Обряд посвящения

ГЛАВА 20

Райан Брэмбл спал беспокойно, то и дело соскальзывая в череду тяжелых кошмаров.

В одном сне он потерялся в джунглях, сравнимых по масштабам с Амазонскими, где исследователи находят культы карго или открывают новые виды растений и животных. Он висел над бездной, цепляясь за жесткие лианы, и ступнями искал опору. Оглядываясь через плечо, он не видел дна ущелья: зелень уходила в беспросветную тьму. Вдали он слышал рычание зверей и странные птичьи песни. Как он ни прислушивался, не слышалось никакого следа присутствия людей: ни голосов, ни даже слабейших намеков на шум техники. Место казалось странным и чужеродным, будто он перенесся в место действий романов Жуля Верна.

Он хотел позвать на помощь, но какой–то инстинкт подсказывал не выдавать свое местоположение. Предчувствие надвигающейся опасности давило на него физически. Невидимые хищники, шуршащие в кустах, представляли для него грозную опасность, с которой он вряд ли мог справиться. Чтобы выжить, он должен скрываться от них. Вся правдоподобность сна подсказывала — так будет лучше. В попытках спрятаться он крепче цеплялся за лианы, чувствуя, как под давлением его пальцев стебли выделяли сок, и сантиметр за сантиметром он съезжал все дальше от края, все дальше от потенциального спасения.

Когда лиана в правой руке лопнула, он, суматошно размахивая свободной рукой, нашарил сухой корень, торчащий из скалы, и восстановил равновесие. Тяжело дыша от ужаса и усталости, он втянул тошнотворно сладкий запах предательского сока и тяжелого воздуха джунглей. Сколько еще получится цепляться за эту хлипкую соломинку? Какой смысл в спасении, если рядом нет цивилизации? Его разум поглотила угрюмая уверенность, что он соскользнет, упадет, рухнет во тьму внизу и умрет, незамеченный и забытый.

Теряя надежду, с дрожью в уставших руках, он поднял взгляд, когда на него упала тень, и не поверил собственным глазам. Сумико! Она стояла на краю пропасти, скрестив на груди руки, и безучастно смотрела на него.

— Сумико, помоги! — громко прошептал он. — Найди что–нибудь, чтобы вытащить меня!

— Помочь тебе? — недоверчиво переспросила она. — О, у меня тут есть кое–что, — и нагнулась, чтобы поднять что–то, лежащее у ее ног.

Он нервно ждал. Снова вспыхнула искорка надежды. Она его спасет. Сумико его спа…

В поле зрения попал темный прямоугольный предмет, и поначалу он не понял, что это, но потом увидел большую трещину в середине и шнур, болтающийся сзади, словно хвост ската. Это был монитор с плоским экраном, который он разбил.

— Мико?

Она швырнула монитор в него.

Одним углом монитор задел его правую руку, и он отпустил корень. Болтаясь на лиане, он почувствовал, как сочится сквозь пальцы сок и соскользнул еще на несколько сантиметров.

— Какого черта? — заорал он. — Ты же могла меня убить!

Теперь она держала обеими руками микроволновку. И уронила ее ему на голову.

— Нееееееет!

Райан забился в кровати, а кошмар перетек в мгновенную темноту.

Теперь он стоял в длинном коридоре здания, похожего на пришедший в упадок элегантный отель. Через каждые три метра по обеим сторонам коридора его ожидали двери, покрытые облупленной золотистой краской. Он пробежал в другой конец коридора, но не нашел ни лифта, ни выхода на лестницу, только коридор и двери.

Он выбрал дверь наугад и взялся за ручку. Дверь распахнулась внутрь, и он чуть было не ступил в беспросветно–черную темноту, от которой пробрало холодом до костей. Он захлопнул дверь, отскочил и врезался в дверь на другой стороне. И нерешительно приоткрыл ее. За дверью оказалась единственная комната с серыми кирпичными стенами и перекошенными половицами: ни окон, ни шкафа, ни ванной. Комната выглядела, словно камера или погреб — не то место, где проводят много времени. Он развернулся, и его снова пробрала дрожь. Глядя на дверь, он видел, как она медленно закрывается. Сильное дурное предчувствие охватило его: если дверь закроется, то исчезнет, оставив еще одну кирпичную стену. Он никогда не выберется. Под покоробленными половицами его ждет могила. Метнувшись вперед, он поймал край двери, когда щель уже сократилась до пары сантиметров, и распахнул ее. Не оглядываясь, он вылетел из комнаты и захлопнул дверь. Он дрожал и промок от пота.

Третья дверь открылась в тот самый коридор, будто он смотрел в зеркало. Войдя в дверь, он снова вышел в коридор.

