Обострение

Глава 19

— Серьёзная бумага, Иван Палыч, ты и сам это понимаешь, — Чарушин потер виски.

— Виктор Иваныч, да это же полная чушь! — доктор кинул телеграмму на стол.

— Иван Палыч, да я это и без тебя знаю! — Чарушин стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнула чернильница. — Чушь! Полная чушь! Ты — и шпион? Да ты меня от смерти спас, считай, когда в меня стреляли. Какой к черту шпион?

Он аккуратно взял телеграмму, спрятал ее в ящик стола.

— Но ты сам понимаешь, что бумага поступила — очень серьёзная, как я сказал, бумага. И мне нужно реагировать на нее — иначе самого в шпионы запишут.

— Реагировать? — напрягшись, произнес Иван Палыч.

Чарушин скорбно молчал и было лишь слышно, как стучит в коридоре печатная машинка.

— Виктор Иванович, — наконец нарушил тишину доктор. — О чем вы говорите?

— Обвинение в шпионаже от контрразведки — это не шутки. Признаться, я и показывать тебе эту бумагу не должен был, так, по дружбе показал, чтобы ты в курсе был. Так что если что — ты ничего не видел.

— Не видел, — тут же кивнул доктор.

— А выбора, признаться, у меня и нет.

Чарушин встал из-за стола, прошел из угла в угол, словно тигр в клетке. Дрожащей рукой вытер пот со лба.

— Иван Палыч, я отстраняю тебя от земского докторства… Прости.

— Что⁈

— Успокойся. Я верю тебе, Иван, — начал Чарушин, глядя в стол. — Ты Зарное от тифа вытащил, днём и ночью в больнице. Но… — он поднял глаза, и в них мелькнула смесь вины и бессилия, — бумага из контрразведки. Серьёзная. Подписи, печати. Вакцина твоя, лекции в Петрограде, Штольц еще, подлец этот, рядом крутился — всё им подозрительно.

— Подозрительно? — прорычал доктор. — Я Гробовскому про Штольца сказал! Про зелёные канты, про снимки завода! Не молчал, не скрывал. Бронепоезд спасли, а теперь — я виноват?

Чарушин лишь пожал плечами.

— Ладно, черт с ним, пусть что хотят думают, — махнул рукой доктор. — Но Виктор Иваныч… Зачем отстранять то? У меня люди, у меня село, у меня пациенты…

— Иван, иначе поступить не могу. Это отстранение… Ты же умный человек, ты должен понимать, что это фикция, — сказал он тихо, почти шёпотом, оглядываясь на дверь. — Я должен подписать бумагу, отреагировать, иначе хуже будет. Но ты лечи, Палыч. В больнице, тихо, — лечи. И слово тебе никто не скажет. Я глаза закрою, и другим скажу, чтобы помалкивали в тряпочку. Что же я, совсем ирод, чтобы целое село без врача оставлять? Лечи. Только сам шибко не высовывайся. А там время пройдет — и образуется все. Я уверен.

«Вот так поворот!» — горько усмехнулся про себя доктор.

— Хорошо, — выдохнул он наконец, голос был глухим. — Готовь отстранение.

— Ты уж не злись, Иван Палыч, — виновато произнес Чарушин, протягивая уже готовый приказ.

— Да ладно, — отмахнулся доктор, расписываясь в ознакомлении об отстранении. — Только вот… Виктор Иваныч, а тебе боком не выйдет потом это? Вроде как получается, что больница в селе есть, а доктора в ней — нет.

— Я Аглаю пока временно главной поставлю. Хорошо, что ты ее уже подготовил и ставку ей выбил — как знал! — Чарушин хохотнул, но тут же сконфуженно затих. — Временно, Иван Палыч, Аглая побудет. Потому что совсем без врача, ты прав, нельзя — тут и меня могут за жабры взять.

— Тогда и ставку ей увеличивай, Виктор Иваныч, коли она земский доктор нынче!

