Найдёныш

Глава 6

— Ты чего тут сидишь?

Этот закуток хозяйственных построек, густо облепивших заимку, излишней посещаемостью похвастать никак не мог. Здесь, отгороженный от чуланов с зерном-мукой и всевозможной хозяйственной утварью, хлевом и прочая, хранился Артефакт. Та самая младенческая колыбелька, в которой и нашли грозную огненную богиню Огды.

Бяшка, сидевшая перед артефактом на низенькой скамеечке — длиннющие ноги сложены втрое — повернула голову.

— Па… я никак не могу разгадать, что гласят эти символы. Ведь что-то они означают, разве нет?

По поверхности артефакта, как обычно, при приближении живых существ бежали строчки огненных знаков, складываясь в неведомые слова.

Полежаев, вздохнув, кивнул согласно.

— Ежели б знать ещё, чего они значат, те буквы…

— Вот и я про то, — Бяша задумчиво разглядывала пробегающие в глубине «жемчужины» огненные символы. — Ой, как бы знать, чего это они говорят…

Колыбелька, спасшая в своё время жизнь огненной богине Огды, за все эти годы не утратила активности. Стоило приблизиться кому-нибудь, немедленно начинали мигать разноцветные огоньки, и в глубине бежали неведомые человеческому разуму строчки. Особенно бойко бежали огненные строчки при приближении к артефакту Бяшки, однако, поскольку должного ответа не следовало, «жемчужина» всякий раз успокаивалась и переходила в спящий режим.

— Я вот думаю, папа… а вдруг она способна посылать сигналы? Ну, чтобы поиск облегчить…

Продолжения не требовалось. Иван Иваныч и сам уже не раз ловил себя на мысли, что по идее должна быть оснащена спасательная шлюпка какими-то средствами оповещения. Радио, как на военных морских пароходах… Хорошо, пусть даже и не радио, это уже детали. Важно, что таковые средства просто обязаны иметь место. Ну в самом деле, что это за марсиане высокоразвитые, ежели такую-то мелочь предусмотреть не смогли?

— Там мама зовёт ужинать, — Полежаев вспомнил, для чего, собственно, разыскивал Бяшку.

— Хорошо, папа, — девочка поднялась со скамеечки. — Идём.

Следуя за дочурой, Полежаев исподволь оглядывал девочку. Девятый год… ну ладно, пусть даже полные девять, учитывая, что не совсем новорождённую они нашли в небесной колыбели… А ростом уже догнала отнюдь не низкорослую мать, два с половиной аршина верных… В который раз похвалил себя Иван Иваныч, что срубил избу в пять аршин высотою. Неужто не хватит?

А вот ежели не хватит?!

Март одна тысяча девятьсот семнадцатого года шёл своим чередом. Где-то там, далеко на западе, бушевала мировая война — буйное сумасшествие человечества, всё никак не заканчивающееся. Двуногие обитатели планеты, по гордыне своей полагающие себя самих разумными и вообще венцами творения, убивали друг друга при помощи пушек, пулемётов, миномётов, огнемётов… короче, всякой дряни, на которую только и хватило этого так называемого ума. Где-то в далёкой Германии дети переставали плакать, тихонько угасая от истощения. Где-то в далёкой Англии ребятишки, укрывшись в подвалах, со страхом разглядывали плывущие в небесах огрызки карандашей — именно так выглядели с земли высотные цеппелины. Где-то во Франции юные вдовы, пользуясь ранним весенним теплом, обрезали юбки выше колена и сняли нижнее бельё, дабы предложить на продажу то, что ещё может предложить молодая женщина, у которой более ничего не осталось. И где-то в сёлах Рязанщины и Смоленщины истошно голосили бабы, получив казённую бумагу, в которой сообщалось, что муж или сын убит.

Здесь же, в непроходимой таёжной глухомани, всё текло своим чередом, как тысячи и тысячи лет назад. Солнышко, преодолев рубеж весеннего равноденствия, торопилось согреть своими лучами замёрзшую землю, и снег, уже отяжелевший, под лучами светила сверкал неистово, так, что больно было глазам — в Сибири такое время называют «весна света».

В избе, как всегда, было тепло и уютно. Весело трещали дрова в печи, на столе стоял самовар, красовались большие деревянные блюда с шаньгами и ватрушками, брусника в сахаре и прочие яства.

