Орда встречного ветра

VI БУДЕМ СЧИТАТЬ, ЧТО СБИЛ…

) Он запрыгнул назад в буер — я так и не понял, был тот парусным, винтовым, змейковым или воздушным, — и одним махом настроил целую кучу небольших треугольных парусов, вдавил обе педали, винты загудели, завертелись, буер подскочил, резко развернулся на месте и рванул, сначала зигзагами, дриблингом, а потом понесся прямо на шар, вычерчивая на траве такую арабеску, что похоже было, будто Силен ставит подпись. Собственно говоря, это и была его подпись.

∫ (Украдкой, тишком) я бы присоединился к кому-нибудь на огонек, подобрался к одному из костров, дырявящих (тут и там) черную прерию. Я был пьян и в острой фазе ностальгического Ларкоза, голова в маревах. Что указало бы мне путь (помимо желания сбежать от тела Кориолис, опрокинувшегося в руки какому-то матросу)? Голос Караколя. Он донесся до меня, подобрал, повлек за собой, и я отыскал его источник (как раз у такого вот костра, он сидел, скрестив ноги лотосом, рядом с каким-то плотным, загорелым и бородатым мужчиной). По их взгляду я понял, что мое присутствие было не слишком желанным, однако же они меня приняли, не прервав тем не менее разговора,

тон которого (непривычно серьезный, даже тяжелый для Караколя) сразу меня заинтриговал:

— Тебя обожали и тобою восхищались, как мало кем из нынешних сказителей. Ты перескакивал с корабля на корабль, из деревень во дворцы, ты держал путь и вниз, и вверх, чертил диагонали, ты насыщался женщинами, праздниками, пейзажами… Знатные господа со всех округ просили тебя к своему двору, и ты никогда не отвечал отказом. Но в один прекрасный день ты вдруг встречаешь Орду и сбегаешь с корабля. И вот ты снова здесь, весь непривычно ординарно упорядоченный. Сколько лет прошло с тех пор?

— Пять.

— И ты планируешь остаться с ними?

— С ними я пойду на край земли, если такова воля ветра.

— Почему?

Караколь ответил не сразу, он повернулся ко мне, пристально и молча посмотрел в глаза и сказал:

— Ларко, раз уж тебя ветром занесло в наш удел, в котором гостей никто не ждал, я приму тебя у нашего огня. Знай же, однако, что рядом со мной мой старый фреольский друг и философ Лердоан. Наша беседа коснется аспектов моей жизни, неведомых для Орды, которые таковыми должны оставаться и впредь. Готов ли ты услышать о них и сохранить их в тайне?

— Думаю, да.

— Клянешься ли ты утаить от остальных безумства, о которых тебе доведется здесь узнать?

— Клянусь маревами.

— Летать в маревах тебе как раз по летам…

Философ вслед за Караколем смерил меня долгим взглядом и кивнул головой в знак (я, по крайней мере,

понял это так) того, что можно говорить. Караколь сорвал пару пучков травы и подбросил их в костер. (Они затрещали.) Все в его поведении, как правило очень валком, показывало, что данный разговор был для него критически важным:

— Долгое время, Лердоан, я, подобно тебе, воспринимал жизнь как необходимость преодоления определенного пути, а потому ничто не было для меня так ценно, как возможность путешествовать. От своих странствий я жаждал бьющей ключом новизны, девственной чистоты, неслыханности. Мне нужно было куда больше привычного человеческого мира. Я хотел Разнообразия. В течение многих лет я упивался обилием несхожестей. Затем постепенно начал замечать, что моя свежесть стала увядать. Происходило это по мере того, как на моем пути все реже стали встречаться люди, поистине задевающие меня за живое. Но это также было связано и с тем, что глубоко внутри я начал ощущать, как стали костенеть прорывы за пределы моего собственного я, которые составляли мой шарм в глазах других людей. И теперь я ждал, чтобы другие удивляли или очаровывали меня, в то время как я сам будто заглох, я еле волочился, словно какое-то отродье, ожидающее лишь толчка судьбы, я утратил саму жажду постигать новое, иное. Я был странником, это верно, им и остаюсь. Я выставлял на всеобщее обозрение доказательства своего кочевничества в виде лоскутов моего арлекинского одеяния. В ложбине моих губ всегда было припасено несколько украденных то там, то здесь историй. Но в своем собственном сознании я замер, моему путешествию пришел конец. Я стал повторяться. Я многословил, не выискивая сути. Я стал похожим на бурдюк, что ждет, когда его наполнят, лишь бы излить содержимое к ногам первого господина, который примет его в руки.

— Тебе хотелось расти вширь, ты, верно, помнишь это сам. Ты хотел сделать просторной землю твоего собственного я, населить ее, набрать вес мудрости и опыта. Понять людей, узнать, кто мы такие.

— Да, я сделался просторным, Лердоан. Я стал широк как эта вот рубаха, скроенная из лоскутов, вобравших пылкость жизни тех, кто помогал мне ее шить. Но она вся расползается по швам. Ты только посмотри!

— Прекрасная рубаха! Она не только многое о тебе говорит, она тебя очеловечивает.

— Тебе это покажется странным, но я только в Орде начал понимать, что такое ветер. Не то чтобы им это было известно лучше, чем вам, Фреольцам. Ларко не даст соврать: их технические познания просто смехотворны, они до всего доходят чисто эмпирически. Даже ветряком обычным толком пользоваться не умеют. Они понятия не имеют, какую скорость полета может развить тот же летательный буер. Зато по земле контруют так, что даже с горсом могут потягаться в этом деле. Меня сначала забавляла их мужланская манера. Но потом я стал контровать вместе ними, днями напролет получать ветром по морде. И я понял, Лердоан, я осознал то, что, мне казалось, я и так раньше знал. Только понимание пришло через неспешность, через тягучесть ветровой массы, через ее плотность. Сначала ты перестаешь есть, ты не голоден, ты досыта накормлен порывами ветра. У них нет никаких приборов, даже анемографом и тем не пользуются, понимаешь? Втыкают в землю колышки, развешивают на них свои флажки, чтобы немного определиться с предстоящим контром, и все! Но на самом деле им достаточно просто встать и ощутить ветер, чтобы определить поток, скорость, периоды, амплитуду залпов, природу турбулентностей! Они все это делают без какой-либо техники! Могут даже сказать, что

там вверху, у нас над головами, и все это по вязкости воздуха, по его плоти.

— Да, у Орды всегда было другое отношение к ветру. Их подход наверняка позволит выявить все девять форм ветра, тогда как Фреольцы могут исследовать всю землю вдоль и поперек, и так ничего и не откроют.

— У них и к скорости другое отношение. И к пространству тоже. Когда я был Фреольцем, мы летали из одного города в другой по секстанту. Помню, в перелетах между городами мы любовались пейзажем, это правда, но мы его воспринимали всего лишь как пустоту между двумя городами. Мы, конечно, были номадами, но очень организованными, упорядоченными в пространстве, мы всегда отлично знали, где находимся и куда направляемся. Мы прочерчивали четкие диагонали по предварительно размеченной сетке. В Орде же вместо карты есть только трасса, вытатуированная на спинах у Степпа, Пьетро, Сова, Голгота… У каждого по отрезку.

— Да, но, по сути, вы не нуждаетесь в этой Трассе. Что действительно важно — это то, что находится между точками Трассы, то пространство, где ни одна карта не смогла бы указать вам путь.

— Да, эти точки не более чем переходные пункты между двумя пустынями, между двумя вельдами, между двумя мирами. Для Орды они не являются целью пути, в отличие от Фреольцев. Каждый день мы преодолеваем расстояние мелкими, но упорными шагами, пройденный путь ощущаем собственным телом, мы продвигаемся шаг за шагом, без какой-либо предопределенности, но ориентируясь по почве, по рельефу, по ветру. У нас нет никаких перспектив, видимость практически нулевая. Мы прокладываем путь через пространство, заполненное звуками и запахами, идем по нюху, по чутью.

