Обострение

Глава 17

Иван Палыч спрыгнул с мотоцикла, подошел к воротам. «Берегись!»… Намалеванно криво, видно что делали впотьмах. Кто-то торопился, но хотел, чтобы прочли. Кровь? Нет, краска, но от этого не легче.

Сердце заколотилось быстрее, пальцы, стиснувшие руль, похолодели.

«Сильвестр… — мелькнуло в голове. — Это он. Мне».

Доктор шагнул ближе.

«Спокойно, Артём, спокойно. А может, не всё так страшно?»

Он огляделся. Тьма, тишина, только собака где-то в селе тявкнула.

«А может, мальчишки? — подумал он. — Балуются, пугают? В Зарном же любят розыгрыши, Аглая рассказывала, как Фоме Егорычу ворота дегтем мазали. А может, кто-то и из взрослых? Мало ли шутников».

Иван Палыч, прищурившись, заметил рядом с воротами сугроб, а за ним — яму, узкую, глубокую, будто для столба копали.

«А если… — мелькнула мысль, — это не угроза вовсе? Просто предупреждение? Мол, яму вырыли, не свались, прохожий, не переломай ноги?»

Он хмыкнул, но тут же одёрнул себя. Какая яма? Кто в декабре столбы ставит? И краской, ночью, на воротах? Чушь! Нет, тут все понятно — и кто написал, и кому адресовано.

Иван Палыч вернулся к «Дуксу».

«Ладно, разберёмся» — подумал он и завел мотор. Пора ехать к Гробовскому. Кажется, Алексей Николаевич вновь оказался прав и насчет обеспечения защиты нужны побеспокоиться.

Однако добраться до Гробовского не получилось.

— Иван Палыч! Доктор!

Резкий окрик заставил вздрогнуть. Сердце подпрыгнуло к горлу. На миг почудилось: Сильвестр! Вышел из тьмы, с ножом, как в кошмаре, чтобы исполнить угрозу.

Доктор обернулся.

Но из темноты, тяжело дыша, появился кузнец Никодим. На руках — мальчонка. Без сознания.

— Иван Палыч, ради Христа, помоги! — выдохнул Никодим, подбегая. — Васеньке худо, помирает!

Доктор, спрыгнув с мотоцикла, почувствовал, как страх отступает, сменяясь привычной собранностью.

Он подбежал к кузнецу, фара высветила его сына: бледный, как снег, губы синюшные, глаза полузакрыты. Мальчик дышал часто, поверхностно, с хрипом, будто воздух застревал в груди.

— Что с ним? Рассказывай, быстро! — бросил Иван Палыч, понимая, что случилось что-то серьёзное.

И вдруг поймал себя на мысли — а ведь он впервые видит сына кузнеца. До этого мальчонка все время прятался дома, словно боясь его. А теперь вдруг встретились. Печально конечно, что так.

Никодим, задыхаясь от бега и страха, начал сбивчиво:

— Вечером всё ладно было, читали журнал с ним. Потом он даже в кузню зашел ко мне, смеялся ещё… Вдруг побелел, за грудь схватился, говорит: «Батя, дышать не могу!» Упал, задыхается, хрипит, как котёнок. Я его схватил, да к тебе сразу побежал! Иван Палыч, спаси, единственный он у меня!

Доктор взял парня за запястье. Пульс — нитевидный, слабый, кожа — холодная, влажная от пота. Плохой знак.

Доктор кивнул:

— В больницу, живо!

Заскочили в помещение, уложили парня в кровать. Мальчик был уже в сознании, но слаб, грудь вздымалась судорожно, хрипы слышались даже без дополнительных устройств. Иван Палыч скинул куртку, достал фонендоскоп из шкафа.

— Иван Палыч…

— Не сейчас! — отмахнулся от кузнеца доктор. Начал слушать.

Сердце Васи билось неровно, с глухими тонами, пульс скакал — то учащался, то пропадал.

— Головой не ударялся?

