Обострение

Глава 21

Семёнов Игорь Леонидович…

Простая русская фамилия, простое имя. Но непростая должность и такой же непростой характер, который, как видимо, куется именно под эту самую должность.

— Петров? — взгляд капитана буравил доктора. — Что вы тут делаете? Вы же под следствием, вам запрещено покидать село, а вы в городе расхаживаете!

Артём стиснул зубы.

— Игорь Леонидович, я не из праздного любопытства тут, как вы выразились расхаживаю. По делу.

— По делу? — хмыкнул Семёнов. — Дело вас только одно сейчас должно волновать — ваше.

Капитан посмотрел на доктора так, будто видел впервые.

— Интересный вы все же человек, дерзость есть в вас какая-то внутренняя. Любопытно вас в городе встретить. Под следствием, село покидать запрещено, а вы… разгуливаете как ни в чем не бывало. Рисковый! — Он прищурился, глаза блеснули. — Или думаете, Особый отдел слеп? Нарушение запрета, доктор, — это не шутки. Пустых камер в Петрограде предостаточно.

— Не гуляю, Игорь Леонидович, — терпеливо ответил Иван Палыч. — Сказал же — по делу я здесь.

Семёнов хмыкнул, будто змея зашипела.

— И какие же это дела такие? Со Штольцем небось встречались тайно? Или с кем похуже? В военное время, Петров, такие прогулки… — он понизил голос, — до расстрела доводят.

«Ну вот, — хмуро подумал доктор. — Уже и расстрелом грозит».

Подошел Гробовский — шинель расстёгнута, наган в кобуре.

— Капитан, подтверждаю, — холодно бросил он, голос ровный, как сталь. — Иван Павлович помог нам задержать опасного преступника. Вон он, — кивнул на возок, где чертыхался бандит. — Сильвестр, собственной персоной.

Семёнов медленно повернул голову, глаза сузились.

— Сильвестр? — переспросил он, шагнув к возку. Жандарм отстранился, и капитан вгляделся в трактирщика, чьё жёлтое лицо кривилось от злобы.

— Так-так… — радостно протянул Семёнов будто увидел старого друга. — Какие знакомые лица! Тот самый, что вагон с продуктами увёл в четырнадцатом. Еще солдата убил — совсем еще молодого парнишку. Ловко ушёл тогда, негодяй. Дело моё было, да не закрыл.

— Уже в должности капитана, шавка? — сквозь зубы процедил Сильвестр, волком глядя на Семенова. — Растешь!

— Расту, — спокойно ответил тот, как ни в чем не бывало. — А вот ты, как погляжу, уже все — расти перестал. Все по воровству промышляешь?

— Мой рост — авторитет. Меня уважают люди. А тебя?

— Какие люди тебя уважают? — сморщился Семёнов. — Такие же бандюги, как и ты? Так вы не люди — отбросы. Расстрел тебе светит. Я походатайствую, чтобы и мои материалы дела присоединили к общему. А там — расстрел, и без вариантов.

Сильвестр позеленел от ужаса.

— Какой расстрел? Ты чего?

Семёнов уже не слушал его.

— Значит, доктор, вы в поимке преступника участвовали? — повернулся он к Ивану Павловичу. — Не ожидал. Для земского врача… смело.

Он помолчал, постучал пальцами по портфелю.

— Пришлось, — ответил доктор. — Обстоятельства сложились так.

— Ладно, Петров. Будем считать, что сегодня я вас в городе не видел. Но в село — немедля. И без фокусов, контрразведка не дремлет.

Артём выдохнул, кивнув.

— Благодарю, Игорь Леонидович.

Доктор повернулся к Гробовскому.

— Анна Львовна…

— Немедленно доставлю прямо к тебе! — улыбнулся тот. — А сейчас езжай — капитан дело говорит. Тебе в селе нужно находится. А я как раз вот с Семёновым наедине и переговорю — о тебе.

Снег хлестал в лицо. Это тебе не город — еще на подъезде к селу начало хмурнеть. Потом и вовсе пошел снег, густой и плотный. «Дукс» ревел, Артём ехал не быстро, хотя и подгонял мотоциклет при любом удобном случае. Хотелось попасть в Зарное как можно скорее.

«Надеюсь, Анну уже вызволили, — подумал доктор, выворачивая на проселочную дорогу. — Ах, Анна, держись! Вернешься домой — не отпущу уже никуда!».

С этими делами последних дней — похищением, угрозами, допросами, — нервы шалили, даже у него, привыкшего к стрессу на работе.

«Сердце не на месте», — подумал Артем, чувствуя, как глухо оно бьет в уши.

И вдруг задумался.

Сердце… не на месте…

Ну конечно! Вот же в чем дело!