— Как ты выносишь эту медлительность, эту монотонность контра, тебе же всегда без конца нужно было двигаться, меняться?

π Совершенно оглушенные Леарх, Степп и Барбак с трудом поднялись на ноги. Я стоял рядом с Совом, объяснявшим мне то, что я и так уже знал: дуэль началась. Бой проходил согласно Кодексу Кер Дербана. Вельд весь был прочесан и примят усиливающимся ветром, время от времени полная луна показывалась из-за облаков, и тогда можно было разглядеть бугры и ложбины в серебрившейся перед нами высокотравной прерии. Эрг неожиданно выскочил из сбившегося в кучу купола бывшего монгольфьера, и засевший в буере Силен тотчас же открыл обстрел из гарпунометателя. Он словно вальсировал на своем буере: раз, два, три… Вылетающие стрелой гарпуны щелкали своими тросами, как натянутой тетивой, и сматывались назад под аккомпанемент несущего винта. В Эрга ни один не попал, но ответный огонь он открывать не стал. Не с земли.

— Взлетай давай, пока небо чистое… — шептал про себя Степп.

∫ Караколь снова замолчал. Он слегка поворошил огонь своим бумерангом, а затем медленно провел по лицу ладонями (словно хотел вслепую ощупать его бугристости и шероховатости или убедиться, что оно по-прежнему на месте):

— Монотонности не существует как таковой. Она не более чем симптом усталости. Каждый может узреть разнообразие прямо у себя под ногами, если только ему достанет силы и проницательности. Так говорил Лердоан, не правда ли? Именно это я для себя и уяснил. В опреде-

ленном смысле, физическое усилие, напряжение тела, противостоящего ветру, порождает эту силу, даже если она и остается по большей части ментальной или даже сентиментальной. Я тебе скажу, что во мне на самом деле изменилось, я стал активен, начал действовать. Когда каждый пройденный тобою шаг предъявляет тебе свои требования, взимает плату, когда более ничто не подпитывает тебя пассивно, не дается без особого труда, тебе становится просто необходимо поднять повыше голову, пошире открыть ноздри, научиться улавливать все оттенки зелени монохромного простора, почувствовать, где проскользнуть между этими пластами. Новые встречи — здесь большая редкость, а потому, подобно золотоискателю, ты должен отзолотить, просеять богатство тех, кто с тобой рядом каждый день, пусть даже это и такие тягомоты, как Ларко…

— Сочту за комплимент, Карак…

— Ах да, «отзолотить», конечно же, одно из важнейших для меня слов, мой лозунг. Вижу, что от наших былых бесед у тебя остались некие крупицы. Отзолотить и сохранить в себе. Создать свой мир внутри, свою память.

— Это дается мне сложнее всего. Я чувствую себя порой, как сборщик жемчуга в горах. Я, по примеру того, как они ставят свое железное решето, все пытаюсь поместить свое сознание в самую гущу проходящего тумана. Молю о том, чтоб на поверхности его металла образовались капельки воды, чтобы затем тихонько дать им стечь в мой водосточный желоб. Мне бы хотелось научиться сгущать и бережно хранить все эти моросящие мгновения, беречь их, но при этом не укрываться от новых, что прольются на меня. Мне трудно разгонять в себе кругами жизнь так, чтобы она при этом не вырывалась то из уха, то из другой дыры похуже.

— Она и не вырывается, не сбегает от тебя. Все и всегда остается при тебе. В любой момент сегодняшнего дня ты владеешь полнотой своего прошлого, все оно непрерывно скапливается и уплотняется. Иначе ты бы давно сошел с ума. Твое понимание памяти заражено здравым смыслом, трубадур. Память не из тех свойств, которыми мы можем пользоваться или забрасывать по желанию. Мы запоминаем все без исключения. Но суть заключается не в этом, а в том, что нам дано многое забывать…

— Вот именно! Я забываю все!

— Нам себя не переделать, трубадур…

— Да, но мы же можем сделать себя сами!

— Я бы скорей сказал, что мы лишь можем сами от себя сбежать. В этом и есть вся тонкость: мы создаем себя, сбегая от себя. И дар забвения позволяет нам совершать то бесконечное бегство, помогает отделаться от того, из чего нас пытается сформировать наша неумолимая память. Нам необходимо уметь от нее удирать!

π Наконец Эрг достал свой боевой параплан: короткое крыло, позволяющее не сбиваться с курса даже при стеше, которое специально для него разработала Ороси. На подошвах он зафиксировал по горизонтальному винту и быстро оторвался от земли, повернувшись к ветру спиной и поджав в полете ноги. Ветер привел винты в движение: они служили одновременно и для коротких, резких толчков при уклонах от атак, и как щит. Силен беспрестанно перемещался, его буер, слегка задевая под собой траву, перескакивал рывками с места на место. Он продолжал обстрел из гарпунометателя, но слишком короткие тросы не долетали до цели. Затем последовал шквальный огонь, дробь, камни, вырывающиеся из одной из труб. Эрг явно не справлялся с такой скоростью. Ему не удавалось

открыть ответный огонь, он только успевал увертываться от свистящих пуль. Было очевидно, Силен намеренно взял такой немыслимый темп, чтобы толкнуть Эрга на неверный шаг.

∫ — Я хотел тебя кое о чем спросить, Лердоан. С недавних пор я все чаще и чаще думаю об этом.

— Спрашивай.

— Ты видел, как я представлял Орду. У тебя было время внимательно понаблюдать за мной со стороны.

— Да, верно.

— Как ты считаешь, я так же быстр, как и раньше, настолько же легок в движениях?

Старик раскрыл перед собой в воздухе ладонь и сжал, словно зажимая в кулак турбулу ветра (или же фильтруя ее?). Голос его звучал удивительно ясно для такого возраста:

— Это разные вопросы, если позволишь заметить. Здесь все как при нотации ветра или узлов боя: скорость может быть очень высокой в количественном отношении, но при этом она не будет отличаться особой быстротой. И наоборот, движение может быть поразительно медленным и при этом оказаться молниеносным.

— Не уверен, что я тебя понимаю.

— Я видел, как ты бросал бумеранг в человека по имени Силен. Если оценивать скорость, с которой при этом двигалась твоя рука, то броски были очень быстрыми. Но ты не вложил в них ровным счетом никакого движения. Просто забавлялся. Поэтому Силену хватило пары легких поворотов головы, чтобы увернуться от атак. Он был жив. Ты был скор.

— В чем разница?

— Это непросто объяснить. Представь себе, что у скорости есть три измерения. И что они также являются

измерительными величинами жизни. Или ветра. Первое измерение весьма банально, суть его в том, что быстрым считается то, что быстро передвигается. Это скорость транспорта, винтов, сламино. Она количественна, относительна к координатам пространства и времени и развертывается в предположительно бесконечном пространстве. Назовем эту относительную скорость быстротой. Второе измерение скорости есть движение, в том виде, в котором его можно наблюдать у мастера искусства молнии такого уровня ремесла, каким владеет Силен например. Движение — это наша непосредственная способность меняться, заложенная в нас предрасположенность к перелому, к перемене состояния, стратегии, к смене действий, стремление к Сдвигу, как они сами это называют. Она неотделима от личной внутренней подвижности, от бесконечных вариаций, происходящих на уровне сознания у бойцов, трубадуров, мыслителей. Если соотнести движение с ветровыми категориями, то его можно считать порывом. Здесь важно не количество воздуха, проходящего за определенный промежуток времени, или средняя скорость его движения, а то, что при этом искривляется сам поток, то есть важен сам изгиб, ускорение, турбулентность, все то, что влияет на поток качественно. Заметь, что между сламино и стешем, например, нет разницы в скорости, зато есть огромная разница в движении. В жизненном плане движение же можно описать как постоянную способность обновляться, становиться другим — это второе имя свободы действия и, несомненно, смелости. Понятно ли я изъясняюсь?