— Нет.

— Ничего не ел — трав, корешков, настоев?

— Нет.

— Кашель давно?

— Не так чтоб давно… да с осени, — ответил отец, морщась.

— С осени? Что ж ты раньше… Ладно, об этом потом. Сухой или с мокротой кашель?

— Да с мокротой. Иногда кровинка…

Врач нахмурился.

— Худеет?

— Тает… да ест плохо.

— Ночью потеет?

— Потеет, вся подушка мокрая. Иван Палыч, я не понимаю — к чему эти вопросы? Я не доктор, я в этом не разбираюсь, ты бы сам глянул.

— Никодим, я вопросы задаю, что понять картину полностью и исключить другие болезни.

Кузнец нахмурился, но ничего не сказал. Иван Палыч продолжил расспрос.

— Сколько ему полных лет?

— Двенадцатый пошёл.

— Что было первым — кашель, слабость, температура?

— Кашель.

— Мать его от чего умерла?

Никодим вздрогнул, на лице сразу же произошла резкая смена эмоций.

— Иван Палыч, это еще зачем⁈ — ледяным тоном спросил он.

— Никодим Ерофеевич, пытаюсь понять — наследственное ли заболевание? Никого не хочу обидеть, но эта информация важная. Скажи.

— Тоже грудь, — буркнул тот. — Слабость, кашель были. Не вынесла.

Доктор вновь принялся прослушивать пульс и сердцебиение.

«Какой же странный пульс… неровный, с перебоями. Аритмия?»

— А на сердце раньше жаловался?

Кузнец неопределенно кивнул. Мальчик закашлялся, начал хрипеть.

— Никодим, держи его полусидя! — скомандовал Иван Палыч, роясь в аптечке. — Не давай лежать, хуже будет!

Кузнец, побледнев, приподнял сына, подложив под спину одеяло.

Вася, задыхаясь, шептал:

— Батя… больно…

Никодим, стиснув зубы, погладил его по голове.

— Терпи, сынок, доктор спасёт.

Иван Палыч, достав ампулу морфина, наполнил шприц.

«Успокоит, снимет панику, облегчит дыхание», — прикинул он.

Вколов дозу в плечо мальчика, достал пузырёк с нитроглицерином — таблетку под язык, чтобы расширить сосуды и разгрузить сердце. Сейчас главное — выиграть время, не дать отёку задушить мальчика.

Доктор приоткрыл окно, впуская морозный воздух, чтобы облегчить дыхание, и велел Никодиму:

— Дыши с ним, медленно, в такт! Показывай, как надо.

Кузнец, не отрывая глаз от сына, кивнул. Иван Палыч заметил, как Вася начал дышать чуть ровнее, но синюшность осталась.

«Морфин сработал, но надолго ли?» — подумал он.

— Вася, слышишь меня? — тихо спросил доктор.

Мальчик слабо кивнул.

— Покажи рукой где болит?

Вася потянулся к сердцу.

— Дышать тяжело?

Парень кивнул.

— Бывает, что сердце сильно стучит? В груди как молот?

Мальчик кивнул.

— Да… бывает.

— Губы синели? Ноги отекали?

Кузнец, побледнев, пробормотал:

— Губы… да, синели. Ноги — не смотрел… Иван Палыч, у него с детства так. Я к врачам водил, которые еще до тебя. А они… ничего, говорят, нельзя сделать. А ведь и не пробовали, понимаешь? Поэтому он и дома все время сидит — сам же видел. Ноги слабые у него, да и сам телом слаб. Я одно время говорил ему, чтобы ходил, чтобы силы появлялись. А он пройдет пять метров — и тяжело ему уже. Вижу, что мучается, не стал его заставлять. Вот он и сидит весь день дома.

Иван Палыч, записывая в уме анамнез, взглянул на мальчика. Синюшность губ, бледность, одышка — всё указывало на сердце.

И вновь принялся прослушивать грудь фонендоскопом — долго, пристально.

