Непокорная невеста, или Аджика по - попадански

Глава 6

Вот и пришло время прощаться. Мое сердце — это клубок противоречий, где благодарность переплелась с щемящей грустью, а надежда — с легкой тревогой. Я смотрю на Марту и Джона. Их лица — карта времени, исчерченная морщинами заботы и доброты. Их руки натруженные, сильные, а кожа пахнет землей и солнцем. Они так быстро стали мне такими родными, словно я обрела семью в этом чуждом мне мире.

— Я не знаю, как вас благодарить, — говорю я, и голос предательски дрожит, выдавая бурю чувств, бушующую внутри. В горле стоит комок, слова кажутся слишком мелкими, чтобы выразить всю глубину моей признательности. — Вы сделали для меня так много… больше, чем кто-либо когда-либо делал.

Марта обнимает меня крепко, по-матерински.

— Глупости, девочка, — ворчит она беззлобно, но в голосе слышатся тепло и ласка. — Не за что благодарить. Просто поступай по совести, будь честна с собой и добра к другим. Это лучшая благодарность, которую ты можешь нам преподнести.

Джон молча кладет свою большую мозолистую руку мне на плечо. Его взгляд, глубокий и мудрый, говорит больше, чем любые слова. Я чувствую их симпатию и поддержку, их нерушимую веру в меня, несмотря на то что они совсем не знают моего прошлого. Но пришло время двигаться дальше, пустить корни на этой земле. Оставаться с ними и чувствовать себя должницей я не могла. Они и так сделали для меня больше, чем я могла бы их просить.

Мне нужен свой угол, свое собственное пространство, где я смогу расправить крылья и по-настоящему начать жить. Без оглядки, без страха.

— Я хочу… я мечтаю о своем доме, — говорю я, стараясь, чтобы в голосе звучала уверенность, хотя внутри все трепещет от волнения. В животе поселились ледяные мурашки. — Не зависеть ни от кого, самой решать свою судьбу, самой строить свою жизнь.

Они переглядываются, и в их глазах я вижу понимание и, кажется, даже гордость за меня.

— Ты сильная. У тебя в сердце горит огонь. Ты справишься со всем, что тебе уготовано. Только не сдавайся.

Я собираю свои нехитрые пожитки, сажусь на свою Леди и прощаюсь с добрым семейством. Слезы предательски щиплют глаза, и я с трудом сдерживаю рыдания, глотая их, словно горькую пилюлю. Даже не ожидала от себя такой сентиментальности.

— Попробуй поговорить с городским главой, — советует Джон, крепко сжимая мою руку своей сильной ладонью. — Слышал, у него есть какой-то старый дом на отшибе. Давно пустует. Вряд ли он много за него запросит. Хотя…

Я удивленно вскидываю брови.

— А почему он пустует так долго? Неужели никто не хочет там жить? В Гринвуде, кажется, каждый клочок земли на счету.

Марта вздыхает и опускает глаза, словно ей стыдно произносить эти слова. — Дело в том, что у этого дома дурная слава. Говорят, там раньше ведьма жила. Старая Клотильда. После ее смерти там всякое творится… Скрипит, стучит, тени какие-то видят, вещи пропадают. Люди боятся. Говорят, место проклятое.

Мурашки пробегают по моей коже, словно стадо мелких насекомых. Проклятый дом? Неужели я действительно собираюсь жить в таком месте, где обитают призраки прошлого и шепчутся злые духи? Холод сковывает мои внутренности. Но тут же одергиваю себя, словно даю пощечину. Что мне ведьмы и привидения? Я видела вещи пострашнее сказок, пережила то, что не пожелаешь и врагу. А главное, у меня нет других вариантов. Мне не нужно привлекать к себе лишнее внимание, а то будут присматриваться к богатой вдове и задавать ненужные вопросы, если буду прицениваться к богатым домам в самом городе. Придется довольствоваться тем, что есть.

— Спасибо вам, — говорю я, стараясь, чтобы в голосе звучала бодрость, хотя внутри все сжалось от страха. — Я поговорю с главой. Попытка не пытка. Может, все эти слухи просто выдумки.

Они обнимают меня напоследок по-настоящему крепко, вкладывая в эти объятия всю свою поддержку. Я отрываюсь от них и делаю первый шаг в новую жизнь, полную неизвестности и опасений. Иду дальше, вглубь города, к дому городского главы, словно иду на казнь.