— Насколько это в принципе возможно в столь поздний час, Лердоан…

) Для Эрга дела шли хуже некуда. Он уже больше четверти часа извивался в небе, как мечущаяся в безысход-

ности цапля, попавшая под прицел охотника. Внизу Силен на своем буере передвигался с такой невероятной скоростью, что у Эрга не было ни единого шанса попасть в него, он без труда оказывался в десятке метров каждый раз, когда Эргу удавался ответный выстрел в промежутке между шквалами, которые обрушивал на него Силен. В отличие от Пьетро я никогда раньше не видел в бою мастера искусства молнии, и то, что сейчас передо мной происходило, разительно отличалось от слышанных рассказов. Я впервые осознал, что Эрг мог проиграть. И чем дольше смотрел на это полиморфное неистовство военной машины под названием «Преследователь», тем больше на меня накатывало чувство ужаса. Я представлял себя на месте Эрга, я вместе с ним был весь охвачен Силеном, тонул в нескончаемых ударах, уклонах, стремительных атаках, которые не соответствовали ни одному из известных мне приемов. Силен срезал утлы прицела, делая невозможной любую попытку упредить атаку, лишая Эрга какой-либо надежды нанести ответный удар. Но в то же время я, пожалуй, никогда раньше так не восхищался Эргом, и поразила меня не его стратегия, которая была практически откровенным самоубийством, а отвага перед лицом ледяных борозд, прокладываемых лопастями винтов и невыносимой пронзительностью серпов. Только по звуку и можно было на самом деле оценить скорость бросков. Он отбивал такт ярости боя. Черт возьми, да я и сам не раз запускал винты, я прекрасно знал, как они свистят, рассекая воздух, но эти! Это была просто нечеловеческая скорость, свист заходил за крайнюю точку звуковых высот.

— Ему нужно сесть, его сейчас раздробит!

— Ты с ума сошел, что ли?! Если он сейчас сядет, буер его изрешетит в два счета.

— А сейчас он его не решетит, можно подумать!

— Да замолчите вы! Эрг действует по единственно возможной стратегии в бою с воином Движения: он ждет, пока в буере закончатся боеприпасы. Если он сейчас спустится на землю, Силен его уложит по двум измерениям сразу, как на шахматной доске. Эрг не сможет ни одного хода сделать так, чтобы Силен его не прикончил.

— Откуда ты знаешь?

— Я в Кер Дербане провел четыре месяца. Видел, как проходит их подготовка.

— Ветра небесные, смотрите! Это еще что такое?

— Барнак, аэробомбы!

Из буера вылетела дюжина черных шаров, похожих на ночных медуз, — из самого брюха у них, словно щупальца, свисал балласт. Я был не вполне уверен в том, чем это чревато, но по лицу Пьетро понял, что все очень серьезно. Эрг среагировал великолепно. Он выпалил из арбамата и со ста метров пробил два еще только отрывавшихся от буера шара. Я решил, что все! бою конец — буер подбросило в воздух волной двойного взрыва, как пороховую бочку, и и тот же миг, в километре от нас, с корабля в небо запалили фейерверк.

— Все, он мертв, Эрг его сделал!

— Ага, так сильно мертв, что аж душа на небо улетела. Наверх посмотрите, олухи вы! — проворчал Леарх.

π Силен катапультировался из буера, и теперь его черное крыло сливалось с парящими в десятке метров над землей шарами аэробомб. Эрг отлично вел бой. Он позволял Силену атаковать, расходовать снаряды, давал ему возможность двигаться, изучая при этом его технику. Он ясно понимал, что маневры Силена подчиняются определенным правилам, траектории, особому ритму. Для любого неофита мастер искусства молнии был совершен-

но непредсказуем. Спонтанный гений. Мало кто знает, что в человеке биологически заложено стремление к побегу, а значит, оно неизбежно и его можно предугадать. Следовательно, Армия Движения должна была разработать некие концепты траекторий побега, схемы уклонов, сложнейшие циклы увиливания. Всему этому можно обучиться. Существует определенная грамматика. Есть целый синтаксис движения, как и у ветра. Естественно, в самой крайней точке срабатывает импровизация, которую освоить невозможно, но с опытом можно научиться распознавать особые схемы и повторяющиеся траектории. А значит, можно их предвосхитить.

∫ — Третье измерение скорости самое неуловимое. С его воплощениями редко можно столкнуться. Ты, Караколь, на мой взгляд, один из тех немногих, кого я встречал в этой жизни, в ком оно время от времени прорывается, вспыхивает, проносится как стрела. Это измерение скорости я называю живостью, вихрем. Она тайком пристраивается рядом со смертью, орудующей в каждом, она предотвращает ее и отдаляет от нас. Живость не имеет отношения ни к пространству, ни к протяженности во времени. Она не совершает никаких изгибов или расколов в заранее намеченном переплетении осей, как это делает движение. Внезапность ее проявления абсолютна и безусловна. Она привносит в поток ветра, в жизнь, в мысль, мельчайшее отклонение, делает свой крохотный вклад, подбрасывает едва заметную крупицу, и все разлетается вдребезги… Нужно понимать, что Сдвиг создает перелом поверхностный, заметный человеку, а следовательно, ограниченный его восприятием. Строго говоря, он всегда пребывает в состоянии непрерывной трансформации.

— Живость — это нечто совсем иное…

— Живость — это то, из чего ты создан, из чего сотканы нити твоей плоти, Караколь. Это инаковость в чистом виде. Это извержение. Дерзкий фортель. Когда живость прорывается сквозь тебя, тогда и только тогда наконец происходит что-то настоящее…

— В таком случае блааст, в каком-то смысле, — живость в жизни ветра?

— Блааст — внезапный взрыв ветрового потока. Ничем не более примечательный, чем обычный порыв ветра, разве что только мощнее.

— То, что ты называешь движением, так?

— Да. Мне бы не стоило этого говорить, и уж тем более перед твоим другом Ларко… Но вы пока ни разу не встречались с живостью.

Старик замолчал, очевидно не решаясь продолжить сказанное, но, сонный, я уже навострил уши:

— Живость — это восьмая форма ветра.

— А какая девятая? — не удержался я.

— Не торопитесь, Ларко, она придет довольно скоро и нашепчет вам всю правду о себе…

π В течение нескольких минут ни Эрг, ни Силен не открывали огонь. Они кружили среди аэробомб и тщательно присматривались друг к другу. Эрг закрепил по винту на обеих руках, чуть пониже локтя, в специальных выемках в броне. Он был в защитном отступлении. Чтобы обеспечить винтам непрерывное вращение, он скрещивал руки в полете, когда оказывался лицом к ветру, и раскрывал крестом, когда находился с подветренной стороны. Луна то светила, то угасала за облаками. Аэробомбы были надуты сжатым воздухом и наполнены дробью. Одного взрыва хватило бы, чтобы спровоцировать цепную реакцию. Хотя, может, и нет. Силен вдруг словно сорвался с

невидимого помоста и нырнул на землю. Засвистели метательные винты. Первый полетел по круговой траектории, в самую гущу шаров… Второй винт, запущенный четверной петлей, устремился в Эрга и заставил его сдвинуться… к аэробомбам…

— Неееет!

Крепко стоя на земле, Силен запустил третий винт. Это был совершенно непревзойденный бросок. Винт на лету обрубил балласт почти на всех шарах, и они стали подниматься вверх, к Эргу, который от безысходности рванул еще выше, к луне. Шары стали взрываться один за другим, засыпая все вокруг металлическим градом. Эрг отбивался одновременно четырьмя винтами — на ногах и на руках — в позиции круговой обороны. Крыло его было все продырявлено, и он начал терять высоту, пришлось достать запасное и снова подняться на позицию. Прямо у него под ногами, метрах в пяти, не более, взорвалось сразу несколько шаров. Он снова попытался парировать напор свистящей свинцовой массы, которая продолжала решетить его крыло и броню.