— Всем доброго вечера и приятного аппетита! — поздоровалась Бяшка, усаживаясь на своё законное место. — О! Свежая капуста! — грозная богиня Огды с удовольствием потянула к себе четвертушку кочана. — Ма, а морковки нету?

— Ну как же нет, когда да! — засмеялась Варвара, с удовольствием глядя на дочуру-найдёныша. — И сметана вот!

— Ой, совсем слепая я! — девочка, отложив погрызенную капусту, принялась за морковь. — Прямо как Илюшка.

— Чего это моя слепой? — удивился тунгус, смачно поглощавший перловку с мясом.

— А кто вчера три патрона сжёг, а соболь убежал? — подначила Бяшка с самым невинным видом.

— У… — обиделся тунгус. — Вот так сам говори, потом моя же нос и тыкай. Соболь, он зверь быстрый, поди-ка попадай!

— Да ладно, ладно, — примирительно засмеялась Бяша. — Пошутила я.

— Соболь бить кончай надо, — Охчен неторопливо жевал шаньгу с творогом. — Весна, однако, зверь линяй. Совсем шкура ничего даром отдавай, хуже чем летний. Патроны зря жги.

— Мда, патроны… — вздохнул Иван Иваныч.

— А сколь патронов-пороху у нас, Вана Ваныч? — прищурился Охчен.

— Ну… Вообще-то запас имеется, года на четыре, если беречь, так и на все пять, — Полежаев потеребил бороду. — Однако запас, ежели его не пополнять, имеет свойство кончаться.

— И ишо три винтовки, самострелки, — встрял Илюшка.

— Это уже на крайний случай, — отрезал Иван Иваныч. — Патронов к ним никак не достать, хоть в Мексику езжай. Расстрелять боезапас недолго, и останутся три дубины бесполезные.

Бухнула дверь, в горницу вошла Асикай, неся на руках крепенького, упитанного карапуза. Годовалый малыш лепетал и гугукал, и вид у молодой мамаши был очень даже счастливый.

Варвара улыбнулась, вспоминая. Ведь, судя по рассказу Аськи, никаких трав не давала ей Бяша, ничего такого… да и откуда бы свалившейся с небес пришелице знать какие-нибудь земные тайные травы? А просто пошептала, поводила ладошками поверх живота, даже не касаясь кожи, и вот результат… Характерно, что никто из тунгусов ни малейшего потрясения результатами знахарства не выказал. Ну ясен пень, она же богиня Огды! Богини, они всё могут…

Да, вот так и жила-поживала себе затерянная в тайге заимка. После того случая, с варнаками, более никто отшельников не тревожил. Насильственную кончину купца Заварзина списали на беглых каторжан, да ту же банду Сеньки Когтя — и поделом, нечего с варнаками-то связываться. Полицейский чин, сидевший в Кежме и по должности обязанный расследовать дело, на деле то дело был рад-радёшенек поскорее закрыть. Ещё чего не хватало, тащиться в тайгу, на какую-то Чуню, аж за триста вёрст!

Что касается редких прохожих охотников-тунгусов, то опасения быть застуканной ими Бяшка высокомерно отвергала. Людей она теперь ощущала больше чем за версту, и всегда могла уйти незамеченной, хоть от пешего, хоть от конного. Собаки тех охотников, конечно, теоретически представляли проблему… вот только ни одна собака не в силах рассказать хозяину, какого странного зверя она учуяла-увидала в тайге.

— Ладно… — доев последнюю морковку и дочистив мякишем мисочку со сметаной, Бяша поднялась. — Всем спасибо! — девочка лихо перекрестилась. — Богу тоже!

…

— А-а, Иван Иваныч! Здравствуй, здравствуй, дорогой…

— И тебе доброго здоровья, Корней Евстафьич, — приветливо улыбаясь, Полежаев огляделся. — О! Новую дверь поставил, гляжу…

— Ты погоди, сейчас я вон покупателям отпущу товар. Располагайся покуда, будь как дома, — купец хохотнул, осознав двусмысленность поговорочки в отношении бывшего хозяина фактории. — Ты же с ночевой, я надеюсь?

— Ежели не прогонишь за ворота, — улыбнулся Иван Иваныч.

