Оракул с Уолл-стрит 3

Глава 7 Музыка для души

Студия звукозаписи «Коламбия Рекордс» встретила нас приглушенным светом и характерным запахом, смесью лака для дерева, металла и того особого аромата, который бывает только в музыкальных помещениях.

Большое пространство разделено звукоизолирующим стеклом. С одной стороны технические пульты с множеством ручек и циферблатов, с другой собственно студия с инструментами.

В центре студийного пространства стоял величественный рояль Steinway, а вокруг него стойки для духовых инструментов, ударная установка и несколько микрофонов на высоких стойках. На стенах висели тяжелые бархатные драпировки, для улучшения акустики.

И посреди всего этого, словно генерал на поле боя, восседал Лестер Фриман.

Мощный, представительный мужчина лет сорока пяти, с залысинами, компенсированными пышными бакенбардами, и внушительным животом, обтянутым белоснежным жилетом. Фриман курил длинную темную сигару, выпуская к потолку идеальные колечки дыма. Его пальцы с массивными золотыми перстнями нетерпеливо отбивали ритм по крышке рояля.

— А вот и рекламный агент мистера Фуллертона! — воскликнул он, заметив наше появление. Голос у него был низкий и звучный, настоящий голос командира. — Входите, входите. Люблю пунктуальных людей.

Я подошел и протянул руку:

— Мистер Фриман, благодарю за возможность встретиться. Уильям Стерлинг. А это мой помощник, Патрик О’Мэлли.

О’Мэлли почтительно склонил голову.

Фриман крепко пожал мою руку, оценивающе осмотрел нас обоих и указал на два стула:

— Присаживайтесь. Надеюсь, вы принесли что-то более интересное, чем стандартное предложение: «Лестер Фриман рекомендует покупать шляпы в магазине Фуллертона!»

Сразу видно опытного человека, не первый раз сотрудничающего с финансистами.

— Поверьте, наше предложение далеко от стандартного, — улыбнулся я, доставая из портфеля папку с материалами. — Мы видим вашу роль гораздо шире обычного рекламного лица.

— Вот как? — Фриман выпустил еще одно идеальное кольцо дыма. — И что же это за роль?

— Вы мастер гармонии, — начал я, раскладывая перед ним эскизы. — Дирижер, который соединяет разрозненные инструменты в слаженное целое. Человек, создающий порядок из хаоса.

Я сделал паузу.

— Именно эту идею мы хотим использовать для нового универмага Фуллертона. Не простое «знаменитость рекомендует товар», а глубокая метафора: как дирижер создает музыкальную гармонию, так и новая концепция магазина создает гармонию покупательского опыта.

Фриман поднял бровь, его интерес явно пробудился.

— Продолжайте.

— Представьте себе полосу в «Saturday Evening Post», — я показал предварительный эскиз. — Вы в элегантном смокинге стоите в центре магазинного зала, как на подиуме перед оркестром. Одной рукой вы указываете на секцию мужской одежды, другой на женскую. Над вами заголовок: «Лестер Фриман: Великий композитор торговой симфонии».

Фриман взял эскиз, изучил его и хмыкнул:

— Неплохо. Но я слышал, что вы предложили нечто революционное мисс Ларсен и этому боксеру, как его?

— Честеру «Профессору» Рейну, — подсказал я.

— Да-да, ему. Так вот, я не хочу быть просто третьим в вашей коллекции знаменитостей, — он выпрямился, выпятив грудь. — Или я получаю что-то по-настоящему выдающееся, или никакой сделки.

Я осторожно кивнул:

— Разумеется. Поэтому я подготовил для вас особое предложение. Что, если универмаг «Фуллертон» станет спонсором вашего специального выступления? «Торговая симфония Лестера Фримана» — оригинальное произведение, созданное вами к открытию магазина.

Глаза Фримана блеснули.

— Специально написанное произведение? Это уже интереснее.

— Более того, — продолжил я, — мы предлагаем записать пластинку с этой композицией. Каждый покупатель, совершивший покупку свыше двадцати долларов в первую неделю после открытия, получит ее в подарок. Тысячи пластинок, тысячи новых поклонников вашего таланта.

Фриман откинулся на стуле, выпустил еще одно кольцо дыма и прищурился:

— А кто сказал, что я умею писать музыку, мистер Стерлинг? Я дирижер, а не композитор.

Я подготовился к этому вопросу.

— Но ведь вы делали аранжировки, не так ли? А это уже творчество. И, полагаю, у вас найдется талантливый помощник для записи нотной партитуры.