) Бомбы взрывались, как черные луны. У меня духу недоставало взглянуть в сторону Эрга. Я боялся увидеть, что вместо человека под лохмотьями параплана висит кусок изрубленного мяса.

— Он жив! — проревел в конце концов Степп.

И в самом деле, в небе показалось крыло, небезопасно лавировавшее между двумя медузами. Эрг, аккуратно притрагиваясь к шарам, столкнул их вниз, и когда они уже вот-вот должны были коснуться земли, взорвал их, выстрелив из арбамата. Но напрасно: Силен сделал скачок, взлетев на пятнадцать метров вверх, и совершенно наглым образом полетел прямо на Эрга, применив технику

дрожащего полета, всего в двадцати метрах от него! Раздавшийся вслед за этим взаимный обстрел прогремел, как гром. Все произошло настолько молниеносно, что мы ничего не поняли. За металлическим грохотом последовала тишина, не было слышно ничего, кроме звука разогнанных до предела крыльев. Когда снова вышла луна, стало ясно, что у обоих бойцов кончились патроны. Или осталось всего по одному, самому эффективному, не раскрываемому перед противником раньше времени? Теперь бой разворачивался в тридцати метрах над землей, крыло на крыло. Силен остался с голыми руками. У Эрга было еще четыре погнутых метательных винта, что, конечно же, можно было считать преимуществом, если бы против него не сражался самый непредсказуемый фланговик, который когда-либо появлялся на свет по всей линии Контра. По мнению специалистов, Эрг Махаон единодушно признавался асом параплана, опаснейшим из членов Аэроэлиты, неприступным в полете бойцом. Вся Орда восхищалась им, но никто и представить себе не мог… В общем… Он нашел себе противника под стать, это уж точно, иначе не скажешь. На первом же выпаде Эрга — тот исполнил сверхскоростной вихревой факел с последующим восходящим рывком, с выброшенными кверху ногами и вкрученными на полную винтами — по фантастической сдержанности при отражении удара стало совершенно ясно, что Силен считывал намерения Эрга с поразительной легкостью. Фуэте в исполнении Эрга пронеслось над головой Силена так близко, что ветровая струя винта явно должна была полоснуть его по лицу, но он даже не посчитал нужным сдвинуться с места. На три последующие атаки Эрга Силен ответил с такой же леденящей бесстрастностью. Он неподвижно зависал в небе. Ждал. Уклонялся от удара. Снова занимал позицию и не двигался. После

el rollo, двух «бурунов» и одного «правого плие» и того, что изумленный Пьетро назвал тройным синкопированным клабо грабом, Эрг тоже остановился. Вам любой новичок скажет, что зависающий полет при сламино — дело немыслимое. Только не для этих двоих. Они застыли в небе, переглядываясь, совершенно неподвижные, как будто стояли на невидимом в темноте полу.

— Не нравится мне все это…

— Эрг хорош только в движении.

— Он не знает, что делать… он испробовал все свои приемы.

— Он в ловушке!

— Заткнитесь вы! Он ведет бой, у него все под контролем!

— Да ни черта у него не под контролем. Причем с самого начала! На этот раз они наслали на нас сам ветер… Этот парень, он же не человек вообще!

Так они и провисели в небе чертовски толстенный слой времени. Никто из нас не воспринял это как перемирие, настолько напряжение их нервов ощущалось даже на земле. В контржурнале я как-то читал об инерции, что она содержит в себе энергию в своей высшей точке, что это сильнейшая вибрация, доведенная до такого предела, что ее колебание перестает быть заметно, когда достигает максимума. Именно такое ощущение у меня и осталось от передышки.

Затем Силен начал двигаться, и это было что-то неимоверное. Его атака не продлилась и пятнадцати секунд, но за это время он прочертил в моем сознании такой ослепительно яркий глиф, что мое понимание самой силы движения, самого Сдвига, останется навечно в долгу перед этим моментом. Все началось с почти небрежного латерального пролета, но то, что последовало потом, казалось

какой-то фантастикой: Силен резко рванул вниз с тридцатиметровой высоты и, оттолкнувшись от земли, взлетел вверх на сорок метров и начал свой вихревой факел, ритмизованный молниеносными разгибами, резкими сухими зигзагами, скачками, вывертами и дико хаотичной игрой штопоров и маятникообразных спазмов. У меня в голове не укладывалось, как при этом при всем у него даже крыло не разорвалось. Затем все пошло скоросмещениями, краткосдвигами, высота, скорость, смена галсов, темп. Происходящее развивалось наперекор всем законам естественной последовательности движения, это было немыслимо, прекрасно, он перемежал ничтожное с огромнейшим, топор и серп, это не походило ни на что виденное мною прежде, неслыханный синтаксис движения, нечто, чего никогда не достичь ни одной птице, не выполнить ветру, поскольку Силен… да потому что Силен вдруг изогнулся в открытом плие и угодил краем подошвы Эргу прямо в лицо и перешиб ему нос. Крыло Эрга задребезжало от мощного фронтального удара. У него не было — да и как иначе? — ни единого — Силен атаковал во второй раз, исполнив выпад под углом, очень рубленый, от которого наш защитник отклонился, сделав солнышко назад —

∫ — Возвращаясь к твоему вопросу, Караколь, скажу, что ты больше не обладаешь такой скоростью, как раньше. Ни в действиях, ни в мыслях. Ты больше не перескакиваешь от одной идеи к другой, от шутки к фарсу, с той виртуозностью, с какой ты делал это прежде.

— Почему так, Лердоан?

— Ты сам знаешь почему. Потому что становишься человеком из плоти, потому что привязываешься к другим. Потому что все больше и больше понимаешь, что такое

быть связанным с другими, и эта связь выстраивает тебя, упорядочивает и замедляет. Потому что помимо чистого сознания, твоего природного абсолютного восприятия настоящего момента, ты начинаешь приобретать память. И это создает в тебе более сложные соединения, ты подсознательно начинаешь сравнивать события, хотя это почти незаметно, все это мельчайшие колебания. Присущая тебе естественная рассеянность начинает плотнеть, ты «загустеваешь», как ты сам заметил.

— А что скажешь насчет движения?

— Ты никогда не был настолько в движении, как сейчас. Внутренне, разумеется. Сегодня ты на самом деле создаешь. Ты больше не довольствуешься тем, что можешь просто нанизывать чужие находки, словно жемчужины, на свое собственное ожерелье, тебе стало недостаточно отталкиваться от чьих-то слов, оттенков, выкриков толпы. Ты развертываешь в утробе свою собственную основу и наполнение. Твоя переменчивость, твоя разветвленность в душевных состояниях и увеселительных затеях — все это становится по-настоящему активным. Это чувствуется. Ты импровизируешь изнутри.

— Раньше я реагировал на импульсы извне, так?

— Да, исключительно. Но делал ты это виртуозно. Теперь же ты достаточно полон внутри, чтобы выдумывать, использовать собственную материю, играя ее различиями. Мне кажется, что теперь ты перестал быть движим, ты стал двигаться сам по себе.

— А живость?

— Живость невозможно приобрести. Но невозможно и утратить. Загадка остается в том, что мы не знаем, почему она присуща одним и не дана другим. Ты обладаешь ею сполна. Она всегда будет в тебе. И даже твоей способностью к движению ты бесконечно обязан живости.

Караколь улыбнулся глубокой, проникновенной, нечастой для него улыбкой, и мне показалось, что-то в нем успокоилось, он весь преобразился. Последние минут десять я практически не въезжал, о чем шла речь, и уже собирался встать и отправиться спать, когда Караколь вдруг перевел разговор (уж не знаю каким Святым Сдвигом, можете даже не спрашивать…):

— Силен может победить Эрга?