Глава, толстый и потный мужчина с обвисшими щеками, как у бульдога, и запахом дешевого пива, который от него исходит, словно зловонное облако, сидит за огромным дубовым столом, который кажется слишком большим для его маленькой грязной конторы. Он ковыряется зубочисткой в зубах и смотрит на меня с явным пренебрежением, как на надоедливую муху. Его взгляд скользит по мне сверху вниз, словно оценивает товар на рынке.

— Так что тебе нужно, девочка? — спрашивает он, даже не потрудившись скрыть свою неприязнь. В голосе сквозят лень и раздражение.

— Я… я хотела бы купить дом, — говорю я, стараясь не показывать своего волнения. Горло пересохло, и голос звучит хрипло и неуверенно.

Глава усмехается, обнажая кривые пожелтевшие зубы.

— Купить дом? Ты? — его лицо исказила гримаса какой-то брезгливости. Интересно, что именно вызвало такую реакцию? Мой юный возраст или то, что Марта переодела меня в свое старое платье, чтобы я не привлекала внимание, хотя бы попервой. — Не смеши меня. Ты даже на конуру для собаки не наскребешь. Иди лучше полы помой или скотину покорми, это у тебя лучше получится, — и мужчина рассмеялся своей шутке.

Я сглатываю обиду, словно горький ком, и стараюсь сохранить самообладание. Нельзя показывать ему свою слабость. Он только этого и ждет.

— Я слышала, у вас есть дом на окраине… Дом, в котором раньше жила Клотильда. Говорят, он давно пустует, — я достаю приготовленные монеты. Решила не ковырятся при главе города в кошеле, чтобы не привлекать к нему излишнего внимания. Но, видимо, у мужчины глаз наметан, и он, как рентген, сразу определил его наличие.

По моим подсчетам, у меня на все должно хватить, если только глава не станет взвинчивать цену, видя мой интерес. Сколько же он тогда может попросить за приличный дом, и подумать страшно.

Лицо главы меняется. Усмешка сползает с его губ, а взгляд становится каким-то странным — смесь удивления и злорадства.

— Ах, этот дом… Да, есть такой. Но зачем он тебе? Ты ведь знаешь, что о нем говорят? Что там призраки живут, что он проклят? — а сам смотрит на монеты с жадностью.

— Я слышала слухи, — отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно и уверенно. — Но мне все равно. Мне нужен дом. И я готова заплатить сколько смогу, — и я кивнула на деньги.

Глава откидывается на спинку стула, и тот жалобно скрипит под его весом. Он скрещивает руки на животе, словно довольный кот, поймавший мышь. — Хм… Ты смелая, хотя, может, просто глупая. Впрочем, неважно. Этот дом все равно никому не нужен. За него никто не даст и ломаного гроша. Все шарахаются от него как от чумного. Ладно, так и быть. Отдам тебе его за двадцать пять золотых. Только чтобы хоть кто-то за ним присматривал, а то совсем развалится. Да и налогов с него никаких не получишь, — сделал "одолжение" глава. Я посмотрела на монеты. У меня даже с деньгами, что подарили мне духи леса, не хватало, да еще же и на жизнь нужно было оставить. Я протянула то, что у меня было: — Я не могу дать больше.

— Эх, ну что с тобой делать, — кривится мужчина. — Должна будешь. Принесешь остаток в конце месяца, — торгуется мужчина, и я киваю, понурив голову.

— Хорошо, — проговорила я обреченно.

Глава довольно кивает, его глаза жадно блестят, как у крысы, увидевшей кусок сыра, и выгребает монеты себе в карман.

— Давай свои документы, оформим все необходимые бумаги, — протягивает городской глава лениво. — Остальные деньги принесешь и документы на дом заберешь, — усмехается мужчина.

Делать нечего, приходится отдать мои документы. У самой, правда, поджилки трясутся от страха. Документы-то поддельные. Толстяк бросает взгляд на выложенные мною на стол документы и удивленно приподнимает взгляд.

— Уже вдова, — констатирует он, задумчиво хмыкнув, а взгляд стал сально-похотливым, от которого мне чуть плохо не стало.

— Да, — подтверждаю, а сама подаюсь немного от него, чтобы, если что, успеть выскочить из помещения.

— Вот, держи ключ, — говорит он, протягивая мне старый ржавый ключ, покрытый зеленой патиной. Я беру его, но мужчина порывисто наклоняется в мою сторону и накрывает рукой мою руку с ключом. Ключ холодный на ощупь, словно прикосновение смерти, а ладонь городского главы потная и липкая. — И не говори потом, что я тебя не предупреждал. В этом доме тебе точно не будет скучно. Ха-ха.