Тоны сердца были глухими, как удары в подушку, а между ними — резкий шум, будто ветер в щели.

«Систолический, — отметил доктор. — Клапан сужен, кровь еле проходит».

Аритмия подтверждалась.

Отложив фонендоскоп, Иван Палыч простучал грудь пациента пальцами. Глухой звук слева, за пределами нормы, намекал на расширение сердца. Справа, у рёбер, перкуссия дала звонкий оттенок — плевра чиста, но это слабое утешение.

Доктор выпрямился, потирая лоб. Анамнез, осмотр, аускультация — всё складывалось в мрачную картину. Туберкулёз? Возможен. Слабость, потливость, похудение, кровь в мокроте — вполне вписываются в эту картину. Но — нет.

Ревматизм с осложнением на сердце? Возможно. Боли в суставах, шумы в сердце, одышка, кашель лёжа — похожая на это картина.

Но вероятнее и очевиднее другое.

Сердечная недостаточность.

Он повернулся к Никодиму, совсем тихо сказал:

— Никодим, у Василия сердце больное, давно. Клапан в нём узкий, кровь толком не качает. Потому и задыхается, и отёки, и слабость. Теперь оно совсем истомилось, лёгкие заливает.

Кузнец, стиснув шапку, выдохнул:

— Господи… Как же так? Он же… Иван Палыч, спасёшь?

Доктор, сжав губы, кивнул.

— Сделаю, что могу. Но…

Говорить самого главного доктор не хотел. А как сказать отцу, что сына вылечить не удастся?

— Надо в город, к профессору, может, в Петербург. Я напишу письмо, найдут, что делать… — начал Иван Палыч.

— Письмо? Профессору? Иван Палыч, ты же доктор! Ты от тифа всех спас, вакцину сделал, Зарное на ноги поднял! Неужто для моего Васьки ничего не придумаешь? Сделай вакцину, как для тифа, ты же можешь!

Иван Палыч грустно улыбнулся.

— Никодим, не путай! Тиф — зараза, от него вакцина есть. А у Василия порок сердца, врождённый. От этой болезни вакцины нет и быть не может! Тут операция нужна, на сердце, но таких нигде не делают, ни в России, ни за границей! — Он осёкся, увидев, как кузнец побледнел, но продолжил, тише: — Я не бог, Никодим. Я земский врач, не чудотворец.

Кузнец шагнул ближе, его глаза, красные от слёз, сверкнули.

— Не чудотворец? — прогремел он, голос эхом отразился от стен. — А кто полсела от смерти утащил? Про тебя, Иван Палыч, и про твои дела в газетах печатают! А теперь мне говоришь — ничего не можешь? Мой Васька помирает, а ты про письма да профессоров! Отмахиваешься ими. Помогать не хочешь? — Он ткнул пальцем в доктора. — Придумай что-нибудь, доктор! Ты же умный, в Петрограде лекции читал!

Иван Палыч, стиснув кулаки, почувствовал, как гнев, смешанный с бессилием, подкатывает к горлу. Он шагнул к Никодиму, глаза в глаза.

— Ты не кричи! — рявкнул он, но тут же сбавил тон. — Повторяю — я не бог, слышишь? Вакцина тиф гонит, а сердце — не зараза, его не уколешь! Операция нужна… да только не придумали еще такой! Да как бы тебе объяснить, черти тебя дери⁈

Иван Палыч в сердцах стукнул ногой по полу.

Вот ведь задачка! И в самом деле не описана еще методика такой операции и нет нужного оборудования. Год то какой? Дремучий! До операций на сердце — тонких, сложных, со специфичным сложным инструментом и приспособлениями, — еще сотня лет!

Кузнец словно почувствовал это, разозлился вновь.

