Обещание Серебряной Крови

Глава 10 ДВЕ СТОРОНЫ ОДНОЙ МОНЕТЫ

— Огонь? — Блоха вытаращила глаза. — Он горел?

— Угу. — Лукан плеснул себе в лицо водой из фонтанчика, затем подставил ладони под струю и сделал большой глоток.

— Но огонь был ненастоящим?

— Да.

— И ощущался, как настоящий?

— Так мне сказали. — Он присел рядом с ней на бортик фонтана. Перед его мысленным взором снова возник мужчина, охваченный пламенем, кричащий, бьющийся на полу. — Да, было похоже на то.

— И ты собираешься играть в эту игру? — Она медленно покачала головой. — Ты с ума сошел?

Вопрос Блохи всколыхнул в его сознании воспоминание: одинокая свеча отбрасывает тени на побеленные стены, штукатурка на которых потрескалась и отслаивается. Жак, его друг и неохотный соучастник преступления в Академии, расхаживает взад-вперед в лучах света.

— Дуэль, — сказал он, заламывая руки. Лукан мог точно вспомнить интонацию его голоса, его нервную дрожь. — Джорджио Кастори вызвал тебя на дуэль? Завтра? И... и ты согласился? Я... я не... — Молодой человек перестал расхаживать по комнате и повернулся к нему, на его пухлом лице было написано беспокойство. — Лукан, что ты наделал? Ты с ума сошел?

Лукан вздрогнул, когда воспоминание исчезло. Как же он жалел, что не последовал совету друга и не отменил дуэль. Но тогда он не послушался Жака и знал — возможно, вопреки здравому смыслу — что не собирается слушать Блоху сейчас. Ты никогда ничему не научишься, Гардова.

— Зачем ты это делаешь?

— Хм?

Блоха ударила его по руке:

— Ты меня вообще слушаешь? Я спросила, зачем ты это делаешь?

— Ты знаешь, зачем. Мне нужна помощь Писца, если я собираюсь поговорить с Зандрусой, а чтобы добиться аудиенции у нее, мне нужно сыграть в эту чертову игру.

— Ага, это я знаю, но зачем? Ты сказал Обассе, что не ладил со своим отцом. Ты сказал, что вы... отделились.

— Отдалились. — Семь теней, эта девчонка ничего не упускает.

— Что это значит?

— Это значит, что мы не разговаривали друг с другом. Под конец мы едва могли находиться в одной комнате.

— Вы поссорились?

Лукан фыркнул:

— Да. Один или два раза.

— Из-за чего?

— Из-за чего... — Он покачал головой и надул щеки. — Не знаю. Между нами произошло слишком много чего. — Или, может быть, слишком мало. — Это долгая история, ребенок. — Он надеялся, что это поможет избежать ее вопроса, но девочка просто выжидающе смотрела на него. Она тоже упрямая. Лукан вздохнул и провел рукой по волосам. У него не было желания ворошить старые угли, особенно когда они еще тлели, но это было предпочтительнее, чем беспокоиться о том, какую судьбу приберегла ему пирамида. — Это началось, когда умерла моя мать. Мне тогда было одиннадцать.

— Что случилось?

— Какая-то лихорадка. Я был слишком мал, чтобы понять, а когда я стал старше, мой отец отказывался много говорить об этом. Но это изменило его. После ее смерти он уже не был прежним. Он стал холодным, отстраненным. Практически оставил меня на попечение слуг.

— У вас были слуги?

— Всего пара человек. Повар, который готовил еду, и управляющая, которая занималась делами поместья. Они делали все возможное, чтобы заботиться обо мне. Шафия, управляющая, научила меня фехтованию и кулачному бою. Иногда она позволяла мне сражаться с охранниками.

— У вас были и охранники?

— Кровь леди, ты хочешь услышать мою душещипательную историю или нет? Да, у нас было несколько охранников. — Хотя, в конце концов, этого оказалось недостаточно.

— Но... — глаза Блохи сузились. — Только у богатых людей есть охрана и слуги. Ты сказал Обассе, что твой дед проиграл все ваши деньги.

— Да. Мой дорогой старый дедушка играл по-крупному, используя состояние нашей семьи, и умудрился потерять большую его часть. В наши дни у нас есть только одна ценность — наше имя.

— Гардова? — Девочка нахмурила брови. — Почему это так ценно?

