Непокорная невеста, или Аджика по - попадански

Глава 14

С рассветом сквозь неплотно задернутые шторы, которые следовало бы заменить, но на это никак не хватало ни времени, ни средств, в комнату робко прокрался тонкий настойчивый лучик солнца. Он, словно опытный вор, проскользнул мимо всех преград и болезненно ударил мне прямо в глаза, заставив поморщиться и с трудом разлепить веки. Отдаваясь желанию хоть немного развеять тяжелое липкое наваждение ночных кошмаров, я на негнущихся, словно чужих, ногах побрела к окну.

Распахнув рассохшиеся ставни, жадно вдохнула полной грудью прохладный утренний воздух. Он был густым, терпким, настоянным на запахе росы, влажной земли и тысяч полевых цветов, распустившихся в это раннее утро. На мгновение мне показалось, что я чувствую родной степной ветер, несущий ароматы ковыля и полыни, и в глазах даже защипало от слез. Но вместо долгожданного облегчения, вместо чувства мира и покоя, на меня обрушилась новая волна разочарования, словно холодный душ.

Выйдя на крыльцо, я первым делом бросила взгляд на свой огород. И сердце болезненно сжалось от предчувствия неминуемой беды. Сон не был обманом, кошмаром, порожденным уставшим мозгом. Нет, это была суровая, жестокая реальность. Кто-то снова наведывался сюда ночью, пока я беспомощно металась на постели, терзаемая мучительными видениями.

Грядки, еще вчера пышные и полные жизни, были безжалостно истоптаны, словно по ним прошелся табун диких коней. Стебли томатов, с таким усердием подвязанные и окученные, были сломаны и поникли, как сломленные судьбы. А созревшие, налитые солнцем плоды, красные, зеленые и бурые, валялись в грязи, раздавленные чьими-то тяжелыми грубыми сапогами. Большие, маленькие, треснувшие — все перемешалось… Нет, это уже точно не было похоже на детскую шалость, хулиганскую выходку или случайный визит заблудившегося животного. Это было сделано намеренно, с каким-то злым, расчетливым намерением, с целью причинить боль и посеять страх.

— Да чтоб тебя! — со злостью выдохнула я сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как внутри медленно, но верно начинает закипать ярость, вытесняя противный парализующий страх и гнетущее отчаяние.

— Кар-р! — неожиданно раздалось прямо над моей головой. От неожиданности я вздрогнула и резко подняла глаза вверх. На ветке старой раскидистой яблони, раскачиваясь на ветру, сидел Геннадий. Его маленькие черные глаза внимательно наблюдали за мной с нескрываемым беспокойством.

— Геннадий. Где тебя носило, старый ворчун? — не смогла я сдержаться, выплескивая на него всю накопившуюся с ночи обиду и раздражение. — Опять прохлаждался где-то, пока здесь творится черт знает что?

Ворон недовольно передернул крыльями, заставив черные перья взъерошиться, и нахохлился, принимая обиженный вид.

— Эй, полегче на поворотах, Аэлита, — прокаркал он в ответ своим скрипучим сварливым голосом. — Я, между прочим, тоже не сижу сложа крылья и не клюю семечки целыми днями. У меня есть и свои дела, знаешь ли. Я же не собачка комнатная, не могу быть с тобой круглосуточно, как привязанный на веревочке.

Услышав его недовольный тон, я моментально почувствовала укол совести и тут же пожалела о своих резких словах. Геннадий был единственным, кто действительно искренне поддерживал меня в этом враждебном мире. Он был моим верным другом, моим надежным советчиком, моей единственной нитью, связывающей меня с жизнью. Я не имела права вымещать на нем свою злость, свои страхи и разочарования.

— Прости, Ген, — тихо сказала я, чувствуя, как щеки заливает предательский румянец стыда. — Я просто… я очень расстроена. Испугана.

Почувствовав мою искренность, уловив нотки горечи и отчаяния в моем голосе, ворон заметно смягчился. Он перестал ерзать на ветке, слетел с нее и, грациозно приземлившись передо мной на землю, наклонил свою черную голову набок, вглядываясь в мое лицо.

— Что случилось, Аэлита? — обеспокоенно спросил он, всматриваясь в мои глаза. — Ты какая-то бледная, вся дрожишь. Что-то ты мне совсем не нравишься сегодня.

