Непокорная невеста, или Аджика по - попадански

Глава 16

Аэлита.

Сознание возвращалось ко мне словно по частям, медленно и мучительно, продираясь сквозь густую, липкую пелену тумана, окутавшего мой разум. Сперва я почувствовала оцепенение, леденящий холод, пронизывающий до костей, сковывающий каждое движение, каждую мысль, затем — резкую пульсирующую боль в голове, словно от оглушительного удара. Она расползалась волнами, затапливая сознание, вызывая тошноту и головокружение. Я попыталась открыть глаза, но веки показались неподъёмно тяжелыми. С огромным усилием мне удалось приподнять их, и предо мной предстала лишь расплывчатая тусклая картина, словно написанная грязными красками.

Голова кружилась, будто бы я качалась на волнах бушующего моря, тошнило, в висках неистово стучало, отзываясь эхом в каждой клеточке тела. Я моргала, пытаясь сфокусировать зрение, и постепенно начала различать очертания грубых досок, нависших надо мной, сколоченных небрежно, словно наспех. Сквозь узкие щели пробивался слабый тусклый свет, намекая на то, что на улице, скорее всего, сумерки. К моему изумлению, я ощутила под собой жесткую колючую солому, пахнущую сыростью и прелью. Где я? Что произошло?

Память возвращалась медленно, словно извлекаясь из глубокого темного колодца по капле, по слову, по образу. Я узнала, что меня нашел Арион. Бросилась собирать вещи, хотела сбежать, но пришла старушка-соседка и принесла компот и пирожки. Она угостила меня, и мне стало плохо. Берта усыпила меня, и теперь я не понимаю, где я и что со мной происходит.

Я попыталась пошевелиться, чтобы хоть немного разогнать оцепенение, но обнаружила, что мои руки связаны за спиной грубой веревкой, врезающейся в кожу. Паника начала подступать к горлу, сдавливая его ледяными пальцами, отнимая способность дышать. Я судорожно забилась в соломе, пытаясь понять, где я нахожусь, кто меня похитил и зачем.

— Помогите, — прохрипела я, но мой голос прозвучал слабо и невнятно, как шелест сухих листьев на ветру. — Кто-нибудь… помогите…

То, на чем я лежала, внезапно дернулось, и я почувствовала, как меня болезненно подбрасывает на ухабистой дороге. Значит, я в телеге. Но кто меня везет и куда? В голове набатом стучала лишь одна мысль: "Нужно выбраться отсюда, пока не стало слишком поздно".

Перевернулась на бок, чтобы видеть не только дно телеги, но и возницу. Я пытаюсь сфокусировать взгляд на расплывающемся силуэте, сидящем впереди. Старая женщина, сгорбившись под порывами ветра, уверенно управляла старой клячей. Лицо ее было скрыто глубокой тенью, отбрасываемой надвинутым на лоб платком, но я сразу узнала ее. Берта. Вот тебе и добрая и милая старушка, которая угощала меня свежеиспеченными пирогами с яблоками и улыбалась мне при встрече приветливой улыбкой. Ее морщинистое лицо всегда казалось мне таким безобидным и добродушным… Неужели это она? Неужели она способна на такое?

— Берта? — прошептала я, не веря своим глазам и отказываясь принимать эту чудовищную реальность. — Что происходит? Зачем вы меня похитили? Куда вы меня везете?

Старуха резко обернулась, и в полумраке я увидела багровое, искаженное злобой лицо. В ее глубоко посаженных глазах плескалась неприкрытая, испепеляющая ненависть, заставившая меня вздрогнуть от ужаса. Это была уже не та Берта, которую я знала и которой доверяла. В ее взгляде читались лишь тьма и безумие.

— Проснулась, значит? — проскрипела она, и ее голос, всегда такой мягкий и тихий, теперь звучал противно и злобно, будто скрежет ржавого металла. — Думала, будешь спать до самой смерти и мне не придется с тобой возиться.

— Отпустите меня, пожалуйста, — взмолилась я, чувствуя, как страх ледяной хваткой сковывает меня все сильнее, парализуя волю. — Я никому ничего не скажу. Я клянусь. Просто отпустите меня…

Берта противно каркающе захохотала, и этот жуткий звук эхом отозвался во мне холодом.

