Найдёныш

Глава 11;

Вьюга за окном бесновалась, завывая на все лады, но все попытки выдавить стекло кончались ничем. Вьюга имела все основания для ярости — весна наступала на пятки.

Бяша сидела возле окна, кутаясь в старую материну шаль — ту самую, в которую кутала её Варвара, взяв из небесной люльки… или, как называла её теперь сама Бяшка, спасательной капсулы. Сидела и смотрела в окно, неотрывно и пристально, будто силилась увидеть нечто незримое сквозь белую пелену.

— Ничего? — тихо спросила Варвара Кузьминишна. Девушка отрицательно мотнула головой.

— А если… если они услышат… как ты узнаешь о том?

Пауза.

— Не знаю… Никак. Узнаю только, если придёт корабль.

Вопрос «а если не придёт?» Варвара задавила в себе немедленно и торопливо, но на то и богиня Огды, чтобы нельзя было от неё утаить даже невысказанные мысли.

— А если не придёт… об этом варианте мы уже говорили.

Пауза.

— Я ведь слышу все ваши мысли, мама. И твои, и папины, и Охчена с Аськой. Вон Ванятка Охченыч втайне надеется, что меня не заберут… злится на себя за это, а всё равно мечтает. Терять того, кого любишь, очень трудно.

Пауза.

— Ма, помнишь ту книжку, что я читала ещё маленькой? «Тарзан» называется. Ну, это где человеческий детёныш оказался у обезьян…

— Помню, — Варвара кивнула.

Пауза.

— Я тогда ещё сказала, что эта книжка про меня.

Пауза.

— Он вернулся к своим, и даже стал популярен. Ещё бы, такая экзотика! У него появились деньги, много денег и красивых вещей… дорогих вещей. Вот только любви у него больше не было. Его любили обезьяны из его стаи. А люди… люди забавлялись как редкой игрушкой.

Взгляд нечеловеческих глаз в упор.

— Что, если это и моя судьба, мама?

…

— Н-но! Трогай!

Мохнатая якутская лошадёнка, колыхая раскормленным пузом, нехотя тронулась с места, увлекая за собой санки-розвальни, по среднерусским меркам довольно хлипкие — не розвальни, прямо нарты какие-то. Возница, мужик неопределённого возраста, заросший бородищей до глаз и облачённый в необъятную медвежью доху, неторопливо понукал конягу — не для скорости, разумеется, так, для порядку.

— Н-нооо! Шибчей, родимая!

Леонид Алексеевич, засунутый в меховую полость, как кукла в мешок, сидел позади возчика, опираясь спиной на неудобную доску, ногами же на собственный ящик с научным инструментарием. За головными санками следовали примерно такие же, в коих поверх мешка с сахаром и чаем был загружен помощник начальника экспедиции, бережно придерживая стратегическую канистру со спиртом. Третий экипаж вёз муку и шанцевый инструмент, таки добытый при помощи Тайшетского парткома. Не то чтобы товарищ проникся исключительной важностью государственного дела, но в самом деле — сколько тут ещё будут болтаться два столичных учёных чудика, подобно дерьму в проруби?

— Н-нооо! Шибчей давай! — для острастки возница даже дважды дёрнул вожжи. Лошадка сделала вид, что ускоряет ход. Нет, против самого факта движения она в принципе не возражала, раз уж поехали, так поехали, куда деваться… Но зачем же, я жутко извиняюсь, «шибчей»? Дорога впереди неблизкая, шибкости-то на всех учёных гостей не хватит… Все кругом взрослые, все всё понимают — вы делаете вид, что кормите, я делаю вид, что везу…

— Сколько дней нам до Кежмы добираться? — спросил Кулик первое, что подвернулось на язык.

— До Кежмы-то? Ну, почитай, до Дворец-села по тракту, это быстро. От Дворца до Кежмы дорога похуже, само собой… В общем, двадцатого точно тама будем. Неделя, короче если.

— И всю дорогу в снегах ночевать?

— Ну отчего беспременно в снегах? Покель по тракту едем, почитай, в кажном селе ночлег сыщется. От Дворца до Кежмы только трудновато с этим. Дикие места совсем.

— А до Ванавары?

Возница оглянулся, ухмыляясь во всю бороду.

— Да не про то сейчас спрашиваешь, вашбродь товарищ дорогой. До Ванавары-то тропа всё ж имеется, пусть не санями, так верхом добраться можно… Вот от Ванавары на север ежели — вот там точно каюк. И стол и дом в берлоге кажной!

