Новая прошивка императора

Глава XX

— Тащите его внутрь, в какой-нибудь кабинет! — крикнул я казакам, догнав их во дворе казармы.

За мной поспешала ещё пара конвойцев и двое полицейских с винчестерами — всё-таки не сильно-то и послушали мои охранники своего патрона.

Мелькнуло крыльцо, и я снова оказался в полумраке казённого помещения — теперь здесь уже было больше порядка — на входе стоял пост.

— Куда прёте, служивые? — крепкий унтер попытался было остановить моих охранников.

— По приказу его величества, веди в кабинет какой-нибудь.

— Куда?

— Исполняйте, — догнав наконец-то казаков с ношей, сказал я унтер-офицеру.

Тот, увидев меня, вытянулся «во фрунт», и сначала закхекал, а затем, справившись с изумлением, ответил:

— Э-э-э, ваше императорской величество, извольте в первую дверь, там писарь квартирует…

— Спасибо, братец, тащите этого, станичники…

Казаки быстро прошли до нужного поворота и ввалились в кабинет местного писаря. А я перед тем, как зайти следом, приказал четвёрке охранников:

— Ждать здесь.

Хлопнула дверь, отсекая нас от шума и суеты…

— На стуле его и руки свяжите сзади!

— Это мы мигом, ваше величество.

Иновремённый пришелец кашлять уже перестал, но практически не сопротивлялся, вяло реагируя на раздражители. Чтобы немного взбодрить вражину, я прихватил со стола графин с водой и опрокинул над головой «возможного Пауля», а затем глядя на то, как его глаза вновь разжигаются явным «присутствием чужеродного разума»…

«Интересно, меня также видно со стороны? А если попадётся какой-нибудь местный талантливый хроноабриген? Типа экстрасенса?..»

— Оставьте нас, — приказал я казакам.

— Но, ваше величество, не положено!

— Мне лучше знать, что положено, а где нет! Не беспокойтесь, братцы. Он связан и слаб, а я в полном расцвете сил и вооружён, — помахал я винчестером.

— Так несподручно такой дурой-то в помещении, ваше императорское величество.

— И то правда, держи, — я протянул ружьё казаку и вытащил из кармана бульдог. — Всё, не пререкаться! В коридор, пока я не позову!

— Так это ты Пауль? — тихо спросил я мокрого и пришедшего в себя пришельца в теле крестьянина. — Как ты меня узнал? Наугад работали?

— Шайзе… — прошипел мой оппонент. — Макс, сволочь… Как я мог так с тобой ошибиться…

— Значит, ты… Надо же сам пошёл на дело, рискнул… Гений, светило квантово-темпоральной физики, человек, который на практике доказал гипотезу квантовой природы сознания… Как ОНИ тебя отпустить рискнули?

— Думаешь, я стал их спрашивать? — прошипел, отплёвываясь кровью, Пауль.

— Ясно… Сколько вас здесь? Когда следующая атака? Сколько венцов уже истрачено?

— Да пошёл ты… Вам, грязным свиньям, всё равно ничего не светит… Я об одном жалею, надо было не сюда прыг… — Пауль резко оборвал фразу.

— Да и хрен с тобой… Мы пересчитаем нападавших, и с венцами всё станет ясно, но вот сдаётся мне, что ты всё поставил на карту… Поступил очень глупо, конечно — нашёл в кого вселяться… Вас было много, на взгляд почти сотня… Или сотня и есть — вы задействовали все венцы? Собрал всех русских, кто был тебе верен?

— Скотина… — вновь прошептал Пауль, — Какая же ты сволочь, шайзе…

— Знаешь, а ведь ты мне не нужен здесь. Даже если я буду тебя пытать, то не факт, что расколешься, а вот риск, что местные узнают правду про меня — высок. Ты хоть и дураком в части боевых операций оказался, но парень крепкий, с яйцами… Сам на дело пошёл и верных людей смог собрать. А это значит, что… Прощай…

Я поднял револьвер и выстрелил Паше в лоб.