— Иван Палыч! — прорычал он. — Я помогал тебе с аппаратом для туберкулезных. Я тебе инструмент выковал. Я тебе навстречу всегда шел. Вот и ты помоги мне. Вылечи ребенка. Деньги нужны? Будут тебе деньги. Еще скальпелей тебе выковать? Хоть целое ведро! Чего нужно? Ну? Все достану! Из-под земли — но достану!

— Никодим Ерофеич!..

— И слушать не буду оправдания, — отрезал кузнец. — Лечи — на то ты и доктор!

С этими словами он схватил шапку и быстрыми шагами вышел из палаты. Было слышно, как он громко хлопнул в прихожей дверью.

— Иван Палыч, — совсем тихо простонал Вася, взяв того за руку. Пальцы мальчика были слабыми, холодными, как ледышки. — Вы меня вылечите?

Доктор глянул на паренька. Глаза круглые и испуганные — парень слышал весь их разговор и перебранку и теперь боялся, понимая, к чему все идет. Не дурак ведь, хоть и молодой еще, книжки читает. Догадывается…

— Вылечу, — ответил Артем. — Обещаю — вылечу!

И сжал его руку крепче.

Керосиновая лампа на столе мигала, отбрасывая причудливые тени на стены. Иван Палыч не спал. Думал.

Операция нужна. Но где её взять в 1916-м? Самому придумать? Да без проблем. Только вот на бумаге она и останется, а на практике… Отсутствие кардиохирургии как области. Первая успешная операция на открытом сердце, насколько помнил Иван Палыч, произойдет только где-то в 40−50-х годах, через тридцать лет. Отсутствие искусственной вентиляции лёгких и аппарата искусственного кровообращения. И кузнец тут не поможет — выковать такое не получится. Нет рентгена в деревне. Нет ЭКГ. Нет УЗИ или фонокардиографии. И это только базовые пункты. А еще — анестезия, антисептика, послеоперационный уход, много чего.

Доктор тяжело вздохнул, откинувшись на стуле.

— Это тебе не 21-й век! — тихо буркнул он себе под нос. — Нет тут ничего! Только в скверну все верят, да к травнице ходят — любую болезнь лечить…

Иван Палыч вдруг задумался. Травница…

И вспомнил, как профессор Сибиряков рассказывал однажды на лекции.

«Дигоксин в этой траве сердце подстёгивает, как кнут коня! Ей и лечили раньше сердечные болезни».

Дигоксин — это сердечный гликозид. Он замедляет пульс, но делает каждое сокращение сердца сильнее и эффективнее, повышает силу сердечных сокращений, улучшает насосную функцию сердца.

А название травы, в котором он содержится…

— Профессор говорил… называл… — пробубнил доктор, морща лоб.

Да, называл. Только в голове не сохранилось.

Шерстянка… нет. Ледянка… тоже нет. Цветы еще такие, на наперсток похожие… Наперстянка! Точно! Она самая. Наперстянка пурпурная.

Если извлечь из нее дигоксин, то можно попытаться укрепить сердечную мышцу Васи. Вещество усилит сокращения, снимет застой, отёки спадут. Аритмию выправит.

Но тут же, как холодный ветер, пришло сомнение. Наперстянка — яд. Он вспомнил случай из практики: старик в Москве, пасечник, чаю решил себе из трав заварить, наперстянки пару ложек добавил в заварник, передозировка дигоксина — тошнота, сильная аритмия, остановка сердца. Смерть…

— Опасно…

«Анализов крови нет, электрокардиографов тоже нет, дозировку не проверишь. Чуть переборщишь — и Василий умрёт не от порока, а от моей руки».

Что же тогда делать? Ждать, пока мальчик задохнётся в следующем приступе?

Иван Палыч встал, прошёлся по палате. Вот так выбор! И не помочь не может, и с помощью можно опростоволоситься.

Он сел, потирая виски.

Риск огромный. Но без наперстянки Вася не дотянет до города. Морфин только глушит приступ, нитроглицерин — на день, два. А вот трава даст шанс. Кто знает, если все пройдет идеально, то может и в город ехать не нужно будет. Пару недель лечения — и укрепит стенки.