И тут меня внезапно прорвало. Все, что я с таким трудом сдерживала в себе последние часы, все страхи, сомнения, слезы, обиды — все это хлынуло наружу, словно пробка из бутылки с перебродившим шампанским, грозясь затопить меня с головой. Я рассказала ему о ярмарке, о том, как мальчик упал и начал корчиться в муках после ложки моей аджики, о том, как толпа в одно мгновение обезумела и захотела сжечь меня на костре, крича, что я ведьма и отравительница. Рассказала о незнакомце, появившемся из ниоткуда, который заступился за меня, спас от неминуемой гибели, но показался каким-то знакомым. Голос дрожал, срывался и хрипел, слезы непрерывным потоком катились по щекам, а руки тряслись так сильно, что я едва могла стоять на ногах, чувствуя, как земля уходит из-под ног.

Ворон слушал меня молча, ни словом не перебивая, наклонив свою черную голову набок и внимательно, немигающе глядя на меня своими проницательными глазами. Время от времени он издавал короткие хмурые "кар-р", словно что-то обдумывал или переваривал услышанное. Когда я закончила свой сбивчивый истеричный рассказ, обессиленно опустившись на ближайшее полено, он озадаченно нахмурился, словно столкнулся с чем-то совершенно непонятным и неприятным.

— А что случилось с мальчиком? — неожиданно спросил он, возвращая меня в ту кошмарную реальность. — Что с ним стало потом? Выжил ли он?

Этот простой, казалось бы, вопрос застал меня врасплох. Я на мгновение замерла, растерянно хлопая глазами и пытаясь ухватиться за обрывки воспоминаний. Но в голове царил полный хаос. Там была лишь одна сплошная каша из страха, паники, отчаяния и злобы. Когда толпа разъяренных горожан бросилась на меня, ведомая слепой верой и ненавистью, я совершенно забыла про мальчика. Все мои мысли были только о том, как спасти свою жизнь, как вырваться из этого ада и убежать как можно дальше. А потом… потом он просто бесследно исчез, словно его и не было вовсе.

— Я… я не знаю, — пробормотала я смущенно, чувствуя, как противный стыд и вина обжигают мне горло. — Я не видела, что с ним стало после того, как толпа на меня побежала. Он просто… пропал. Никто про него даже и не вспомнил.

— Значит, точно дешёвая провокация, — недовольно фыркнул ворон.

— Я приехала вчера домой и заперлась, еле уснула, а утром вон снова все разворотили, — и я махнула рукой на раскуроченный огород.

— Ты давай убирай здесь пока все, да и в себя приходи, а я полетел на разведку. Узнаю, что там за спаситель у тебя объявился, да вообще, какие слухи да сплетни по городу ходят.

И с этими словами ворон взмахнул своими черными лоснящимися крыльями и, поднявшись в воздух, улетел в направлении города, растворяясь в утренней дымке. Я проводила его взглядом, чувствуя, как внутри начинает теплиться слабая, едва заметная искорка надежды. На что — я и сама не знала. Может быть, на то, что Геннадий сможет пролить свет на эту запутанную страшную историю. Может быть, на то, что я не сойду с ума в этом чужом мире. Может быть… просто на чудо.

Тяжело вздохнув, я взяла себя в руки и принялась за работу. Бесполезно было сидеть сложа руки и ждать у моря погоды. Или в данном случае возвращения ворона с новостями. Нужно было хоть как-то привести в порядок грядки, собрать уцелевшие томаты и понять, что еще можно спасти, пока не нагрянули новые неприятности. Работа, как ни странно, отвлекала от мрачных мыслей, позволяла хоть на время забыть о страхе и тревоге, которые вот уже несколько дней грызли меня изнутри, не давая покоя ни днем, ни ночью.

Я старательно убирала обломки сломанных стеблей, перевязывала уцелевшие растения, подвязывала их к новым кольям, собирала раздавленные, покрасневшие на солнце плоды. Аккуратно складывала их в корзину, отделяя хорошие от безнадежно испорченных. Каждый сорванный томат отзывался болью в сердце, напоминая о том, сколько труда и времени я вложила в этот огород, мечтая о хорошем урожае и сытой зиме. Но, несмотря на это, я не сдавалась, продолжая работать, словно пытаясь доказать самой себе, что я сильнее этого страха, сильнее этой злобы, сильнее этой безысходности.