— Ещё чего! В кои-то веки с культурным человеком поговорить, да в шашки сыграем…

Хозяин фактории, довольно пожилой уже чалдон, споро отпускал товар трём местным тунгусам, очевидно, уже сдавшим добытые меха. Судя по стоявшим подле фактории вьючным оленям, закупка была достаточно скромной — олень не лошадь, больше ста фунтов на себе не унесёт.

— А где твой парень-то, модный такой? Не видно его что-то.

— Э… — хозяин досадливо двинул плечом. — Сбежал отседова. Не вынес тягот местной жизни. Одно слово, насельник!

— Тц-тц-тц… — Иван Иваныч покачал головой. — Это верно, пришлые в наших краях не приживаются. Чалдона брать надо, или вон из тунгусов, — он кивнул на Охчена, невозмутимо ожидавшего на дворе, при лошадях.

— Ха! Чалдона… Ныне все умные. Все хотят в город, сладко есть-пить да революцией заниматься…

— Ну, дуриков на Руси отродясь хватало, — рассмеялся Полежаев. — Пущай занимаются, больше ихнего брата в Сибирь нагонят.

— Погоди-ка… — купчина даже перестал отвешивать товар. — Ты, может, и не знаешь, что царя-то Николу скинули?

— Как? — Полежаев сморгнул. — И кто же теперь на троне российском?

— Да никого нету.

— В смысле? — Иван Иваныч заморгал чаще.

— В самом прямом. Нету нынче в России царя. Совсем.

— Вот это дела… — протянул Полежаев. — Россия и без головы…

— Дак в том-то и дело.

— Нет, постой… кто же правит страной в таком разе?

— Да, бают, какое-то временное правительство образовалось. Прохвосты, должно… В такое-то время аккурат все прохвосты из щелей повылезают.

Купец отёр лицо платком.

— Так что, гляди, как бы вскорости те, кто тут на каторге да в ссылке сидел, с теми, кто направлял-то их сюда, местами не поменялись.

— Ой-ой… — Полежаев затеребил бороду. — Ну и новости у тебя, Корней Евстафьич…

— Рад бы хорошие выдать, да уж какие есть.

Полежаев крякнул.

— Ладно… Охчен! Слышь! Илюшку сюда позови!

— Илюшка живот боли, Вана Ваныч, — откликнулся тунгус через раскрытую настежь дверь. — Тайга пошёл, сиди туда-сюда, однако.

— Ну вот ещё этого не хватало…

— Ну а ты как, Иван Иваныч? Нашёл свой никель?

— Никель? — прищурился Полежаев. — Откуда взято?

— Помилуй Бог! — почти совсем натурально удивился хозяин фактории. — Да вся тайга уж знает, какого лешего ты в глухомани сидишь!

…

— … Какого рожна ещё ты придумал, Илюха!

Действительно, изобретение молодого тунгуса выглядело донельзя дурацким. Ну что это такое — привязать на верёвке пустую патронную цинку и тащить за лошадью, громыхая на всю тайгу?

— Вот совсем зря ругаисся, Вана Ваныч! — похоже, Илюшка был готов стоять на своём твёрже скалы. — Медведь тайга сейчас шибко везде ходи. Наскочит близко, лошади пугайся, товары туда-сюда валися. Так далеко услышит, однако, мы идём, с дорога уходи, лошадь пугай нету!

— Похоже, парень-то у тебя с приветом, — Корней Евстафьич с ухмылкой наблюдал сценку.

— Да ай… — досадливо махнул рукой Полежаев. — По твоему же выраженью, какой есть. Ладно, пёс с тобой, поехали! Прощевай, Корней Евстафьич!

Караван двинулся в путь, последним со двора фактории выехал Илюшка, таща за собой громыхающую жестянку.

— Ну, а теперь объясни по-человечьи, зачем весь этот балаган, — потребовал Иван Иваныч, когда строения фактории скрылись из виду.

— Ты моя зря не ругай, Вана Ваныч, — наедине Илюшка говорил по-русски уже почти совсем чисто, не изображая из себя дикого и к тому же малость придурковатого тунгуса. — Ту штучку откопал я, однако.

— Фьють… — присвиснул Полежаев. — Не в больном животе, стало быть, дело…

— Ну.

— А зачем?

— Огды отдам. Вдруг надо.

