Обострение

Глава 8

Что было делать с вакциной? Конечно, начинать все сначала. Ехать в город, купить все, и самое главное — подумать, порассуждать и, если выйдет, понять — что могло привести к неудаче? Понять — самое трудное. Вполне может быть, с первого раза и не удастся.

Озабоченный больничным делами, доктор как-то слегка позабыл о происках врагов, точнее — главного врага, Сильвестра, или кто он там был? А забывать не следовало!

Об этом не уставал напоминать Гробовский. Алексей Николаевич нынче что-то зачастил в больничку, являлся каждый день, а то и пару раз — утром и вечером. Выходит, да — взялся за безопасность Иван Палыча рьяно!

Тайно вызванный из города агент охранки (точнее сказать — «стукач») Яким Гвоздиков взялся за выполнение задания столь же рьяно, и каждый день «заседал» в трактире. Верно, и спился бы, кабы деньги большие были. Да и куратора своего парень откровенно побаивался. С поручиком они встречались в самых разных местах, так, чтобы ни о кого из деревенских не возникло и тени подозрений.

Но, пока было пусто, если не считать шайку заезжих карточных шулеров, сданных с потрохами приставу. Лаврентьев был весьма рад, и даже получил поощрение от начальства. Перепало и секретному агенту — Алексей Николаевич все же выдал ему небольшую премию. Ну, а как? Гвоздиков использовался «втёмную», выявлять и «сдавать» разного рода жуликов — и есть его прямое дело. Все это, конечно, было хорошо… но вот, о Сильвестре пока больше ничего толком не узнали. Хитрый был черт, крученый!

Что же касаемо убийства мотоциклиста, то пристав поручил это дело своему помощнику, уряднику Прохору Денькову, молодому — лет двадцати — парню, недавно списанному с Западного фронта под командованием генерала Эверта по причине ранения. Насколько понимал Иван Палыч — осколок сильно повреди суставы и связки левой ноги, Прохор сильно хромал, подволакивал ногу, и в здешних условиях ничего с этим поделать было нельзя. Хорошо, хоть еще нога осталась! Зато в седле урядник держался отлично, еще бы — из казаков! Да и вообще, парень видный, горячий — чубатый брюнет с усиками. Красивый, как с фронтовой открытки! Квартировал он у одной вдовушки в Заречье, владел гнедым красавцем-конём Арнольдом и шашкой. В следственно-розыскном деле, само собой, пока что ни черта не смыслил, однако, энергию имел завидную. Не мешала и хромота… Хоть такой помощник, и то хорошо. Лаврентьев учил его, как мог, и Алексей Николаевич кое-что подсказывал.

Алексей Николаевич…

В этот раз поручик заглянул в больничку днем, ближе к обеду — доктор как раз заполнял журнал.

Вошел, поздоровался.

— Ну, как Иван Палыч? Спокойно все?

— Да какое там! — раздраженно отмахнулся врач. — С вакциной-то… Сами знаете…

— Ну да, ну да… А что-то я Аглаю не вижу?

— Так теперь к вечеру только придет. На ночное дежурство.

— К вечеру… так-так… Ну, я это… пойду… Да! — уже поднявшись на ноги, Алексей Николаевич оглянулся и понизил голос. — Помните, насчет Сильвестра? Мы еще священника хотели привлечь… с фотоаппаратом. Где бы его лучше повстречать? Ну, чтобы без лишних ушей? В церкви-то, знаете, и дьячок, и старушки…

— Ну-у… не знаю… Хотя… — доктор вдруг всплеснул в ладоши. — Так на пленере ж! Он, как погода хорошая, всегда с аппаратом, с треногой — по красивым местам. Фотохудожник!

— О как!

— И, смею заверить — весьма неплохой. Не зря его фотографии в солидных журналах печатают! Даже во французских… Так что — в солнечный день, в красивых местах!

— В красивых местах… — хмыкнул поручик. — Это в Зарном-то?

Молодой человек покачал головой:

— Эх, Алексей Николаевич, не романтик вы! А усадьба? А роща рябиновая? А липы? Да фонари у лабазов — это ж истинный ар-нуво!

— Чего-чего?

— Ну, стиль такой… Он же — модерн… или югенд-стиль, да.