Закончив с огородом, вытерев грязные руки о подол старой юбки, я решила проверить, сколько заготовок у меня осталось в погребе. Нужно было трезво оценить ситуацию, понять, на сколько хватит запасов и что необходимо сделать, чтобы пережить зиму. Тревога за предстоящие холода грызла не меньше, чем страх перед людьми, что желали мне зла. Спустившись в прохладный сырой погреб, я первым делом зажгла свечу, отбрасывающую дрожащие причудливые тени на стены, создавая атмосферу таинственности и полумрака. Аккуратно осмотрела полки, заполненные банками с соленьями, вареньями, компотами, соками, лечо и маринадами. Делала я все на совесть, чтобы не пришлось голодать зимой. К счастью, на первый взгляд, запасов было достаточно, чтобы продержаться какое-то время. Тыквенное варенье, соленые огурчики и помидорчики. Рядом в рядок стояли бочонки с квашенной капустой и огурцами с помидорами. Но если все так и будет продолжаться, если кто-то постоянно будет вредить, воровать и уничтожать плоды моих трудов, долго мне не протянуть. Нужно было что-то решать, думать, как защитить себя и свои запасы.

Завершив инвентаризацию, я вышла на улицу, и тут же за спиной послышался шум крыльев. Я обернулась и увидела Геннадия, сидящего на ветке дерева. Было видно, что он только что прилетел и переводит дух. Быстро он обернулся. Неужели узнал что-то важное и срочное? Его маленькие черные глаза горели каким-то странным недобрым огнем, словно в них отражалось пламя самой преисподней.

— У меня для тебя очень важные новости, Аэлита, — прокаркал он своим скрипучим сварливым голосом, глядя на меня с серьезным видом. — И новости эти тебе не понравятся. Совсем не понравятся. Боюсь, ты не обрадуешься тому, что я узнал.

Сердце тревожно забилось в груди, словно испуганная птица, пытающаяся вырваться из клетки. Что еще могло случиться? Какую еще гадость принес мне этот проклятый день? Я почувствовал недоброе и похолодела.

— Говори, Геннадий, — тихо сказала я, чувствуя, как по спине пробегает неприятный холодок. — Пожалуйста, не тяни.

— Твой спаситель… этот красавчик с пепельными глазами… — ворон сделал многозначительную паузу, словно смакуя момент, нагнетая и без того напряженную обстановку. — Он не просто какой-то случайный прохожий, благородный рыцарь, Аэлита. Он… торговец. Тот самый, что на ярмарку ехал и якобы колесо телеги у него сломалось у твоего дома. Это был он, только переоделся в простую одежду торговца, да бороду приделал и брови.

Я остолбенела, не веря своим ушам. Торговец? Тот самый. Неужели именно по этой причине его глаза показались мне такими знакомыми? Не может быть! Это какая-то чудовищная ошибка, нелепая злая шутка.

— Ты… ты уверен, Ген? — пробормотала я, пытаясь ухватиться за ускользающую, расплывающуюся реальность. — Ты не мог ошибиться? Может быть, ты перепутал его с кем-то другим?

— Ошибиться? Да я слышал его разговор со слугой. Я нашел его в самом лучшем постоялом дворе и лично, своими ушами все слышал. Он специально устроил маскарад, чтобы удостовериться, что ты — это ты. Правда, я не понял немного зачем.

— Но зачем? Зачем ему это нужно? — в полном замешательстве спросила я ворона, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Какой смысл ему все это было делать? Что он преследовал?

— Затем, чтобы втереться к тебе в доверие, разузнать побольше о тебе, быть поближе к тебе, увидеть, что ты делаешь, с кем общаешься, а в итоге, возможно, подставить, обвинить в чем-нибудь, отобрать все, что у тебя есть, а может, даже и вовсе избавиться от тебя, — важно сообщил Геннадий, словно зачитывая приговор. — Вот такие дела, Аэлита. Кажется, ты попала в очень серьезную переделку.

— А ты узнал, как его зовут? — выпалила я, с трудом веря в то, что этот мужчина, который сперва спас меня от разъяренной толпы, а перед этим два дня бескорыстно помогал мне по хозяйству, наводя порядок во дворе, мог оказаться моим врагом. Что-то в этой ситуации было совершенно абсурдным и до безобразия глупым. Не мог он так поступить, не мог!

— Конечно, узнал, — с превосходством задрал голову ворон, словно я сомневалась в его способностях. — Арион Кронберг! — выплюнул он, словно кинул грязный камень. — Имя твоего спасителя. Запомни его, Аэлита.