Четвертая дверь привела его в комнату с пульсирующими серыми стенами, блестящими, будто от влаги, хотя он не смог заставить себя коснуться их. Подойдя поближе, он почувствовал исходящий от них жар, будто они были частью пораженного болезнью органа. На поверхности их он заметил крохотные поры или дыхальца, и они выглядели воспаленными. Под его взглядом из отверстий начала сочиться черная жижа, будто яд. Следя за бегущими вниз струйками, он в первый раз опустил глаза и понял, что пол сделан из того же живого материала, что и стены. В тот же мгновение пол пошел волнами. Дважды он чуть не упал, но восстановил равновесие. Во второй раз он едва не коснулся пола. Потом с ужасом заметил, что черная жижа начала стекаться лужицами в нескольких местах вокруг.

Спотыкаясь, он начал пробираться обратно к выходу, и на каждом шагу ноги прилипали к клейкому, влажно блестящему полу. Он ощущал себя насекомым, пойманного лепестками хищного цветка, как та муха, которую учитель на уроке естествознания в седьмом классе скормил венериной мухоловке. Каким–то образом он выбрался в коридор и захлопнул дверь.

Не испытывая желания заглядывать в остальные двери, Райан беспомощно стоял среди коридора и обдумывал план побега. По меньшей мере в одной комнату должен оказаться выход. А иначе, как он в этот коридор попал?

Рано или поздно, но ему придется попробовать зайти в остальные двери.

Он шагнул вперед, и под ногой проломился пол. Выдернув ногу, он сделал еще один шаг, и пол под его весом снова просел. Здание, в котором находился этот коридор — чем бы оно ни было — начало дрожать, поначалу слабо, но постепенно все сильнее, пока в стенах не появились трещины и не поползли оттуда на потолок. Круглые лампы начали лопаться или гаснуть, одна за другой, пока коридор не погрузился в темноту. На голову дождем посыпалась штукатурка, а пол тряхнуло так сильно, что он упал. Он знал, что если здание раскачивает землетрясением, то лучше всего встать в дверном проеме, но это означало, что придется открыть какую–то дверь.

Коридор вздрогнул от мощного взрыва. Райан дернулся и принял решение. Метнувшись вперед, он шарил в темноте, пока не нащупал дверную ручку, а затем распахнул дверь. Хотя он пытался удержаться в проеме, еще один сильный толчок стоил ему равновесия. Он качнулся, ступил в темную комнату… и рухнул в разреженный воздух, навстречу людским воплям.

Приземлился Райан с глухим ударом, левая рука и ноги ощущались связанными.

Он открыл глаза навстречу утреннему свету, но все равно принялся ожесточенно сражаться с влажной от пота простыней, опутавшей его, как живая. Дрожа, он сел и привалился к краю кровати, обхватив голову руками.

«Кошмары, — сказал он себе. — Только и всего».

Он свалился с кровати.

Мышцы были натянуты, словно струна. Кожа горела, и Райан подумал, не подхватил ли одну из тех болезней, о которых слышал по радио. Голова болела убийственно. Он прижал пальцы и ладони ко лбу, почувствовал, как частит пульс. Исходящий от кожи жар подтвердил, что у него температура. Он бы сказал, что, вероятно, хорошо за тридцать восемь, вот–вот мозги спекутся. Голова болела, и Райан нащупал пару шишек, будто его огрели по лбу битой… Разумеется, он же свалился с кровати и буйно среагировал на кошмары. Наверное, через несколько часов по всему телу обнаружится с полдесятка синяков.

Он стянул мокрую от пота футболку, надел чистую и спортивные штаны. Потом по коридору прошел к отцовской спальне. Субботнее утро означало, что у него есть крохотный шанс лично увидеться с отцом. И все–таки, когда он добрался до спальни, отец уже принял душ, побрился, оделся и теперь причесывался. Судя по целеустремленному выражению лица, он собирался уходить.

— Привет, пап, — сказал Райан.

Отец бросил на него быстрый взгляд, ополаскивая руки:

— Выглядишь ужасно.

Райан был на несколько сантиметров выше отца, шире в груди. Он красил волосы в синий, но их натуральный цвет был рыжим, не похожим на отцовские черные волосы. Судя по фотографиям, на мать Райан походил больше, и он подумывал, что, вероятно, это сходство вызывало плохие воспоминания и было причиной того, что отец его избегал. Возможно, сам простой факт появления на свет навеки разорвал связь отца с сыном.

— Приснился плохой сон, — сказал Райан. — Куда ты?

— По делам, — ответил отец. — Если не вернусь к ужину, на столе двадцатка. Закажи пиццу или еще что–нибудь.