Я выдергиваю руку из захвата и отступаю, заводя руку с ключом за спину, чтобы вытереть ее.

— Благодарю, — отвечаю сухо и, развернувшись, покидаю контору. Выйдя из дома главы, сжимаю ключ в руке, пока костяшки пальцев не белеют. Он кажется непомерно тяжелым, словно не ключ, а камень, привязанный к моей шее. Я отвязываю Леди и веду ее на окраину города, к дому, о котором ходят жуткие слухи и рассказывают страшные истории. К дому, который станет моим, несмотря ни на что.

Внутри меня бушует настоящий хаос. Страх, липкий и парализующий, сковывает все мои движения. Я боюсь неизвестности, боюсь того, что может ждать меня в этом проклятом доме. Что, если слухи правдивы? Что, если там действительно обитают призраки, которые не дадут мне покоя? Что, если я совершила огромную ошибку?

Но вместе со страхом во мне живет и предвкушение новой жизни, свободы, возможности начать все с чистого листа, построить свой собственный мир, где я буду сама себе хозяйка.

Я останавливаюсь на краю города и смотрю вдаль, туда, где виднеется крыша старого покосившегося дома. Дом Клотильды. Мой новый дом. Сердце бешено колотится в груди, словно пытается вырваться наружу. Я делаю глубокий вдох и выдыхаю. Ну что, проклятый дом, я иду.

Ключ скрипнул в замке, словно старый ворон, простуженно каркая, и дверь с трудом поддалась, издав протяжный стон, словно жалуясь на вековое одиночество. Запах затхлости, пыли и чего-то землистого, сырого ударил в нос, заставив меня поморщиться. Внутри было темно и сыро, словно в склепе. Будто меня заживо похоронили в воспоминаниях. Я распахнула ставни, надеясь прогнать тьму. Скупой свет дня пробился сквозь мутное стекло, высвечивая танцующие пылинки в воздухе.

Первое, что бросилось в глаза, — паутина. Она висела везде: в углах, как призрачные занавеси, на мебели — будто серый саван, на потолке — словно мохнатая плесень. Пауки, эти маленькие ткачи смерти, чувствовали себя здесь полноправными хозяевами. Обстановка была скромной и ветхой, словно ее собирали с миру по нитке: старый шатающийся стол с надломленной ножкой, которую закрутили бечевкой, пара скрипучих табуретов с выцветшей накидкой на сиденьях. Кресло-качалка с видавшей виды шалью, небрежно брошенной на спинку и свисающей до самого пола. И огромный, почерневший от времени и сырости, окованный железом сундук в углу. Он казался самым надежным предметом во всем доме, хранителем каких-то давно забытых тайн. Ничего зловещего, никаких признаков потустороннего. Просто запущенность, запустение и глухая, давящая тишина.

Я обошла дом, заглянула в каждую комнату. К слову, их было не так уж и много. Одна большая кухня внизу, на манер студий из моего мира, с камином и очагом, и пара комнат на втором этаже. Но были еще небольшие кладовки и кладовочки, но это не в счет. Я словно искала в доме хоть какой-то намек на жизнь. Везде было одно и то же: толстый слой пыли, сквозь который едва проступали очертания предметов, паутина, оплетающая все, словно смирительная рубашка, и ощущение, что здесь не просто давно никто не жил, а словно здесь вообще никогда не жили. Кухня с облупившейся краской, обнажающей слои старой побелки. Спальня с провисшей кроватью, будто старушечий рот без зубов, и треснувшим зеркалом, в котором мое отражение казалось размытым и призрачным. Никаких призраков, никаких зловещих теней, только печальное свидетельство того, как время беспощадно пожирает все, превращая дома в склепы, а воспоминания — в пыль.