У меня все опустилось внутри, оборвалось. Я будто упала в черную-черную бездну отчаянья.

Это он. Он нашел меня.

Мой жених. Арион Кронберг.

Я попала в этот мир, в чужое тело, в тело его невесты и сбежала от него, надеясь начать новую жизнь, свободную от прошлого, полную надежд и светлых перспектив. Но он нашел меня даже здесь, в этой глуши, в этом забытом богом месте. Неужели я так и не смогу убежать от него? Неужели он будет преследовать меня до конца моих дней?

Паника обрушилась на меня лавиной, парализующим, леденящим душу ужасом. Арион… здесь. Он узнал, где я прячусь. Он найдет меня, обязательно найдет. Эти мысли роились в голове, словно рой разъяренных пчел, жалящих и не дающих сосредоточиться, лишая остатков разума и воли. Я должна бежать! Бежать немедленно, без оглядки, пока не стало слишком поздно! Но куда?

Резко развернувшись, я пулей заскочила в дом, будто бы за мной гнались. Холодный воздух обжег легкие, но я не обратила на это ни малейшего внимания. Нужно быстрее собирать вещи. Бежать так далеко, как только возможно. Скрыться в самой глуши, где меня никто не сможет найти.

Я начала судорожно метаться по комнате, хватая все, что казалось необходимым для побега. Старое, но прочное платье, теплый шерстяной платок, чтобы укрыться от холодных ветров, острые кинжалы, которые я прихватила еще в родительском доме. Они сейчас мне пригодятся для защиты от диких зверей. Ну и захватила горсть сухарей из буфета, чтобы хоть как-то утолить голод. Все это в спешке летело в старый, видавший виды холщовый мешок. Пальцы предательски дрожали, руки отказывались слушаться, сердце бешено колотилось в груди, словно собиралось вырваться наружу. Я ощущала себя загнанным в угол зверьком, отчаянно ищущим спасения в темном незнакомом лесу.

Геннадий молча наблюдал за моей лихорадочной суетой, сидя на кухонном столе, словно каменная статуя, и лениво почесывая клювом свое черное лоснящееся крыло. На его маленькой птичьей мордочке не отражалось ни малейшего удивления, ни капли сочувствия. Лишь холодный отстраненный интерес, словно я была частью какого-то забавного, но не слишком важного спектакля.

— Может, не стоит так торопиться, Аэлита? — наконец прервал он мое безумное метание, выдав свое фирменное карканье, когда я уже была готова сорваться с места и бежать в ночь. — Может, стоит остановиться на секунду и подумать?

— Думать?! — истерически выкрикнула я, бросив на него злобный, почти ненавидящий взгляд. — О чем тут думать?! Он идет за мной! Ты понимаешь?! Он вернет меня в родительский дом, как непослушную куклу, и заставит выйти за него замуж! Ты этого хочешь?! Ты хочешь, чтобы я провела остаток своей жизни в золотой клетке, несчастной и сломленной?!

В моем голосе сквозила неприкрытая паника, неподдельное отчаяние и мольба о помощи. Я боялась. До одури, до потери пульса боялась возвращения в тот кошмар, от которого так отчаянно пыталась убежать, бросив все, чем дорожила. Замужество по принуждению, жизнь под постоянным контролем, лишенная свободы и возможности выбора, — это было хуже самой мучительной смерти.

— А почему ты так уверена, что замужество — это такое уж страшное зло? — невозмутимо возразил Геннадий, склонив свою умную голову набок, рассматривая меня, словно диковинную букашку. — Может быть, стоит хотя бы рассмотреть этот вариант, прежде чем бежать сломя голову в неизвестность?

Я замерла на месте как громом пораженная, обессилено опустив руки. Что он такое говорит?! Предает меня?!

— Ты… ты сейчас серьезно? — прошептала я, чувствуя, как мир вокруг начинает неумолимо вращаться, теряя опору под ногами.

Геннадий медленно кивнул своей маленькой головкой, глядя на меня своими пронзительными немигающими глазами.

— Подумай сама, Аэлита, — прокаркал он, словно отчитывая неразумного ребенка. — Ты же сама говорила, что всеми силами избегаешь брака со старым противным богачом, у которого одна нога в могиле. А тут молодой, сильный, красивый, богатый… И, судя по всему, не совсем уж тебе безразличный, раз ты краснеешь при одном его упоминании.