…

«Сто двадцать пять… сто двадцать шесть… сто двадцать семь…»

Бяшка приседала, как заведённая, отсчитывая про себя. Вообще-то она раньше не заморачивалась вопросом, сколько раз присядет, счета не вела. Но если считать в уме, счёт перебивает все прочие мысли. И это очень хорошо, это как раз и нужно сейчас…

Как долго летит сигнал, посланный маячком спасательной капсулы? И как далеко? Ничего этого Бяшка не знала. Неживой мозг артефакта не был предназначен для просвещения девочки-найдёныша, угодившей в объятия диких аборигенов. Его задача была проста и ограничена — спасти того, кто находится в капсуле. То, что всё-таки удалось прояснить насчёт гипер-маячка, уже большая удача. То, что маячок удалось активировать, удача очень большая. А уж то, что капсула оказалась рассчитанной на функционирование в течении столь длительного времени — удача просто огромная…

Но всё это не имеет никакого значения, если не будет главной удачи. Если сигнал не услышат. Если её не найдут.

И уж крайнюю, самую распоследнюю мысль, насчёт судьбы Тарзана, она гнала от себя поганой метлой. Маме высказалась… маме можно. И хватит. Так можно раскиснуть, лечь пластом и тихо помереть. Нельзя терять надежду.

В дверь негромко, робко постучали.

— Чего тебе, Ивашка? — как обычно, богине Огды не составило труда определить, кто там скребётся за дверью.

— Бяша… можно войти?

— Ну входи, коли невтерпёж, — разрешила Бяшка, заканчивая упражнения. Вообще-то, если верить маме, нехорошо, когда уже большой мальчик видит девушку голой, но почему именно это нехорошо, Бяшка так и не прояснила. В самом деле, странно — в бане можно видеть, а вне бани нельзя?

Иван Охченыч был непривычно тих и задумчив. Мысли его тоже были как на ладони, однако Бяшка ждала, когда малый изложит их вслух.

— Бяша-Огды… я хочу повиниться перед тобой, — собрался с духом тунгусёнок. — Я не хочу, чтобы за тобой прилетели. Я не хочу, чтобы ты улетала. Я знаю, это неправильно. Тебе надо жить со своим народом. Тебе там будет лучше… И всё равно не хочу.

Бяшка, уже обмываясь тёплой водой, улыбнулась, светло и ласково.

— Ты ни в чём не виноват, Ивашка. Ты просто не хочешь, чтобы я исчезла из твоей жизни.

— Да… Я люблю тебя, Бяша-Огды!

Бяшка, натягивая через голову сарафан, сдержала совсем неуместный сейчас смешок.

— Уж не хочешь ли ты на мне жениться?

Мальчик вскинул глаза.

— Я глупый, Бяша-Огды. И потому спрошу глупо. Скажи… а твои родичи не могут… ну… забрать нас всех? Всех-всех — и Вана Ваныча, и тёту Вару…

Улыбка сползла с лица богини Огды. Она медленно присела, взяла лицо юного тунгуса в ладони.

— Скажи, Ивашка… ты согласился бы жить как Рысик? Ведь там, откуда я родом, иначе никто из людей жить вряд ли сможет. Мы просто поменяемся местами. Тут я чужая, там — будете вы.

Тунгусёнок заморгал.

— Нас посадят в клетку?

— Разве я посадила Рысика в клетку? И всё равно он уже не вольный зверь. Домашний кот, судьбу которого решает хозяйка.

Глаза мальчика сверкнули.

— Ну и пусть! Пусть как Рысик! И даже в клетке! Только рядом с тобой!

Бяшка привлекла голову мальчишки к своей груди.

— Ох, Ивашка, Ивашка… Не рви ты мне сердце.

Она чуть улыбнулась.

— Хорошо. Будет время, я подумаю над твоим предложением.

…

— Только на снегуууу… только на снегууу… чёрные подкооовыыы!

Пьяные возчики тянули душещипательный романс кто в лес, кто по дрова, однако уклониться от прослушивания бесплатного концерта возможности не было никакой — бывший постоялый двор, он же трактир и он же кабак, а по-советски «чайная» не был оборудован отдельными номерами с хорошей звукоизоляцией. Хорошо ещё, нашлись отдельные лавки, достаточно широкие, чтобы не враз свалиться во сне.

— Как полагаете, Леонид Алексеевич, в местном «савое» водятся клопы? — барон фон Гюлих всё никак не мог устроиться, ёрзал на деревенском ложе.