— Потому что наша семья может проследить свою родословную вплоть до основания Парвы. Если бы мой отец был рядом, он бы рассказал тебе все досконально — о том, как наши предки сыграли важную роль в основании города, и обо всем таком прочем. Мы потеряли большую часть своего положения вместе с состоянием, но имя семьи все еще имело некоторый вес... пока я его не разрушил.

— Что ты сделал?

— Это зависит от того, кого ты спросишь. Мой отец сказал бы тебе, что я был дураком, позволившим своей гордости встать на пути здравого смысла. — Именно это он и сказал мне. — Я бы сказал, что защищал свою честь — честь моей семьи — перед лицом постоянных провокаций. Думаю, можно сказать, что истина где-то посередине.

Блоха театрально застонала:

— Ты собираешься ответить на мой вопрос?

Резкая, упрямая и прямолинейная. Милосердие Леди, этот ребенок начинает мне нравиться.

— Хорошо. Я убил человека из семьи, чье богатство и влияние намного превосходили наше. — Он выдавил из себя слабую улыбку. — С точки зрения выбора пути в жизни, это то, что я не рекомендую делать.

— Ты кого-то убил?

— Не намеренно.

Блоха приподняла бровь.

— Это был несчастный случай. — Лукан вздохнул, слова прозвучали так же бессмысленно, как и тогда, когда он произносил их, когда кровь окрасила цветок вишни. Это был несчастный случай, это был несчастный случай...

— Кем он был?

— Джорджио Кастори — старший сын влиятельной семьи из Виспаны. Или из Виренцы? Во всяком случае, из одного из талассианских городов. На самом деле, это тебе урок, ребенок: никогда не путай виспанца с вирензийцем. В лучшем случае ты получишь свирепый взгляд, в худшем — удар по лицу.

— Почему?

— Потому что они потратили последнее столетие, пытаясь убить друг друга. На Талассианских островах много кровной вражды. Ошибку обе стороны, скорее всего, воспримут как оскорбление.

— Так как же ты их различаешь?

— Никак, в этот-то и проблема. А спрашивать талассианца, из какого он города, почти так же плохо, как пытаться угадать и дать неверный ответ. — Он махнул рукой. — В любом случае, я отклонился от существа дела...

— Ты что?

— Говорю по касательной.

Блоха вздохнула:

— Ты можешь говорить нормалек?

— Нормально, — поправил он и пожалел о своем ответе, когда лицо Блохи потемнело. — Хорошо, — продолжил он, успокаивающе подняв руку. — Я хотел сказать, что мы с Джорджио Кастори вместе учились в Академии. — Заметив непонимающее выражение на лице девочки, он добавил: — В Академии Парвы. В университете.

— В уни-что?

— Это как... школа для взрослых. Как здешний Коллегиум.

— Значит, туда ходят, чтобы чему-то научиться?

— Верно.

— И чему, например?

— Например... ну, не знаю. История, искусство, языки...

— Звучит скучно.

— Так и было.

— Тогда почему ты пошел?

— Потому что от меня этого ожидали. Если бы у меня были старшие брат или сестра, они стали бы лордами или леди Гардова, и я был бы волен делать все, что захочу. Но я был единственным ребенком в семье, поэтому всегда знал, что однажды займу место отца. Следовательно предполагалось, что я поступлю в Академию и получу что-то вроде образования. Но... я пошел туда еще и потому, что надеялся, что тем самым доставлю удовольствие своему отцу. Даже заставлю его гордиться мной. Я подумал, что, если буду изучать историю и натурфилософию — не утруждай себя вопросами, не важно, что это такое, — то, возможно, смогу преодолеть пропасть, которая выросла между нами. — Лукан вздохнул. — Возможно, это даже сработало бы, если бы я не обнаружил, что азартные игры, выпивка и фехтование нравятся мне гораздо больше чтения старых книг.

— Значит, Джорджио Кастори тоже учился в Академии?

— Совершенно верно. Джорджио был на год старше меня и, наверное, одним из самых невыносимых, высокомерных мудаков, которых я когда-либо встречал. Первые два года, что я там учился, мы в основном игнорировали друг друга — я считал его придурком, а он считал, что я ниже его. Недостаточно богат, чтобы заслужить его внимание. В любом случае, на третьем курсе все изменилось. Я... э-э, я... Ну, там была девушка.

Блоха вздохнула и закатила глаза:

— Я так и знала.

— Что ты знала?

— Я знала, что это из-за девушки. Всегда есть девушка.

— Что ты имеешь в виду?