Я растерянно опустилась на ближайший стул, чувствуя полное физическое и моральное опустошение. И вправду… Я всегда представляла себе своего жениха как какого-то сморщенного старикашку с дрожащими руками, противной улыбкой беззубого рта и запахом нафталина. А тут… Арион. Высокий, статный, с пепельными глазами, чьи прикосновения вызывали у меня странные, волнующие чувства, о существовании которых я уже и позабыла, так давно это было. Разве я могла когда-нибудь даже в самом страшном сне подумать, что мой ненавистный жених — тот самый мужчина, к которому я, кажется, испытываю искреннюю, почти неконтролируемую симпатию?

Но тут же словно очнулась от наваждения, одернув себя от опасных мыслей. Нет! Это все обман. Тщательно спланированная ловушка, чтобы заманить меня в свои сети. Нельзя поддаваться этим чувствам. Нельзя забывать о своей цели.

— Нет, Геннадий, — твердо сказала я, отмахнувшись от наваждения. — Это совершенно не имеет никакого значения. Нельзя выходить замуж по принуждению. Я хочу выйти замуж по любви, по собственному добровольному желанию! А не потому, что так нужно кому-то, кроме меня.

Вспомнила все это безумное приключение с побегом из дома, жизнью под чужим именем… Нет, я не хочу быть марионеткой в чужих руках, послушно исполняющей чужую волю. Я хочу сама решать свою судьбу, сама выбирать свой путь, даже если этот путь будет трудным, тернистым и полным опасностей. Лучше свобода и нищета, чем богатство и рабство.

От резкого оглушительного стука в дверь я вздрогнула всем телом, словно меня ударило электрическим разрядом. Каждый мускул напрягся, сердце бешено заколотилось в груди, барабаня в висках и отзываясь болезненным эхом в животе, готовое вот-вот вырваться наружу и сбежать прочь от нависшей опасности.

Арион!

Не может быть никого другого.

Он стоит за этой дверью и ждет момента, чтобы схватить и вернуть в ненавистную золотую клетку.

Геннадий с громким тревожным карканьем сорвался с места и, беспорядочно махая крыльями, взмыл под самый потолок. Там, среди паутины и пыли, он искал какое-то свое птичье укромное убежище. Он явно тоже почувствовал неладное. Животный страх и инстинкт самосохранения двигали ворчуном.

Я стояла словно парализованная, не в силах сделать ни шагу. Ноги вдруг стали ватными и непослушными, словно приросли к полу, а в пересохшем горле образовался сухой ком, не дающий даже свободно вздохнуть. Страх сковал меня по рукам и ногам, лишая возможности мыслить логично и действовать разумно.

— Что же ты стоишь словно каменный истукан? — прокаркал Геннадий с высоты своего наблюдательного пункта, пытаясь придать моему телу хоть какое-то движение. — Открывай дверь. Если это он, то все равно не убежать, как бы ты ни старалась. А если стучит, значит, пришел с каким-то предложением. Возможно, даже с миром. И потом, — добавил он, скривив клюв в ехидной едкой усмешке, — особого выбора у тебя, кажется, сейчас и нет. Или ты собираешься вечно прятаться здесь, как мышь от кота?

С тяжелым надломленным вздохом, словно иду на верную смерть, я поплелась к двери, волоча за собой ноги, словно гири. Рука дрожала, когда я тянулась к холодной металлической дверной ручке. Набрала в легкие побольше воздуха, пытаясь справиться с охватившей меня дрожью, и с тихим скрипом резко распахнула дверь.

На пороге стояла… старушка Берта, наша тихая и безобидная соседка, с которой мы перекидывались парой слов при встрече, не более. Именно к ней я бегала за яблоками, когда готовила пирог для Марты и ее семейства. Ее лицо, испещренное глубокими морщинами, словно карта извилистых дорог, выражало добродушие и приветливость. В руках она держала небольшую плетеную из лозы корзинку, прикрытую вышитым старомодным полотенцем с полевыми цветами.

— Здравствуй, Аэлита, — проскрипела она своим старческим, слегка дрожащим голосом, в котором чувствовалась искренняя забота. — Зашла попросить у тебя немного солений. Говорят, ты их отменно готовишь, на всю округу славишься. А в благодарность хочу угостить тебя своим компотом и пирожками. Сегодня готовила. Свеженькие, еще дымятся.

Я облегченно выдохнула, чувствуя, как немного спадает напряжение. Это всего лишь обычная соседка. Не Арион. Не кошмар, воплотившийся в реальность.