Артем едва не въехал в сугроб — пришлось резко снижать скорость и выкручивать руль. Но это сейчас было неважно. Важное другое — он понял! Понял!

— Сердце не на месте! — радостно воскликнул он и рванул через поле прямиком в Зарное. — Все болезни от нервов!

Ведь все было так просто! А он еще голову ломал — почему так странно ведет себя пульс мальчика? Ведь мощное лекарство начали давать, должно быть замедление, а оно как у воробышка…

Теперь осенило.

Василий всю жизнь прожил в доме отца, никуда не выходил, не показывался. Даже сам Иван Палыч увидел мальчика впервые, когда его принес кузнец к нему в больницу. А что каждый ребенок, тем более такой замкнутый, как Вася, будет испытывать к больнице, где хмурые тети и дяди так и норовят сделать болючий укол?

Конечно же будет бояться! Только вот Василий настоящим мужчиной оказался — страх свой не показывал, все храня в себе, стиснув зубы. Вот ведь какой, весь в отца! Тот тоже на эмоции скуп.

А волнение и тревога, как известно, дают выброс адреналина, который в свою очередь сужает сосуды, гормон способствует значительному усилению и учащению сердечных сокращений, повышению автоматизма сердечной мышцы, что может привести к возникновению аритмий. Той самой аритмии, что Иван Палыч фиксировал в больнице некоторое время, после приема препарата!

Вот и все!

Страх новой обстановки, страх новых людей и жутких уколов — вот что провоцировало сбои сердца даже тогда, когда был назначен препарат.

Нужно отправить парня лечится домой! И лекарство подействует!

Иван Палыч влетел в палату подобно вихрю. Снег с сапог посыпался на пол, оставляя лужицы на дощатом полу. Где-то в углу тихо заворчала Аглая.

Василий лежал бледный, грудь тяжело вздымалась. Рядом, на табурете, сидел кузнец Никодим, хмурый, как туча, борода топорщилась.

Иван Палыч огляделся. Вон на подносе шприцы лежат с иголками, вон на стене плакат висит с жутким больным, демонстрирующим стадии болезни сифилиса, вон тряпки окровавленные сохнут — да тут взрослому впору испугаться, не то, что мальчику!

Увидев доктора, кузнец встал, сжал кулачищи. Тихо спросил:

— Что, Иван Палыч, не помогает лекарство? Аглая говорила, опять хуже стало.

Артём улыбнулся, снял шапку, отряхнул снег.

— Никодим, не хмурься! Радостная весть: Василий едет домой!

Кузнец замер, брови поползли вверх.

— Домой? — переспросил он, недоверчиво. — А как же… сердце-то? Отказываешься лечить? Домой отправляешь помирать?

— Да что ты такое говоришь⁈ На лечение домой отправляю!

Василий приподнялся на локтях, глаза загорелись.

— Правда, доктор? Домой, к батяне?

— Правда, — кивнул Артём, подходя к койке. — В больнице тебе не по себе, парень. Тревожишься, хоть и молчишь, терпишь. А все болезни, как известно, от нервов. Это адреналин сердце твое гонит, аритмию создает. Дома, с отцом, тебе лучше будет, уверен. Родные стены, говорят, лечат. Книжек возьмете в библиотеке — и читайте. Но только хорошие книжки, чтобы не тревожно было.

— «Остров сокровищ»! Мы с Андреем начали читать, очень мне понравилось!

— Ну, можно и его, если не сильно за героев переживать будешь. Но лекарства, Василий, продолжу тебе давать. Ту травку горькую помнишь? Полный курс нужно пройти, я сам буду к тебе домой ходить, отмерять нужную дозу. Ну и следить буду, сердце твое слушать, как оно на поправку пойдет.

Никодим шагнул вперёд, лицо просветлело.

— Иван Палыч… — голос дрогнул, — так значит все же…

— Успокойся, Никодим Ерофеич, все будет нормально, никто от лечения твоего сына не отказывается. Просто понял я в чем причина аномалии такой, которая происходила даже после приема лекарств. Домой парню нужно, привык он там быть. Там все будет нормально.

— Спаситель ты наш!

Кузнец схватил доктора в медвежьи объятия, борода уколола щёку. Артём охнул, но засмеялся. Кузнец отстранился, глаза блестели от слёз.

— Сынок мой… жив будет!

Василий улыбнулся, слабо, но искренне.

— Спасибо, доктор…

Аглая, стоя в дверях, перекрестилась.

— Слава Богу! — шепнула она. — Вот ведь голова, доктор наш! Всегда знала, что он любую болезнь победит.

Артём вытер взмокший лоб — Аглая хорошо натопила комнату.