— Если титровать дозу — начать с малой, — рассуждая, сам себе пробормотал доктор. — С самой малой дозы. С четверти… нет, с одной восьмой. И наблюдать за реакцией пациента. Потом чуть повысить. Контроль пульса, дыхания. Если тошнота, слабость — сразу стоп. Да, попробовать стоит…

Только где взять наперстянку? Зима, декабрь, овраги завалены снегом. В аптеке и подавно такое не найдешь.

«Травница Марфа, — мелькнуло снова мысль. — Она знает, где наперстянка растёт, заготавливает. У ручья, в Заречье, летом цветёт, пурпурная, высокая. Листья, поди, сушит в избе».

Доктор вспомнил Аглаю, болтавшую про старуху: «Марфа всё знает, травы её от всех хворей». Так может и эту траву имеет про запас?

Да вот только, даже если есть нужное, даст ли она? Известная старуха, вредная. Одна из последних, кто вакцинацию не прошел. Докторам не доверяет, лечится и лечит других только своими народными способами. А может и вовсе считает доктора конкурентом — теперь то ведь к ней все реже ходят, больше больнице доверяют, лишив ее заработка.

— Утром поеду…

Утро в Зарном выдалось морозным, глинистое небо висело низко. Шел мелкий снежок.

Иван Палыч остановил «Дукс» у кривого плетня. Тявкнула собака. Изба Марфы, покосившаяся, с почерневшими брёвнами, была низенькой и из-за ограды почти не видна. И только по дыму из трубы доктор понял, что внутри кто-то есть.

Иван Палыч, запахнув пальто, шагнул к крыльцу и постучал. Тишина. Он стукнул снова, громче, и за дверью послышались шаркающие шаги. Замок щёлкнул, дверь приоткрылась, и в щели показалось морщинистое лицо Марфы.

— Чего надо? — буркнула она, оглядев доктора с ног до головы. Едва узнав его, глаза её сверкнули злостью. — Ты, Петров? Душегуб с уколами своими? Уходи! Нам твоих ядов не надо, мы травами лечим, по-людски!

Иван Палыч, опешив, поднял руки, будто сдаваясь.

— Марфа Степановна, постойте! Я не за тем… — начал он, но старуха, стукнув клюкой по порогу, перебила:

— Не за тем? А за чем? Слыхала я про тебя! Вакцины колешь, людей моришь, а теперь сюда припёрся? Думаешь, мы тебе поверим? — Она прищурилась, голос задрожал от гнева. — Уходи, говорю, покуда цел!

— Марфа, выслушай! Мне нужна помощь твоя. Ты ведь травница известная. Трава — наперстянка, пурпурная. Знаешь такую? Для мальчика нужна, Василия, сына Никодима Ерофеевича, кузнеца нашего. Сердце у парня слабое совсем. Наперстянка может спасти! Есть у тебя такая? — сумбурно выпалил доктор.

Старуха, вместо ответа, ткнула клюкой в его сторону, глаза её полыхнули.

— Наперстянка? — прошипела она. — Отраву вздумал делать? Знаю я твою наперстянку! Яд она, смерть в цветках! Думаешь, Марфу одурачить? Пришёл, небось, выведать мои травы, а потом своих уколов напихать? Не дам! Вон отсюда!

Иван Палыч, потеряв терпение, шагнул ближе, придержал дверь.

— Да не отравить, бабка! Наперстянка — лекарство, гликозиды в ней сердце подстёгивают, отёки снимают! В малых доза не отрава. Дай листья, сушёные, я настойку сделаю, помогу мальчику!

Марфа, отступив в сени, захлопнула дверь наполовину, но кричать не перестала:

— Лекарство? Ха! Ты, доктор, всех за дураков держишь! Слыхала я, как ты в больнице людей режешь, а потом они в гроб идут! Наперстянка — яд, говорю! Ею волков травят, а ты мальчику? Врёшь, Петров, всё врёшь! Не дам, и не проси!

