Ночное дежурство

Глава двадцатая

Агнес

– Боже, хотел бы я знать, что здесь происходит со временем. – Вуди замечает это по громкой связи, как будто мало им его самоуверенного голоса. – Он ведь тот, кто вам нужен, правда?

– Наверное, – кричит в ответ Рей.

Разумеется, тот. Он же мужчина, более того, он Ангус, человек, с которым никто из работников не считается вовсе, лишая его даже капли самоуважения. Если все они уверены, что решить проблему двери Вуди можно только грубой силой, он, несомненно, подойдет не хуже любого другого. Увы, Агнес вряд ли поверит, что их разговор не предназначался для ее ушей. Если уж менеджмент оказался таким мелочным и мстительным, нельзя допускать, чтобы это задело ее. Она сгребает стопку книг Гэвина с полок и с грохотом швыряет на тележку, чтобы заглушить собственные мысли.

Не помогает. Она слышит, как Вуди произносит:

– Может, я смогу разрешить и другую вашу проблему…

И весь магазин слышит. Она не уверена, обращено ли это к ней или же направлено против нее, пока он не начинает считать, и в следующую минуту она чувствует себя дурой, что вообще задавалась подобным вопросом. Вот, теперь он говорит, ему нужны мускулы, и она рада, что предложение не распространяется на нее, хотя он явно не посмел бы сказать ей такое. Может, и к лучшему, что ее оправили сюда одну: на ум не приходит никто из коллег, чье общество было бы ей приятно. Если они не пытаются обосновать свое право указывать другим, то демонстрируют собственную мелочность каким-нибудь иным способом. Наверное, самое лучшее для всех – проводить больше времени наедине с собой.

– Раз, – объявляет бессмысленно усиленный голос Вуди, и Агнес готова посоветовать ему обходиться без телефона, когда это возможно. Она слышит, как в кабинете вспыхивает какой-то спор, но не опустится до того, чтобы подслушивать, пусть это и было бы забавно. Она заталкивает на последнее свободное место в тележке несколько книг и катит ее через хранилище под приглушенное попискивание, которое сначала списывает на мышей. Нет, это куски пенопласта трутся друг о друга под остальным мусором в разгрузочном бункере, догадывается она, подходя к лифту и нажимая кнопку.

– Лифт открывается, – сразу же сообщают ей, словно только ее и поджидали. Дверцы расходятся в стороны, являя пустой погрузчик для поддонов, из-за которого внутри едва хватает места для Агнес с ее транспортом. Загнав тележку с книгами сбоку, она втискивается между ней и стенкой лифта, чтобы нажать кнопку «Вниз». Смысла выскакивать наружу нет – здесь она хотя бы Вуди не будет слышать. Лифт сообщает ей о своих дальнейших намерениях и захлопывает дверцы, когда она выпаливает:

– Что ты сказал?

Она рада, что никто не видит, как она валяет дурака. Магнитофонная запись, или что там использует лифт, чтобы разговаривать, похоже, истерлась, хотя и как-то слишком быстро. Конечно же, он сказал: «Лифт закрывается», а не «Обвал начинается». И ей не так-то просто отделаться от ощущения, что и сам лифт как-то истерся и спускается гораздо медленнее обычного. Наверное, ей так кажется, потому что она втиснута в пространство, где едва ли сможет развернуться, если вдруг понадобится. Агнес вовсе не улыбается мысль заимствовать идеи у Вуди, но ведь никто не узнает.

– Раз, – бормочет она. И: – Два, – спустя секундную паузу, хотя и сама не знает, засекает ли время движения лифта или отвлекается от мыслей, чтобы не чувствовать себя отданной на милость времени, необходимого для спуска. – Три, – продолжает она, – че… – какое бы слово она ни собиралась произнести, оно застревает в горле, потому что лифт, дернувшись, замирает, словно доехал до конца троса. И мгновенно наступает темнота.