π Хотя звук от удара Силена был, конечно, жесткий, нос у Эрга, кажется, остался относительно целым. Эрг проделал одну за другой три мертвых петли головой назад, затем поднялся вверх ровно по вертикали и затерялся в рваных облаках, прикрывающих луну. Силен погнался за ним: зиг — ломаная линия, заг — неуловимо и гладко. Вдалеке по-прежнему был в разгаре фреольский праздник. В доносившихся до нас звуках духовых даже было что-то успокаивающее. Эргу не справиться с Силеном в рукопашном, это ясно. Лучше бы он достал один из своих винтов. Нужно, чтобы он вывел Силена на метательный бой, в этом Эрг — ас. А если не получится, нужно постараться свести к ничьей. Устроить пат. Продержаться до рассвета. Мне было страшно. Мы всегда видели превосходство нашего защитника в бою, он неизменно и безусловно одерживал победу. В считаные минуты. Мы думали, что он непобедим…

Да, они не первого встречного Преследователя на нас натравили. И его не случайно обучили в Кер Дербане. И не кто попало, а кто-то, отлично знавший Эрга. Противостоять воину Движения было для него самым трудным. Он терпеть не мог долгих боев. Вся его система нападения строилась на бросках средней дистанции и на полнообъемной защите той зоны, которую позволяла прикрывать

его подвеска. Он привык действовать в пространстве относительно беспрепятственном, в рамках которого одним своим броском мог, совершенно внезапно для врага, попасть в любую точку. Воспользовавшись тем, что Эрг набрал большую высоту, Силен спикировал к своему буеру и достал оттуда двухметровый штык. Концы его были четко очерчены мгновенно разгоревшимися на ветру языками пламени. Огневые сверла. Это, Пьетро, может быть только утечка в самой Орде, не иначе. Да еще и на не слабом уровне. Кто-то выдал все секреты системы-Эрг. Кто-то вполне сознательно хочет устранить нашего защитника. Кто-то не желает, чтобы наша Орда дошла до цели.

— Если он владеет этой штуковиной так же, как своим крылом, то это конец…

Эрг приблизился, открепил два винта от нарукавников и, зажав их в руке, стал прицениваться к ветру. Бросок. Силен зафиксировал свой штык поперек спины и взлетел. Винты Эрга лишь слегка задели его за ноги, прочесали по траве и взлетели на вторую петлю. Но Силен этого ждал — хрясь свой палкой и простым и ловким движением отправил один из винтов назад в Эрга. Тот еле увернулся. Мы только молча проследили за винтом, который упал куда-то в траву. Силен, не мешкая, прыгнул на Эрга со штыком в руке и попытался его уколоть. Эрг извернулся, сложился и нанес ответный удар ногой с винтом. Они были в двадцати метрах над нами и всего в метре друг от друга. Глядя на жестокость ближнего боя и быстроту ударов, мы совершенно онемели от ужаса. Силен не переставал делать вольты и наносить удары, его штык сверкал и бил, как молния. Эрг отражал удары предплечьями, бедрами и в особенности стопами. Металл на металл. Лезвие на лезвие. Нас забрызгало каплями крови. Боже милостивый…

— Держись, Эрг!

— Давай! Сделай его! Давай!

Ярость схватки раскалилась до предела. В ней было все, чему они научились в Кер Дербане. И не только. Ответ и контрответ, защита, уклон, укол, удар — коленями, локтями, головой. Эрг вдруг схватил штык Силена и постарался выдернуть, но тот не выпустил его из рук. Эрг стал пробовать косые боковые удары ногой — сначала Силен, танцуя, уклонялся, а потом вдруг неожиданно бросил штык и запрыгнул на крыло Эрга. Одним жестом обрубил все стропы, и Эрг камнем полетел на землю, прямо на нас. Мы бросились в сторону.

) Возможно, благодаря отдаленной позиции я был единственным свидетелем хладнокровия, которое проявил наш боец. Чисто рефлекторно он зацепил парусину своего крыла концом палки и, воспользовавшись скоростью падения, раскрутил винты на ногах. В пяти метрах от земли одним рывком он вдруг перевернулся вверх ногами и, широко разведя ноги, опустился на ножных винтах на землю, подстелив на вытянутых руках парусину вместо матраса. Прокатившись по земле кувырком, он схватил штык и стал ждать Силена. Он был всего в нескольких шагах от меня:

— В сторону, Сов! Вы в зоне боя. Он сейчас заминирует поле!

— Что?

— Выйти из зоны боя! Дербелен!

Я никогда не испытывал теплых чувств к Эргу Махаону, он мне всегда казался слишком мрачным собеседником и к тому же немного параноиком. Но в этот миг я увидел его таким, каким должен был видеть всегда: единственным человеком, который положит свою жизнь на защиту наших шкур. Его горсовые доспехи были глубоко изрублены

на ногах, животе, груди; раздробленные в край, одни обмотки. Он весь был покрыт кровью — своей? Силена? — все лицо, расквашенный нос, шея, руки. Ему отрезало один палец, и тот теперь беспомощно болтался на руке, но я даже не был уверен, что Эрг это заметил. Мы стояли невдалеке, одичалые, обезумевшие, бессильные, мы не могли ни помочь ему, ни подбодрить, мы могли только молиться. Только верить. Я видел, как он сделал глубокий вдох, проверил опорные и, следя глазами за Силеном, стал ждать его приземления. Преследователь опустился четко на потерявшийся недавно винт и прямым броском запустил его в Эрга, который молниеносно выбросил руки вперед, и винт угодил прямо в штык, разломав его напополам. Эрг тут же бросился к буеру, с целью отрезать Силена от боеприпасов, но тот снова оказался проворнее. В ноге у Силена торчала стрела из арбамата, но он сломал ее на корню, не вытаскивая. Как из сундука с атрибутами черной магии, из буера вылетел очередной толстобрюхий шар и поднялся у нас над головами…

— Назад, Орда! НАЗАД!

Мы отступили. Силен выстрелил, шар вяло лопнул, и из него, словно охапка мертвых листьев, разлетелись и рассыпались по земле светлые маленькие диски. Барбак, который на пару с Фиростом был лучшим другом Эрга, не выдержал и подошел поближе.

— Барбак, не трогай! Вернись! — закричал ему Фирост.

Понимая, насколько это опасно, Эрг кинулся к Барбаку, чтобы отстранить буксировщика, и вдруг повалился в траву. Силен не двигался. Замер как мертвый. В ужасе Барбак бросился, ни о чем не думая, к нашему бойцу-защитнику, и мы услышали, как Эрг заорал: «Стой, не надо!». Но было слишком поздно, Барбак по неосторожности уже наступил на один из дисков, наполненных сжатым воздухом и

напичканных осколками. Мина взорвалась, разорвав ему обе ноги.

∫ Я явно был не в теме сегодня вечером, ни здесь, ни там, ни на празднике. Мозг разжижался в черепной коробке каждый раз, как в нее встревал образ Кориолис. Мне хотелось разреветься. Время от времени я все-таки поднимал голову, но просто так, для вида. На самом деле мне просто было лень отсюда уходить. А потом вдруг стало чертовски интересно, и я зацепился за разговор:

— А я как раз думал, ощущаешь ли ты бой…

— Более чем. Он очень явный.

— Структура ветра резаная вплоть досюда из-за пробоев Силена. Он стал выдающимся мастером искусства молнии. Ты боишься за Эрга, не так ли?

— Откровенно говоря, да.

— Да, я тебя понимаю. Ему придется нелегко. Как и в любом бою, это будет схватка скоростей по трем измерениям: скорость, движение и мощность живости. Победу одержит тот, кто сумеет заманить другого в измерение, которым владеет лучше всего.