— Готовьте сани, Никодим Ерофеич. Вези Василия домой. Аглая, морфий на ночь поставь ему, чтоб спал спокойно… — Артем глянул на девушку и смутился. — Извини, Аглая, теперь не я главный в больнице, привык приказы раздавать…

— Ну что вы, Иван Павлович! Вы, вы главный! — замахала руками та. — И плевать я хотела на всякие там бумажки и приказы. Будет сделано — схожу, поставлю. Мне как раз к Никодиму нужно — скребок сломался, починить надобно.

— Починю, Аглаюшка! — просиял кузнец. — Или лучше новый смастерю. Я тебе тысячу скребков сделаю, из стали, из хорошей!

Он схватил Аглаю, осторожно приподнял и принялся кружить в танце, а Василий, видя такое, звонко рассмеялся.

Сумерки окутали Зарное. Никодим с Василием уехали почти сразу же, решив не откладывать лечение домашним уютом на потом. Иван Палыч ходил по комнате, то и дело заглядывая в окно — не едет ли кто?

— Все будет хорошо, — произнесла Аглая, видя волнение доктора.

Иван Палыч лишь рассеянно покивал на это. И вновь глянул в окно.

Когда скрипнула дверь доктор уже был в таком отчаянье, что готов был вновь вернуться в город.

— Иван Палыч! — раздался знакомый голосок.

В горницу вошла Анна, бледная, в пальто с оторванной пуговицей… но живая. Глаза её блестели, улыбка дрожала.

— Иван Палыч… — шепнула она, шагнув к нему.

Артём, не сдержавшись, обнял её, тепло, крепко, будто боялся, что исчезнет вновь.

— Анна… — выдохнул он, — слава Богу, ты цела!

— Жива, что с ней сделается? — улыбнулся Гробовский.

И прошел в глубь комнаты, ближе к Аглае.

— Что случилось? — спросил у девушки Иван Палыч.

— Гвоздиков… подлец этот, — начала Анна. — Прямо из школы увёз. Я тетрадки проверяла, а тут он ввалился, в дохе, с наганом. Схватил, связал, в сани — и в какой-то сарай за городом. Там сыро, темно, верёвки… Думала, всё, не выберусь. Но Алексей Николаич пришёл, как ангел!

— Не ангел, Анна Львовна, а сыскарь, — усмехнулся он, усаживаясь за стол. — Да и не только это моя заслуга. Иван Палыч сильно помог. Если бы не он, не взяли бы мы преступную группу эту. А теперь… Допрыгались, голубчики! Сильвестра наверняка расстрел ждет, а Гвоздиков… Срок ему светит немалый — за похищение человека, да за пособничество Сильвестру. Повезет, если десятку дадут. А так — все пятнадцать светит. Не с той компанией он связался.

— Спасибо, Алексей Николаич, — произнес Иван Палыч. — За то, что Анну освободили.

— Лаптем щи не хлебаем! — рисуясь перед Аглаей, произнес Гробовский, доставая папиросу. Но глянув на строгую Аглаю (в больнице не курят!), тут же смущенно убрал. — Анна Львовна цела, теперь в управу поедем, показания снимать. Но это завтра.

Анна кивнула.

— Иван Палыч, я так боялась…

— Все позади.

— Все — да не все, — после паузы произнес Гробовский. — С контрразведкой нужно еще решить вопрос. Семёнов это — человек принципиальный, знаю я его по общим знакомым.

— Удалось поговорить с ним?

— Удалось, — кивнул Гробовский. — Хочет он до конца дело довести.

— Что это значит? — насторожился Иван Павлович.

— А ничего хорошего. Остается нам всего ничего: молиться, чтобы самого Штольца они поймали. Тогда только дело закроют и тебя не тронут.

— Или самим поймать этого шпиона, — тихо добавила Анна Львовна.

На следующее утро поехали в город. У Гробовского по этому случаю даже бумажка с печатью имелась на Ивана Павловича — мол едет в город по особому разрешению, для дачи свидетельских показаний по делу Сильвестра. Чтобы всякие там контрразведчики кровь почем зря не пили.

У следователя пробыли долго, заполняли бумаги, писали показания. Потом, когда освободились, решили прогуляться — оставалось еще время. Гробовский технично отстранился, сказав, что нужно еще кое-что уладить, оставив Анну Львовну и Ивана Палыча наедине.

Зимний день выдался на диво ясным, солнце искрилось на снегу, мороз щипал щёки. Иван Палыч и Анна Львовна прогуливались по главной городской улице. Анна улыбалась, все смотрела на доктора и никак не могла насмотреться. Потом, вдруг залившись веселым смехом, сказала:

— Знаете, Иван Палыч, в том сарае, пока Гвоздиков меня стерёг, я не за себя боялась. За вас! Сильвестр, поди, вас доконать хотел, я ж поняла, к чему всё шло. А вы, смотрите-ка, целёхонький!

Артём улыбнулся, поправил шапку.