В какой-то очень долгий момент, пока Агнес не в состоянии вдохнуть, ей начинает казаться, что ее затапливает более плотная субстанция, чем простое отсутствие света, – что лифт заливает черная вода. Несомненно, кое-кто из ее коллег ожидал бы от нее, да и от любой другой женщины, вполне предсказуемой реакции, и именно поэтому она не собирается паниковать. Как только удается сделать вдох, она повторяет его, пока дыхание не становится естественным, после чего проводит пальцами по холодной металлической стене слева от себя примерно на уровне глаз. И точно, спустя несколько секунд указательный палец нащупывает дверцу, за которой хранится аварийный телефон. Он должен работать, даже если лифт обесточен, иначе какой в нем был бы смысл? Агнес со щелчком открывает дверцу и сует руку внутрь, нашаривая трубку, закрепленную в стенке. Когда она снимает ее, червь, холодный, словно полуночный туман, обвивается вокруг ее голого запястья. Это всего лишь провод телефона, но рука сама отдергивается, и Агнес едва не роняет трубку. Она подхватывает ее другой рукой и осторожно подносит к лицу, когда трубка произносит:

– Привет.

Звучит как-то слишком радостно с учетом обстоятельств и слегка похоже на голос лифта. Конечно, это сделано специально, чтобы подбодрить.

– Привет, – Агнес чувствует себя обязанной ответить тем же.

– Привет.

Интонации женщины становятся еще благожелательнее, и Агнес почти угадывает насмешку. Она близка к тому, чтобы снова эхом повторить приветствие, но понимает, насколько это получится глупо. Поэтому она произносит:

– Я застряла в лифте.

– Мы знаем.

Разве Агнес ожидала, что на звонок аварийного телефона будут отвечать из магазина? Она никак не может решить, в чем больше смысла – если да или если нет.

– Лифт в книжном магазине «Тексты», – поясняет она. – Где вы?

– Тут недалеко.

– Можете меня вытащить?

– Уже скоро.

Разве этот голос не звучит совсем уж странно? Агнес почти готова поверить, что он записан на магнитофонную ленту, которая понемногу замедляется. Высота голоса, очевидно, понижается, словно для того, чтобы сохранить прежний тон, требуется слишком много усилий. Агнес старается не обращать внимания на перемены, в том числе и потому, что она с голосом один на один в темноте, и спрашивает:

– Что вы будете делать?

– Уже делаем.

Не может быть, что это тот же самый голос. Оператор, или кто там снял трубку, должно быть, передал ее инженеру. Хотя Агнес уверена, что женщина способна выполнять подобную работу не хуже, в данный момент это для нее не так важно, как должно бы быть.

– Разве для этого вы не должны быть здесь? – возражает она.

– А вы как думаете?

– Откуда мне знать? Не могу же я делать вашу работу.

– Вы хотите, чтобы я был там.

Не стоит притворяться, будто эта идея ее привлекает. Либо у него першит в горле, причем совершенно невыносимо, либо он верит, что чем ниже звучит его голос, тем мужественнее он кажется. Самое большее, на что она отваживается:

– Делайте все, что нужно.

– Есть.

Должно быть, он соглашается, пусть и звучит это так, словно они заключили какую-то сделку.

– Что именно? – она чувствует, что в полном праве задать этот вопрос.

– Ждите.

– А что еще мне остается? Может быть, вы не понимаете, но я застряла здесь в темноте.

– О да.

Ей не хочется думать, что она слышит в этом ответе удовлетворение.

– Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что именно делаете, – произносит она. – Я до сих пор понятия не имею, куда дозвонилась. И я даже не знаю вашего имени.

В какой-то момент кажется, что телефонная трубка забита грязью, потому что размеренный густой хохот звучит так, словно вздуваются грязевые пузыри. Очевидно, слов у него не осталось, но это не значит, что и Агнес должна их лишиться. Этот тип похож на взрослого с садистскими наклонностями, который пытается напугать в темноте ребенка, и она мгновенно понимает, что он должен находиться где-то в магазине. Точно так же, как и женщина, ответившая на ее звонок, следовательно, по меньшей мере двое из так называемых коллег ненавидят Агнес настолько, что готовы бездумно мстить. Если позволить себе, можно заподозрить каждого.

– Вот что я скажу, – произносит она, когда в трубке повисает жадно внимающее молчание. – Не знаю, кто ты и твоя подружка. Но если внешность у тебя под стать голосу, хорошо, что здесь темно.