Фриман кивнул:

— Есть такой. Вы о нем наверняка слышали. Молодой парень, Дюк Эллингтон. Чертовски талантлив. — Он вдруг нахмурился. — Но все же мое условие пока не озвучено.

Ах да, знаменитое «необычное условие», о котором я говорил О’Мэлли. Я приготовился к любым эксцентричным требованиям.

— И каково ваше условие, мистер Фриман?

Дирижер затянулся сигарой и медленно выпустил дым.

— Я соглашусь только в том случае, если один из вас двоих сыграет со мной. Прямо сейчас. — Он указал на рояль. — Я должен убедиться, что имею дело с людьми, понимающими музыку. Не терплю работать с филистимлянами.

О’Мэлли бросил на меня обеспокоенный взгляд. Я сохранил невозмутимое выражение лица, хотя внутренне улыбнулся. Это даже проще, чем я ожидал.

— Что ж, справедливое условие, — кивнул я. — Я с удовольствием сыграю.

Фриман удивленно поднял брови:

— Вы играете на фортепиано, мистер финансист?

— В юности брал уроки, — скромно ответил я.

В прошлой жизни я играл достаточно хорошо. Семь лет частных уроков у русской учительницы с консерваторским образованием сделали свое дело. А настоящий Уильям Стерлинг, судя по найденным в его квартире нотам, тоже не чужд музыке. Удачное совпадение.

Я поднялся, снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула и подошел к роялю. Фриман отодвинулся, уступая мне место, в его глазах читалось скептическое любопытство.

Сев за инструмент, я на мгновение замер, положив пальцы на клавиши. Какую пьесу выбрать? Что-то слишком современное вызовет подозрения, что-то слишком сложное может не получиться…

Я начал с простого блюзового квадрата в фа-миноре, безопасный выбор для 1928 года. Правая рука вывела мелодическую линию, разбавленную синкопами, левая уверенно держала басовый рисунок.

После нескольких тактов я почувствовал, как напряжение отпускает, пальцы вспоминают годы тренировок.

Краем глаза я заметил, как О’Мэлли с облегчением откинулся на стуле. Фриман стоял рядом, его глаза чуть расширились, видимо, он не ожидал такого от «финансиста».

Я плавно перешел в нечто близкое к регтайму Джоплина, затем добавил элементы гарлемского страйда, стиля, который в этом 1928 году только набирал популярность. Мои пальцы двигались все увереннее, тело слегка покачивалось в такт музыке.

Перед заключительным аккордом я сделал неожиданную модуляцию и закончил джазовой вариацией на тему Шопена.

Студию накрыла тишина, затем Фриман медленно, с чувством зааплодировал.

— Черт возьми, Стерлинг, вы полны сюрпризов! — в его голосе звучало искреннее уважение. — Приличная техника и неплохое чувство джаза для человека с Уолл-стрит…

Я скромно улыбнулся:

— Музыка моя страсть еще со школьных лет.

— И где вы обучались? — поинтересовался Фриман, теперь уже по-настоящему заинтригованный.

— Частные уроки. Моим учителем был эмигрант из Европы с весьма эклектичным подходом.

Это было правдой, и для меня, и для Стерлинга, судя по найденным документам.

Фриман кивнул и внезапно улыбнулся с хитрым блеском в глазах.

— Впечатляет. Но позвольте испытать вас еще раз. — Он указал на рояль. — Сыграйте что-нибудь… неожиданное. Что-то, что покажет вашу истинную душу музыканта.

Я понял, что он проверяет меня по-настоящему. Руководствуясь внезапным импульсом, я снова сел за рояль. Пальцы на мгновение замерли над клавишами, пока в голове кружились мелодии из будущего.

Рискнуть? Я решился.

Начал с медленного, почти задумчивого вступления, несколько минорных аккордов, постепенно выстраивающих напряжение. Затем мелодия начала разворачиваться.

Лирическая, с легкой ностальгической грустью. Я играл композицию, которая в моем времени стала джазовым стандартом лишь в 1950-х. Мелодия, полная элегантности и скрытого чувства, с неожиданными гармоническими переходами, которые должны звучать новаторски для ушей 1928 года.

Осторожно глянув на Фримана, я увидел, как он застыл, прикрыв глаза и слегка покачиваясь в такт. Его лицо выражало смесь удивления и наслаждения. Я добавил несколько импровизационных пассажей, позволяя пьесе развиваться, но сохраняя ее узнаваемость.

Когда я закончил, в студии воцарилась абсолютная тишина. О’Мэлли выглядел озадаченным. Фриман же открыл глаза и посмотрел на меня так, словно видел впервые.