— Раньше я работала в тавернах возле доков. Ну, ты знаешь, грабила пьяных и все такое. Там постоянно были драки, обычно из-за девушек. — Она пожала плечами. — Мужчины — идиоты.

— Да, с этим не поспоришь.

— Как ее звали?

— Амисия. — Он произнес эти слога медленно, словно боялся, что они могут ужалить. Было странно произносить ее имя вслух после стольких лет. — Мы были вместе уже год, когда Джорджио решил, что хочет заполучить ее для себя, — словно она была чем-то вроде приза, который он должен был получить. — Лукан покачал головой и сжал кулаки. — То, что Амисия его терпеть не могла, казалось, его не беспокоил. Однажды она выплеснула бокал вина ему в лицо, и это, казалось, только раззадорило его еще больше.

Блоха ухмыльнулась:

— Она мне уже нравится.

— Я думаю, вы бы неплохо поладили. — В тебе, определенно, есть та же искра. — В любом случае, Джорджио был как собака, вцепившаяся в кость. Он не отпускал ее. Его интерес к Амисии перерос в вожделение, а затем и в безумную одержимость.

— О-дер-что?

— Э... он действительно полюбил ее.

— Но она любила тебя?

— Верно. И за это Джорджио меня возненавидел. То, что я был ниже его по социальному положению, только усугубляло ситуацию. Между нами возникла неприязнь — ненависть, —пояснил он, прежде чем Блоха успела его прервать. — Все началось с мелочей. Несколько случайных оскорблений, случайная шутка. Но по прошествии нескольких месяцев все стало еще хуже. Он попытался добиться моего исключения из Академии, а когда это не сработало, он приказал паре головорезов избить меня. Но я отказался сдаваться. Я уклонялся от ударов, фигурально и буквально...

— Фигур...

— Неважно. Я имею в виду, что не позволил его чуши повлиять на меня, что только заставило его возненавидеть меня еще больше. В конце концов, однажды ночью в таверне все решилось. Я не помню, что мы говорили, только то, что он был пьян и набросился на меня с кулаками. В итоге он плюхнулся задницей в лужу несвежего пива. Не думаю, что он даже понял, что это Амисия подставила ему подножку. Как бы то ни было, именно тогда он вызвал меня на дуэль. Он утверждал, что это из-за того, что я публично унизил его, но я знал, в чем дело на самом деле. Все знали.

Лукан медленно вздохнул, и в его сознании всплыло знакомое воспоминание — оно было гладким, как выброшенный морем камень, но, тем не менее, всегда ранило.

— На следующий день на рассвете мы сражались на рапирах. Джорджио, как всегда, был самоуверенным. Он, вероятно, думал, что я отступлю и откажусь от дуэли — очевидно, этого от меня ожидали из-за моего низкого социального положения.

— Но ты этого не сделал.

— Да, черт возьми, я этого не сделал. Ты должен уметь постоять за себя, понимаешь? Нельзя позволять кому-то перейти тебе дорогу только потому, что он родился в богатой и привилегированной семье. Это не делает его лучше тебя. Так что я решил драться. Джорджио был хорошим фехтовальщиком, надо отдать ему должное, но я был лучше. Я пролил кровь первым, что было условием победы, о котором мы договорились.

— Значит, ты победил?

— Да, победил. — И все потерял. — Я оставил Джорджио стоять на коленях и скулить, как последний трус, каким он и был. Я отвернулся...

— И он напал на тебя, — сказала Блоха, ее глаза сияли от возбуждения. — Я помню, как ты говорил об этом Обассе.

— Верно. Он набросился на меня с ножом. Должно быть, нож был он у него в ботинке. Я развернулся, выставил рапиру... — Лукан умолк, вспомнив, как задрожало его запястье, когда клинок пронзил плоть, и выражение шока в глазах Джорджио. Кровь на цветущей вишне.

— И? Что потом?

— Он наткнулся прямо на нее. Острие моей рапиры попало ему в горло. И он умер. Истек кровью у меня на глазах. — Лукан тряхнул головой, отгоняя воспоминания. — И все изменилось.

— Тебя посадили в тюрьму?