— Отпустить? После всего что я для тебя приготовила? После всего на что пришлось пойти? Наивная девчонка. Ты думаешь, я просто так с тобой вожусь? Что мне заняться больше нечем, кроме как возить по лесам юных девиц?

Сердце бешено колотилось в груди, готовое вырваться наружу, словно пойманная в клетку птица, бьющаяся о прутья. Я чувствовала каждой клеточкой своего тела, что добром это не кончится, что меня ждет что-то страшное.

— Я же всегда была с вами добра, — прошептала я, пытаясь оттянуть неизбежное, выиграть хоть немного времени и понять, что могло вызвать такую лютую ненависть у этой женщины. — Чем я вам не угодила? Что я вам сделала?

— Добра? Ха! — Берта с отвращением сплюнула на землю, словно убирала с языка неприятный привкус. — Ты даже представить себе не можешь, как я тебя ненавижу! Ты и твоя… ведьминское отродье.

И тут она начала рассказывать, словно сорвавшись с цепи, выплескивая наружу всю свою обиды и злобу. О том, как долго она притворялась доброй соседкой, чтобы выведать ведьмовские секреты у старой Клотильды, прикидываясь подругой и ухаживая за ней. Но старая ведьма упорно молчала, не раскрывая своих тайн, словно храня их под семью замками. И тогда Берта начала планомерно травить ее старым добрым мышьяком, подсыпая его ей в чай каждый раз, когда приходила в гости «навестить». А старая ведьма и не понимала, что с ней происходит, лишь своему говорящему ворону жаловалась на недомогание и странные боли в животе. Берта издала короткий злорадный смешок, довольная своей хитростью и коварством.

— Я сразу поняла, что ты ее преемница. Сразу поняла, что в тебе течет ведьмовская кровь. Как увидела этого черного мерзкого ворона, что жил у Клотильды, рядом с тобой, так сразу и догадалась. Это городских недотеп ты могла обвести вокруг пальца, но не меня. Я сразу поняла, кто ты такая. Ох, сколько мне стоило всю округу настроить против тебя. Что ты подсыпала в свои соленья, что всем так сильно они полюбились?

— Ничего, — еле слышно ответила. Но, кажется, мой ответ и не нужен был сумасшедшей бабке, потому что она продолжила свой монолог:

— Я сделала все, чтобы тебя выгнали из города. Чтобы если и не сожгли на костре, то хотя бы избили так, чтобы ты собрала свои вещички и укатила на все четыре стороны. Но нет, тебя спас этот твой непонятно откуда взявшийся жених. Ненавижу таких, как ты, которым все с неба падает, а нам, простым людям, надо все зубами выгрызать. Я так разозлилась, что ходила вытаптывать твои грядки, даже в доме побывала. Думала, может, ты записи Клотильды из тайников достала да убрать забыла. Но нет, ничего не нашла.

— Я не ведьма, — попыталась возразить, но снова меня никто не услышал.

— Вот скажи мне, как у тебя все выросло и поспело за три дня? — вопрос явно был риторическим. — Да потому что ты колдовала! И соленья из этих заколдованных овощей будут людей лишь с ума сводить и одурманивать. Нет, чтоб мои покупать, настоящие, выращенные с любовью и без колдовства и магии, они гребли твои, ведьмовские. У-у-у-у-у, как же я вас ненавижу! Вам, ведьмам, все на блюдечке преподнесено, а нам, крестьянам, надо считать свои медяки. А когда я узнала, что ты еще и сбежавшая аристократка, то все, не смогла сдержаться. Еще думала, оставлю все как есть. Пусть тебя жених увозит, но теперь нет. Пусть тебя лучше звери сожрут.

Берта со злобой смотрела на меня, ее глаза горели злым огнем, и я чувствовала, как ее ненависть прожигает меня насквозь, испепеляя дотла. Она сокрушалась, что не может оставить меня у себя в подвале и медленно пытать, чтобы выведать все тайны старой ведьмы, постепенно лишая рассудка и жизненных сил. Но ничего, она уже придумала, как от меня избавиться раз и навсегда, так, чтобы никто не узнал, что со мной случилось. Она повторяла это несколько раз, и я поняла, что она окончательно сошла с ума.