Выйдя на задний двор, я ахнула. Передо мной раскинулся огромный заросший огород. Он спускался к реке, словно зеленые волны, окаменевшие во времени. "Змеевка", — вспомнила я название, услышанное от Марты. Название соответствовало действительности: река извивалась, словно змея, теряясь в зарослях ивняка. Местами еще виднелись грядки, словно шрамы на теле земли, на которых жалко зеленели остатки каких-то овощей, брошенных на произвол судьбы. Тыквы, похожие на огромные оранжевые головы, уныло лежали на земле, подгнивая от сырости, привлекая полчища слизней. Сквозь бурьян пробивались сорняки, словно армия захватчиков, отвоевывая себе жизненное пространство. Несмотря на все это запустение, чувствовалось, что когда-то здесь кипела жизнь, звенел детский смех, пахло свежей землей и созревающими плодами. Старая яблоня, скрученная ветром, с корой, похожей на старческую кожу, протягивала ко мне свои сухие скрюченные ветви, будто прося о помощи, о глотке воды, о лучике тепла.

Я спустилась по заросшим ступеням к реке, замечая, как высокая влажная трава оставляет мокрые следы на моей обуви. Шум воды приятно успокаивал, заглушая гул в голове, отгоняя непрошеные мысли. Внезапно я услышала громкий гомон и крики детей, грубые и жестокие.

Пройдя немного вперед, я увидела группу ребятишек, окруживших что-то черное и дергающееся.

Приблизившись, я разглядела здоровенного ворона. Дети гоняли его палками, целясь в него камнями, словно в живую мишень. Птица отчаянно пыталась взлететь, но, видимо, была ранена. Одно крыло беспомощно волочилось по земле, оставляя за собой темный след.

— Эй вы! — крикнула я, стараясь придать голосу как можно больше грозности, так как не была уверена, что мой оклик остановит издевательство над бедной птицей. — Что вы делаете? Немедленно прекратите!

Дети, испугавшись моего внезапного появления, моей злости, отразившейся в глазах, разбежались врассыпную, как тараканы, оставив ворона одного. Я подошла к птице. Он с опаской, с отчаянной болью в глазах смотрел на меня своими умными черными глазами, будто моля о пощаде.

— Ну, чего ты боишься? — проговорила я, протягивая руку, стараясь говорить мягко, успокаивающе. — Я тебя не обижу.

Ворон немного помедлил, словно взвешивая все за и против, а потом клюнул меня в палец, словно предупреждая, чтобы я не подходила ближе, показывая, что он еще может постоять за себя. Но я не отступила. Осторожно взяв птицу на руки, почувствовала, как сильно бьется ее маленькое испуганное сердце. Крыло действительно было сломано, и я почувствовала, как по моей руке скользнула теплая капля крови.

— Ничего, мы это исправим, — пообещала я ворону, глядя ему прямо в глаза. — Сейчас я отнесу тебя в дом, и мы что-нибудь придумаем.

Я понесла птицу в дом, чувствуя, как ее тепло согревает мои руки, как ее боль отзывается во мне. Внутри дома было по-прежнему мрачно и неуютно, но теперь здесь было уже не так одиноко. У меня появился новый жилец, товарищ по несчастью. И почему-то мне казалось, что с появлением этого ворона в моей жизни что-то изменится. Может быть, он и есть тот самый призрак, о котором говорили местные жители? Только вместо того, чтобы пугать, он принесет мне удачу или станет моим проводником в этом странном забытом месте. Или, по крайней мере, составит компанию в этом мрачном доме.

Я бережно опустила ворона на стол, стараясь не причинить ему лишней боли. Птица, казалось, понимала это, потому что не сопротивлялась, лишь мелко, судорожно вздрагивала всем телом, когда я прикасалась к сломанному крылу. Черные, блестящие, как полированный оникс, глаза неотрывно следили за мной, в их глубине плескалась мутная смесь страха, отчаяния и… доверия. Какой-то невероятный, почти человеческий взгляд, словно в этой птице заточен дух древнего мага.

— Тише, тише, мой хороший, — шептала я, успокаивая скорее себя, чем его. Мой голос дрожал, выдавая мое собственное волнение. — Сейчас все будет хорошо. Просто немного потерпи. Я постараюсь помочь.

Торопливо, почти лихорадочно я развязала свою походную сумку, что занесла сразу в дом и оставила на столе. Леди осталась же стоять у покосившейся коновязи, терпеливо пофыркивая и перебирая копытами, словно ощущала мою тревогу. Хорошо, что, повинуясь предчувствию, я догадалась захватить с собой самое необходимое. Из сумки, пахнущей травами и немного кожей, я извлекла чистую льняную тряпицу, старенькие ножницы с посеребренными ручками и несколько ровных гладких палочек, найденных в зачарованном лесу по пути сюда. Из палочек сделаю что-то вроде примитивной шины. Я даже не понимала тогда, зачем я эти веточки в сумку кинула, но вот, оказывается, все не просто так. Я никогда раньше не занималась лечением птиц, мои навыки были самыми элементарными, на уровне школьных уроков ОБЖ, но они навсегда въелись в память.