— У Эрга хорошо со скоростью, особенно в метании. Я бы сказал, что под грубым и неотесанным наростом у него припрятана определенная гибкость, подвижность души. Он не зацикливается на первоначальной стратегии, он без конца ее модулирует, движется, адаптируется…

— Я немного знаю Силена. Он иногда как ударом молнии достигает той точки, когда движение становится настолько быстрым, что, кажется, сливается с выплеском самой живости. У него для этого есть особые приемы мышечной релаксации, инерционных движений, они превышают возможности тела, движущегося динамически. Помимо этого он использует скорость стихий. Признаюсь, мне

Силен очень нравится. Бой, который сейчас идет, прекрасен. Он выводит наружу то, что разыгрывается внутри нас…

— Каким образом?

— Каждому измерению скорости соответствует определенная протяжность или неподвижность. Скорости противоположна тяжеловесность; движению противодействует повторение; живости противостоит непрерывность. В определенном смысле для того, чтобы быть живым, необходимо вести тройную борьбу: против силы тяжести внутри нас — лени, усталости, стремления к покою; против инстинкта повторения — уже сделанного, известного, дающего безопасность и уверенность; и, наконец, против соблазнов непрерывности — любой устойчивости в развитии, реформизма или даже столь присущей Фреольцам тяги к приятной переменчивости, к этому постукиванию по клавишам вокруг занимательной мелодии.

— Что будет, если Эрг потерпит поражение? — осмелился спросить я (почти захлебнувшись вопросом).

— Силен — всего лишь фрагмент Преследователей. Согласно их закону любой, кто убьет бойца-защитника в честном бою, получает также право уничтожить всю Орду. Всех, кроме Трассера.

— Что именно ты хочешь этим сказать, Лердоан?

— Что если Эрг проиграет, то всех вас, кроме вашего Трассера, ждет смерть.

— Но мы будем защищаться!

— Разумеется, вы будете защищаться. Но на уровне, на котором ведет бой мастер искусства молнии, у вас не будет ни единой возможности его обезвредить. Он ликвидирует вас за день. Или за ночь. По одному или всех вместе. По своему усмотрению.

π Одним взмахом крыла Силен очутился рядом с Барбаком, подхватил его и перенес прямо к нам. Вне заминированной зоны. Вместо ног у буксировщика было сплошное кровавое месиво. Я боялся, что он не выживет. Но он был в сознании. Оставаясь верным кодексу Кер Дербана, Эрг не воспользовался этим временем ни для того, чтобы занять более выгодную позицию, ни чтобы выстрелить. Его крыло погибло, и он был обречен вести дальнейший бой в двух оставшихся измерениях. Из всех боеприпасов у него оставалось всего-навсего три погнутых винта, которыми он отбивался от ударов Силена в воздухе и которые теперь зафиксировал на спине, плюс арбамат, прикрепленный ремнем к левому предплечью, да, может, пара стрел, несколько широких дисков, похожих на глубокие блюдца, и три выпускных троса, те запускались в ротационном режиме на очень высокой скорости, а потому назывались вертотросами.

Стратегия Силена была весьма очевидна. Взяв контроль над воздушным пространством, он таким образом получал контроль и над земным. Со своей позиции он считывал расположение мин без малейшего труда, тогда как Эргу в зарослях травы было далеко не просто определить минированные места. Преследователь мог запросто навести нашего защитника на мину. Мог и сам взорвать любую из них одним выстрелом. Вся земля была перепахана, воздушное же пространство — беспрепятственно. Первый принцип Движения соблюден. Прерия превратились в смертоносную шахматную доску, что очень затрудняло передвижения Эрга, тогда как у Силена сохранялась полная свобода удара-уклона. Эрг это знал. Он отыскивал мины, с высочайшей осторожностью перемещал некоторые из них, расчищая поле. Но Силен не давал ему ни секунды передышки, запускал в воздух пикирующие диски,

которые сначала взлетали в зенит, а потом обрушивались дождем по окружности заминированного поля, пресекая возможность вырваться из зоны. Эрг был в ловушке радиусом сто метров. Как только он совершал попытку вырваться из круга, Силен проносился мимо него в бреющем полете и окатывал камнями и бумерангами вперемешку. Хотел вымотать Эрга, заставить его отступить, допустить ошибку. Эрг контратаковал винтами. Он попросту не знал, что еще делать. Противник был всего в нескольких десятках метров, не более. С такого расстояния Эргу, как правило, достаточно было одного броска, чтобы прикончить врага, но только не в этот раз. Силен по-прежнему был обескураживающе скор и подвижен. Молния, так и есть. Неуловимая молния. В которую невозможно попасть, от которой невозможно укрыться, разящая прямо в цель.

Δ Давай, макака, делай вид, что выдохся. Пусть подойдет поближе. Еще ближе. У меня все мины в башке записаны, все поле целиком. «Молния расслабляется, когда доминирует. Пускай атакует, пока уверенность не зашкалит. Ждать, пока на ударе не сосредоточится, который должен тебя прикончить, пока не забудет сменить очередную, сто первую траекторию уклона». Я снова, как тогда, в свои тринадцать, слышу голос Тэ Джеркка, слышу его смех, у меня перед глазами всплывает тот бой. «Всегда момент, когда ты знать повторять. Повторять, повторять. Бить один удар, макака, ты больше не варьировать, ты вводить его в рутину твою… Снова, снова. Он истощаться. Траектории-уклоны не бесконечны. Присматриваться. Ты узнаешь одну. Одной достаточно. Одной! И тогда, Эрго, бей, и конец…». Я снова вижу его лицом к лицу с тем Диагональщиком, четвертным по молнии, который на меня тогда нехилое впечатление произвел. Тэ Джеркка в воздухе завис.

Не срежешь. А тот дебил все палил в него из арбамата. Тэ Джеркка уже старик был, без доспехов, без скорости. Отбивался обычной доской! Говорил со мной. Показывал. А потом, в какой-то ничем не примечательный момент, просто выпустил свой винт. Спокойно, без лишних усилий. Четвертной рухнул на землю замертво. А Тэ Джеркка еще и извинился передо мной: «Старость, макака, промазал бедро. Солнечное сплетение всегда плохо».

Прижать к земле его надо. Крылья обрезать. Двигайся резвее, макака! Не дай ему отъюлить латерально. Откадрируй его винтами, левой-правой, двойным квадратным. Так, чтоб он на третий винт нырнул. Сам-то он защитится. А вот парусина его — нет.

) Тут не нужно было заканчивать никакой Кер Дербан, чтобы понять: силы у Эрга на исходе. Он больше даже не пытался вырваться из этой ловушки, просто продолжал получать камнями по телу. Терпел, пошатывался… Отбивался, периодически отстреливался только от самых жестких ударов. Был, как раненый лев, который своим ревом пытается отсрочить момент, когда в него вопьются роковые клыки торжествующих гиен. Облака разошлись, и в свете раздетой луны Силен рассекал по небу со своей неизменно чудовищной скоростью, со своей манерой переноситься из одной точки земли или неба в другую, так что невозможно было даже примерно угадать его траекторию, когда он свернет, когда спикирует, когда и чем нанесет удар — бумом, винтом, камнями?

— Нужно ему помочь! Мы же не можем вот так просто дать Эргу сдохнуть у нас на глазах!

— Нужно всем вместе атаковать. Должен же этот ублюдок когда-то окочуриться.

— Давайте заслоном!

— Да бросьте это!

— Эрг на пределе!

— Оставьте его в покое, черт возьми! — закричал Фирост. — Эрг никогда не проигрывал!

Фирост заорал так громко, что было совершенно очевидно: он это сказал в первую очередь самому себе. Пьетро молчал. Я стал всматриваться ему в лицо, по нему пробегали тени, и вдруг на долю секунды мне показалось, что он улыбнулся. А там, на этом участке прерии, под раздачей ветряных шквалов, разница в скорости между нашим защитником и Силеном становилась трагически несопоставимой, все равно как старость против юношеской прыти. В очередной, неизвестно какой по счету раз Силен рвано спикировал и запустил в Эрга камнем, который угодил тому прямо в лоб, Эрг покачнулся и повалился на землю. В тот же миг Силен перевернулся, зафиксировался на подвесках и зарядил свою руку. Сейчас начнется забой.