— Ох, Иван Палыч! — восхитился Гробовский. — Просто поражаюсь тебе с каждым днем! Ну, надо же — ар-нуво! Сразу видно — интеллигент, в университете учился. А я вот из простых, из мещан… Реальное училище… а потом — сам всего! С самых низов начинал… Значит, говоришь, на пленере… Ага…

Надев зимнюю — на беличьем меху — шапку, поручик откланялся… Но тут же снова вошел. Трость забыл, что ли? Да нет — трость при нем…

— Иван Палыч! Вижу, мотоциклет твой у крыльца стоит, дожидается… Часом, не в город собрался?

— В город, — грустно вздохнул доктор. — В аптеку, да по лавкам… С вакциной-то надо продолжать… А тиф, знаете, ленивого к себе отношения не прощает. Впрочем, как и любая болезнь. А вы что-то хотели?

— Да нет… так просто спросил…

Погруженный в свои невеселые мысли, Артем сейчас только заметил, что поручик выглядит каким-то смущенным, совсем не похожим на себя. С чего бы? Хотя, всякое бывает… Может, тоже — в думы нехорошие погружен? Священник ведь еще уговорить надо. Решили, что это не доктор должен делать, а лица официальные, уполномоченные на то государством.

— Вот еще подумал… — Гробовский нервно поколотил об пол тросточкой. — Не знаете, в городе сейчас цветы продают? Ну, всякие там гвоздики, тюльпаны, лютики…

— Насчет лютиков — не уверен, — рассмеялся доктор. — А вот тюльпаны, розы — да! В теплицах выращивают… Так, у вокзала же — цветочный магазин, «Fleurs de Paris». Не помните разве?

— Да… как-то… — хмыкнув, поручик приобрел свой обычный решительный вид. — Слушай, Иван Палыч! А купи-ка мне букетик! Чего-нибудь… но, чтоб красиво. Вот… два рубля — хватит?

— Вполне.

— Вот и славно!

Сказав, Алексей Николаич тут же выскочил на двор — только его и видели.

— Цветы… — выходя из-за стола, хмыкнул доктор. — Одна-ако! Ну… личная жизнь ведь у всякого имеет место быть. Рано или поздно. Даже у такого ревностного служаки, как господин Гробовский.

Наказав Глафире накормить больных, Артем переоделся в мотоциклетную амуницию и спустился с крыльца. Сверкало над головой чистое бледно-синее небо, ноябрьское холодное солнце плеснуло в глаза, а за околицей горел золотом снег.

Глафира выскочила на крыльцо, махнула рукою… Эх, еще бы ставку! Хотя бы одну на всех. Чарушин обещал, кстати. Но, только уже в будущем году, тысяча девятьсот семнадцатом.

Господи! Тысяча девятьсот семнадцатый! Февраль… Октябрь… Катаклизмы! Не худо бы к ним хоть подготовиться как-то… Если время сыщется — да.

Усевшись в седло, молодой человек запустил двигатель и плавно покатил по дороге, давая скорость около десяти — пятнадцати верст. Быстрее было нельзя — запросто окажешься в сугробе!

На повертке у рябиновой рощицы, доктор вдруг заметил велосипедный след… А вот и велосипед — прислонен к дереву… рядом — квадратный фотоаппарат на треноге… Хозяин того и другого, отец Николай, деловито выстраивал экспозицию.

Хм… А где же Гробовский-то? Что-то его не видать. Что же, решил начать с фонарей? Ар-нуво все же!

Подкатив ближе, Артем заглушил двигатель. Не поздороваться было бы неудобно. Доктор с Анной Львовной все ж стали захаживать в церковь, и даже побывали у батюшки в гостях. Познакомились и супругой святого отца, Катериной Ивановной, премиленькой и совсем еще юной особой на сносях.

— А, Иван Палыч! — оторвавшись от камеры, улыбнулся отец Николай. — Рад! Денек-то нынче какой, а? Прямо весенний. Вот я и подумал — грех не воспользоваться, прости Господи, грех!

Глянув на фотоаппарат — здоровенный такой ящик! — доктор недоверчиво хмыкнул. И как же, с позволенья спросить, господа сыщики собрались тайно занять преступников? Куда этот чертов ящик день? Спрятать? Тренога еще… И да — еще выдержка же! «Господа, прошу не шевелиться… Сейчас вылетит птичка! Оп! Спасибо, господа!» Так, что ли? Бред какой-то… А он-то, Артем, как сам не сообразил? Хотя… наверное, с магниевой вспышкой…

— О! Гляжу, заинтересовались, сын мой?