Она отвезет меня в самый глухой лес, куда не ступала нога человека, привяжет к старому мертвому дубу, обовьет вокруг тела мясо с душком и оставит на съедение диким зверям. И за ночь от меня не останется ничего, лишь обглоданные кости. И никто и не узнает, что со мной случилось и куда я исчезла. Вот так вот выглядел ее план, если вкратце и без красочных описаний того, как меня заживо будут рвать на куски животные.

В этот момент над нами пронесся ворон, словно чёрная молния, с громким отчаянным карканьем пикируя на Берту. Ох, мой Геннадий. Он не оставил меня одну, но, вместо того чтобы сражаться со злобной старухой, лучше бы он привел подмогу. Он несколько раз яростно налетел на нее, целясь в голову и пытаясь клюнуть в лицо, но старуха ловко уворачивалась от него, бешено отмахиваясь кнутом. В один из моментов ей удалось сильно ударить ворона по крылу. Он издал жалобный, полный боли крик и, раненый, улетел прочь, скрывшись в темнеющем небе. Надеюсь, он сильно не пострадал.

Я понимала, что должна что-то предпринять, если хочу выжить, что каждая секунда промедления может стоить мне жизни. Но что я могу сделать, связанная, беспомощная и оглушенная в руках безумной старухи, готовой на все ради своей одержимости ведьмовскими секретами? Отчаяние накатывало волной, но я понимала, что нельзя сдаваться, нужно бороться до конца, даже если надежды почти не осталось.

Темнота сгущалась вокруг, обволакивая все непроницаемой пеленой, словно саван, предвещающий скорую смерть. Телегу трясло на ухабах лесной дороги, и каждый толчок отзывался не только физической болью в голове, но и приступом панического ужаса, грозящего захлестнуть меня с головой. Запахи становились острее, словно обострились все чувства, готовясь к неминуемому. Сырая земля, прелая листва, терпкий пронзительный аромат сосен и… страх. Этот последний запах преследовал меня, проникал в каждую клеточку тела, вызывал тошноту и головокружение. Я чувствовала его кожей, ощущала его вкус на языке. Где-то вдалеке, словно мрачное эхо приближающейся смерти, завыли волки, и от этого леденящего душу звука по телу пробежали мурашки, парализуя волю и сковывая движения.

Вскоре телега остановилась. Берта спрыгнула на землю, ее силуэт казался еще более сгорбленным и зловещим в этой кромешной тьме, словно ведьминская тень, вырвавшаяся из мрачных глубин леса. Она подошла ко мне с каким-то флаконом в руке, и от одного взгляда на него меня охватила дикая паника. Что в нем? Что она задумала на этот раз?

— Ну что, красавица, пришло время прощаться, — проскрипела Берта, и ее голос дрожал от злорадства и какого-то маниакального возбуждения, отвратительного и пугающего своей ненормальностью. — Но я же добрая старушка, не могу оставить тебя мучиться. Выпьешь вот это… и ничего не почувствуешь. Никакой боли, никаких страданий. Просто уснешь… навсегда.

Она попыталась влить мне в рот какую-то мутную жидкость, пахнущую травами и чем-то отвратительно горьким, вызывающим рвотный рефлекс. Инстинктивно я отвернула голову, сопротивляясь из последних сил, борясь за каждую секунду жизни, за каждый вздох воздуха. Я не хотела умирать. Не так. Не здесь.

— Не надо, — прохрипела я, чувствуя, как во рту пересохло от страха. — Не хочу. Пожалуйста…

— Глупая, — прошипела Берта, силой разжимая мои челюсти. — Я ж для тебя стараюсь. Чтобы не мучилась, когда звери на тебя набросятся. Благородная цель, понимаешь? Хочу облегчить тебе конец.

Жидкость противной струйкой потекла в горло, обжигая горьким вкусом. Я закашлялась, захлебываясь, пытаясь выплюнуть ее, но Берта держала меня мертвой хваткой, не давая мне даже шанса на спасение. Меня снова начало клонить в сон, веки наливались свинцом, и я почувствовала, как сознание постепенно покидает меня. Снотворное действовало быстро и беспощадно, опустошая меня изнутри.