— Вот ведь вся твоя суть тут, Иван Палыч! — улыбнулся Чарушин. — Тебя тут контрразведка взяла в оборот, а ты о других людях беспокоишься, не о себе! Не переживай, будет ей ставка. Правда вот… — он потупил взор. — Коли тебя отстранили, то у тебя временно совсем никакой ставки не будет, так получается…

— То есть я без денег окажусь? А как мне жить?

— Иван Палыч, я же говорю — временно это. Поверь мне, это еще не самое худшее в твоей ситуации…

— Что вы имеете ввиду?

Чарушин вновь опасливо поглядел на дверь, прошептал:

— Иван Палыч, ты готовься. Если бумага такая пришла, то дело закрутилось. На допросы тебя будут вызывать. Под следствием теперь ты…

Сразу в село Иван Палыч не поехал — не хотелось. Настроение было паршивое. Вместо этого он прогулялся по мостовой, а потом пошел в магазин пластинок и купил две — в подарок Анне Львовне. И плевать, что денег оставалось совсем мало. Хотелось сделать девушке приятное. А что еще теперь остается? От докторства отстранили — сиди только, музыку слушай!

— Да сухари суши… — угрюмо буркнул доктор, садясь на «Дукс».

В больнице было тихо. Аглая, возившаяся у плиты, услышав звуки шагов, обернулась.

— Иван Палыч, пришли! Ну наконец! Тут столько дел! Прокопий приходил, с час назад, свояк мой. Простуда у него сильная. Я ему немного хинину дала — как жаропонижающее. Еще микстуры пол бутылька дала — с солодкой. И сказала, чтобы больше лежал, да чай с медом пил. И домой отправила. Потом еще Лешка Чернов прибегал, который с чирьем все мается. Карболки выписала ему, перевязку сделала новую. Наверное, на днях вскрыть придется, сказала, чтобы завтра еще заглянул. Глянете его, ладно?

— Все верно сделала, — кивнул Иван Палыч. — Вон как быстро осваиваешься в новой то должности!

— В какой еще новой должности? — насторожилась Аглая.

— Ну как же! Ты теперь главная тут!

— Как это… — Аглая аж присела на стул. — Не шутите так, Иван Палыч.

— А я и не шучу, Аглая, — серьезно ответил доктор. — В земскую управу сейчас ездил — отстранили меня.

— За что⁈

— Мутная история, проверка вроде какая-то, — расплывчато ответил доктор, не желая втягивая в это еще и Аглаю. — Так что временно тебя поставили земским врачом!

— Господи! — Аглая начал креститься. — Да как же… да я же… да у меня же не получится! Иван Палыч, я не могу! Я ничего не знаю! Я простая санитарка…

Голос Аглаи задрожал, она едва не заплакала.

— Аглая, ну ты чего? — доктор приобнял ее. — Успокойся. Все у тебя получится, справишься. Тем более, что я рядом буду. Не переживай.

— Рядом? Правда?

— Да, правда.

Аглая немного успокоилась. Потом словно спохватилась:

— Иван Палыч, я же не сказала вам. Тут к вам гость заходил, вас просил.

— Какой гость?

— Да какой-то важный, — фыркнула Аглая. — Офицер что ли. В лабораторию пошел ждать.

— В лабораторию⁈

Иван Палыч со всех ног бросился туда.

В помещении, которое так старательно изолировал доктор, и в самом деле сидел гость.

— Вы зачем в лабораторию влезли? — рявкнул Артём, сжимая кулаки. — Тут чистота и стерильность должны быть!

— А я что, по-вашему, грязный? — нехорошо усмехнулся гость.

Он сидел на стуле. Спина выпрямлена, пальцы в перчатках сцеплены в замок, взгляд — тяжелый, как свинец. Ни дыхания, ни движения лишнего: только холодные, тусклые глаза, которые будто насквозь прожигают и стены, и людей.

Гость был худ, костляв, с серой, почти мертвецкой кожей. На висках налет седины. Мокрая шинель небрежно сброшена на спинку стула.