Доктор, стукнув кулаком по косяку, рявкнул:

— Марфа, очнись! Ты про Уизеринга слыхала что-нибудь, темень сельская? Англичанин, доктор, сто лет назад еще сердца наперстянкой лечил! Дай листья, или на твоей совести будет, если мальчик помрёт!

Старуха, высунувшись, ткнула клюкой в воздух, чуть не задев доктора.

— Ишь, учёный! А я тебе не верю! Ты с городами своими, с уколами, а мы тут веками жили, травы знаем! Иди в аптеку, коль умный такой!

«Вот ведь вредная какая!» — злобно подумал доктор. И что делать? За отцом Николаем идти?

— В аптеке нет такого лекарства, — немного успокоившись, произнес Иван Палыч. Он не хотел говорить самого страшного, но сейчас понял — без этого все пустое. — Марфа, я не враг тебе. Василию действительно помощь нужна, без нее он… умрёт. У тебя есть листья, я знаю, летом у ручья собирала. Дай, ради Христа, спасём мальчика!

Старуха долго не отвечала. Потом дверь чуть приоткрылась.

— Умрет? — совсем тихо переспросила она, изменившись в лице.

— Да, — ответил доктор. — Сердце у него слабое. Болезнь есть такая — сердечная недостаточность. А в траве в этой особые вещества имеются. Они помогают укрепить сердечную мышцу.

— Ишь ты! — усмехнулась старуха. — И волков травить можно, и сердце укреплять!

— В разных дозах вещество действует по разному. Да ты и сама это знаешь.

— Знаю, — кивнула та. — А ты знаешь какую дозу правильную нужно?

— Не знаю, Марфа, и говорю тебе это сейчас открыто, прямо в глаза. Не вру тебе. Но начну давать с самой малой дозы, внимательно следить.

Марфа молчала, её пальцы, узловатые, теребили платок. Собака за плетнём тявкнула, где-то в избе пискнула мышь. Наконец, старуха вздохнула, дверь скрипнула шире.

— Ладно, доктор, — буркнула она, отводя взгляд. — Но ежели что — на твоей совести. Заходи, не стой на морозе.

Иван Палыч, выдохнув, шагнул в сени. Марфа, шаркая, повела его к лавке. Там стояли глиняные горшки — маленькие и большие, старые и новые, такое количество, что на тридцатом доктор сбился с счету. Травница долго искала нужный.

— Ага, вот оно! — она извлекла небольшой серый горшочек, полный сухих листьев, тёмных, с горьким запахом, отсыпала листья в холщовый мешочек, завязала узлом и сунула доктору.

— Помни — ты Христом меня попросил. С Христом и даю тебе. Пусть в благо лекарство будет.

С этими словами она перекрестила доктора и он, пораженный внезапной добротой старухи, молча ушел.

Возвращался Иван Палыч в больницу полный дум. Рискованное дело затеял. Но надеялся — парень молодой, если все сделать правильно, то пойдет на поправку.

Мысли прервал протяжный паровозный гудок.

Доктор вздрогнул, чуть сбавив скорость.

«Бронепоезд! — мелькнуло в голове. — Андрюшка вчера говорил: сегодня в два часа, на ремонт в депо поедет, через станцию. Нужно предупредить Гробовского насчет Штольца! Совсем забыл!»

А предупредить нужно было. Ведь если Штольц и в самом деле не тот, за кого себя выдаёт, то…

Невольно вспоминалась диверсия на заводе и взрыв, который и уничтожил этот самый завод. А тут — бронепоезд. Цель лучше не найти. Подорвать, и фронт оголится. Да сколько людей еще пострадает невинных — неизвестно.

Так что — скорее!

Еще на подъезде к больнице Иван Палыч увидел тень, что стояла возле дверей. Нехорошая такая тень. Словно бы караулила кого-то. Сутулая, прячущаяся. И в руках — топор…