Берта вытащила меня из телеги, словно мешок с мусором, от которого нужно поскорее избавиться, и потащила к огромному, почерневшему от времени дереву, похожему на скрюченную лапу смерти. Теряя сознание, я чувствовала, как мои ноги заплетаются и волочатся по земле, оставляя за собой след. Она прислонила меня спиной к шершавой холодной коре и начала привязывать к стволу толстой грубой веревкой, врезающейся в кожу и причиняющей невыносимую боль. Я пыталась сопротивляться, бороться с действием снотворного, но силы покидали меня с каждой секундой, словно вода, утекающая сквозь пальцы. Перед глазами все плыло, расплываясь в неясных очертаниях, звуки приглушались, становясь далеким эхом, и в голове оставалась лишь одна мысль: "Это конец". Неужели все кончится так?

Закончив со мной, Берта достала из телеги окровавленный кусок мяса и бросила его рядом со мной, небрежно и презрительно, словно бросала объедки собаке. На нее брызнула кровь, оставляя следы на одежде, и я увидела, как ее лицо исказилось от отвращения.

— Ох, и запачкалась я, — проворчала она, раздраженно вытирая кровь о подол, словно это была самая ужасная грязь на свете. — Ненавижу эту возню. Как же я ненавижу все это.

Сплюнув на землю, она села в телегу и злорадно посмотрела на меня, ее глаза горели злобным огнем безумия.

— Прощай, Аэлита. Приятного аппетита, — прошипела она, и в ее голосе слышалось торжество. — Я надеюсь, что волки будут голодны.

И с этими словами она стегнула лошадь кнутом.

Телега дернулась и медленно покатилась прочь, унося с собой остатки моей надежды. Я слышала удаляющийся стук копыт, скрип колес и, наконец, тишину. Лишь завывание волков становилось все громче и ближе, наполняя меня первобытным ужасом, превращая в загнанную жертву, ждущую своей участи.

Прошло, наверное, всего несколько минут, когда в ночной тишине раздался отчаянный истошный крик. Крик Берты. Он был заполнен ужасом и невыносимой болью, и он оборвался так же внезапно, как и начался, словно кто-то захлопнул дверь в ад. Затем… волчий вой. Такой близкий, такой зловещий, такой торжествующий. Мне казалось, что я чувствую запах их слюны и вижу их горящие глаза.

Пересилив слабость, я приоткрыла глаза. В тусклом свете луны я увидела их. Волков. Они окружили меня, образовав живое кольцо смерти. Их глаза горели голодным огнем, отражая лунный свет. Они приближались медленно, осторожно, крадучись, словно тени, вырвавшиеся из самых темных уголков леса, чувствуя запах крови и страха, витающий в воздухе. Их пасти были оскалены, обнажая острые хищные зубы, готовые разорвать меня на части. Они были готовы. Они ждали.

Сознание окончательно покинуло меня. Я провалилась в черную беспросветную бездну, в пугающую тишину, думая лишь о том, что, возможно, это и к лучшему. Хорошо, что я не почувствую боли, когда они набросятся на меня, когда они разорвут меня на части и сожрут. Хорошо, что я умру во сне, не видя их голодных глаз, не чувствуя их острых зубов, не слыша их жадного рычания. Хорошо… что все закончится. Пусть все закончится скорее. Пусть все закончится…

Арион Кронберг

Геннадий словно тень скользил впереди, рассекая ночной воздух стремительными взмахами крыльев. Его силуэт выделялся на фоне бледной равнодушной луны, словно сама тьма указывала мне путь к Аэлите, словно сама смерть играла со мной в эту жестокую игру. Сердце бешено колотилось в груди, разгоняя кровь по венам, будто я сам был диким зверем, преследующим добычу. Я гнал коня вперед, не разбирая дороги, продираясь сквозь густую колючую листву, чувствуя, как ветви, словно когти, царапают лицо и руки, оставляя кровавые полосы. Каждый удар копыт о землю отзывался тревогой в моей душе, как будто похоронный звон по моей надежде.

Вой волков. Этот дикий, зловещий звук пронзил ночную тишину, вселяя ужас и отчаяние, заставляя кровь стыть в жилах. Я слышал его, я чувствовал его не как далекий звук, а как предвестник неминуемой беды, как дыхание смерти у меня за спиной.

— Аэлита! — Одно ее имя, словно молитва, сорвалось с моих губ, заставив меня пришпорить коня, лететь еще быстрее, невзирая на опасность и усталость, невзирая на собственную жизнь.