— Не с того мы начинаем разговор, господин доктор, — произнес гость. — Прежде всего давайте представимся. Офицер Особого отдела при штабе фронта — капитан Семёнов Игорь Леонидович.

— Земский доктор Иван Павлович Петров.

«Быстро прибежали! — неприятно поразился Артем. — Впрочем, что тут удивительного? Если телеграмма к Чарушину пришла вчера, то сегодня и стоило ожидать в гости таких людей».

В облике офицера особого отдела было что-то нечеловеческое — не в уродстве, а в отсутствии теплоты. Как у ледяной статуи, у которой по ошибке завелась душа.

— Не догадываетесь по какому я к вам вопросу? — вновь ухмыльнулся Семёнов.

— Не догадываюсь, — ледяным тоном ответил доктор.

— Иван Павлович, вам должно быть известно, что бронепоезд «Святогоръ» едва не взлетел на воздух. Подозревают диверсию.

— Подозревают?

— Вы правы, — кивнул гость. — Чего тут подозревать? Это и есть диверсия. Фигурантов дела мы задержали, но не всех…

— Мне жаль это слышать. Но каким образом я…

— Не спешите отнекиваться. Фамилия Штольц вам о чем-то говорит?

— Говорит. Он прибыл к нам в больницу на лечение вместе с остальными солдатами. Вот и все.

Семёнов постучал пальцем по портфелю, который покоился у него на коленях, словно кот.

— По документам я вижу вы продляли Штольцу больничный лист на три дня. В этом была какая-то необходимость? Судя по ранению мне кажется что нет.

— Вы не доктор, господин офицер, поэтому оценить необходимость продления лечения, думаю, у вас вряд ли получится в необходимой компетенции.

— Ну да, верно, я не врач, — покивал головой Семёнов, продолжая пристально разглядывать доктора. — Но ведь вы же слышали о том, что он говорил про диверсию с поездом…

— Постойте, — остановил его Иван Павлович. — Почему вы такое утверждаете? Я такого не слышал и Штольц при мне ни разу подобное не произносил. На вид он казался вполне обычным человеком.

— Обычным человеком? А вы часто лечите «обычных людей», которых потом объявляют германскими агентами? Вы знаете, что он делал возле путей?

— Нет, и знать не могу. Моя обязанность — спасать, не судить.

— Красиво. Очень гуманно. Только вот бронепоезд едва под откос не ушел.

— Игорь Леонидович, послушайте, — устало вздохнул доктор. — О всех своих подозрениях, которые у меня возникли чуть позже, я поделился с господином Гробовским. И ведь именно он задержал эту банду. Не сочтите за хвастовство, но в этом есть и моя некоторая заслуга. Будь я сообщником Штольца сделал бы я такое?

— Не знаю, — пожал плечами Семёнов. — Возможно, и в этом скрывается какой-то мотив. Например, дать уйти главному фигуранту дела — Штольцу. Вы в шахматы играете? Знаете что такое жертва отвлечения? Это когда игрок жертвует пешкой для спасения крупной фигуры. Так вот, может быть, это как раз и было с вашей стороны такой жертвой отвлечения?

— Эта версия очень натянутая.

— Ну допустим, что вы тут не причем, — после паузы произнес Семёнов. — А что насчет вакцины?

— А что насчет нее?

— Но ведь удивительное дело получается — какой-то неприметный врач из села, который еще совсем недавно закончил мединститут, и вдруг вакцину изобрел.

— Я ее не изобретал!

— Вот именно! — тут же подхватил Семёнов. — Не изобретали, а вам ее передал германский шпион Штольц.

Иван Палыч почувствовал, что теряет терпение, но взял себя в руки. Не выходить из себя — именно этого и добивается офицер. Держаться.

— Во-первых, вакцину я не изобретал, она давно описана во всех учебниках, я лишь предложил несколько иной способ ее выращивания, — терпеливо объяснил доктор. — Во-вторых, ничего мне Штольц не передавал, он вообще был очень далек о медицины.

