит, что он — ничто. У него нет личности. Он живет своей разнородностью. Он есть расхождение в любой сути, отклонение в процессе. Он все время

нуждается в материи, беспрерывно, всегда, ему необходимо, чтобы все его различия вступали в действие. Ему нужно постоянно оставаться в движении, он стремится от верхнего к нижнему давлению, превращает жидкое в твердое, разжижает плотное в текучее, перескакивает от бегущего зверя к распускающемуся листу, чтобы это непрекращающееся изменение никогда не утихало, даже при нестабильном давлении, даже в активном дисбалансе. Дубильщик пока еще не существует, Сов, но он старается собраться, он стремится со временем обрести консистенцию.

— Откуда такое странное название, Дубильщик? Кто его придумал?

) Наш разговор прервали крики животных. Я обернулся. Там, где раньше было болото, теперь осталась просто впадина с засохшей грязью, а посреди нее корчилась от боли и визжала крупного размера выдра. Ее шкурка серела на глазах, усы побелели, она извивалась как мешок, как будто тело ее лишилось позвонков. Караколь бросил взгляд на выдру и осенил себя знамением эллипса:

— У нее растворяются кости, в ее вихре больше недостаточно сил, чтобы удерживать лапы вместе. Послушай меня, Сов, пойми одно: не нужно пытаться судить то, что ты видишь, исходя из человеческого опыта. У Дубильщика вообще не должно быть имени. Это не индивидуум, это множественность в преображении, хаос, питающийся гетерогенностью. Ему важны только две вещи. Две! Первая — оставаться центричным, сохранять свои уровни интенсивности, свою крайнюю скорость, и для этого он постоянно должен поглощать вихри. Вторая — фактически полная противоположность первой, она работает контрапунктом, в нем должны образовываться дыры.

— Дыры?

— Да, Дубильщик вынужден формировать в себе неравномерную массу, из плотно текущей магмы, из пластов пустоты, которые всасывают материю, позволяют ей двигаться. Это целый мир экструзии, перемещения, осмоса. Перезакаливания. Такая внутренняя циркуляция помогает ему выстроиться по собственной архитектуре и последовательности, по противовесу сил и натяжений. Так парус буера держится с помощью ветра, что его надувает, мачты с гиком, троса, который ею управляет, руки, что натягивает трос, карлингса, что держит мачту, веса тела, что удерживает человека на земле. Понимаешь?

— Нет.

— Дубильщик поглощает тонны материи, Сов! Он разбивает их структуру, их внутреннюю связность, все их соединения. Он превращает их в тесто, в живую лаву. И он месит это тесто вихрями, которые выдавливает из тел всего живого. Он метаморфозирует вслепую, наугад. У него просто есть тенденция возобновлять то, что срабатывает лучше всего, вот и все. Он продвигается тем, что поочередно меняет свои коды, он совершенствуется за счет сделанных им благоприятных ошибок. Только ошибка бывает созидательна. Это же невероятно, разве нет?

Ороси дала Караколю договорить до конца. Она качала головой с видом, выражающим «Какой же подлец, ты все это знал и ни разу мне об этом не сказал!». За нами голос Тэ Джеркка продиктовывал звонкие, судя по всему, плохо исполняемые инструкции, Эрг постанывал залпами, Альма суетилась вокруг него. Облако над кратером снова менялось. В этот момент оно походило на хрон, разве что его стенки сгибались, инвагинировались, обширные участки становились черными, фиолетовыми. Я постарался взглянуть на это, как говорил Караколь, как на обитаемый хаос,

с определенной, неподвластной мне, но все же логикой, а наличие таковой, пусть и притянутой за уши, все же чем-то успокаивало.

— Он снова превращается в хаос…

— Он опять мутирует.

— Тэ Джеркка, наверное, попробует еще один ход…

π Тэ Джеркка зашел в самый центр кратера. Он находился в надире облака. Освещение было мрачное. Снова поднялся неустойчивый ветер. Влажность проступила росой, покрыла свежий базальт кратера блестящей пленкой. Мэтр сказал нам оставаться на краю воронки, по-прежнему в пятидесяти метрах друг от друга. И не двигаться. Он погрузил Эрга себе на плечи и отнес его в ложбину кратера. Прошептал ему что-то. Эрг поднялся на одну ногу, развернул запасной параплан и взлетел. Подлетел прямо к облаку, почти коснулся его и опустился вниз, затем снова поднялся. И так десять, двадцать раз. В промежутках Тэ Джеркка выкрикивал мощные, нерегулярные звуки. То в рожок, то нет. Устремляя их вверх. Словно призывы, торжественные речи.