— Ещё чего! — возмутился Иван Иваныч. — Ты не забыл, что со Степан Савельичем сделалось?

— Твоя живой, моя живой, Охчен тоже живой, однако. Твоя тогда верно сказал — не надо на себе эта штука долго носи, тогда ничего не будет.

Полежаев потеребил бороду. Ну а что… а ведь прав Илюшка. Кто знает, что это за штуковина? Вдруг и впрямь для чего-то сгодится грозной богине Огды…

— И что, теперь до самого дому будет так вот бренчать?

— Что делать, Вана Ваныч. На длинная верёвка оно не опасно.

…

Табурет, вынесенный на середину двора, украшала побитая дорогой и истёртая до дыр на днище патронная цинка, вскрытая крышка которой была прикручена проволокой, продетой сквозь грубо проверченные ножом дырки. Вносить «эту дрянь» в дом Варвара Кузьминишна отказалась наотрез.

— Давай, Илюшка.

Тунгус, сопя, раскрутил проволоки и откинул крышку. Изнутри коробка оказалась довольно плотно набита травой, в которой покоилась та самая штуковина, убившая некогда Голуба. А заодно и его лошадь.

— Вот…

Часто-часто облизываясь, Бяшка осторожно подошла поближе. Протянула руку ладошкой вперёд, затем и вторую.

— Н-нет… Нету тут смерти.

— Уверена? — осторожно усомнился Полежаев.

Девочка ещё подумала.

— Уверена. Я бы почувствовала.

Помедлив, Илюшка осторожно извлёк из травы чёрную штуковину, размером с портсигар.

— Холодный, однако. Тогда был горячий.

— А ну-ка дай! — Иван Иваныч отнял у тунгуса небесный артефакт. Штучка действительно оказалась холодной, сухой и шелковистой на ощупь. Годы пребывания в земле нимало не сказались на раритете — ни ржавчины, ни налёта, ничего такого… Вот только внутренний жар улетучился. Навсегда?

— И всё-таки мама права, па, — Бяшка тоже осторожно взяла артефакт в руки. — Мы не станем держать это в доме. Лучше всего давай закопаем поглубже, вон там у забора. Пока…

…

— Бяша, ты куда собралась?

Грозная богиня Огды, одетая в вязаную кофточку и штанишки — те самые, собственноручного изготовления — отодвигала засов потайного выхода, устроенного в заборе: толстая тёсаная доска, прибитая на петлях.

— Пойду побегаю, ма.

— А чего не через ворота?

Девочка улыбнулась.

— А тогда меня увидит тот, кому видеть меня нельзя. К нам папа Аськин едет, внука повидать хочет.

Нырнув в узкий лаз, Бяшка закрыла доску-калитку снаружи. Варвара, развешивая бельё на верёвке, лишь покачала головой.

Молодые собаки, Базлай и Куса, взятые взамен убитых бандитами, залаяли заливисто и громко, подтверждая правоту грозной богини.

— Аська, кончай стирку! Отец твой в гости пожаловал!

— Эйе, кто дома еся, однако? — раздался из-за забора громкий голос.

— Открываем, открываем!

Возле ворот, улыбаясь во весь щербатый рот, стоял Гугдауль, отец Асикай, держа под уздцы рослого верхового оленя и опираясь на длинный таях[8]. Пара заводных олешков сзади свидетельствовала, что к путешествию старик отнёсся со всей серьёзностью.

— Здорово, Вара! Вот приехал, внука хочу повидать, однако.

— Здравствуй-здравствуй, отец Асикай, — Варвара, поважая старику, не стала называть его по имени, как и положено обращаться к старшему по возрасту у тунгусов. — Заходи, гостем будешь!

На шум во двор выглянули Охчен, Илюшка и сам Иван Иваныч.

— Ва! — старик разулыбался пуще прежнего. — Нынче все здеся, однако. Здорово всем, да!

— Здорово, здорово, Гугдауль! — ответно улыбнулся в бороду хозяин заимки. — Варя, наверное, лучше гостя у нас принять. А то в тот раз неудобно вышло. Проходи в дом, располагайся!

— Пасибо, пасибо, Вана Ваныч! А где внук?

В этот момент Асикай вынесла из флигеля маленького Ивашку, одетого лишь в короткую рубашонку.