— Складно, Иван Павлович, из ваших уст — все складно. А теперь давайте-ка мы и в протокольчик все запишем? Все-таки официальный допрос.

Семёнов достал из портфеля листы бумаги, чернильницу, принялся писать. Доктору стоило огромных усилий вытерпеть это — гость продолжал сидеть в чистой лаборатории, не удосужившись даже вытереть ноги.

— Вот что, доктор, — холодно произнёс офицер, черкнув последнюю строчку в протоколе. — На этом допрос окончен. — и уточнил: — Первый допрос.

Он аккуратно стряхнул с пера каплю чернил и пододвинул лист Ивану Павловичу.

— Ознакомьтесь, подпишите внизу. Подчёркиваю: пока — внизу. Дальше — видно будет.

Артем взял протокол с легкой дрожью в пальцах, пробежал глазами — строки казались скользкими, как змеи. Надо отдать должное Семёнову, тот записал все дословно, ничего не добавив от себя.

Доктор вздохнул, подписал, вернул лист.

Семёнов встал.

— Вы — врач. Но даже врачи могут оказаться на каторге в такое непростое для России время. Я не делаю выводов, не принимаю решений. Я фиксирую факты.

Он подошёл к двери, но на пороге обернулся:

— Советую, Иван Павлович, пока не выяснится вся картина, никуда не отлучаться. Даже до почты без моего ведома не ходите. Лучше вообще не покидайте территорию больницы.

Он чуть склонил голову:

— В противном случае, не обижайтесь — неприятности будут не терапевтические, а следственные.

И не дожидаясь ответа, вышел.

— Вот ведь… — Иван Павлович сдержался, не стал говорить ругательство — в лаборатории и без того было грязно.

Чтобы хоть как-то отвлечься от тяжелого разговора, доктор вернулся к Аглае. Спросил:

— Как там Вася?

— Плохо… — очень тихо ответила Аглая. — Я как раз ждала, пока вы с разговором закончите, чтобы сказать вам…

Иван Палыч тут же прошел в палату к мальчику. Не ошиблась Аглая в своей оценке состояния Василия — тот и в самом деле плохо…

Вася лежал, утопая в подушке, кожа — бледная, почти прозрачная, губы синюшные, веки отёкшие. Дыхание, хриплое, поверхностное.

— Привет! — стараясь придать голосу как можно больше спокойствия, произнес доктор.

— Здравствуйте, Иван Павлович, — прошептал Василий.

— Ну, что, давай послушаем тебя?

Доктор сел на край койки, достал фонендоскоп из кармана. Холодный металл коснулся груди Васи.

Тоны глухие, как удары в вату, а между ними — резкий шум, будто ветер в щели.

«Стеноз аортального клапана», — подумал он.

Пульс слабый, нитевидный.

— Хоть какие-то изменения почувствовал, как лекарство принял? — спросил Иван Палыч.

Мальчик покачал головой.

— Нет.

— Значит нужно увеличить дозу.

Доктор ушел в подсобку и долго делал расчеты в тетрадке, пытаясь определить какое количество лекарства дать парню. Высчитывал дотошно, учитывая вес парня и прошлую полученную дозу. Перепроверил несколько раз.

Потом попросил Аглаю сделать кипяток и сам отмерил нужное количество травы. Промерил даже температуру воды, чтобы довести ее до идеальной для заваривания — 85 °C, которая не разрушит полезные вещества в наперстянке. Заварил настой в кружке, выждал нужное время. Процедил. Разбавил до необходимой концентрации. Вернулся в палату.

— Васенька, — тихо сказал доктор, — сейчас я тебе дам лекарство, а ты выпьешь его. Оно поможет твоему сердцу. Но слушай: пить будем осторожно, маленькими глотками. Хорошо?

Мальчик кивнул, не отрывая от него взгляда.

«Взгляд взрослого», — вдруг подумал Иван Палыч, протягивая ему кружку.

Мальчик покорно взял кружку, сделал маленький глоток. Сморщился.