Она позволила себя спровоцировать и наговорила так много. Вполовину короче было бы вдвое убедительнее. Агнес отбрасывает от себя телефонную трубку, и она врезается в стенку лифта с грохотом, который, как она надеется, причинил боль тому, кто на другом конце провода. Она с удовольствием продолжает шуметь, нашаривая нишу телефона и прилаживая трубку на место. Захлопывая дверцу, она клянется, что как только выберется из лифта, узнает, кто ее разыграл. Она придвигается к двери и складывает ладони рупором.

– Меня кто-нибудь слышит? – кричит она. – Ангус? Найджел? Рей? Я в лифте!

Голос бьется о заблокированные двери. Она чувствует, как он (или ее дыхание) трепещет, как зажатая в ладонях бабочка. Она запрокидывает голову и кричит в потолок:

– Кто-нибудь! – А потом прижимает ухо к двери, которая как будто неустанно подрагивает от предвкушения. Ей с трудом удается расслышать вопрос Рея:

– Агнес, это ты?

Он не удосуживается правильно произнести ее имя, отчего обостряется ощущение одиночества от того, что ее в целом недолюбливают. Если она не ответит, то почувствует себя совсем уж глупо, однако ей приходится приложить усилие.

– Я в лифте. Он застрял.

Рей молчит так долго, что она уже недоумевает, услышал ли он, волнует ли его ее положение, но он наконец кричит:

– Агнес, к тебе кто-нибудь подойдет через минуту.

Нельзя допускать мысли, будто он нарочно увеличивает разделяющее их расстояние, пока они разговаривают. Ему пришлось отойти ради какого-то другого дела, именно поэтому его голос все время куда-то удаляется. Наступила тишина, однако, пока она длится, Агнес ничем не выдаст, как ей страшно снова окликнуть его. Как только ей удается напомнить себе, что в лифте достаточно воздуха, каким бы тесным ни было пространство, в которое она втиснута, она уже в состоянии делать глубокие вдохи и старается признать черноту, липнущую к глазам, составляющей того спокойствия, какое она силится обрести. Она ведь, по крайней мере, в средоточии покоя или же это обманчивый покой? Уж не сползает ли лифт вниз так постепенно, что ей, возможно, и мерещатся эти сделанные украдкой движения? Агнес замирает совершенно неподвижно, даже не дышит в попытке определить, спускается ли кабина по тросу, словно тяжелый паук, когда всеобъемлющий, хотя и приглушенный голос Вуди объявляет:

– Нет, вы там внизу не останавливайтесь. И не думайте, что с работой покончено. У вас там все видно куда лучше, чем у нас.

Неужели он настолько запутался, что сообщает все это Агнес? Однако это означает, что свет погас во всем здании, именно поэтому никто до сих пор ей не помог, а вовсе не потому, что они считают ее недостойной их помощи. Возникшее было спокойствие подпорчено почти полной уверенностью, что голос Вуди, пока он говорит, едва ощутимо удаляется куда-то вверх. Агнес пытается просунуть пальцы между дверцами, и ей удается разомкнуть их на дюйм, но там просто чернота и сырой холод, разве что к ним примешивается еще и едва ощутимая затхлая вонь. Она силится поглубже запустить пальцы в получившуюся щель, но невозможно удержать приоткрытые дверцы одной рукой, чтобы другой успеть коснуться стены шахты и понять, движется ли лифт. Она боится прищемить руку и отдергивает ее. Дверцы со стуком смыкаются, когда до нее долетает голос:

– Агнес, это я, Найджел. Ты там как?

Если он тоже сейчас в темноте, у него имеются дела поважнее, чем вспоминать, как нужно произносить ее имя. Она вдыхает полной грудью, чтобы ее крик не пропал впустую.

– Я не знаю, где я.

– Ты где-то ниже меня, а я у верхних дверей. И я спускаюсь к тебе. В смысле, по лестнице спускаюсь.

Картинка, на которой Найджел сползает по кабелю, возрождает ее сомнения, не опускается ли лифт понемногу под собственной тяжестью и тяжестью груза. И в надежде выяснить, есть ли где-нибудь поблизости свет, она умоляющим тоном произносит:

– А ты видишь, где я?

– Честно говоря, я не вижу ни зги. Рей отправился чинить предохранители.