— О! — вконец умилился старый тунгус. — Давай скорея! Деда соскучился, да!

Малыш, однако, дедова умиления нимало не разделял, и как только жёсткие шершавые руки обхватили голую попу, поднял отчаянный рёв.

— Ва! Деда не узнал, да? Ай-ай…

— Да проходите уже все в избу-то! — засмеялась Варвара.

…

— … Ва! Богато живёшь, Вана Ваныч, ой, богато…

— Да мы тут все вроде как не бедствуем, — засмеялся Полежаев. — Дружно живём, почитай как одна семья.

Обильное угощение, выставленное женщинами на стол, за приятным разговором уже здорово поубавилось, но пуще того убавилась водка в красивом гранёном графинчике. Если учесть, что обитатели заимки наливали себе поменьше, а кто-то ещё и умело не допивал порции, львиная доля убывшей водки перекочевала в старого тунгуса, вызвав у него радужное состояние духа.

— Хорошо когда дружно, да! Илюшка, ты чего не женисся, однако?

— Э! — вопрошаемый махнул рукой. — Мне так хорошо.

— Где хорошо-то? — возмутился Гугдауль. — Разе хорошо, молодой и неженатый! Молодой женися должен, однако, много-много детишка нарожай!

Развезло деда, подумал Иван Иваныч. Надо бы его как-то во флигель аккуратненько переправить — долг вежливости отдан, чего ещё? Он же к дочери да внуку прибыл, вот и пускай…

— Чего тебе ещё показать, почтенный Гугдауль?

Старик икнул.

— А кажи чёрта, Вана Ваныч.

— Кого-кого?! — изумился Полежаев.

— Чёрта, однако, который тута живёт. Золото даёт, да…

— Эка напился ты, дед! — весело рассмеялась Варвара, и все следом. Старый тунгус засопел.

— Чего, жалко, да?

— Да откуда, какой чёрт-то?!

— Эйе… кто по двору ходит? Копыта такой лошадь нету, олень тоже нету. Никто такой копыта нету! И два нога, не четыре!

Старый тунгус внезапно заплакал.

— Се обманывай старый Гугдауль, да… Церква надысь был, просил поп-батюшка — кажи где бог спрятал! Один глаз только глянуть, жалко разе? Поп смеёса… Теперь просил чёрта казать, снова се смейся над старый Гугдауль… Охчен тот раз обмани хотел, смейся над отес жена, да… будто маленьки Гугдауль, следы совсем читай не умей… чёрта жалко казать, эйе… следы еся, сам чёрт нету, так не бывай… на крыша добрый люди крест стои, тута чёртов оберег вертися — опять обмани Гугдауль, говори, «насоса» это, вода бочка качай…

Старик ткнулся лицом в квашеную капусту и смачно захрапел.

…

Доска в заборе бесшумно открыла проход — петли даже не скрипнули. Хорошо смазаны веретённым маслом… Перешагнув бревно-основу, Бяшка закрыла за собой тайный лаз, тихонько задвинула засов. Огляделась — хотя этот укромный закуток не просматривался ни из какого окошка. Помедлив, отворила другую дверцу, ведущую в сарай-стайку — шебутной старик хоть и пьян, и спит крепко, а подставляться, топая через двор, лучше не надо.

Пройдя через хлевы и прочие хозпостройки, девочка скрытно достигла сеней и благополучно вошла в родные пенаты.

Варвара Кузьминишна мыла посуду в тазике с горячей водой.

— Угомонился… Ой, чего он тут устроил-то, Бяша. Чёрта, грит, покажите мне…

— Да знаю я, ма.

Достав из поставца блюдо с ватрушками и крынку, Бяшка принялась с аппетитом жевать, запивая ватрушку жирными сливками.

— Совсем голодная ты у меня, — улыбнулась Варвара. — Сядь за стол, поешь спокойно.

— Неа… — между глотками ответила Бяшка. — Не надо пока ничего на стол… Дед проснётся, по нужде на двор выйдет, да дверь перепутает спьяну… зачем лишние улики?