— Горькая.

— Сильное лекарство всегда горькое. Молодец, — прошептал доктор.

Теперь ждать. Минута. Потом вторая.

Иван Палыч сел на край кровати, приложил фонендоскоп. Сердце. Да, сердце звучало уже чуточку иначе. Биение всё еще быстрое, но не вразнобой, не как барабан, бьющий в панике. Пульс стал… тверже. Цельнее. Словно мелодия обрела ритм.

— Хорошо… — выдохнул Иван Павлович. — Очень хорошо. Теперь еще глоток.

Мальчик отпил. И вновь сморщился, но ничего не сказал — стерпел.

Доктор положил ладонь на мальчишеский лоб. Тот был прохладен. Щеки слегка розовели. Доктор впервые за неделю позволил себе улыбнуться — едва, сдержанно, будто боялся вспугнуть удачу.

— А когда я смогу снова вернуться домой?

— Скоро, — сказал доктор. — Полечим тебя — и вернешься домой.

И вновь слушать — внимательно, улавливая каждый звук.

Пульс… Ага, есть явное изменение. Сердцебиение стало медленней. Ровней. Сначала глухо, словно в подушку, а потом внезапно — как удар топора по полену: бах… бах… бах… — тяжёлые, сильные удары.

— Устал я, — тихо сказал Василий, — внутри как будто замирает.

Иван Павлович ответил не сразу. Хотелось сказать ему, что это нормально, организм так отвечает на вещество. Но язык не повернулся сказать «нормально», когда в венах ребёнка — яд, дозу которого он мерил сам.

— Потерпи ещё немного, Василий. Если всё идёт так, как надо, — сердце будет сильнее с каждым часом. Я с тобой.

Он снова наклонился. Сердце билось уверенно. Выражаясь по-медицински: синусовая брадикардия с усилением и укорочением систолы желудочков. Наперстянка действует. А значит фаза сокращения сердца становится более эффективной — сердце выбрасывает больше крови за одно сокращение. А фаза расслабления удлиняется, что улучшает коронарное кровоснабжение.

У Ивана Палыча даже руки затряслись от волнения. Кто бы мог подумать еще совсем недавно, что он будет пороки сердца лечить отварами трав? Впрочем, не совсем это лечение. Окончательно излечить едва ли получится, но вот укрепить сердце — вполне. Парню двенадцать лет, организм еще растет, может так случится, что со временем он перерастет и эту болячку. Бывало и такое. Но ежегодный осмотр и учет у врача обязателен. Следить и еще раз следить.

В коридоре раздались шаги.

— Иван Палыч, здрасте! — в палату высунулась мальчишеская голова.

— Андрюша? Привет! А ты что тут делаешь?

— Так я к Васе — почитать хотим вместе. Я книгу достал — «Остров сокровищ»! Жутко интересная!

— Книжка — это хорошо, — кивнул доктор. — Только ты чего не в школе? Ведь по времени еще занятия должны идти, самое начало.

— Так не было уроков, — буркнул Андрюша.

— Почему? Прогуливаешь что ли?

— Не прогуливаю! Мне даже нравится учится. А почему не было — не знаю, — пожал плечами мальчик. — Мы пришли, а учительницы Анны Львовны нет на месте. Мы подождали, да пошли. Не пришла она.

«Странно, — подумал Иван Палыч. — Заболела, что ли?»

Тревога кольнула сердце. Анна вчера была вполне здорова, смеялась над его шуткой про оборотней.

— Иван Палыч, а Бен Ганн взаправду сыр любил? — спросил Василий, отвлекая.

— Поди, любил, — хмыкнул доктор, скрывая беспокойство. — Ты больше воды пей, пират, а то не до сокровищ будет.

Неспокойно стало на душе у доктора, после слов парня о том, что Анна Львовна не пришла на урок. На нее это сильно не похоже. Школа для нее — это святое.

— Василий, ты как себя чувствуешь?

— Лучше, — ответил парень.