Разрезав тряпицу на ровные полоски, я аккуратно, почти благоговейно, промыла рану на крыле чистой родниковой водой из фляги, привезенной с собой. Ворон вздрогнул всем телом, его перья взъерошились, и он издал тихий болезненный писк.

— Прости, прости, — снова прошептала я, чувствуя, как сжимается мое сердце от жалости и сострадания. — Это чтобы не было заражения. Чтобы всякая зараза не пристала. Ты ведь не хочешь, чтобы твое крылышко совсем перестало летать, чтобы ты не мог больше парить в небесах?

Зафиксировав сломанное крыло в правильном положении с помощью палочек, я начала обматывать его тряпичными полосками, стараясь не затягивать слишком туго, чтобы не причинить еще больше боли. Ворон терпеливо сносил мои неумелые манипуляции, лишь изредка поглядывая на меня. Его осмысленный, пронзительный взгляд просто поражал меня до глубины души. Словно он понимал каждое мое движение, чувствовал мои намерения и принимал мою помощь, как дар свыше.

— Вот и все, — сказала я, выдыхая с облегчением, закончив перевязку. — Теперь тебе нужно немного отдохнуть. Не дергайся и старайся не двигать крылом, дай ему срастись.

Я отступила на шаг, оглядывая птицу. Ворон лежал на столе неподвижно, устремив на меня свои черные, как оникс, глаза, словно он читал мои мысли, видел мою душу насквозь. Казалось, он прислушивается к каждому моему слову, впитывает каждое мое движение.

— Ты умный, — пробормотала я, невольно обращаясь к нему как к равному, как к другу. — Очень умный. Кто ты? Как тебя зовут? Хотя, наверное, у тебя нет имени, у простой птицы. Что ж, тогда я дам тебе имя. Я буду звать тебя… Эм… Как насчет имени Геннадий? Тебе нравится?

Ворон не ответил, лишь чуть наклонил голову вбок, словно размышляя над моим предложением, оценивая его.

— Ну, Геннадий, отдохни, — сказала я, отступая от стола, давая ему пространство. — Завтра я посмотрю, как там твоя рана. А сейчас мне нужно заняться домом, привести его в порядок, чтобы нам обоим было здесь уютно.

Я повернулась, чтобы уйти, чувствуя его пристальный взгляд на своей спине, и вдруг услышала… карканье. Но это было не обычное карканье — грубое, хриплое. Это был звук, пропитанный какой-то странной интонацией, какой-то неземной мелодией. Словно… словно ворон пытался что-то сказать, выразить свои чувства.

Я замерла на месте как вкопанная и обернулась. Ворон все также лежал на столе, устремив на меня свой пронзительный, обжигающий взгляд. И тут я услышала это снова. Карканье. Но теперь сквозь обычные птичьи звуки я явственно услышала слова:

— Благодарю…

Я замерла. Не может быть. Мне, наверное, послышалось. Усталость, пережитый стресс, магия этого места — все это сыграло со мной злую шутку.

— Что? — прошептала я, не веря своим ушам, надеясь, что это всего лишь плод моего разыгравшегося воображения.

Ворон снова издал каркающий звук, и в этот раз он прозвучал еще отчетливее, словно он прилагал все усилия, чтобы меня услышали. И снова я услышала это слово, прозвучавшее в ночной тишине, словно удар колокола:

— Благодарю…

Я отступила на шаг, чувствуя, как по спине пробегает ледяной холодок, как волосы встают дыбом. Это невозможно. Вороны не говорят. Это против законов природы. Это просто бред, галлюцинация, игра разума.

Но взгляд Геннадия… Он был слишком осмысленным, слишком выразительным, слишком живым, чтобы быть обманом. И эти слова… Они звучали так отчетливо, так ясно, так проникновенно, что не оставалось никаких сомнений в их подлинности.

Я стояла как парализованная, не в силах пошевелиться, не в силах отвести взгляд от этой удивительной говорящей птицы, словно попала под гипноз.

— Я не пойму, что ты так удивляешься? — ворон Геннадий смотрел на меня своими умными, блестящими, как два уголька, глазами. В них читались и удивление, и легкое раздражение, словно ему приходилось объяснять очевидные вещи маленькому ребенку.