Ω Может, хватит уже дурака валять? Или им по бубну охота получить? Придумали тут на Кучу орать, подонимать больше некого, что ли? Сейчас отхватим грозы по самое рыло, там внутри уже все грохочет, трещит, как будто его на куски рвут. А эти двое торчат там до сих пор, один скачет, как йо-йо, туда-сюда, второй песни распевает. Если б у меня буер был, я б уже давно парус надул и досвиданьица, до новых встреч, потом расскажете, как оно было. Доведут меня до усрачки, два придурка, особенно дружок Эрго, его прям тянет потрогать за сосцы эту корову небесную, хромоногую. Если он тут окочурится, то

дальше мы без него не проконтруем, уж можете мне поверить.

— Ороси, что они, по-твоему, пытаются сделать?

— Вызвать бурю. Здесь логика материи. Дубильщик еще полон воды. Он сработает как грозовое облако, в нем запустятся внутренние сильнейшие круговороты, образуется разница в зарядах частиц ледяной воды.

— Скоро шибанет?

— Да, но я не понимаю, зачем это нужно Тэ. Их убьет молнией!

) Гроза была неотвратима. В фиолетовом животе облака уже грохотал гром. Тэ сказал Эргу прекратить полеты, и Барбак со Степпом вынесли его из кратера. Тэ остался совершенно один в том, что когда-то называлось озером, и лег на спину, устроившись странно, как паук вверх тормашками. Время как будто зависло, он больше ничего не говорил, было слышно только надвигающуюся, разрастающуюся бурю. Вдруг у самой земли послышался звук какого-то немыслимого вдоха, который стекался к наставнику Эрга. Шли секунды… Десять… Двадцать… Тридцать… Сорок… Тело Тэ Джеркка было наполнено воздухом, заключенным в апноэ, оно надулось газом так, что, казалось, вот-вот лопнет, весь живот, легкие, все раздулось в размерах и вдруг взорвалось, как шар, выпустив весь воздух! Ударная волна была настолько сильная, что у нас потемнело в ушах. Тэ Джеркка подбросило на метр над землей от ужасающей ярости его собственного леденящего крика.

π Секунда, не более. Миг для эхо. И молния пронзила пространство. Тэ увернулся. Второй разряд пробурил по вертикали. Он снова увильнул. Свет ударял хлыстом по поверхности кратера. Но Тэ Джеркка каждый раз уходил

от удара. Он не пытался сбежать. Не желал покинуть зону столкновения.

) Потрескивая на базальте, вспыхивая и плавясь, как охапки хвороста, электрическая плазма лишила бы рассудка кого угодно, будь то человек или зверь. Но Тэ Джеркка не просто так получил свое звание мастера молнии в двадцать один год. Он всегда оказывался в другом месте, там, куда молния не доставала, всегда в тени удара, как если бы знал где, как если бы понимал как, как будто угадывал ритм и темп.

Голос, голос, сплошной голос: сик, сик — метал он звуковые стрелы, как лучник, сражающийся против слишком сильного монстра в поисках уязвимого места, стараясь угодить в глаз или в вену. Крики разрастались, выточенные горлом удары гонга, чистый нефеш, волнами… Вскоре вспышки молнии стали настолько частыми, настолько яркими, что обжигали сетчатку глаз, и я уже больше не мог смотреть на все это. Гроза свирепствовала, выходила из себя, была в бешенстве… Молнии бомбили кратер без устали, растекались по черной лаве, Тэ долго не продержится, теперь это был вопрос нескольких минут, не более.

— Дербелен! — орал Эрг. — Фиск Местер! Дербелен!!!

π Но учитель не слушал приемного сына. Не слышал того, которого всему обучил. Он не слышал ничего, кроме самой молнии, которой был обязан своим глубинным знанием и своей силой. Тэ Джеркка решил идти до конца.