— Ох, проходите, проходите, бабушка Берта, — пробормотала я, отступая в сторону и пропуская ее в дом. — Какие уж тут соленья… Сама не знаю, как все получилось.

Старушка, слегка прихрамывая на левую ногу, вошла в кухню, оглядываясь по сторонам с нескрываемым интересом.

— Ну и домик же тебе достался, — покачала она головой, осматривая обшарпанные стены и старую, потемневшую от времени мебель. — В запустении совсем… Но, думаю, ты быстро наведешь здесь порядок, у тебя же руки золотые. Ну что, не выяснила ты, кто это у тебя по огороду топчется ночами? Все грядки помяли, всю капусту погубили.

— Ой, нет, бабушка Берта, — ответила я, покачав головой. — Я ночами сплю как убитая, ничего не слышала и не видела.

— Эх, жаль, — вздохнула старушка, с грустью оглядывая меня. — А ты это куда, собственно, собралась? Мешок какой-то у двери стоит, собранный, словно на войну. Неужели переезжаешь? Что-то случилось?

И тут меня прорвало, словно плотину сорвало бурным потоком накопившихся переживаний. На глаза навернулись слезы, и я, всхлипывая, словно маленькая испуганная девочка, рассказала старушке Берте весь свой несчастный и запутанный случай. О побеге из-под венца, о принудительном замужестве с нелюбимым человеком, о страхе быть пойманной и возвращенной в ненавистную клетку брака.

Старушка, слушая мой сбивчивый рассказ, жалостливо покачала головой, причитая и охая, словно оплакивая мою горькую судьбу.

— Бедняжка, — приговаривала она, гладя меня по руке своей сухой морщинистой ладонью. — Ну ничего, ничего, милая, все наладится. Не печалься так, не мучай себя. Сейчас я тебя своим фирменным компотом угощу, пирожок дам. Поешь и полегчает, увидишь.

Она проворно и ловко, несмотря на свой преклонный возраст, достала из корзинки кувшин с рубиновым компотом, искрящимся на свету, и глиняную тарелку с румяными аппетитными пирожками с яблоками. Налила мне полную кружку ароматного напитка и протянула самый большой и соблазнительный пирожок.

Я, повинуясь ее ласковому голосу и уговорам, сделала несколько глотков сладкого терпкого компота и откусила кусочек теплого душистого пирожка. И тут… мир вокруг меня внезапно поплыл, потерял четкость и стал расплываться, словно акварель на мокрой бумаге. Голова закружилась, словно волчок, в глазах начало неумолимо темнеть, а тело обмякло и потеряло силу, словно тряпичная кукла, из которой высыпалась вся солома.

Старушка Берта, все еще стоявшая рядом с заботливой улыбкой на лице, вдруг перестала казаться такой доброй, безобидной и милой. Ее лицо преобразилось, приобрело злобное и торжествующее выражение, в котором сквозила неприкрытая ненависть. Морщины стали глубже и резче, глаза сузились и засверкали недобрым огоньком.

— Что ты… что ты со мной сделала? — прошептала я, пытаясь сфокусировать расплывающийся взгляд на ее изменившемся лице. — Что ты подмешала в питье?

— Я? — противно захихикала старушка, прикрывая рот костлявой рукой. — Я всего лишь помогла тебе немного расслабиться и заснуть крепче, чем обычно. Не волнуйся, ничего страшного с тобой не произойдет. Просто ты немного погостишь у меня, пока я не решу, что с тобой делать дальше.

Последнее, что я услышала, прежде чем окончательно погрузиться в беспросветную, непроницаемую, липкую темноту, — был ее злорадный и презрительный голос, пропитанный многолетней злобой и завистью:

— Думала, избавилась от этой ведьмы, Клотильды, но не тут-то было. Появилась ты. Зря ты поселилась здесь. Думала так просто занять ее место? Думала, что сможешь навести свои порядки?.. А я, Берта, еще ой как жива. Сжила я ее со свету, и никто даже не заподозрил. Думала, что навсегда от этих ведьм избавилась, ан нет, явилась ты тут как черт из табакерки. Смуту в городке наводишь своими соленьями и заготовками. До твоего приезда я тут правила. Это я торговала всем: от пучка петрушки до маринованных слив. А теперь что? Все вдруг к тебе побежали, как будто у тебя все лучше, как будто у тебя товар особенный. Нет уж, этого я не позволю!