— Ты птица, — справедливо заметила я, но мои слова скорее звучали как-то вопросительно, нежели утвердительно. Мозг отказывался принимать реальность, протестовал против говорящего ворона, словно это был какой-то дурной сон, наваждение, вызванное усталостью и стрессом.

— Ну да, — кивнул ворон, качнув своей глянцевой головой. — Птица. А что тут удивительного? Никогда говорящих птиц не видела? — и мне даже показалось, что одна бровь у ворона приподнялась. Хотя откуда у ворона брови? Наверное, это просто игра света и тени на его оперении, но взгляд его был настолько лукавым, что мне стало совсем не по себе.

Я ущипнула себя за руку. Довольно сильно, чтобы почувствовать боль. Да, больно. Значит, не сплю. Головой потрясла, пытаясь прогнать наваждение. Может, это в доме пары какие-то вредные? Какая-нибудь спорынья или мухоморы в стенах? Может, у меня галлюцинации?

Ворон хмыкнул или, точнее, каркнул с ноткой раздражения, словно я оскорбила его интеллектуальные способности.

— Никаких паров. Не выдумывай. И галлюцинаций тоже нет. Я вполне реален. Просто… несколько необычен. Я, знаешь ли, раньше жил здесь с той женщиной, которой этот дом принадлежал.

В голове все смешалось в густую непонятную кашу. Словно кто-то вылил туда ведро информации, которую мозг отказывался переваривать.

— С женщиной? Ты имеешь в виду… старуху, прежнюю хозяйку? Но… она же умерла, — прошептала я. Дом стоял заброшенным уже несколько лет, окутанный мрачными легендами и слухами.

— Умерла, — подтвердил Геннадий, грустно склонив голову. Его оперение слегка взъерошилось, словно он сам испытывал грусть. — Пусть облачко ей будет мягким, на котором она сейчас нежится. Хорошая была женщина.

— Так… так она знала, что ты умеешь говорить? И ты… ты был ее питомцем? Или… она была ведьмой? — выпалила я, не в силах сдержать любопытство и подступающий страх. Все эти слухи о проклятом доме, о ведьме…

Геннадий возмущенно вскинул голову, расправив свои угольно-черные крылья.

— Ведьмой? Чушь собачья! Она была знахаркой. Лечила людей травами, помогала советом. А ведьмой ее называли злые и недалекие люди, завистники. Всем помогала, кто бы к ней ни приходил, без разбора. Её дар был посланием небес, а не от темных сил. И не питомцем я был, а другом и товарищем. Мы многое с ней пережили.

— Но дом… говорят, он проклят, — прошептала я, поежившись, словно почувствовав, как сквозняк пробегает по спине.

Ворон фыркнул. Звук этот был полон презрения и насмешки.

— Проклят? Глупости. Просто я слегка… отпугивал потенциальных жильцов. Не хотел, чтобы здесь поселились какие-нибудь скряги или злые люди. Да и старуха перед смертью… она немного поколдовала. Оставила навет, что в этом доме будет жить дева с огненными волосами, чуждая этому миру, но с искренней и доброй душой.

Он посмотрел на меня своими пронзительными глазами, в которых отражались отблески солнечных лучей. Взгляд его проникал в самую душу, словно сканировал меня насквозь.

— И я уверен, Аэлита, что это ты. Ты та самая дева, которую ждала старуха.

Мое имя словно эхо разнеслось по комнате, подчеркивая нереальность происходящего. Дева с огненными волосами… Чужая этому миру… Но искренняя и добрая душой… Все это казалось абсурдом, нереальным сном, бредом воспаленного воображения. Я провела рукой по своим рыжим волосам, чувствуя, как внутри нарастает паника, как мир вокруг начинает рушиться, теряя свою привычную форму.

— Я… я не понимаю, — пробормотала, пытаясь ухватиться за что-то рациональное, за здравый смысл. — Что мне теперь делать? Что все это значит?

Геннадий немного подождал, наблюдая за моей растерянностью, изучающе наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Потом он каркнул, на сей раз мягче, с какой-то нежной, успокаивающей интонацией, словно пытался меня приободрить.

— Просто живи, Аэлита. Просто живи. А судьба тебя найдет, если это твоя судьба. Навет силен, но он лишь направляет течение реки, а не создает его заново. Не бойся. И доверься себе. И, главное, не забывай кормить меня, — добавил он с лукавым блеском в глазах, словно напоминая о самом важном.