— Что это было? — спросил он наконец, и его голос звучал непривычно тихо.

— Просто… импровизация, — ответил я, стараясь говорить небрежно. — Что-то, что я придумал однажды вечером.

— Импровизация? — Фриман покачал головой. — Стерлинг, либо вы невероятный лжец, либо гений, которому нечего делать на Уолл-стрит. Эта гармоническая структура… эти модуляции… — Он взмахнул руками, словно дирижируя невидимым оркестром. — Я ничего подобного не слышал!

Я мысленно обругал себя за рискованный шаг, но внешне сохранял спокойствие:

— Рад, что вам понравилось. Возможно, это могло бы стать частью той «Торговой симфонии», которую мы обсуждали?

Фриман быстро подошел к роялю:

— Сыграйте еще раз, медленнее. Я хочу записать основную тему.

Он достал маленький блокнот для нот из кармана жилета, видимо, настоящий музыкант никогда не расставался с возможностью зафиксировать вдохновение.

— Это может стать изюминкой всей композиции, — пробормотал он, быстро набрасывая ноты. — Что-то свежее, но одновременно столь доступное… Публика будет в восторге!

Я снова сыграл мелодию, на этот раз медленнее, позволяя Фриману ухватить каждую ноту. О’Мэлли внимательно наблюдал за мной, и я заметил в его глазах вопрос. Он явно понял, что произошло нечто необычное.

Закончив записывать, Фриман триумфально поднял блокнот:

— Великолепно! Теперь я действительно заинтригован нашим сотрудничеством, мистер Стерлинг. В вас гораздо больше глубины, чем кажется на первый взгляд.

Фриман повернулся к О’Мэлли:

— А вы, громила? Вы тоже музыкант?

О’Мэлли покачал головой:

— Нет, сэр. Музыкой не владею, но поэзию люблю.

— Поэзию? — Фриман насмешливо фыркнул. — Какую же поэзию читает человек с такими кулаками?

О’Мэлли на мгновение задумался, а затем начал декламировать с мягким ирландским акцентом:

— 'Славной музыки той не найдешь среди смертных, увы!

Каждый звук и размер полон неги дотоле.

Нет волшебнее лиры, чем голос твоей головы.

Ах, не пой, не тревожь мою душу, — навек, до могилы.

Мне запомнится песня, чья нежность сильнее любви.'

Глаза Фримана расширились от изумления.

— Йейтс! Не ожидал услышать ирландского барда в этой студии, — он перевел взгляд с О’Мэлли на меня. — Странная у вас компания, мистер Стерлинг. Финансист, играющий джаз, и громила, цитирующий поэзию.

— Я предпочитаю работать с людьми, которые глубже, чем кажутся на первый взгляд, — ответил я. — Как и вы, полагаю. Ведь ваша музыка тоже имеет множество слоев, от развлекательной внешней оболочки до сложной гармонической структуры внутри.

Фриман медленно кивнул, затем решительно протянул мне руку:

— Хорошо, Стерлинг. Вы меня убедили. Я согласен на ваше предложение.

Мы пожали руки, и Фриман продолжил:

— Но у меня есть еще одно условие.

Я терпеливо ждал.

— Я хочу, чтобы вы сыграли со мной и моим оркестром на открытии магазина. Одну композицию. Я напишу нечто специальное, назовем это «Тема молодого маклера». — Он усмехнулся. — Согласны?

Это было неожиданно, но отказываться не стоило.

— Буду считать за честь, мистер Фриман.

— Тогда решено! — воскликнул дирижер. Он повернулся к столу, взял бутылку и три бокала. — Давайте скрепим нашу договоренность. Это отличный бурбон из Кентукки, контрабандный, разумеется.

Он налил по глотку в каждый бокал, и мы подняли их в молчаливом тосте.

— К плодотворному сотрудничеству, — провозгласил Фриман. — И к лучшей рекламной кампании, которую когда-либо видел этот город!

Мы выпили. Бурбон обжег горло, оставив приятное тепло.

Фриман поставил бокал и деловито потер руки:

— Теперь давайте обсудим детали. У меня уже есть идеи для этой «Торговой симфонии»…

Следующий час мы провели за обсуждением музыкальных тем, визуальных образов рекламной кампании и технических деталей фотосессии. Фриман, к моему удивлению, оказался не только эгоцентричным артистом, но и практичным бизнесменом, задававшим точные вопросы по бюджету и техническим ограничениям.

К концу встречи он полностью загорелся идеей.