— Целёхонький, Анна Львовна, что мне сделается? А вы, значит, за меня тряслись? Ну, это я должен был за вас… — он понизил голос, шутливо, — сердце не на месте было!

Она прищурилась, глаза блеснули.

— Сердце, говорите? Ох, доктор, берегите его. А то, знаете, в Зарном девки поговаривают, что доктору пора бы… — она сделала паузу, лукаво глянула на спутника, — жену подыскать. Чтоб сердце в тепле и доброте держать!

Артём поперхнулся, щёки вспыхнули.

— Анна Львовна, вот вы как? — засмеялся он. — Ну, коли так, я подумаю… Только, чур, вы первая в списке!

Анна рассмеялась.

— Ишь, какой прыткий! У вас уже и список имеется! Обстоятельно к делу подошли!

Они миновали улицу, вышли на перекресток, на углу которого мальчишка-газетчик что вопил:

— «Вечерние ведомости»! Покупайте! «Из окопов под Пинском: наши солдаты нуждаются в зимнем обмундировании»! «Кадеты обвиняют правительство в бездействии — громкие речи Милюкова»! «Вечерние ведомости»! Покупайте! «Тело „старца“ найдено в Неве — кто стоит за убийством?»

Иван Павлович невольно замедлился, оглядываясь на мальчика.

— «Очереди в лавках Петрограда: тревожные настроения в столице». «Местные управы просят ускорить поставки муки и соли»! «Доктора испытали новое средство против тифа в действии»! «Субботина отправили на каторгу»! «Вечерние ведомости»! Покупайте! Читайте!

Тут уже и Анна Львовна остановилась.

— Слышали? Про Субботина пишут. Давайте газету возьмем?

Артём вынул гривенник, взял газету, развернул. Пришлось листать почти до самого конца. Короткая заметка сводилась к одному — Егора Матвеевича Субботина, за воровство лекарственных средств, су на днях приговорил к десяти годам каторжных работ.

Анна прочла через его плечо, улыбка сползла.

— Десять лет… — шепнула она. — Впрочем — и поделом.

Впереди, у хлебной лавки, началось какое-то оживление, загомонила толпа. Крики, возмущение, топот. Артём замер, потянув Анну в тень. У лавки десяток женщин — в платках, с усталыми лицами — штурмовали двери магазина.

— Хлеба давай! — заорала одна, размахивая кошелкой. — Детей кормить нечем, а вы, гады, муку припрятали!

Другая, моложе, в рваном пальто, швырнула ледяной булыжник в дверь. Лед разлетелся на куски.

Мужики, глядя на это как на цирк, курили, озорно подбадривали:

— Жми, бабы! Долой барыг!

Лавочник, багровый, выскочил с кочергой.

— Воровки! Что творите? Полицию кликну! Нету хлеба, говорю же! Не завезли еще. Двери-то зачем мне ломать?

Но толпа напирала, кто-то вырвал кочергу, и лавочник поспешно юркнул обратно. Из переулка вынырнули двое городовых, запели свистки.

— Разойдись!

— Господи, самый настоящий бунт… — шепнула Анна. — Иван Палыч, уведите, прошу вас, страшно!

Они свернули, прошли стороной кричащих.

Снег поскрипывал под сапогами, светило солнце и вскоре неприятный инцидент с толпой был забыт. Вновь начали обсуждать газетную новость про Субботина, плавно перешли на общие государственные дела. Но не успели поговорить о царской семье, как Иван Палыч вдруг остановился как вкопанный.

— Что такое? — спросила Анна Львовна. — Что-то заболело? Вид у вас бледный.

— Вон там… — кивнул он в сторону. И прошептал: — Видите? Стоит.

Анна пригляделась.

— Кто стоит?

Взгляд зацепился за толпу у базара. Среди шуб и треухов мелькнула фигура — сутулая, в поношенном пальто. В руках — потрёпанный чемодан, будто набитый камнями.

— Вы про вон того мужчину говорите? Вы его знаете? — смутилась Анна. — Какой-то бродяга. Постойте…

Она пригляделась внимательней. Неприятный мужчина, небритый, с впалыми щеками, пробирался через толпу, озираясь, как загнанный зверь. Пальто висело мешком, воротник поднят. Еще эти черные круги под глазами — было видно, что незнакомец не спал долгое время. На жулика похож.

Мужчина остановился у лавочника, который торговал калачами, долго рассматривал калачи. Потом вновь пошел — до телеграфной конторы, где поставил чемодан, огляделся. Рука его скользнула в карман, будто проверяя что-то. Оглянулся, давая возможность рассмотреть его лучше.

Так это же…

— Иван Павлович, мне это кажется? — удивленно спросила Анна.

— Нет, не кажется, — сквозь зубы произнес доктор. — Это он и есть.

— Это же… Штольц!