— А чёрт его знает, — честно признался Кулик. — Вполне возможно.

Село Дворец, вероятно, было так названо в насмешку, какими-нибудь проезжавшими в ссылку декабристами. А может, здешние строения и впрямь смотрелись настоящими хоромами по сравнению с закопчёнными тунгусскими чумами. В любом случае, если полустанок Тайшет можно было смело назвать местом, забытым Богом, то о существовании селенья Дворец всевышний, скорее всего, даже не подозревал.

— Если верить нашим Харонам, — барон наконец-то устроился на лавке в более-менее сносной позе, — дальше до Кежмы дорога пойдёт хуже. И даже подобные отели станут мечтой. Шалаш из лапника, зимой, это так романтично…

— Это Сибирь, а не Лазурный берег. Вы знали, на что подписывались, Александр Эмильевич.

— Да это я так, лишнюю желчь изгоняю… Однако, Леонид Алексеевич, должен вам честно признаться, мрачные сомнения насчёт успеха нашей экспедиции начинают помалу закрадываться в мою душу.

— Да спите вы уже наконец! — разозлился Кулик, укрываясь с головой собственной дохою.

…

— Ого! Вот это добыча!

Иван Ивааныч в изумлении наблюдал, как Охчен извлекает из мешка собольи шкурки, одну за другой. Нет… что-то тут не то…

— Откуда столько?! Постой… а винтовка твоя где?

Тунгус, довольно щурясь, встряхнул шкуру лисы-чернобурки.

— Вот винтовка, Вана Ваныч.

— Не понял… Объясни толком!

— Сё просто, Вана Ваныч. На Чушмо живи Онкоуль, добрый был бы охотник, коли не водка. Винтовку надо ему, шкурки копил всю зиму. Нынче на фактория собирался. Тут я подоспел, мимо его избы ехал. Говорю, пусти погреться. Ну, пустил, человек однако. Поговорили, то-сё… Я фляжку достал. Выпили, то-сё — я чуть, он с женой остатнее.

Полежаев хмыкнул. Действительно, в дорогу с собой Охчен всегда брал пару солдатских фляжек спирта. Так, на всякий случай. Фляжки те почти всегда возвращались домой нетронутыми, поскольку в одиночку Охчен вообще не пил, обморожения же и провалы в полынью, требующие употребления спирта, ввиду осторожности тунгуса практически не случались. И вот, сгодился спирт…

— … Я ему говорю — зачем фактория, вот купи у меня винтовку. Он говорит — а ты как же? А я ему — а у меня ещё есть! Ну, ещё маленько выпили и договорились.

Охчен довольно разглядывал разложенные на столе шкурки.

— Как вода спадёт, на Стрелку сходим, Вана Ваныч. Соли купим, сахару купим, порох-дробь… Ну, патроны к винтовкам есть у нас. Надолго. А на тот год ещё лишнюю винтовку обменяю, гляди-ка. По тайге лазить не надо, соболь искать не надо, лиса опять же…

— Ну ты прямо купец, Охчен, — засмеялся Иван Иваныч. — Может, свою факторию откроешь?

— Зачем смеяться, Вана Ваныч, я дело говорю. Винтовка лишний от душегубов у нас много осталось, куда столько? Червонес нынче не принимают, хуже того — руки скрутят. Только шкурками на фактории берут. А где у нас? Столь соболя взять, надо с осени по тайге лазать… вдвоём нам с тобой, и то не добыть.

Охчен хитро блестел глазами.

— А скажи, Вана Ваныч, много ишо спирту у нас осталось? А то без спирту винтовки не разойдутся.

— Ну, ежели под каждую по паре фляжек, то на все хватит, — засмеялся Полежаев. — Значит, налаживаешь помалу контакты с обществом… Но как? Ваш брат тунгус враз в гости напросится, а то я не знаю. А сюда нельзя. Отказывать станешь — обида, знаться перестанут.

— Я уж подумал, Вана Ваныч, — раскосые глаза заблестели ещё хитрее, — У нас имеется изба на зимовье, хорошую избу в своё время срубили…

— Чего ж там хорошего? — хмыкнул Иван Иваныч. — Пять на пять аршин, печка, стол да три лавки. Ни пристроев, ни сеней даже — дверь на улицу…

— Так ведь я-то тунгус, Вана Ваныч, — Охчен жмурился. — Дикий человек. Где водка пить есть, чего ещё надо?

Собеседники разом рассмеялись.