— Знаете, Стерлинг, — сказал он, провожая нас к выходу, — поначалу я думал, что это будет очередной скучный рекламный контракт. Но вы превратили его в нечто большее. В творческий проект. — Он сделал паузу. — Я ценю это.

— В этом вся суть нашего подхода, мистер Фриман, — ответил я. — Мы не просто продаем товары. Мы создаем новый опыт.

— Да, да, — он махнул рукой. — Берегите эти высокие фразы для ваших инвесторов. Мне достаточно того, что вы понимаете музыку. — Он повернулся к О’Мэлли: — И поэзию.

Мы пожали руки, договорившись о следующей встрече, когда будут готовы первые наброски музыкальной композиции.

Когда мы с О’Мэлли вышли из здания на залитый полуденным солнцем Бродвей, ирландец тихо присвистнул:

— Сыграли как по нотам, босс. Буквально.

Я усмехнулся:

— Да, все прошло лучше, чем я ожидал. Хотя твое знание Йейтса тоже здорово помогло нам.

О’Мэлли пожал могучими плечами:

— Каждый ирландец в душе немного поэт. Особенно если вырос, слушая стихи от матери каждый вечер.

Мы поймали такси, и когда устроились на заднем сиденье, я позволил себе удовлетворенно вздохнуть.

Теперь у нас есть все три знаменитости для кампании Фуллертона. Финальный элемент головоломки. Грета Ларсен, Честер «Профессор» Рейн и Лестер Фриман. С такой звездной командой универмаг должен привлечь огромное внимание.

Но это лишь маленькая победа в гораздо более масштабной игре. Впереди нас ждали куда более серьезные вызовы.

— В офис? — спросил О’Мэлли.

— Нет, — я взглянул на часы. — Сначала нам нужно посетить еще одно место. Помнишь те документы, которые я получил вчера от Тейлора?

О’Мэлли кивнул.

— Самое время их изучить. Но не в офисе и не дома, — я наклонился к водителю. — На Пятую авеню, пожалуйста. Библиотеку Моргана.

Наш путь лежал к следующему акту в этой сложной пьесе, где ставки были несравнимо выше, чем рекламный контракт, даже со звездой джаза.

Библиотека Моргана встретила нас прохладой и тишиной. Величественные своды, запах старых книг и полированного дерева, приглушенный свет настольных ламп, все создавало атмосферу, отрезанную от суеты Манхэттена.

Я выбрал уединенный стол в дальнем углу читального зала, откуда хорошо просматривались все входы и выходы. О’Мэлли занял позицию за соседним столом, делая вид, что изучает какой-то журнал, но держа в поле зрения пространство вокруг нас.

Осторожно достав документы, полученные от Тейлора, я начал методично просматривать содержимое. С каждой страницей брови мои поднимались все выше.

Здесь были копии банковских выписок, показывающие серию подозрительных переводов между личными счетами Харрисона и офшорными компаниями. Даты совпадали с крупными сделками клиентов фирмы.

Особенно интересными оказались документы по транзакциям с компанией Western Amalgamated. Судя по записям, Харрисон сначала рекомендовал своим клиентам активно покупать эти акции, а затем, когда цена достигла пика, тайно продал собственную позицию за день до того, как компания объявила о неожиданном снижении прибыли. Цена рухнула, клиенты потеряли огромные деньги, а Харрисон, судя по банковским выпискам, получил значительную прибыль.

Еще более компрометирующим было письмо от некоего Джеймса Уоллера, члена совета директоров Ohio Railways, с недвусмысленными намеками на передачу инсайдерской информации в обмен на «благодарность».

Да, это настоящая бомба. Достаточно материала, чтобы всерьез подорвать репутацию Харрисона, а возможно, и поставить под угрозу существование всей фирмы «Харрисон Партнеры». Если только это настоящие документы.

Я тщательно законспектировал ключевые факты в блокнот, используя свою простую, но эффективную систему шифрования, смесь инициалов, дат и кодовых слов, которая выглядела как обычные финансовые заметки для постороннего взгляда.

Закончив, я аккуратно сложил документы обратно в папку и кивнул О’Мэлли. Пора возвращаться в офис.

Было около полудня, когда мы вернулись на Уолл-стрит.

Я только успел снять пальто и сесть за свой стол, как мисс Петерсон, секретарша Харрисона, подошла с безупречно прямой спиной и выражением профессиональной невозмутимости на лице.

— Мистер Стерлинг, мистер Харрисон хочет вас видеть. Немедленно, — произнесла она тоном, не предполагающим возражений.

Я кивнул О’Мэлли, который понял невысказанную инструкцию, оставаться на месте и ждать.