π Три! Сразу три винта одним броском! Вырвались из якобы поврежденной руки Эрга. Чудесная уловка! Крыло Силена разорвалось в клочья, и он рухнул на землю. Жестко, на полной скорости.

— Барнак!

— Ха!

— Это еще не конец, не конец…

— Осторожно!

) Силен поднялся. Но медленно… Впервые за все это время — медленно! Мы все подошли поближе, чтобы как можно лучше увидеть, несмотря на мины, несмотря на официальный запрет, несмотря на Кер Дербан и этот их идиотский кодекс, увидеть, что он… Всей своей мышечной массой Эрг напрягся и встал, черный гребень волос, как

агрессивный плавник, торчал на голове. Он достал свой охотничий бумеранг, его любимое оружие, и стал подбираться к Силену с вытянутой рукой. Их разделял едва ли десяток метров. Впервые за весь бой они обменялись словами:

— Бласт эрк?

— Неморк бласт.

— Пат акцерпт?

— Нек!

Пьетро схватил меня за руку, чтобы удержать на месте. Он был мертвенно-бледен.

— Он предлагает пат!

— Кто?

— Эрг! Эрг только что предложил Силену пат. Ничью.

— Зачем? Силен же теперь полностью в его власти.

— Этого требует кодекс Кер Дербана. Это значит, что Силен тяжело ранен. Ты не можешь вести бой с раненым, — раздался голос за моей спиной.

Пьетро посмотрел на Фироста, это был его голос. Князь раздосадованно, почти гневно покачал головой и повелительно сказал нам отойти назад.

— Слушайте меня внимательно, особенно ты, Фирост, Силен не ранен. Эрг предложил пат, так как понимает: ему не выиграть бой.

— Ты видел, с какой высоты упал Силен? Чертовы ветра! Он должен был вдребезги разбиться, кто такое может выдержать!

— Он мастер искусства молнии, Леарх, ты до сих пор не понял, что это значит?

Между бойцами повисла далеко не обнадеживающая пауза. Эрг находился в пяти шагах от Силена, с бумом наготове. Силен был с голыми руками и держался ровно, в профиль, на носочках, весь натянутый как струна…

— Что ответил Силен про пат? — спросил Степп, единственный, кто въехал в происходящее.

— Он отказался.

Хотите — можете поверить мне на слово, хотите — можете слушать, что вам другие расскажут. С расстояния, на котором Эрг находился от Преследователя, он мог проткнуть его насквозь. Но, вместо того чтобы запустить бум ровно перед собой — со скольких, с четырех шагов? — он опустил руку до самого бедра и с силой бросил бум назад. В ту же секунду в сверхскоростном броске закинул поверх левого плеча два вертотроса. Не знаю, можно ли сказать, что он сделал это предусмотрительно. Не знаю, на сколько можно поверить в то, что он просто угадал, как он сам нам впоследствии объяснил, какую траекторию побега выберет мастер молнии, среди необъятных возможностей, которые открывались перед тем, кто мог с места подскочить на десяток метров в любом направлении. Так или иначе, но секунду спустя Силен был метрах в пятнадцати позади Эрга с бумом, врубившимся ему в лопатку, и с перерезанной вертотросом аортой.

∫ — Я чувствую сильное волнение в структуре Ветра, Лердоан… Что-то очень мощное.

— Это сжимается вихрь. Я тоже его ощущаю. Очень грустно и прекрасно одновременно. Кто-то только что умер. Кто-то необычайно сильный, кто-то, уже переживший себя.

Так, ладно, в общем, вы поняли… Я очутился в самом стремном месте на всем фреольском празднике, с похмельем и в компании Караколя, тусклого, как безмаревый день, и какого-то старика, который возомнил себя ветровым шаманом и который (позволю себе сказать) вряд ли устоял бы на ногах даже под зефирином. Но я все-таки слушал (на всякий случай). Но их послушать, так они обо

всем были в курсе, не отрывая задницы от травы, и что, и как, и кто кому:

— Силен?

— Да, Силен. Ваш боец-защитник все-таки одержал победу.

— Тебя это, кажется, удивляет?

— И еще как, трубадур. Тут что-то не в порядке. Возможно, еще чье-то присутствие. Хотя на самом деле я считаю, что Силен еще с самого начала боя достиг своей цели, что сделало его менее агрессивным… Для Эрга на кону были ваши жизни. Он соткан из вас. А Силену нужно было отстоять честь дорогого ему человека. И даже сам тот факт, что бой состоялся, само по себе отдавало должное этому человеку и исчерпывало долг Силена. Победа бы ему все равно ничего не дала, по сравнению с местью, которую он хотел бы совершить, поскольку так или иначе она невозможна…

— Я за тобой не успеваю…

— В идеале Силен должен был убить Голгота. Его месть относится именно к нему. Но Кер Дербан запрещает убивать Трассера напрямую. До него можно добраться, только ликвидировав всех остальных членов Орды. Но все это чистая теория.

— Армия Движения будет огорчена таким исходом.

— Откровенно говоря, я не думаю, что Силен и в самом деле потерпел сегодня поражение. Я бы даже сказал, что те, кто его обучал, могут гордиться им. Он держал верх над вашим защитником в течение всего боя. Движение доказало свое онтологическое превосходство. Только вот…

— Только что?

) Пьетро отправил Степпа за Голготом и остальными, кого найдет. Первой прибежала Альма, с помятым ото сна

лицом, аптечкой и врачевательным опытом. Мне стало холодно. У наших ног лежал труп Силена, с его звериным лицом и желтыми распахнутыми глазами, устремленными на луну, — Эрг попросил оставить их открытыми. Мы наложили Барбаку жгуты под коленями, но никто не решался трогать его искромсанные осколками ноги. Я не испытывал ни капли гордости, скорее чувство полнейшей напрасности всего случившегося. Рядом со мной перевозбужденный Фирост проговаривал весь увиденный бой, обращаясь к молчаливому, оглушенному от усталости и изрешеченному ранами Эргу. Добравшись до нас, Альма в первую очередь взялась за Барбака. Она долго и добросовестно вытаскивала по одному осколки, засевшие в голенях фаркопщика. От боли он вскоре потерял сознание. Затем заставила Эрга лечь, не дожидаясь, пока братья Дубка принесут носилки, сняла с него горсовые доспехи и стала осматривать раны. Весь его торс и ноги напоминали небо, усеянное ранами. У него действительно был сломан нос, не хватало одного пальца. Дышал он с трудом…

Немного посовещавшись с Ороси, Пьетро подошел к нашему бойцу-защитнику и, присев рядом с ним на корточки, спросил голосом, в котором ему не слишком удалось скрыть охватившую его тревогу:

— Эрг, как ты считаешь, следуют ли за нами другие Преследователи такого уровня?

Эрг с трудом повернул голову, чтобы ответить. Он хрипел.

— По моим источникам… личным… около двадцати. Силен был из самых опасных. Остальные слабее. Кроме одного…

— Кто это?

— Его имя тебе ни о чем не скажет. Он родом с обледенелых краев линии Контра. Он не учился в Кер Дербане.

Он сделал себя сам. В мире бойцов мы зовем его Дубильщик.

— Дубильщик? Каким оружием он владеет?

— Никаким, точнее сказать, его Оружие — это отражение и время. Его бои длятся по восемь, по девять часов, иногда даже целую ночь напролет… Никому и никогда не удавалось его победить. У некоторых получилось сбежать. Но рано или поздно он всегда находит свою жертву, пусть даже годы спустя, в какой-нибудь глинобитной дыре, все равно где. Он всегда оканчивает свои бои. Он не признает пат. Даже в чужих боях. Сегодня это лишний раз подтвердилось…

— Что в нем такого особенного?