— Ну да… Отец Николай! А бывают такие фотоаппараты… Ну, не такие громоздкие, что ли? И — чтоб быстро снимать.

— А-а-а! Вы про пресс-камеру? — фотолюбитель ничуть не удивился вопросу.

— Ну, верно, да…

Пресс-камера… Это еще что за химера? Если типа пресс-хаты — так это больше к Гробовскому…

— Есть, есть такие! — рассмеялся священник. — У меня знакомый хороший в городе, журналист из местных «Ведомостей». Так вот, у него настоящий «Goerz-Anschütz»! Не новый, правда… Компактная такая коробочка, поместиться даже в небольшую сумку. А какой затвор! Фирмы «rouleau»! Можно выставить выдержку в 1/1000 секунды — представляете такое? А еще и видоискатель! Впрочем, что я вас буду отвлекать…

— Что ж, удачи, святой отче!

— Иван Палыч! — встрепенулся отец Николай. — А вы, случайно, не в город?

— В город. Что-нибудь вам привезти?

— Да… если возможно… Фотопластинок бы пачку… Там знаете, в центральном ателье на Первой Дворянской…

— Да знаю, привезу!

— Только вот я без денег сейчас…

— Ничего! Привезу — сочтемся.

Мотор. Плавный ход. Чуток скорости. Закружил позади снежок…

Первая дворянская, — переключай передачу, вдруг подумал Артем. — Интересно, как она будет называться уже через год? Первая Крестьянская? Первая Пролетарская? Хм… Первая Советская, скорее всего…

И еще… Гробовский, Лаврентьев, отец Николай… земские… Что с ними со всеми при советской власти будет? Наверное, ничего хорошего… Впрочем, время еще есть…

Иван Палыч управился с делами часа за три и, когда вернулся в Зарное, едва только начинало темнеть. Вот что значит — личный транспорт! Ах, господин генерал-губернатор, как же ты с мотоциклетом-то удружил!

Услыхав треск двигателя, выскочила на крыльцо Глафира. Красивое личико ее выглядело озабоченным.

— Ой, Иван Палыч! У нас тут такое!

— Что? — доктор быстро взбежал на крыльцо. — Что случилось? Снова ревизия? Или умер кто?

— Да нет! — девчонка вдруг расхохоталась так заразительно-весело, что и доктор невольно улыбнулся в ответ.

— Там больной ваш… Ну, который всегда… Господин Гробовский…

— Что? Что с ним?

— Только что весь мокрый пришел!

— Что значит — мокрый?

— Да поглядите, Иван Палыч сами. Он там, в смотровой…

Загляну в смотровую, доктор едва смог сдержать смех. Мокрая шапка, уныло повисшие усики, возмущенно-затравленный взгляд… Брошенное на топчан мокрое пальто поручика исходил паром.

— Вы что, Алексей Николаич, в реку упали?

— Да в какую там реку!

Гробовский смущенно махнул рукой, а дальше объяснял путано и не очень понятно:

— Я к ней… с чистым сердцем… Понимаешь, Иван? А она… Она — водой! Окатила из кадки! А я ведь только в предбанник заглянул… Проходил мимо… Услыхал, понимаешь, крики! Думал — плохо кому? Вот, дверь и дернул… А они как завизжат! Ох, они…

— Да, кто они-то?

— Девки! Аглая… и еще с ней какая-то срамница… Я заглянул, а они…

— Водой! — наконец, поняв, доктор не сдержал смех. — Из кадки! Ой, Алексей Николаич! Еще повезло, что не кипятком. Аглая уж девчонка такая — за себя постоять может!

— Да я знаю, что… такая… — взгляд поручика неожиданно потеплел. — Пойми, Иван… Я вот с тобой… с тобой посоветуюсь…

А-а-а!

Тут только до Артема, наконец, дошло! Похоже, кто Алексей Николаевич-то — того… К Аглае неровно дышит! Да, не похоже, а так и есть! То-то он по два раза на день захаживает… И началось все — с пирожков, с калиток. А, может, и раньше — когда Гробовский лежал раненый, а Аглая за ним ухаживала.