Оставалось только пересчитать тела нападавших, и я был почему-то уверен, что их количество совпадёт с числом изготовленных венцов — похоже, Паша решился на отчаянный массированный десант в прошлое. И, скорее всего, нарушил инструкции! Возможно, его хотели убрать из проекта, ограничить доступ после случившегося или сработали те письма, что я разослал в ночь перед переносом…

Дверь распахнулась, и в комнату ввалились мои охранники:

— Ваше величество?

— Всё в порядке, этот… — я показал на мёртвое тело с дыркой во лбу. — Уже не причинит мне вреда… Да и вообще… Ротмистр, урядник!

Старшие конвойцев и полицейских вытянулись.

— Тело развязать, верёвки спрятать. Арестованный попытался на меня напасть и был застрелен из револьвера.

— Но ваше величество, у нас таких калибров не имеется, — сказал ротмистр.

— И вправду, — я сунул ему бульдог. — Держите наградной от императора!

— Рад стараться, ваше императорское величество! — полицейский снова вытянулся. — Я выстрелил в заговорщика из высочайше подаренного револьвера.

— Отменно, господин ротмистр…

— Ротмистр Андреев, ваше императорское величество!

— Отменно, ротмистр, — я оглядел остальную троицу. — И вас я, братцы, не забуду, благодарю за верную службу!

— Покорно благодарим, ваше императорское величество!

Тем временем в коридоре начиналось какое-то бурление и суета — явно вызванные шумом выстрела и реакцией приставленной к каморке писаря охраны. Кивнув бросившимся развязывать тело Пашки казакам, я вышел из кабинета.

— Ваше величество?

К двери сбегались находившиеся в казарме люди.

— Всё в порядке, инсургент уничтожен, господа. Благодарю за службу!

— Рады стараться! — гаркнул чуть ли в ухо какой-то оказавшийся рядом поручик.

— Этак ты меня оглушишь, братец. Проводи-ка на улицу, воздухом подышать нужно…

Во дворе уже нарисовалась вся моя свита.

— Докладывайте, — кивнул я генералу Ширинкину, мешая ему задать совершенно ненужный вопрос.

— Обнаружили девяносто восемь тел нападавших — по одежде и внешнему виду крестьяне, нищие и прочая городская чернь. Сопротивлялись до последнего, никто не сдался.

— Очень странно.

— Фанатики, ваше величество. Иного объяснения нет.

— Да, верно, сколько тел?

— Девяносто восемь.

— Должен быть ещё один. Ищите!

— Откуда… Пленный?

— Да. Он в бреду сказал… А затем попытался убежать, ротмистр Андреев был вынужден стрелять.

— Обидно…

— Пустое. Думаю, что мы бы ничего от него не узнали, шанс был только один — допрос по горячим следам, пока ублюдок был в шоке. А затем он бы нашёл способ покончить с собой, о жестокости сих фанатиков мы уже знаем.

— Согласен, ваше величество.

И в этот момент я увидел, что рядом стоит и «греет уши» криминальный репортёр Гиляровский… Совсем некстати…

«Вот ведь, сам дурак… Потащил его с собой!»

— Гхм, Владимир Алексеевич, вы стали невольным свидетелем некоторых обстоятельств, которые совершенно невозможно разглашать в ближайшем будущем. Но у вас сегодня ещё будет о чём написать.

— Хорошо, ваше величество, — кивнул Гиляровский, оставив меня в раздумьях: удержится или нет от болтовни.

Затем мы обошли место сражения — солдаты стаскивали тела нападавших в один ряд у стены казармы, а чуть далее суетились с нашими погибшими и ранеными. Я обошёл тела убитых, ещё раз задержался около «дяди» и «брата».

— Где Гессе?

— Уже унесли в лазарет, тяжёлое ранение, — ответил Ширинкин.

— Плохо, пока займите его место!

— Слушаюсь! Прикажете уезжать обратно в Александрининский?

— Ну уж нет, идём к Сенатскому дворцу.

— Но ваше величество, после всех этих событий?