— Побудешь с Андреем пока, а я схожу до Анны Львовны. Если что — в приемной Аглая сидит, позовешь, если вдруг чего. Я быстро.

Иван Палыч предупредил и саму Аглаю, чтобы следила за парнем. Сам же направился к Анне.

Школа, где снимала комнату Анна Львовна, стояла словно покинутая — ни дыма из трубы, ни света из окон. Артём постучал — тишина. Толкнул дверь — не заперто. В сенях на вешалке висел платок Анны, но пальто не было.

— Анна Львовна? — позвал он, входя внутрь. — Вы дома?

Молчание. В горнице — порядок: книги на полке, тетради на столе, чашка недопитого чая. Артём глянул на кровать — пусто. Положил на стол пластинки, которые купил сегодня в городе.

— Анна Львовна!

Тревога росла. Точно не заболела — вчера была здорова. Точно не уехала — саквояж на месте. Да и предупредила бы.

Тогда что?

Контрразведка? На допрос вызвали из-за него? Или, не дай бог, срочное задержание? Вот ведь черт, может быть и такое. Впрочем, причем здесь Анна Львовна? Штольц с ней особо не контактировал.

Иван Палыч вышел во двор, осматриваясь. Следы в снегу — женские сапожки, но рядом — мужские. У забора — окурок марки «Лафермъ», с золотым ободком. Гость был не местный, тут таких сигарет не курят — слишком дорогие.

Семёнов приходил? Тот вроде не курящий. Да и размеры ботинок не сходятся, у Семёнова ножка маленькая, худенькая, а тут — сапожище.

Что тут произошло?

У забора следы путались: женские сапожки топтались, будто Анна сопротивлялась, мужские — стали глубже и размашистей. Снег примят, словно борьба была. В сугробе — оторванная пуговица от женского пальто, как у Анны.

Артём прищурился. Получалась очень нехорошая картина: один человек, сильный, скрутил Анну, она сопротивлялась, но не справилась, он утащил ее. Следы сапог вели к дороге, где начинались санные полозья. Похищение.

Тревога загнала обратно в дом. Артём влетел в комнату. Осмотрел пол — царапина у стола, стул чуть сдвинут.

Ага, а вот и то, что первый раз не увидел! На комоде, придавленный томиком стихов Пушкина, белел листок. Иван Палыч схватил его, пробежал глазами. И похолодел. Корявым подчерком, — явно не учительским, писал похититель, — было выведено:

Я обещал, что вернусь — я слово свое сдержал. Твоя училка у меня. Пока еще живая. Без полиции, решим все сами. Без глупостей, коли хошь, чтоб Анна Львовна детишек учила, а не на погосте лежала. Завтра вечером придешь один к церкви в полночь.

И подпись:

Сильвестр…

Артём сжал записку, кровь ударила в виски. Сильвестр! Ну конечно, кто же еще? Тот, кто приманил волков к больнице, пугал, мстил за арест. И теперь пошел на крайние меры. Знает, собака, как больней укусить.

Иван Палыч выбежал из дома. Найти! Немедленно найти подлеца, пока еще есть следы.

У забора, где нашел пуговицу и окурок, он вгляделся в следы. Санные полозья, глубокие, вели от двора к дороге.

На «Дукс» — и в погоню!

Правда погоня вышла не такой эффектной, как показывают в фильмах. Артем ехал не быстро, часто останавливался, чтобы лучше разобраться в следе: полозья вились меж домов, огибая сугробы, иногда смешиваясь с другими санями.

Так, метр за метром, Иван Палыч миновал Лесную улочку и вышел на главную дорогу… где след и терялся. Улицу тут чистили исправно и снега практически на дороге не было.

«Дукс» зарычал и заглох. Снег утоптан, полозья растворились — как и не было их.

— Черти тебя дери! — выругался доктор, стукнув по рулю.

Тяжело было это признавать, но Сильвестр его переиграл. Жизнь Анны Львовны висит на волоске. И как все обернется зависело теперь только от доктора.