— Понимаешь, Иван, — заметно волнуясь, продолжал поручик. — Я ведь с девушками… с женщинами… Ну, опыта почти никакого! В реальном разве что… но так, по-детски… Ты вот, я вижу, с Анной… Ну, подсказал бы чего!

— Ох, Алексей Николаевич… — доктор сострил самое серьезное лицо. — Любовь — штук тонкая и мало постижимая. У каждого — по-своему, да.

— Да я понимаю… Однако же, мне уже тридцать три. Христа возраст… Аглая бы очень даже… — горестно вздохнув, Гробовский махнул рукой. — Теперь-то вот — что делать?

— Так извиниться, всего-то и дел! — хохотнув, посоветовал Иван Палыч.

— Тебе легко говорить… А когда без опыта…

— Кстати, цветы-то я вам купил! И вот — сдача…

— Цветы… Слушай, Иван… Давай, я лучше теперь завтра приду… А цветы — оставлю. И ты ей это… объясни, попытайся…

— Да уж попытаюсь, что с вами делать! Однако, сразу скажу, Аглая — девушка серьезная!

— Так это ж и хорошо!

Пришедшая вечером Аглая не обратила на цветы абсолютно никакого внимания. Что и понятно: деревенские девки — не городские рафинированные барышни — какие там цветы? Ленты в косу, брошки, заколки — вот это другое дело. А цветы… Это городским фифам.

Между прочим, в том же магазинчике «Fleurs de Paris», доктор купил и три розы для Анны Львовны, отвез сразу после Гробовского. Учительнице подарок понравился. И даже весьма. Ну, так на то она и барышня!

Что же касаемо Аглаи…

— Сидим мы с подружкой, с Феклой… да знаете вы ее… Напарились — в предбаннике — песни поем! Мы всегда поем в баньке-то… Фекла ка-ак затянет… И тут какой-то аспид, просьи, Господи — в дверь! Ну, мы и… Уж потом разглядела — Гробовский… Вот же ж старый черт!

— Ему тридцать три вообще-то…

— Вот! Я и говорю — старый. К тому ж, ещё и охальник какой!

Со двора вдруг донеслось конское ржание и голоса. Доктор и санитарка переглянулись.

Аглая побежала к окну:

— Подвода, Иван Палыч! Верно, опять раненых привезли…

— Да, это они могут, — врач поспешно накинул на плечи пальто. — Господи, куда ж мы их будем класть-то? У нас тут — тиф!

Слава Богу, раненых оказалось немного — всего-то трое, да и те не тяжелые. Кто в руку, кто в ногу… подживали раны уже… И все равно — куда ложить-то? На улице же не оставишь?

— А что в городе-то совсем мест нет? — принимая пациентов, осведомился доктор.

— Были бы — не привезли бы, — хмуро пояснил санитар, худой, постоянно кашляющий мужчина лет сорока. — В городе — самые тяжкие… А эти уж — вам.

— А про тиф-то у нас — нет, не слыхали?

— Да слыхали… Так куда же этих девать?

— Ну, для начала… — доктор обернулся. — Аглая, голубушка, а завари-ка нам чайку!

Трое… Народ все интеллигентный, рядовых нет.

Угрюмый мужик с узким небритым лицом и усталым взглядом — младший унтер-офицер Шафиров. Кузьма. Из окопных. Мастер с Путиловского.

Юнкер Максим Корольков… совсем еще мальчик. Безусое полудетское лицо, однако, взгляд, как у пожилого. Видать, на фронте много чело повидал, нахлебался.

Третий, пожалуй, самый веселый. Ротмистр Федор Иванович Штольц, разведчик. Из давно обрусевших прибалтийских немцев, откуда-то из-под Ревеля или Риги. Судя по наградам — герой. Этот смотрел гоголем!

— Да, доктор, царапнуло в руку! Малость отлежусь, да обратно к своим. А то возьмут еще без меня Берлин! Обидно. Верно, Максим?

— Да уж вы, господин Штольц, скажете! — передернув плечом, юноша с неожиданной мечтательностью закатил глаза. — А мне б лучше не в Берлин. Мне б лучше в Вену! Был я там до войны… ах!