— Ваша правда, Евгений Никифорович. Есть выпить чего-нибудь? Хотя стойте…

Я наклонился и вытащил из голенища правого сапога фляжку с наполненную целебной жидкостью. Открутил пробку… Из горлышка ударило густым запахом французского коньяка. Хорошо приложился и, дождавшись, пока тепло прочно обоснуется внутри, протянул фляжку Ширинкину.

— Благодарю, ваше величество, — генерал тоже сделал глоток и вернул коньяк мне назад.

— А где Менделеев? — я снова принялся обеспокоенно смотреть по сторонам, вспомнив, что видел его окровавленным и лежащим на камнях.

— Да вон же он, — Ширинкин показал в сторону суетящихся санитаров, рядом с брошенным ландо.

Менделеев сидел на подножке и ему что-то там бинтовали.

— И снова нам повезло, на одного хорошего человека больше осталось в живых, — сказал я и направился к дежурному секретарю.

— Владимир Дмитриевич, вы живы? Очень хорошо… А уж подумал, когда увидел вас на мостовой.

— Повезло, ваше величество, и документы в порядке, — он кивнул куда-то за спину.

— Куда ранило?

— Левую руку зацепило.

Дождавшись, пока санитар из казаков закончит с перевязкой, я протянул Менделеву-младшему выпивку:

— Держите. Как себя чувствуете? В госпиталь отправлять?

— Спасибо, ваше величество, — раненый приложился к фляжке, выдохнул и продолжил, — Хотелось бы сначала помочь вам с документами, завершить дело.

— Хорошо, завершим вместе, но затем придётся ехать к докторам! Это приказ!

— Слушаюсь, ваше величество.

— Евгений Никифорович, пожалуй, мы поедем на втором ландо, там лошади остались целыми. К Сенатскому дворцу!

Через несколько минут мы тронулись с места в окружении изрядного отряда охраны. С собой в ландо я забрал Гиляровского, Менделеева и Ширинкина. Однако далеко уехать не удалось — только оказались на перекрёстке, как упёрлись в толпу разного рода вельмож, спешивших к месту происшествия от Сенатского дворца.

Причём некоторые из них успели даже пострелять по нападавшим, зайдя в тыл их колонны!

— Господа, господа! Дорогу императору! — закричали мои охранники.

Я встал на ноги и начал махать рукой всполошённым членам Государственного совета и прочим знатным господам — некоторых из них мне даже удавалось узнать, в том числе и князя Святополка-Мирского[1], нового губернатора Москвы, назначенного по протекции Мама. Собравшиеся расступались, но я приказал:

— Остановите!

А затем, громко крикнул:

— Господа, все возвращайтесь к Сенатскому дворцу, наши планы не изменились! Едем дальше!

После перекрёстка справа открылось нужное нам строение. А слева площадь перед ним, также заполненная встревоженным народом, который, впрочем, уже оттеснялся солдатской цепью. Ехать было всего ничего, если бы не ранение Менделеева, я бы не стал заморачиваться насчёт ландо — и вскоре мы уже были у оформленного под античный портик входа.

Встав с мягкого сиденья, я посмотрел назад и по сторонам — от перекрёстка тянулась вереница государственных деятелей в парадных мундирах с золотым шитьём, вдоль площади стояла цепь солдат, подкреплённая кое-какой кавалерией, и всюду виднелся озабоченный случившимся народ.

«Н-да… Картина маслом… Ленин на броневике!» — подумалось мне, а затем в голове пронеслась хулиганская мысль, — «А если?»

— Владимир Дмитриевич, откройте портфель.

— Сию секунду, государь, — Менделеев начал возиться с застёжкой замка, но одной рукой было неудобно, и ему на помощь пришёл Гиляровский.

— Папку! — я требовательно раскрыл ладонь и, получив документы, поблагодарил, — Спасибо. А теперь немного подождём, пока все соберутся.