— Я надеялся, мы сможем поговорить…

— Позже, — проходя мимо, отец хлопнул его по плечу. — Мне надо бежать.

— Ну разумеется, — проговорил Райан в спину уходящему отцу: тот сбежал вниз по ступеням и, минуты не прошло, как покинул дом. — Всё вечно позже.

Райан заметил на полу фотографию — краешек ее выглядывал из–под двери шкафа. Открыв дверцу, он обнаружил две виденные недавно карточки: он совсем маленький, на своем первом трехколесном велосипеде, на руле которого болтаются красные, белые и синие ленточки; на второй фотографии он бомбочкой прыгал в соседский бассейн. С неделю назад Сумико устроила ему вечеринку в честь Дня рождения и позаимствовала у отца Райана стопку детских фотографий для стенгазеты, озаглавленной «Райан через годы». Она включила туда по одной фотографии на каждый год — с рождения до семнадцатилетия. Последнюю фотографию она сделала утром перед вечеринкой.

Подняв глаза, он увидел на полке темную деревянную шкатулку, крышка которой была приоткрыта из–за стопки фотографий, поспешно засунутой обратно после вечеринки. Райан снял шкатулку и положил в изножье отцовской кровати, намереваясь сложить выпавшие фотографии внутрь и закрыть ее на замочек. Но вместо этого он вытащил фотографии и разложил в два ряда на кровати. Даже на снимках, которые Сумико не стал брать для стенгазеты, он практически всегда был один. У него не было ни сестер, ни братьев, а мать умерла родами. Большинство фотографий сделал отец, так что он был по ту сторону объектива, а не на снимке вместе с сыном. Всегда один — вот как Райан видел себя, а фото подтверждали его одинокое существование. С самого рождения его жизнь пошла под откос. История его жизни описывала «что могло бы случиться». Никаких отношений с матерью, которую ему не довелось узнать. Счастливые воспоминания, ожидаемые от нормального детства, при рождении превратились в годы молчаливого горя. Многие его одноклассники происходили из распавшихся семей, их родители были разведены либо никогда не заключали брак, но его семья никогда не была полной. Ни единого дня. То, что должно было быть семьей, было лишь нарушенным обещанием.

Райан закрыл глаза и вздохнул. Пульсирующая головная боль не располагала к философским размышлениям, и он не горел желанием погрязнуть в жалости к себе. Тряхнув головой, он собрал фотографии в аккуратную стопку и сложил обратно в шкатулку.

Заметив собственные ногти, он застыл. Все ногтевое ложе до свободного края потемнело, будто из–за синяков, однако, надавив на них, боли Райан не почувствовал. Ударил во сне, что ли? На обеих руках? Все десять пальцев? Он снова испугался, что какая–нибудь таинственная болезнь течет у него по венам.

Когда Райан поднялся, удерживая шкатулку одной рукой, лоб пронзило вспышкой боли, и на мгновение всё кануло в темноту. Шкатулка выпала из ослабевших пальцев и ударилась о пол.

Дезориентированный, он пошатнулся и почувствовал вкус крови. Губа треснула и кровоточила там, где клык прокусил кожу. Страдающие судорогами могут прикусить язык. Возможно ли, что он испытал короткий припадок?

Отец не мог позволить себе оплату неотложки, особенно по ложной тревоге. Надо подождать, не станет ли хуже, прежде чем идти к врачу.

Осторожно нагнувшись, Райан подобрал коробку и… обнаружил на дне потайное отделение. От удара панель приоткрылась — всего на полсантиметра — но он нашел скрытую защелку и выдвинул панель. В узком пространстве обнаружился тщательно сложенный листок бумаги, заполненный стремительным женским почерком — мамина рукописная записка, которую отец ему никогда не показывал.

Оставив коробку на кровати, Райан медленно вышел из отцовской спальни, читая записку.

Во сне Дальтон Рурке бил морды саммердэйловским парням. Он сбивал их с ног, а они снова поднимались — окровавленные, но готовые и жаждущие принять новое наказание. Поначалу он наслаждался нескончаемой расправой — испытывал угрюмое удовлетворение от причиненной боли, от выплескивания ярости на тех, кому все доставалось легко, кто был богаче, кто смотрел на него сверху вниз. Он бы измолотил в кашу каждого из них и стряхнул, как тяжкое бремя, за то что у них всё слишком хорошо. Растолковал бы им, что жизнь может быть какой угодно, но не легкой, а потом они бы расползлись по домам, с ревом призывая мамочек, чтобы те подули на бо–бо.

