Оболочки

(28). Сторона 1. 27 мая, среда

(28). Сторона 1. 27 мая, среда.

Город был полон самыми разными слухами. Сходились в одном — над семьёй Нефёдовых нависло проклятье, которое планомерно уничтожало одного представителя этой фамилии за другим. Очень нервничали другие Нефёдовы, к старику никакого отношения не имеющие, например, Димкин сосед с вечно гадящей собакой, он тоже был Нефёдов, но совсем не родственник, и всё равно, теперь детей одних на улицу не выпускал, а прошлым вечером чистил охотничье ружьё и пересчитывал патроны.

— Какая разница, родичи или нет, фамилия одинаковая, маньяк, он разбираться не будет, — сказал сосед Димке, когда тот поинтересовался, на кого тот собирается охотиться. — Ты бы тоже вооружился, а то дом перепутают, ночью это как нечего делать.

Димка свою Сайгу доставать не стал, как он считал, если уж взял оружие, то для дела, а просто так размахивать это по-пижонски. Но остальным на его мнение было наплевать, общая истерия дошла до той планки, когда любой чувствовал себя вовлечённым в этот увлекательный сюжет.

— Мне бабка сказала, что мы с покойным в сродстве, — Виталик, водитель машины скорой помощи, помогал Димке вытащить очередного покойника по узкой лестнице пятиэтажки. — Вроде какой-то мой пра-пра-прадед был женат на пра-прабабке этой старой сволочи.

— Нельзя так про мертвецов, — Дмитрий держал за ноги тело, упакованное в мешок, каталка стояла в двух этажах ниже. — Про них или хорошо, или ничего.

— Погоди, давай передохнём, — шофёр остановился, уронив голову трупа на лестничную площадку. — Чёрт, опять череп треснет, Чуров орать будет, вечно он ко мне цепляется. И дочка его, будь она неладна. Давай, взяли и понесли.

Дочка Чурова, Зинаида Петровна, которая закрутила с Михаилом Нефёдовым-Кудельманом роман, последние три дня вообще на людях не показывалась, Василич говорил — заперлась у себя в квартире, мужа своего, Самойлова, выставила с вещами и пьёт. Из-за этого Герман Натанович поселился на работе, и житья никому не давал. Диме отменил все ночные смены, и теперь молодому человеку приходилось работать не как раньше, посуточно, а по плавающему дёрганному графику. Федьку Филина вообще уволил за очередную пьянку, хорошо хоть главный врач вовремя вступился и отправил медбрата в отпуск. С Чуровым Герман не разговаривал принципиально, даже распоряжения, когда тот работал в морге, отдавал через санитаров. Отлаженная система доставки покойников распадалась на глазах, обязанности вроде никто не отменял, а оплату за них зажали.

— В последний раз еду за так, пусть главврач тогда рассчитывается, — Виталик захлопнул заднюю дверь, закурил. — Димон, слышь, а чего в больнице болтают, что ты этому Нефёдову внук?

— Мамка моя с сыном его путалась ещё до моего папани, — фельдшер тоже закурил, — а эта чокнутая из лабы, Майя, внучка его, решила, что мой папка тут вообще не при чём, вот и растрепала. Мозгов как у курицы.

— Бабы — дуры, им только дай повод языком почесать, — шофёр кивнул, бросил окурок на газон.

Димка было дёрнулся дать ему пинка, чтобы не мусорил, но вовремя вспомнил, что он здесь не дворник-космонавт, а свой в доску парень из больнички, и таких окурков он сам за свою жизнь целую кучу накидал.

В больнице их ждали две новости.

Во-первых, Чуров окончательно разосрался с Германом, вот прям всерьёз, и Самойлова от дел совсем убрал. Тот пообещал Василичу морду набить, а пока саботировал всех покойников, которых доставляли по коммерческой части, их складывали в отдельное помещение, и что с ними делать, никто не знал, даже главврач.

И второе, дочку Нефёдова привезли в реанимацию. Она от страха наглоталась каких-то успокоительных таблеток, и тронулась головой, а заодно и давление упало почти до нуля. И теперь единственная оставшаяся в живых наследница первой очереди лежала при смерти. На самом деле, дела у неё шли на поправку, но большая часть медперсонала была твёрдо уверена, что ей осталось недолго, потому что — проклятье.