Значит, уже скоро они снова будут видеть и лифт начнет вести себя как полагается. Она предоставляет Найджелу возможность остаться там, где он есть, когда кричит:

– Но ты сумеешь найти дорогу?

– Никаких вопросов. Я прямо сейчас отправляюсь. – Он путается в последних словах, но потом исправляется: – Уже иду.

Агнес пошатнула его уверенность в себе. От этого он становится больше похож на живого человека, однако это едва ли помогает ей ощутить себя в безопасности. Приглушенный звон металла где-то над головой сменяется черной тишиной, обостряющей ее фантазии о том, что лифт понемногу сползает по шахте вниз, не быстрее улитки. Она попеременно пытается дышать ровно и задерживать дыхание в попытках уловить это движение лифта, когда Найджел кричит:

– Агнес, я уже на лестнице. Я уже скоро.

– Давай, – отвечает она, потому что его голос, вместо того чтобы приблизиться, звучит еще дальше. Ну конечно, теперь ведь между ними стена. Она закрывает глаза в надежде услышать, как он спускается, но от этого только усиливается ощущение, что лифт вовсе не так неподвижен, как пытается ее убедить. Лифт не может убеждать, тогда кто может? Агнес напоминает себе, что она одна в темноте, если не считать Найджела, но тут невнятный удар где-то над головой заставляет ее усомниться.

– Это я. Я, Найджел, – старается он подбодрить ее. – Я уже здесь.

Ее приводит в смятение необходимость задать вопрос, от которого темнота словно сгущается.

– Где?

– Совсем близко.

Голос, несомненно, звучит где-то рядом. Но как же Найджел может находиться над ней, если он у дверей лифта? Лифту ведь больше некуда спускаться. Или все-таки есть куда, она же не специалист по лифтам и их работе. Если шахта расположена ниже уровня цокольного этажа, наверняка не очень глубоко. Слабые звуки какого-то движения наверху, должно быть, означают, что Найджел изо всех сил старается разжать дверцы в шахту. Она не уверена, не удаляются ли от нее эти звуки, зато ясно, что особого успеха Найджел не достиг. Нельзя ли ему помочь? Она находит зазор между дверцами лифта и запускает туда пальцы, но, похоже, она становится такой слабенькой, какой ее хотели бы видеть некоторые коллеги: на этот раз дверцы не размыкаются настолько, чтобы просунуть туда руки, она лишь впускает в кабину призрачный запах застоявшейся сырости. Огромные усилия приходится тратить, чтобы дотянуться до дверей, перегибаясь через тележку. Она все еще тянется, угол тележки врезается ей в бедро, и тут Найджел кричит:

– Подожди.

Она достаточно беспечна, чтобы благодарно распрямиться раньше, чем понимает, что он же понятия не имеет, чего она пытается добиться.

– Я тут понял, что нужно сделать, – поясняет он, – я сейчас вернусь.

Это должно вселять надежду. Ей хочется верить, что ему там уже всё видно. Она задерживает дыхание, чтобы понять, что же там происходит. Спустя секунды она слышит звяканье: значит, Найджел открывает двери зоны доставки. Свет снаружи никак не зависит от пробок в магазине. Если так, почему же Найджел замолк? Почему она не слышит его у дверей шахты? Очевидно, потому что он озабочен тем, чтобы двери не закрылись, говорит она себе как раз в тот миг, когда они с раскатистым грохотом смыкаются.

Агнес удерживается от желания немедленно закричать, но едва не делает это, когда приглушенный стук нарушает тишину. За паузой следует еще один удар, и она догадывается, что это Найджел колотит плечом в двери, пытаясь открыть их: получается, он каким-то образом умудрился оказаться за пределами магазина. То ли он слабеет, то ли дело обстоит еще хуже, но ударов больше не слышно, и Агнес остается в еще более глубокой черноте.

Единственное, за что она благодарна, – ее родители не знают, что с ней. Они к этому времени уже успели лечь в постель и, она надеется, спят. Если бы она воспользовалась отказом Вуди пустить ее к телефону как поводом уехать, то не сидела бы сейчас в ловушке, однако не позволяет ли она подобным мыслям загонять ее в ловушку другого рода? Она ведь не парализована, и она по-прежнему в состоянии докричаться до кого-нибудь. Если потребуется не один человек, чтобы разжать двери лифта, так в торговом зале полно народу.