Но внезапно сон сделался странным. Когда он рассек одному парню щеку, из крови начало вырастать что–то твердое и изогнутое, похожее на пораженный болезнью кустарник. Другой парень, с рассеченной переносицей, схватился за лицо, когда из–под разорванной плоти поползли вьющиеся стебли. Третий, который до этого, согнувшись, из–за внутренних повреждений кашлял кровью, начал извергать быстро растущие лозы. Древесные шипы вырвались из глазниц четвертого.

В ужасе наблюдая за их трансформацией, Дальтон попятился.

— Что с вами? — спросил он. — Что вы такое, черт побери?

— Мы — то, чем нас сделал ты.

— Вы… вы не люди!

Парень с шипами в глазницах развернулся к остальным:

— Ребята, послушайте, кто бы говорил!

— Вы психи, — прошептал он.

Остальные истерически рассмеялись, из их плоти вырывались стебли и ветви, забрызгивая Дальтона кровью, она залила ему глаза, картинка размылась и поплыла, а он пытался проморгаться. Чем больше он старался приглядеться, тем темнее становилось вокруг — сначала все было кроваво–красным, но затем опустилась темнота, в которой их смех доносился до него сериями искаженного эха.

Он проснулся на своей узкой кровати в тесной спальне, намеренно заваленной барахлом. Он вымок от собственного пота и дышал так, будто пробежал полтора километра за четыре минуты. Голова болела: вокруг черепа будто стальная лента сжималась. Через несколько секунд он почувствовал вкус крови, и в голову пришла безумная мысль, что брызги крови перешли из кошмара в реальность, что кровь жертв пятнает его даже теперь, когда он проснулся.

Дальтон выскочил из постели, добрался до мусорного ведра и изверг в него содержимое желудка с такой силой, что заболели мышцы в боку. Его губы оказались распухшими и в крови. Капельки крови испещряли запястья и кисти рук. Он сжал пальцы в кулак так крепко, что задрожала рука, и с задушенным криком впечатал кулак в стену, пробив костяшками штукатурку.

Джесс Трамболл занес монтировку над головой мужчины, и на этот раз никто его не остановил. Он опустил монтировку сверху вниз, как если бы рубил топором дрова. Металлический стержень под крик женщины разбил мужчине череп. Джесс снова ударил, превращая его в месиво. Безжизненные глаза застыли в разбитых глазницах. На третьем ударе он заметил осколки разбитых зубов на липком от крови металле.

Женщина, упав на колени около мертвеца, спрятала лицо в ладонях и безутешно рыдала. Приблизившись, Джесс снова поднял монтировку. Женщина вскинула голову — растрепавшиеся волосы, расширенные от горя и ужаса глаза, тушь потекла от слез так, что лицо будто таяло. Джесс ждал неизбежной мольбы о пощаде. На самом деле, он хотел, чтобы женщина взмолилась о пощаде, чтобы на секунду она поняла, насколько это бессмысленно, как она впустую потратила жизнь, веря не в то, что нужно. Он поднял монтировку повыше и сжал челюсти, намереваясь раскроить ей череп одним ударом.

Женщина сделала глубокий дрожащий вдох и проговорила:

— Ты чудовище. Теперь ты знаешь, не так ли?

Джесс заорал и опустил монтировку…

И неожиданно проснулся.

С колотящимся сердцем он открыл глаза и через секунду узнал свою спальню. Воспоминания сливались со сном. Он пытался отделить реальность от фантазии. Убил ли он мужчину? А женщину? Или оставил в живых? Нет… он хотел убить мужчину, но Барт остановил его. Во сне Барта не было.

Был ли сон видением, которое показывало, что было бы, если б он напал на прохожих в одиночку? Или просто подсознание решило сыграть с ним шутку? Джесс хотел сбросить простыню и заметил, что она разрезана в нескольких местах, будто кто–то прошелся по ней канцелярским ножом. Когда он встал, пульсирующая головная боль накатила так, что он покачнулся, и пришлось схватиться за спинку кровати, чтобы не упасть.

Попав вчера домой, он, с небольшой помощью Барта и Кейта, уговорил ящик пива. Это могло бы объяснить, почему большая часть ночи прошла как в тумане, а так же странные сны и утреннее похмелье. Неужели отец чувствует себя так каждый день всю жизнь? Ковыляя к ванной, Джесс нащупал на лбу две шишки. Он не помнил, чтобы бился головой. Может, он вырубился, и Барт с Кейтом дали ему распробовать собственное оружие за то, что он напугал их до усрачки?

Если они что–то с ним делали, пока он был без сознания, Джесс поломает им руки, а потом сунет башкой сквозь ближайшую кирпичную стену. В любом случае, они трупы.