Сановники подходили, я смотрел на взволнованного Витте, смог опознать парочку великих князей и Святополка-Мирского, а также разглядывал множество иных, в большинстве своём незнакомых лиц. Наконец, дождавшись, когда среди волнующейся и сбитой с толку непонятным действом толпы объявились догнавшие нас наконец-то иерархи церкви, снова приложился к фляжке, а затем выдохнул, перекрестился и громко сказал, даже крикнул:

— Господа советники! После случившегося, я решил немного поменять повестку дня. По очевидным причинам устраивать длительные обсуждения не будем, однако я должен объявить Высочайший Коронационный Манифест, данный мною в связи с восшествием на престол! Меня хотели убить, но не допустить того, что сейчас должно произойти! Слушайте и не говорите потом, что не слышали!

Божиею милостию, мы, Николай Вторый, император и самодержец всероссийский… Объявляем всем нашим верным подданым:

1. О восстановлении патриаршества в Русской Православной Церкви и скорейшем проведении Поместного собора для избрания Патриарха.

2. О даровании подданым империи незыблемой основы гражданской свободы вне зависимости от национальности или религии на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, вероисповедания, слова, собраний и союзов.

3. Об отмене выкупных платежей и аннулировании недоимок по ним.

4. Об отмене ограничительных порядков и установлений и замене разрешительных правил на уведомительные при организации общественных, торговых, промышленных или иных артелей, кооперативов, товариществ и обществ.

5. Об установлении правила, чтобы впредь законы перед принятием рассматривались и одобрялись Государственным советом, который сверх своей численности должен быть дополнен ещё на одну треть выборными представителями от зарегистрированных должным образом общественных организаций и союзов.

Объявляем также нашему правительству и Государственному совету обязанность принять в течение года все необходимые законы, постановления и иные государственные акты для установления объявленных Высочайшим Манифестом порядков.

Призываем всех верных сынов Российской империи не забывать долг свой перед Родиною, и не допускать беспорядков или иной смуты и действовать на общее благо совместно![2]

Окончив громкое чтение небольшого, но бомбического текста, я замолчал, пристально смотря в лица окружающих меня людей. Несмотря на действенную маскировку в виде самых разнообразных бород, усов и бакенбардов — на лицах читалось удивление, изумление, шок, паника, крайнее недовольство или, наоборот, безмерное одобрение.

В общем, народу зашло! Основы были изрядно потрясены, а скрепы неплохо так доработаны напильником!

А после, из-за цепи солдат и казаков раздались первые крики:

— Ура, государю! Ура! — затем отдельные слова перестали быть различимы за ликующим гулом.

— Вот он, глас народа, господа! — прокомментировал я произошедшее своим спутникам. — Джоу Го только тогда может процветать, когда между Ся и Хуа есть гармония и соответствие одного начала другому! Вот про это пишите во всех подробностях, Владимир Алексеевич! А про тот разговор в казармах забудьте, словно и не было его никогда!

— Ваше величество, а что вы имели в виду, говоря про это Джоу Го и прочее? — спросил Гиляровский.

— Сосуд государственный и его наполнение в гармонии надлежит содержать, — тихо ответил я и уже громко крикнул для постепенно двигающихся ко мне сановников, в первых рядах которых виднелись ошеломлённые лица Ник Ника и Сандро, — Господа Государственный Совет! Сегодняшнее заседание не задалось, поэтому обсудим наши вопросы в следующий раз, через несколько дней!

— Никки! Что ты такое сделал? — великий князь Николай Николаевич[3] добрался-таки до моего ландо, а за ним уже поспешали оба «прогрессивных» Михайловича.

— То, что должен был, дядя. Продолжил реформы моего деда! Завтра жду вас после завтрака, если есть вопросы. А пока… Крепитесь. Владимир Александрович и Кирилл были убиты во время покушения!

Ошеломив «родственников» ещё одной новостью, я махнул рукой и скомандовал возвращаться в Александрининский дворец, по пути диктуя распоряжения, которые вместо раненого Менделеева записывал Гиляровский.