— Экая умнющая ты стала, Бяшка, — тихонько засмеялась женщина. — И рассуждаешь вон совсем по-взрослому. А давно ли визжала и барахталась на коленях у Ивана-то…

— Время летит, ма… — девочка хихикнула. — Помню, как я баловалась-дрыгалась и неосторожно папе меж ног копытом…

— Было такое, — подтвердила Варвара. — Ну тогда ещё силёшки-то у тебя было негусто. Сейчас, чаю, так просто дело-то бы не обошлось.

— Ладно, ма, — Бяша поставила в поставец недоеденное. — Пойду я спать. Набегалась сегодня — уф!

Проводив дочуру-приёмыша взглядом, Варвара Кузьминишна вновь улыбнулась, своим воспоминаниям. Да… бежит времечко, ой, летит… Это года в три нечаянный удар копытцем малышки можно было вынести без последствий. Уж который раз, моя Бяшу в бане и ощущая под рукой тугие, как литая резина, мускулы ног и ягодиц, ловила себя Варвара на мысли — наверное, уже сейчас Бяшке ничего не стоит убить ударом копытца лису или некрупную собаку. А что будет, когда вырастет до взрослой?

Закончив с посудой, женщина не удержалась, заглянула в горницу, где спала девочка. Грозная богиня Огды тихонько сопела в две дырки, разметавшись во сне, и улыбалась чему-то своей удивительной, неземной улыбкой.

…

— Да, крепко ты вчера выпил! Мне так не суметь никогда!

Старый Гугдауль, сопя, терпеливо сносил подколки зятя. Вообще-то, конечно, не очень красиво вчера вышло — мордой в капусту… Однако следы-то никуда не делись, вон они, по всему двору. Чего же тогда издеваться над старым человеком?

Того, что произошло спустя секунду, не мог предвидеть никто. Старый тунгус внезапно молча тараном ринулся на крыльцо, одним рывком распахнул дверь и ворвался в хозяйские покои.

— Эйе! Чего творишь?!

Холодея от осознания, что сейчас произойдёт непоправимое, Охчен кинулся следом. Однако не успел.

Старик вихрем обежал все четыре помещения крестовой избы и сейчас уже заглядывал под кровать, встав на четвереньки. В углу стояла Бяшка, совершенно голая — девочка даже зимой не любила спать в сорочке — напряжённо выставив перед собой ладошки, и смотрела на деда пронзительным гипнотическим взглядом.

— Нету… — находясь от звёздной пришелицы в трёх шагах, дед бесцельно блуждал по стенам диким взглядом. — Нету нигде, однако…

— Нашёл чёрта? — Иван Иваныч, накинув на плечи меховую кацавейку, наблюдал за манипуляциями гостя. — Ладно… Илюшка, покажи ему.

— Айда на двор! — лицо молодого тунгуса было сейчас очень злым.

Выведя наглого гостюшку во двор, Илюшка отпер сарайку, где хранилась всякая малоценная утварь, извлёк пару длинных болотных ходуль, обтёсанных снизу аккурат под бяшкины копытца. Встав на них, прошёлся по двору, оставляя в точности такие следы. Этот фокус придумал сам Иван Иваныч, ещё после того визита старика. Таким образом все видимые улики от бяшкиного пребывания на заимке сводились на нет.

— Ну? Доволен? Увидал чёрта?

Теперь на старого тунгуса было жалко смотреть.

— Моя совсем дурной, однако… Вана Ваныч, прости глупый Гугдауль, да! Все моя прости-прощай, однако…

— Ты опозорил весь свой род, — заговорил Охчен по-тунгусски ровным, деревянным голосом. — Вана Ваныч оказал тебе уважение, угощал. А ты что творишь? Вчера ладно, с кем не бывает, выпил много. Но сегодня же ты трезвый! Мне стыдно, что у меня такой тесть. Уходи.

Старик пришибленно посмотрел на дочь.

— Мне очень стыдно за тебя, отец, — Асикай смотрела прямо, сжав губы в нитку. — Уходи.

…

— Бяша, ты бы надела по такому случаю длинные штаны-то…

— Да ай, мама! Меня не кусают, и жарко к тому же.

— Исцарапаешься вся…

— Не хочу! Не надену!

Полежаев улыбался, слушая привычную пикировку, не забывая меж тем орудовать косой. Трава нынче наросла сочная, густая, на вид до того хороша — хоть сам ешь, право. С лазоревых небес струились потоки солнечных лучей, где-то в вышине незримо пели жаворонки… редкой красоты день.