Харрисон стоял у окна, глядя на полуденный Манхэттен. Как обычно, безупречно одетый, темно-синий костюм, идеально подогнанный жилет, золотая цепочка карманных часов. Он обернулся, когда я вошел.

— А, Стерлинг. Входите, — он жестом указал на стул напротив своего стола. — Я получил интересное сообщение. От Говарда Милнера.

Он положил перед собой конверт с фирменным логотипом Akron Rubber Works.

— Милнер приглашает вас посетить его заводы в Акроне в ближайшие дни. Лично. — В голосе Харрисона смешивались удивление и раздражение. — Обычно он общается со мной напрямую по всем деловым вопросам.

Я сохранил невозмутимое выражение лица:

— Я тоже удивлен, сэр. Хотя мы действительно обсуждали подобную возможность во время нашей последней встречи.

Харрисон внимательно изучал меня:

— Он пишет, что хочет показать вам производство синтетического каучука и обсудить некий «План штормового предупреждения». — Он сделал паузу. — Что это за план, Стерлинг?

— Это новая инвестиционная стратегия, которую я предложил мистеру Милнеру, — я старался говорить уверенно, но без излишней детализации. — Учитывая волатильность рынка, я рекомендовал создать портфель с защитными механизмами.

Харрисон задумчиво кивнул:

— Хм. Звучит осмотрительно. Возможно, даже слишком осмотрительно для нынешнего растущего рынка. — Он постучал пальцами по столу. — Но Милнер управляет капиталом в несколько миллионов. Я не могу игнорировать его просьбу.

Он выпрямился, приняв решение:

— Вы поедете в Акрон, Стерлинг. Только постарайтесь не наговорить лишнего. Милнер известен своим скептицизмом к рынку, но я не хочу, чтобы клиенты нашей фирмы упускали возможности нынешнего бычьего тренда.

— Разумеется, сэр. Я буду осмотрителен.

— Хорошо, — Харрисон кивнул. — Можете отправляться в эту пятницу вечером. Возьмите своего помощника, если считаете нужным.

Я кивнул:

— Благодарю. О’Мэлли действительно будет полезен.

Когда я уже был у двери, Харрисон добавил:

— И, Стерлинг… Не забывайте, что вы представляете «Харрисон Партнеры», а не только себя лично.

— Я помню об этом каждую минуту, мистер Харрисон, — ответил я с легкой улыбкой.

Выйдя из кабинета, я направился прямо к столу О’Мэлли:

— Упакуй чемоданы, Патрик. Завтра мы отправляемся в Акрон.

— Акрон, штат Огайо? — О’Мэлли поднял бровь.

— Именно. И у нас расширенный маршрут. На обратном пути сделаем крюк через Бостон. Есть одно личное дело, о котором я расскажу позже.

Я оглянулся, убедился, что никто не подслушивает, и добавил тихо:

— Но сначала нам нужно встретиться кое-с-кем. Сегодня же вечером.

О’Мэлли кивнул:

— Это те люди, о которых я уже так наслышан?

— Да. Я встречусь с мальчишкой-газетчиком на углу Парк-Плейс. Ты жди в закусочной на противоположной стороне. Если заметишь что-то подозрительное, действуй без промедления.

Мы покинули офис, растворившись в потоке служащих. Через двадцать минут я уже стоял перед газетным киоском на углу Парк-Плейс и Бродвея. О’Мэлли, как условлено, ждал в забегаловке на противоположной стороне улицы.

— Экстренный выпуск Tribune, — сказал я продавцу, протягивая ровно один доллар.

Смуглый мальчишка-газетчик с характерной родинкой на щеке, тот самый Тони, с которым я уже знаком, мгновенно оказался рядом:

— Экстренный выпуск, сэр! Горячие новости!

Он протянул мне сложенную газету. Я взял ее, незаметно передав записку с просьбой о встрече.

— Спасибо, — кивнул я и отошел.

Мы подождали в закусочной напротив, одновременно пообедав. Вскоре я заметил, как Тони снова бегает по улице, вертя головой во все стороны. Я вышел и купил у него New York Times, одновременно получив сложенный комок бумаги.

Только оказавшись в такси, я аккуратно развернул записку и прочитал:

«Синий лебедь. 10 вечера. Спросите дядю Джека.»

Я сжег записку, используя спичку и вытряхнул пепел из окна. О’Мэлли наблюдал за процессом с невозмутимым выражением лица.

— Ну вот, у нас назначена встреча, — сказал я, выпуская дым. — Пора обсудить с человеком, которого не называют, некоторые неотложные дела.