На каталке они быстро переместили тело в холодильник, повесили бирку, Димка внёс в компьютер данные, и отправился на обед. Заодно позвонил Алисе, но та трубку не взяла. Они не виделись с утра воскресенья, когда девушка, бодрая и весёлая, выйдя из холодной воды, как Афродита, с падающими каплями, подтянутым телом и мокрыми волосами, обнаружила в смартфоне семь пропущенных вызов, и умчалась на работу. И если в этот день она что-то отвечала, мол, некогда, то с понедельника вообще на связь перестала выходить и мессенджеры отключила.

Димка забрал гистологию у Самойлова, отнёс в лабораторию, где теперь царствовал Чуров, отдал Майе — та тоже какая-то смурная была, на приветствие едва головой кивнула.

— Ох жалко девоньку, — пожилая санитарка пыталась распутать шнур от кварцевой лампы, и молодой человек ей помог, — такая молодая, и всё. Кончилась.

— Ты чего, баба Шура? — парень пометил себе, что надо к завхозу зайти, шнур у лампы перетёрся, и из-под изоляции виднелись оголённые проводки, — чего кончилось-то?

— Жизнь, Димочка. Дед её, дядька, потом папаша, теперь вон тётка помирает, следующая — она. Весь род под корень за грехи. Другая бы свечку поставила, отмолилась, а эта нехристь, ей спасения нет. Сама видела у неё на руке знак антихриста, вот говорю тебе, Дима, конец близок.

— Так если она нехристь, то проклятье на неё не распространяется? — Димка во все эти вещи не верил.

Санитарка замерла, уставившись в одну точку.

— Точно, — сказала она. — Она всех и прокляла. Из-за наследства.

И поспешила по коридору к сестринскому посту, забыв про кварцевание. Пришлось Куприну самому завозить аппарат в лабораторию, выгонять всех оттуда и включать лампу, а точнее три на одной подставке.

Через сорок минут, когда он отпер кабинет и щёлкнул выключателем, в лабораторию ворвалась Майя.

— Куприн, ты идиот? — с ходу спросила она. — Значит, по-твоему, я своего отца повесила, чтобы всё себе заграбастать?

В дверном проёме показались любопытные лица, среди них и баба Шура была.

— Да погоди ты, ничего я такого не говорил.

Дима потянулся к шнуру, но Майе показалось, что он хочет до неё дотронуться. Она влепила парню пощёчину, оттолкнула, и со злости сама рывком дёрнула провод. Раздался треск, посыпались искры, девушка грохнулась на пол, сжимая шнур в руке, запрокинула голову назад, её били судороги. Такое Димка видел только в учебных фильмах, и действовал он, как там говорилось. Выдернул провод из розетки вместе с розеткой, проверил цвет слизистых и кожи, пульс и зрачки, убедился, что ритм сердечных сокращений ровный, и остальное тоже в норме. И только потом с силой разжал пальцы девушки, на её ладони темнел ожог. Он подхватил Майю на руки, не обращая внимания на слабые попытки сопротивления, и понёс в реанимацию — на всякий случай. Вслед ему быстро-быстро крестилась баба Шура.

К вечеру репутация Майи была очищена, теперь её все снова жалели, лаборантка стала звездой больницы. Их даже с Димкой в сплетнях почти поженили, но девушка, когда очнулась, со своим спасителем разговаривать отказалась, и потребовала, чтобы его к ней в палату не пускали.

— Беременная, — первой сообразила пожилая санитарка, — ну Куприн, подлец какой, обесчестил бедняжку.

На этом злоключения Димки не закончились. Когда он доехал до своего участка и завёз в калитку скутер, то увидел, что на крыльце, на подвешенных к притолоке качелях, сидят двое — Алиса Нестерова и Вика, и что-то оживлённо обсуждают. Рядом с ними стояли два больших чемодана, один жёлтый, другой красный.

— Шах и мат, — сказал себе молодой человек, — шах и мат.