Агнес протискивается вперед, огибая угол тележки и оказываясь на дюйм впереди нее. Бортик упирается ей куда-то в поясницу, а уголки книг поднимаются, книга за книгой, вдоль позвоночника. Распластав ладони по створкам дверей, она кажется себе пришпиленной к металлу. Она дышит неглубоко, чтобы сделаться как можно тоньше, иначе грудь упирается в металлическую поверхность. Ей приходится несколько раз напомнить себе, что она вовсе не задыхается, прежде чем носок ее правой туфли протискивается в щель между дверцами. Затем она просовывает в щель ладони и разжимает дверцы достаточно широко, чтобы поставить между ними ногу.

Несколько секунд Агнес отдыхает, готовясь дальше расширить проем, чтобы позвать на помощь, когда внутрь врывается затхлый запах. Он поднимается откуда-то из-под лифта и так заполняет пространство, что она не сомневается: его источник приближается или же его приближают. Она заставляет себя просунуть руку дальше в невидимую щель в черноте. Надеется, что, несмотря на все предчувствия, она все-таки еще на уровне зоны доставки, однако пальцы наталкиваются на скользкий кирпич.

Агнес боится тянуться дальше, но все же делает это. Насколько хватает длины ее руки, она чувствует только кирпичную кладку. Приподнявшись на цыпочки, она проводит пальцами между верхним краем лифта и стеной шахты. Может дотянуться кончиками пальцев до нижней кромки дверей, открывающихся в фойе зоны доставки. А затем лифт спускается еще, и она уже не достает до дверей и лишь чувствует, как под пальцами тянется кирпичная кладка.

Нельзя паниковать. Разве у лифтов в крыше нет аварийного выхода? Даже если она не помнит, чтобы видела наверху какой-нибудь люк, он должен там быть – должен. Можно добраться до него, встав на тележку, хотя она предпочла бы подождать, пока будет здесь не одна. Агнес делает глубокий вдох и едва не сплевывает из-за затхлого привкуса. Но вместо того она использует воздух для самого громкого крика, на который способна, сложив ладони рупором и запрокинув голову.

– Кто-нибудь, подойдите! Я в лифте. Я застряла.

Она намерена использовать остатки этого вдоха на полную, но ее перебивают. Ей не хочется думать, что это и есть ответ на ее призыв, поначалу она вообще не уверена, не померещился ли ей голос лифта.

– Лифт открывается, – произносит он, или наоборот: – Лифт закрывается, – хотя она легко может представить себе, как густой и неспешный голос выговаривает: – Лифт опускается.

Запись, должно быть, истерлась окончательно, или же механизм работает на последнем издыхании, однако Агнес не может отделаться от осознания, что голос просто вернулся к своей истинной природе, а его женская версия была всего лишь притворством. И еще он слишком сильно напоминает тот голос, или голоса, которые отвечали ей по аварийному телефону, и эта мысль куда хуже бессрочного сидения в темноте. Агнес зажимает руками рот и нос, чтобы не чувствовать запаха, пока делает очередной долгий вдох. Она поднимает лицо, готовясь снова закричать, но получается только сиплый выдох. Что-то вскарабкалось по ее туфле и обвило лодыжку. Слишком холодное и склизкое, чтобы быть живым.

На мгновение ей удается немного прийти в себя, осознав, что это вода или грязь. Но затем оно наползает и на левую ногу, поднимаясь до лодыжки, и она выдергивает правую ногу из щели между дверцами лифта, через которую и сочится эта жижа. Дверцы смыкаются с неприятным грохотом, а Агнес пытается прорваться в дальний угол, где хотя бы имеется место для маневра. Верхний край тележки, похоже, оставил вытянутый синяк на пару дюймов ниже цепочки следов от книг вдоль позвоночника, и нога неудержимо скользит по мокрому металлическому полу. Как только ее вытянутая левая рука нащупывает кнопки на стене и определяет кнопку «Вверх», она принимается жать на нее. Предательские двери, конечно не назло ей, хотя так и кажется, не двигаются, словно между ними втиснулся кто-то посторонний.