Лес, казалось, сопротивлялся моему продвижению, словно живое существо, желающее удержать меня вдали от любимой. Он цеплялся за меня ветками и корнями, запутывал в густом подлеске, погружал во тьму, где нельзя было различить даже собственную руку. Но я не сдавался. Аэлита была моей путеводной звездой, моей жизнью, моим сердцем, и я не мог ее потерять, не мог допустить, чтобы с ней что-нибудь случилось. Я должен был успеть, чего бы мне это ни стоило.

Наконец сквозь переплетение ветвей я увидел поляну, освещенную холодным, бесстрастным лунным светом, и дерево, одиноко возвышающееся посреди нее, словно жертвенный алтарь. Аэлита была там.

Мое сердце замерло на мгновение, словно остановилось, а затем забилось с удвоенной силой, готовое вырваться из груди. Страх, ледяной и парализующий, сковал меня, лишая сил.

Она была привязана к дереву, без сознания, ее тело безвольно повисло на веревках, словно сломанная кукла. Ее голова бессильно склонилась на грудь, волосы растрепались, а платье было грязным и изорванным. А вокруг нее, словно призраки, кружили волки. Их глаза горели голодным огнем, отражая лунный свет, их пасти были оскалены, обнажая острые клыки, готовые разорвать ее на части. Они ждали. Ждали ее страха, ждали ее крови.

Я спрыгнул с коня, который по привычке замер, вымуштрованный. Обнажил меч, отполированный до блеска, словно зеркало, отражающее лунный свет. Ярость вскипела во мне, обжигая каждую клетку тела. Я не позволю им тронуть ее. Я не позволю им забрать ее у меня. Не сейчас. Никогда.

С криком, полным ярости, я бросился на волков, взмахнув мечом. Клинок сверкнул в лунном свете, отсекая воздух, рассекая тьму. Звери ощетинились, зарычали, и этот звериный вой усилил мое безумие. Они напали все вместе, словно одна огромная голодная тень, и началась битва. Битва не на жизнь, а на смерть.

Меч рассекал воздух, круша кости и плоть, обрызгивая меня горячей кровью. Волки падали один за другим, сраженные моей яростью. Это был танец смерти, танец отчаяния и надежды, танец, в котором я вкладывал всю свою душу. Я дрался, как зверь, защищая свою добычу, свою жизнь, свое сердце. Я дрался за Аэлиту, за свою любовь.

И я победил. Последний волк, поджав хвост, скуля и рыча, скрылся в лесу, оставив меня одного с любимой. Я стоял посреди поляны, задыхаясь, обливаясь потом и кровью, но живой. Я победил.

Подбежал к ней, дрожащими руками развязал веревки, стараясь не причинить ей боли. Она была холодной и бледной как смерть, ее дыхание было едва различимо, словно тонкая нить, связывающая ее с жизнью, вот-вот оборвется. Мое сердце сжалось от боли, отчаяния и страха.

Взял на руки осторожно, словно хрустальную вазу, боясь сломать ее, и понес к коню. Благо конь у меня был со мной не в одной передряге и слушал меня беспрекословно. Она была такой легкой, такой хрупкой, такой беззащитной в моих руках. Я чувствовал, как ее тело дрожит.

Посадив ее перед собой на коня, я прижал ее к себе, чувствуя, как мое тело согревает ее, укутал плотнее в плащ. Я должен спасти ее, чего бы мне это ни стоило.

Я погнал коня вперед, сквозь темный лес, сквозь тьму и страх, молясь всем богам, известным и неизвестным, чтобы она выжила. Молясь, чтобы она осталась со мной.

— Аэлита, пожалуйста, не умирай, — шептал я, сжимая ее в объятиях. — Я люблю тебя. Ты моя жизнь. Без тебя меня не будет. Не оставляй меня, прошу тебя.

По дороге мне попалась телега. И растерзанное тело старухи. Вернее, я полагаю, что это было она, потому что узнать ее было уже невозможно. Но я не остановился ни на миг. Мне было плевать на все, только бы Аэлита была жива.

Я чувствовал, как ее тело слабо дрожит в моих руках, как ее дыхание становится все слабее и слабее. Надежда теплилась во мне, как крошечная искра в кромешной тьме, но я боялся, что эта искра вот-вот погаснет. Я не сдамся. Я спасу ее. Я должен спасти ее. Потому что она моя Аэлита. Потому что она моя жизнь. Потому что без нее нет и меня.