— Как вернёмся, немедленно отправить её величеству Марии Фёдоровне сообщение о покушении, моём счастливом спасении и о трагической гибели великих князей. Отправить телеграммы с текстом манифеста во все правительственные учреждения и газеты крупных городов по заранее заготовленному списку. Сводным гвардейским батальоном оцепить мою резиденцию…

На последнем предложении генерал Ширинкин кивнул и сделал запись в своём блокнотике.

— Владимир Дмитриевич, передайте господину Гиляровскому заготовленные материалы для публикации, надеюсь, они заменят то, что нельзя печатать, несмотря на объявленную только что свободу.

Менделеев-младший перехватил здоровой рукой портфель, открыл его и вытащил тонкую папку на завязках:

— Прошу вас, Владимир Алексеевич. Здесь некоторые разъяснения по крестьянскому вопросу и отмене выкупных платежей.

— Может в свете случившегося это сейчас и не так первостепенно, но важно, — добавил я и вновь переключился на указания секретарю — мысли плавали. — Кроме того, Владимир Дмитриевич, нужно будет оповестить Танеева и решить с организацией достойного погребения великих князей и иных погибших. А также позаботиться о раненных и родственниках. Узнайте, как состояние Гессе.

— Обязательно, ваше величество.

Мы проехали мост, направляясь к Нескучному саду, а Гиляровский начал заметно ёрзать.

— Торопитесь в редакцию, Владимир Алексеевич?

— Конечно, ваше величество!

— Могу вас высадить.

— Это было бы замечательно, ваше величество!

Я приказал остановить и криминальный журналист, на глазах ставший обозревателем высших политических сфер империи, откланялся и быстро, почти бегом направился куда-то по московским улицам.

— Ваше величество, — обратился ко мне генерал Ширинкин, когда мы возобновили движение. — Манифест неизбежно вызовет брожение в обществе, и это странное нападение прямо перед его обнародованием. Мне кажется, что некто заранее предполагал о ваших планах.

— Вывод сей напрашивается, но кто мог такое организовать и при этом быть достаточно осведомлённым в вопросах, которыми я ни с кем не делился? — ответил я.

Мне-то истинные виновники были известны, как была известна и взаимосвязь покушения с моими планами, но не раскрывать же все эти моменты местному охранителю? Вот и пришлось пускаться в туманные рассуждения:

— Мне кажется маловероятным, что нападение совершили внутренние враги. Подозреваю, что здесь дело рук кого-то извне… Но кого? Ответ на этот вопрос мне неизвестен. Надеюсь, что следствие покажет!

— Ваше величество, в любом случае система охраны требует изменений!

— Это верно, всё, что мы недавно обсуждали, следует как можно скорее реализовывать.

— Новые роты для стрелкового полка формируются, также полагаю, что теперь будет разумным при поездках организовывать дальние конные пикеты, для обнаружения и предупреждения возможных засад.

— Звучит разумно…

Постепенно беседа утихла, и я, вооружившись засапожной фляжкой, просто рассматривал сквозь густой конвой московские улицы. Однако через несколько глотков фляга предательски опустела! И как раз в это время на одном из близлежащих домов я увидел вывеску «Конъякъ Шустова».

— А ну-ка братцы, остановите!

[1] Князь Пётр Дмитриевич Святополк-Мирский (1857–1914) с 1895 губернатор в Пензе, в реальной истории в 1900 году был назначен командиром Отдельного корпуса жандармов, затем был губернатором Виленской, Ковненской и Гродненской губерний, а после, по протекции Марии Фёдоровны, стал министром внутренних дел. Отличался либеральными взглядами, в том числе предлагал Николаю II ввести в Государственный совет выборных представителей от общественных организаций, что вызвало конфликт с Победоносцевым, неудовольствие царя и отставку.

[2] За базу использованы материалы Октябрьского манифеста 17 октября 1905 года, но есть и кое-что отличающееся.

[3] По воспоминаниям Витте, в 1905 году Ник Ник уговаривал Николая II подписать Октябрьский манифест. А когда император начал склоняться к введению жёсткой диктатуры, то Ник Ник устроил экзальтированную истерику, чем и склонил чашу весов в пользу либеральных уступок.