Кони и коровы, привязанные в стороне от покоса к вбитым в землю колышкам, расслабленно жевали, наслаждаясь летним теплом, избавляя хозяев от необходимости выделять на выпас пастуха. Лишних рук на заимке в такую-то пору не было — Иван Иваныч, Илюшка и Охчен махали косами, Варвара и Бяшка шуровали граблями полосу, скошенную ещё вчера. На заимке осталась кашеварить одна Асикай — если, разумеется, не считать за помощников двух собак и маленького Ивашку.

Бяша, одетая в свой излюбленный наряд, то есть безрукавку и штанишки без штанин, старательно ворошила подвявшую со вчерашнего траву, не отставая от матери. Платок на сей раз девочка также надевать не пожелала, и подвязанные лентой в густую копну на затылке волосы, завивающиеся крупными жёсткими кольцами, делали её такой красивой… у Полежаева вдруг даже заныло сердце.

— Па, ты чего? — Бяшка, как водится, мгновенно уловила состояние отца. — Папа, тебе плохо? Брось косу! Брось, надо сейчас же в тень!

— Да всё нормально, — Иван Иваныч пару раз глубоко вздохнул. — Это так… накатило отчего-то…

Однако Бяшка уже всматривалась вдаль, словно силилась углядеть сквозь непроницаемые заросли нечто, незримое человечьему оку.

— Ну вот… вот и ты, папа, оказывается, можешь ощущать иногда… Дурную весть несут нам. Очень дурную.

Девочка перехватила грабли.

— Я спрячусь покуда.

Полежаев невольно покосился на вбитую в землю рогулину, аккурат на середине покоса. Опираясь на рогулю, три винтовки стояли стволами вверх, прикладами оземь, как в оружейной пирамиде. Сбоку висел в открытой кожаной кобуре тяжёлый «кольт». Перехватив взгляд хозяина, Охчен потянул из пирамиды свою винтовку, другую кинул Илюшке, третью молча передал хозяину. Варвара, глядя на эти военные приготовления, бросив грабли, сняла с рогулины «кольт», ремешок перекинула через плечо. Здорово нас выучили те варнаки, мелькнула у Полежаева мимолётная мысль.

Ждать пришлось совсем недолго. Из тайги показалась невысокая фигурка верхом на олене, пара заводных олешков шла в поводу. Ещё чуть, и стало можно различить лицо женщины.

— Где Асикай? — подъехав близко, молодая тунгуска остановила оленя.

— Здороваться прежде надо, Амардак, — Охчен заговорил по-тунгусски.

Молодуха окинула его взглядом.

— О вашем здоровье заботится сам чёрт. Зачем тебе ещё и мои пожелания?

— Ты сильно грубишь, — констатировал Охчен, небрежно придерживая винтовку. — Зачем тебе Асикай?

— Есть разговор для неё.

— А мне ты сказать ничего не желаешь?

— Тебе нет.

— А ты скажи. Всё равно Асикай перескажет, о чём был разговор.

Молодая тунгуска обвела взором всю команду.

— И даже сено вы косите с оружием.

— В тайге есть медведи, и люди злые тоже.

— Да. В тайге есть и звери, и разные плохие люди. Даже такие, как вы.

— Не пойму, зачем ты грубишь. Асикай осталась на заимке, с моим сыном. Если ничего не хочешь нам больше говорить — езжай туда и говори с сестрой.

Пауза.

— Отец приехал домой совсем больной. Слёг и умер.

Глаза тунгуски сверкнули.

— Это вы убили его.

— Ты сошла с ума, — лицо тунгуса было теперь похоже на гипсовую маску. — Зачем и кому это нужно, чтобы умер ваш с Асикай отец?

— Я не знаю, кому нужно. Может быть, чёрт вам велел. Тот, который живёт с вами и который даёт вам золотые монеты — отец перед смертью говорил, а перед смертью не лгут. Для которого вы поставили на крыше этот ваш чёртов оберег, вместо честного божьего креста. Я знаю только, что отец был у вас в гостях, и сразу после этого умер. Вы его убили.

— Это неправда.

— Это правда. И ты это знаешь. У тебя нет больше тестя, а у Асикай отца. Сестры у неё тоже больше нет. Я для неё умерла. За тем и приехала, чтобы сказать.