— Нет. Дуэли в Парве разрешены законом, и были свидетели, которые показали, что я действовал в целях самообороны после того, как Джорджио напал на меня. Я провел пару дней в камере, а затем был освобожден без предъявления обвинений. Академия также признала, что я ни в чем не виноват, но все равно исключила меня. Что касается моего отца... Семья Кастори потребовала компенсации, и старик выплатил ее им — выплатил, хотя вина лежала на их собственном сыне. — Костяшки пальцев Лукана, вцепившихся в край фонтана, побелели. — Мы потеряли то немногое, что осталось от состояния нашей семьи, и, как сказал отец, честь нашего имени. Я погорячился, и мы поссорились. Он сказал мне, что я опозорил его, как сын, а я сказал ему, что он был неудачником, как его отец. Это было последнее, что я ему сказал. — Лукан покачал головой и сжал челюсти, почувствовав новый приступ горя. И теперь у меня никогда не будет возможности взять свои слова обратно.

— Что ты сделал потом?

— Я уехал из Парвы и больше не возвращался. Я был зол, и с городом было связано слишком много плохих воспоминаний. Во всяком случае, так я говорил себе. Правда заключалась в том, что я боялся возвращаться. Я не знал, как наладить отношения с отцом, и не был уверен, что смогу. Думаю, было проще притвориться, что наши отношения не поддаются восстановлению. — Он покачал головой. — Я всегда собирался в конце концов вернуться домой, чтобы попытаться всё уладить. Но на пути встала моя гордость, и теперь, черт возьми, уже слишком поздно... — Он осекся, поняв, что говорит бессвязно, его голос был напряжен от гнева. Тем не менее, было приятно снять с себя бремя, выплеснуть часть горечи и сожалений. Не имело значения, что его единственным слушателем была уличная девчонка, который никак не могла разделить его переживания. С другой стороны, я готов поспорить, что ей приходилось гораздо тяжелее, чем мне. Внезапно он почувствовал себя глупо. Вот он я, рассказывающий о своих проблемах девочке, которая потеряла брата и вынуждена воровать еду, чтобы выжить...

— А Амисия? Что случилось с ней?

Если бы я только знал. Сколько ночей я не спал, размышляя над этим вопросом? Слишком много, чтобы сосчитать.

— Не знаю. После этого она отказалась со мной разговаривать. Я пытался найти ее перед отъездом из города, но... — Он покачал головой, и у него вырвался сдавленный вздох. — С тех пор я ее не видел.

— О.

— В любом случае, хватит об этом, — сказал Лукан, махнув рукой. — Ничего хорошего не выйдет, если ворошить прошлое.

— Но ты так и не ответил на мой вопрос, — пожаловалась Блоха.

— На какой вопрос? Я только что рассказал тебе историю моей чертовой жизни.

— Ты так и не сказал мне, почему делаешь все это для своего отца, хотя и ненавидел его.

— Я не испытывал к нему ненависти, я... Ну, я полагаю, были моменты, когда ненавидел, но... — Лукан вздохнул и провел пальцем по воде фонтана. — У нас были свои проблемы, — продолжил он, не в силах скрыть сожаление в голосе. — Но, несмотря на все, что произошло между нами, я все еще любил старика.

Блоха немного помолчала.

— Возможно ли это? — спросила она наконец.

— Возможно ли что?

— Любить кого-то и в то же время ненавидеть?

— Иногда мне кажется, что это две стороны одной монеты.

Девочка, склонив голову, какое-то время постукивала каблуками по бортику фонтана.

— Я любила своего брата Маттео, — сказала она после долгой паузы, — но потом он оставил меня совсем одну, и долгое время я его ненавидела. — Она отвела взгляд, но Лукан успел заметить боль в ее темных глазах. — И я все еще люблю его, немного. И скучаю по нему.

— Я понимаю, — сказал Лукан.

— Правда?

— Конечно. Именно так я и отношусь к отцу. Вот почему я должен это сделать, понимаешь? Я слишком долго ждал, чтобы попытаться наладить отношения между нами, так что это мой единственный шанс попытаться все исправить. Он отправил меня в Сафрону не просто так, и мне нужно выяснить, почему. Я сделаю все возможное, чтобы выяснить, как Зандруса связана с его убийством, и добиться справедливости для него. Это все, что я могу сделать.

Блоха кивнула, мрачное выражение казалось неуместным на таком юном лице. Затем на него вернулась молодость, и она улыбнулась:

— Можно мне посмотреть, как ты играешь в игру? Я хочу увидеть, как ты загоришься.

— Спасибо за доверие.

Блоха склонила голову набок:

— Ты думаешь, что в конце концов окажешься в огне?

Вдалеке прозвенел колокол, эхом прокатившись по крышам.

— Я не знаю, — ответил Лукан, поднимаясь на ноги. — Но, похоже, скоро это выясню.