) Я знаю, что трубадуры потом нередко писали и говорили об этой сцене, которую я изложил в контржурнале и прочел в Альтиччио перед раклерами. Я знаю, что в нее невозможно поверить. Но не буду спорить, со мной было

двадцать два очевидца. И моя совесть скриба. Можно было бы бесконечно вести дискуссии, говорить, что все дело, например, в галлюцинациях. Можно утверждать, что семнадцать молний, застывших вертикалью над землей, не поддерживали облако, а что, напротив, они от облака свешивались. Можно говорить, что Тэ Джеркка ничего не останавливал, что голос его никакой особой роли не сыграл, что нефеш — просто мистика. Можно решить, что хрон зафиксировал отрезок времени. Можно даже представить себе, что внезапное окаменение облака связано непосредственно с этой остановкой во времени. Да, все возможно. Но я отчетливо слышал, как скрежетали золотые опоры, удерживающие то, что превратилось в огромный блок зависшего в воздухе гранита, в тридцати метрах над кратером. Я видел, как семнадцать металлических столбов сгибались под тяжестью каменного облака, видел на лице Тэ, как он понял, что у него все получилось. А главное, я слышал его собственное объяснение, неоспоримое и скромное: у хрона закончился запас энергии. Он в своем грозовом апогее растратил все дифференциации потенциалов, он был как сердце на грани синкопы, сжимающееся после сверхмощного усилия. Если довести хрон до такого пароксизма, он не умирает, но блокирует время, в себе и вокруг себя. Именно это и произошло. Всего на полсекунды. Но этого хватило, чтобы молнии превратились в металл.

Я всю жизнь буду помнить, что ответил Тэ Джеркка, когда Эрг и Ороси спросили у него в полном восхищении, как ему удалось избежать молнии в кратере, заполненном вспышками. Он посмотрел им прямо в глаза, как будто не понимая вопроса. Он весь свернулся немыслимой спиралью морщин и произнес с совершенно обезоруживающей искренностью:

— Я избегать друга молнию? Зачем избегать?

— Но вы же…

— Стар стал я… Слишком много усилий было перепрыгивать справа налево…

Даже у Эрга язык отнялся. Он сел рядом со своим учителем и взял его за руку. Я никогда не видел, чтоб он делал нечто подобное.

— Вы знали, что у вас получится?

— Нет, макака. Думал поговорить с ним немного.

— Поговорить?

— Да, сказать ему, что устанет… Не стараться победить, помни, макака, просто стараться.

— Надо уставать меньше противника. Тебя никто не убивает. Ты сам себя убиваешь. Твоя усталость убивает тебя. Усталость — единственный враг. Отныне и впредь. Везде.

— Вижу, в твоей голове задержалось… Хорошо, сынок, хорошо… Как нога?

— Все в порядке, Тэ. Боль — это всего лишь информация.

x Караколь пробыл у рухнувшего на землю гранитного монолита больше часа, он трогал и поглаживал разлетевшиеся вдребезги обломки скалы. Затем подобрал кусочек и положил в карман. Подарок на память? Для личного исследования? Из чувства сопричастности? Когда он меня увидел, то улыбнулся, почти смущенно, затем снова напустил на себя привычный вид трубадура, веселый и исполненный вдохновения, но вышло не совсем правдоподобно. В конце концов он указал мне на каменный блок и сказал:

— Знаешь, ему потребуется несколько недель, чтобы снова обрести скорость. Чтобы снова привести в

движение свои кристаллы. Мы к тому времени будем уже далеко. Я так понимаю, что он сейчас упал до недифференцированного предела: у него дыхание стало монолитным. Но вихрь в нем все-таки бьется, очень слабый, едва ли похож на завиток, но этого будет достаточно, чтобы все запустить по новой, увеличивающимися отклонениями, расширенным хаосом. Его преследует как бы примитивная склонность к отличию, Ороси, которую невозможно отнять у него, невозможно восполнить. В этом его сила. Он всегда восстанавливается, внутри него жизнь.

— Да, Караколь. — Я следила за его реакцией, но он, разумеется, себя ничем не выдал. — Он начнет с крохотных кристалликов, которые станет то плавить, то замораживать. От талой воды пойдут травы, которые станут расти в его расщелинах, многолетние кустарники. И он будет бродить от одного к другому, от минералов к растениям, будет питаться, использовать мощность разрыва. И когда в нем накопится достаточно расхождений и скорости, тогда снова начнется выделка… Повсюду, где он пройдет, станет скрежетать ржавчина, гнить дерево, все будет медленно растворяться, превращаться в пыль и прах, потому что из любой организованной материи он извлечет то, что составляет ее жизнь, все, что ее одушевляет, и все, что ее связует, это активное напряжение различий. Он убил нашего Карста, а ты стоишь на коленях и любуешься им…

— А тебя он не завораживает?

— Завораживает. Потому что у вас с ним есть нечто общее, трубадур, он — всего-навсего другая форма хищничества жизни.