Эрг сплюнул немного крови и, тяжело дыша, ответил:

— Его система защиты.

— В чем именно, ты можешь объяснить?

— Тут нечего объяснять. У этого парня лучшая система защиты, которая когда-либо была разработана на этой чертовой земле. Никто не знает почему. Никто не знает как. Редкие свидетели, которые видели его в бою, поговаривают о каких-то немыслимых приемах, базирующихся на круглых камнях, на пучках травы, ветках. Он использует все, что есть под рукой. Он даже особо скоростью не отличается. И броски у него паршивые. Но у него есть одно качество, которому в нашем деле можно только позавидовать: он не умирает.

— Ты что, хочешь сказать, боишься этого полуотморозка? — вклинился в разговор Фирост.

— Я никого не боюсь, Фирост. Просто имей в виду, что когда он заявится, у вашего бойца-защитника свернется вихрь…

— Ты чего сопли распустил? Ты лучший боец в мире, макака! И сегодня ты в очередной раз это доказал!

— Сегодня вечером я доказал только то, что старею. Мне тяжело падать. Я стал хуже двигаться. Я выдаю себя. Дубильщику это уже известно.

— Ну это уж однозначно нет, — отрезал Пьетро. — Этот бой хранится в строжайшем секрете! Только Орда в курсе. Мы проследили за тем, чтобы ни один Фреолец ничего не узнал.

Эрг поперхнулся от смеха:

— Извините, ребята, но помимо вас здесь сегодня было еще пятеро свидетелей, которых никто не звал. И Дубильщик вместе с ними.

Пьетро подскочил и выкрикнул одновременно со мной:

— Как это?

Эрг прохрипел от того, что Альма извлекла из него щипцами свинцовую пулю. Он был весь желтый в лунном свете. Ухмыльнулся, как ребенок, слишком долго скрывавший очень сочный секрет от остальных:

— Вы и впрямь артисты, нечего сказать… Не бывает секретных боев. И уж тем более, когда дело касается элиты Кер Дербана. Где-то поблизости всегда засядет ордановский докладчик, чей-нибудь агент, другие бойцы, Преследователи.

— И где все они были, неладен ветер?

— Один проторчал весь бой в двухстах метрах отсюда, на входе в зону, в черном воздушном шаре. Другой засел на дереве в линейном лесу. Этого я, кстати, зацепил на обратном круге винта. Остальные были в камуфляже, в траве.

— А Дубильщик?

— Это он перерезал Силену горло…

— Что? Дубильщик?

Тут я серьезно начал подозревать, что у Эрга начался горячечный бред или что он решил над нами чуток по-

издеваться. У меня челюсть отпала от оторопи. Эрг спокойно продолжил:

— Он залег среди комьев земли, прикрытый травой, прямо посередине зоны боя. И похоже, что с самого начала. Когда я запустил вертотрос, я перерезал Силену ось побега, но у него получилось увернуться. Он бросился на землю. И больше не встал.

Фирост нашелся первым:

— Да мы сами все видели! Мы были в пятидесяти метрах. Ни черта Силен не увернулся, Эрг! Ты ему вертотросом горло полоснул, и он рухнул. Ты его на полном ходу сбил!

— Ну, будем считать, что сбил, раз тебе так хочется.

Повисло долгое, хрупкое, мучительное молчание, весь смысл которого словно разорвался изнутри черной медузой. Эрг снова опустил голову и осторожно улегся по требованию Альмы. Он закрыл глаза и сжал правую руку на металлическом изгибе бумеранга. Губы его едва заметно зашевелились:

— Трубинаст…

Я повернулся к Пьетро, взглядом спрашивая, что означало это слово. Я бы не сказал, что выражение лица у него было как у человека, которого уверили и успокоили насчет грядущей доли. Мне показалось, что он был где-то очень далеко отсюда, когда наконец ответил:

— Это значит «поэт».

∫ Караколя (и меня вместе с ним) немного вывели намеки его дружка Лердоана. Только что? Эрг победил, что тут неясного? В чем это кучка придурков из Движения была лучше нас?

— Кто-то вмешался в бой. Кто-то, кто обладает вихрем, живостью. Кто, вполне возможно, даже черпает из нее

силы. Скорость Эрга, его способность просчитывать ходы, всего этого было бы недостаточно, чтобы противостоять Движению. Ему бы потребовалось умение применять технику наименьшего разрыва, а не только обычные уклоны, пусть даже и сверхскоростные. В бою с молнией преимущество может дать только живость. Только она способна превзойти относительные скорости и молниеносные вариации. Только она может иметь превосходство в скорости за счет своей способности актуализировать прерывистость. Скорость и движение остаются измерениями пространства-времени. Живость же сама по себе чистейшее проявление несвоевременности. Она прорывается из самой структуры ветра-времени или протекания времени. Она приносит с собой свою темпоральность. Когда она вырывается наружу, действие больше не относится к категориям высокой или низкой скорости, оно проходит не быстрее и не медленнее, чем действие противника, оно просто-напросто оказывается в другом времени.

— На нее нет контрприема, не так ли? Она свершается еще до того, как ты успеешь ее прожить?

— Почему же, на нее есть ответ, Караколь, — другая живость. Это называется полихронным боем, каждый из противников наносит ответный удар посредством временных проломов.

— Но разве кто-то в состоянии вести бой на таких оборотах?

— Среди людей нет, насколько мне известно. А вот автохроны могут, и наверняка некоторые животные тоже, такие как ежели, ибо, поскольку… Ну и глифы, разумеется.

На этом я решительно встал и откланялся. Ежели, ибо, поскольку? Для него это все звери? Что он еще придумает горсам на смех? Глифы? Не знаю, чего он там налакался

или накурился, но пили мы с ним явно не вместе, ну или не в одной и той же петле пространства-времени. Его приходы идиотизма меня, во всяком случае, явно не прошибли (такое только Караколю не на свежую голову могло понравиться).

π Когда пришел Голгот, наш круг расступился, чтобы он мог поближе подойти к трупу. Он на него посмотрел как ни в чем не бывало и просто заметил вслух:

— Из Движения чел.

— Это что, по лицу видно?

— По ранам. Чтоб после такого боя с макакой в противниках у чувака кровь не хлестала изо всех дыр, такое не частяк случается. Я этого типа знаю.

— Кто это?

— Брательник его.

— Чей его?

— Брат пацана, с которым у меня должно было быть состязание по трассировщице, когда мне на счетчик десяток лет накапало. Того, который утром не проснулся. Они были близнецы. Настоящие. Как вода друг с другом связанные.

Голгот присел, взял обеими руками за уши то, что осталось от Силена, притянул его лицо к своему и пристально посмотрел ему в глаза. Жестом попросил нас оставить его одного, и мы отошли в сторону. И тогда он стал с ним говорить. Он говорил и говорил. Протяжный рокот с криками и даже с резкими, сумасшедшими жестами. Не знаю, сколько времени это все длилось. В конце концов Голгот опустил труп и вернулся к нам. Лицо у него было опустошенное. Он подошел к Эргу, у которого из плеча кровь сочилась прямо через повязку, и крикнул:

— Кер Варак!

— Арлек!

— Кер Дебарак!

— Паракерт!

— Я лек дер гаст пар сулпати. Силен кар филек дор. Тер ерк ниварм дер Дубщилар.

— Спасибо.

Затем он положил ему на лоб ладонь с растопыренными пальцами, в ответ на что Эрг не двинулся ни на йоту. Гот сказал нам отправляться спать. На лице его проступили глубокие морщины, а нос стал больше обычного походить на пятак с раздутыми ноздрями, тревожно внюхивающийся во влажность ночного воздуха. Мы только услышали, как он сказал, ни к кому из нас не обращаясь.

Как и обычно:

— На один вихрь больше на наши шквалы… скоро самого ветра пора будет бояться…