Шафиров все так же отмалчивался, ротмистр же расхохотался. Небольшого роста, шатен. Интеллигентно лицо с узкими усиками, безукоризненный пробор, даже подворотничок ослепительно белый! Ну, так немец же! Хоть и русский, и герой — но, немец. Потому и аккуратист. Судя по всему, еще и оптимист по жизни. Артему такие люди нравились.

— А чаек у вас вкусный, доктор! — похвалил Штольц. — И девушки ничего… Ладно, ладно, коли кого обидел, так прошу извинить.

Как все остзейские (по сути — русские) немцы, ротмистр говорил по-русски очень хорошо, даже, пожалуй, слишком уж чисто и правильно.

— А вы, мадемуазель, что же с нами чай не пьете? Нет уж, садитесь, а то как-то неудобно даже!

— Как там, на войне? — присев к столу, вдруг спросила Аглая.

Все замолчали.

— Да как… — пожал плечами Шафиров. — Не сказать, чтоб совсем все плохо… Скорей — безысходно. И надоело все. Воюем, воюем… А победы нет! Ну, так сидим в окопах… Вот, казалось, Брусилов был… Почему б дальше не наступать?

Ротмистр шутливо погрозил пальцем:

— Э-э, Кузьма Ильич! Были б мы с тобой генералами…

— Вот, то-то и оно…

Все вновь замолчали.

— А вы о чем задумались, доктор? — прерывая молчание, поинтересовался Штольц. — Вижу, думы ваши нешуточные…

— Тиф у нас, — напомнив, доктор покачал головой. — Вот думаю — куда вас девать-то?

— Так, а на постой! — неожиданно предложил юнкер. Юное лиц его внезапно озарилось улыбкой:

— Вот, помнится, как-то в Вильне стояли…

На постой! А что? Коли управа платит…

— Аглая, слышала? Знаешь кого, кто мог бы принять? Еще и денег дадут!

— Денег-то денег… Да было бы — где, — девчонка задумалась. — Хорошо, поспрошаю. Андрюшку еще можно спросить… Он во дворе, позвать?

— Зови, чего уж.

Андрюшкин дядька, настоящий, а не фиктивный (Сильвестр) всех раненых и забрал. Просто скопом. Так домина-то большой. Места много! Не поленился, самолично прикатил на санях, едва только узнав про деньги…

Ну, хоть с этими сладилось… Теперь бы еще — с вакциной!

На следующий день, после обеда, доктор завел мотоцикл и покатил навестить Гробовского, ибо всерьез опасался, как бы у того не открылась рана па почве всех нервных потрясений. Любовь, дело такое… Да еще… уговорили ли отца Николая?

Отца Николая уговорили!

Об этом сияющий поручик сообщил прямо с порога, гость еще и в комнату войти не успел.

— Уговаривать-то долго не пришлось, — похвастал поручик. — У батюшки давно неприязнь трактирным. И помочь обещался, и даже лично участвовать! Еще и новомодный фотографический аппарат к делу сему приспособить… Ну, ты в дверях-то не стой — в ногах правды нет. Проходи, Иван Палыч, садись… Ну? Что там Аглая?

— А где Петр Николаич?

— Да по делам… Так что? Простила?

— Посмеялась, ага…

— Посмеялась? — Гробовский обрадовано потер руки и полез в буфет за графином. — Посмеялась, значит — зла не держит! Ну, накатим по одной…

— Да я…

— С морозцу! Да тут рюмки-то… Ах, хороша! Ну, Иван Палыч, что еще посоветуешь?

— Ты, Алексей Иваныч, цветов-то больше не покупай… Лучше подари ленту! Ну, в косу… Или брошку какую…

— Понял! Ага… Еще по одной?

— Да уж уволь! Спасибо.

В сенях послышались шаги… Отряхнув снег, в комнату вошел Лаврентьев. Весь из себя радостный и довольный.

Поручик вскинул глаза:

— Ты что это, Петр Николаич, как голый зад при луне? Светишься.

— Ну-ка, налей-ка!

Скинув башлык и шинель, пристав пододвинул табуретку:

— Прохор, урядник-то наш, хват оказался! Убийцу нашел! Молодец, живенько установил всех возможных свидетелей… свидетельниц в основном… И, знаете, кто оказался? Кто у нас на селе самый меткий охотник?

— Ну, Петр Николаевич, не томи!

— Митрий! Половой из трактира! Сейчас пойдем брать… И — обыск! Вот же подлец…