Агнес изворачивается, освобождаясь от тележки, и выпрямляется, словно такая поза может придать храбрости. Еще несколько секунд она продолжает отбивать пальцы о кнопку. Это никак не замедляет спуск лифта, который теперь не просто едет вниз, а едет так, словно его туда тащат. Хотя она боится отодвинуться от кнопок и дверей, выбора нет. Она ощупью пробирается за тележку и останавливается между металлическими зубьями погрузчика для поддонов. Хватаясь за тележку обеими руками, она собирается лезть к невидимому люку, когда какая-то субстанция, слишком густая для воды и слишком жидкая для земли, затапливает ноги, поднимаясь почти до икр.

Агнес не кричит. Надо беречь дыхание, особенно чтобы убедить себя, что она не задыхается. Она ставит одну ногу на нижний ярус тележки, поднимаясь над прибывающей жижей. Нога соскальзывает с того дюйма, который не занят книгами. Брызги, разлетаясь, попадают на колени, и она едва не кричит. Она хватает стопку книг и отшвыривает в темноту, где они глухо ударяются в стенки лифта. К тому времени, когда Агнес удается освободить еще два яруса тележки от всего содержимого, тягучая ледяная жижа доходит уже до середины икр, а книги, отскакивая от стенок, падают со всплеском. Она поднимается на нижний ярус тележки и подтягивается, чтобы переступить на средний. Не успевает она перенести ногу, как тележка переворачивается.

Агнес слепо барахтается в недрах лифта, пока не ударяется спиной о торчащую рукоятку погрузчика. Ее захлестывает волна высотой до колена, несущая с собой книги: лишенные смысла размокшие волглые глыбы тычутся ей в ноги, словно ища компании, пока она не отпихивает их в стороны. Агнес разворачивается, спасаясь от боли в спине, и хватается за рукоятку. Она точно слишком короткая и слишком ненадежная, чтобы забираться на нее. Затем она слышит, как тележка врезается в стенку лифта и скрежещет, поднимаясь и опускаясь.

Если тележка не тонет, нельзя ли подняться на ней к люку? Ничего другого и не остается, потому что Агнес не умеет плавать, даже если бы это было возможно в болотной жиже, поднявшейся уже выше колен. Она, спотыкаясь, бредет через нее и темноту, растопыренными пальцами отбиваясь от массы напитанных водой книг. Костяшки ударяются о какое-то более твердое препятствие: дно тележки, которая плавает на боку. Агнес набрасывается на нее в подобии жалкого торжества, и ее правая рука смыкается на чем-то, водруженном поверх тележки.

У него имеется лицо, хотя и держится недолго. Прежде чем рука Агнес успевает отпрянуть от комковатых черт или нащупать что-нибудь, кроме одного лениво моргающего глаза, который раза в два больше другого, лицо втягивается в холодную желатиновую глыбу головы. Она не знает сама, какие звуки издает, силясь отодвинуться подальше, знает только, что отчаянно хочет съежиться и оказаться как можно дальше от тележки и ее жуткого пассажира, насколько позволит кабина лифта.

Распухшие книги болтаются рядом и за спиной, мешая двигаться, потому что окружают ее уже на уровне бедер. Тележка упирается ей в спину, и она отталкивает ее со всей силы. Та врезается в дверцы лифта так, что кабина содрогается. Наверное, результат не только в этом, потому что спустя какие-то секунды усилившийся поток жижи поднимается ей до самых ребер. Агнес вскидывает руки повыше, но только потому, что понятия не имеет, что еще можно сделать, и тут тележка толкает ее в грудь. У нее едва остается время, чтобы помолиться, но молитва получается недолгой, потому что остатки той рожи ложатся на ее лицо плотной маской.

Она начисто лишена черт, как нога слизня, но при этом растянута в широкой и вялой ухмылке, гораздо хуже ухмылки идиота. Агнес впивается ногтями в трясущуюся, лишенную шеи голову и отрывает ее от себя, но конечности твари скользят сзади по шее, смыкаясь. Почему же их невозможно отцепить, раз в них нет ни костей, ни мышц, и ее пальцы протыкают их запросто – раз они даже сами сомневаются в собственной форме? Голова и то, что там сейчас вместо лица, придвигается к ней все ближе и ближе, и Агнес почти рада черноте, которая сначала заполняет ее рот и нос, а потом глаза и разум чем-то более плотным, чем просто темнота.