— Асикай скажу, пусть тама приберётся, посуду кой-какую с заимки принесёт, чего не жалко. Вроде как живём мы с ней тама.

Охчен вдруг перестал смеяться.

— Ничего? — кивок в сторону Бяшкиных покоев.

Полежаев отрицательно покачал головой.

— Пока ничего.

…

— …Ишь, как воют… Жрать нечего о сю пору в тайге-то, вконец страх потеряли волки…

Языки пламени лихорадочно метались во все стороны, прибиваемые к земле ветром. Мерцающий неверный свет озарял круг радиусом метров десять, не больше, за пределами же освещённого пятачка тьма, казалось, ещё более сгущалась, становясь осязаемо плотной.

— Кондрат, тебе первому сторожить, — окликнул старший из возчиков коллегу.

— Да ладно, ладно…

Лошади то и дело всхрапывали, косясь во тьму испуганным глазом — волчий вой раздавался совсем близко. Сегодня возчики были трезвы как стекло и оттого угрюмы донельзя. Собственно, мало кого может привести в благодушное настроение ночёвка в глухой тайге у костра, под аккомпанемент волчьего воя. Наспех сваренные мороженые пельмени и даже крепкий чай не смогли разогнать гнетущего ощущения.

— А в Ялте, сейчас, должно быть, уже вот-вот расцветут тюльпаны… — Гюлих отхлебнул чай из кружки, плотно обхватив её ладонями.

— Ох, Александр Эмильевич, ну что за манера у вас, душу травить, — вздохнул Кулик. — Давайте спать. Ваша очередь дежурить четвёртым, я последним. Как говорят на флоте, «собачья вахта»

…

Огненные огоньки перемигивались, как всегда при приближении живого существа. Один огонёк переливался-мерцал непрерывно, что означало — работает поисковый маяк. Работает непрерывно, днём и ночью.

Бяшка сидела на крепко сколоченном табурете, обхватив поднятые к груди колени, куталась в тёплую мамину шаль. Печурка разливала по тесной комнатке тепло, однако внутренний озноб пробирал насквозь.

Осторожный стук в дверь.

— Да, папа. Входи, не мнись у порога.

Иван Иваныч плотно притворил за собой дверь, чтобы не выпускать наружу тепло — начало марта выдалось нынче на редкость морозным, словно зима в последней лютости своей старалась наверстать упущенное.

— Ничего?

— Не знаю, папа, — Бяшка поплотнее закуталась в шаль. — Как это, оказывается, мучительно, сидеть и ждать…

— Морозит тебя? — Полежаев кивнул на шаль. — Ты уж не заболела ли, Бяша?

Девушка чуть улыбнулась.

— Пора уже оставить все эти глупые страхи, папа. Не могу я здесь заболеть.

Пауза.

— Это всё тот романист выдумал, английский писатель. Как злобных захватчиков-марсиан здешние микробы заживо сожрали. Будь так, я бы в первые же дни, как вынули меня из спасательной капсулы, померла… у мамы на руках.

Пауза.

— На самом-то деле всё с точностью до наоборот, папа. Нет на Земле ни одного микроба, который мог бы причинить мне вред. Откуда? Здесь доселе таких зверей и не было сроду…

— Как гнус оборзевший, стало быть, дохнут, — Иван Иваныч был рад поддержать тему. Какую угодно, лишь бы не сидела Бяша вот так, вперив в капсулу эту неподвижный взор.

— В точности так, папа, — вновь улыбнулась девушка. — Попал в мой организм и сдох. Это у вас, у людей, всякие болезнетворные микробы за тыщи поколений успели приспособиться, как половчей вас есть изнутри.

— Хочешь совет? — спросил Полежаев.

— Давай, па.

— Брось ты тут сидеть. Ты своё дело сделала. Когда услышат, тогда и услышат. Когда пришлют за тобой, тогда и пришлют. А так-то всё сердце себе изорвёшь.

— А ведь ты прав, папа, — Бяшка улыбнулась отчётливей. — Полностью прав, абсолютно. Дел что ли в хозяйстве мало? У меня вон новый свитер тебе недовязаннный лежит, и штанишки на лето себе связать надо! Улетать собрался, а ячмень сей — верно?

— То есть абсолютно, — нарочно употребил книжное слово Полежаев. — Мы тут с Охченом ещё по паре сапожек тебе изладили.

— Ого! Спасибо! Это сколько же у меня теперь сапог? — Бяшка принялась загибать пальцы. — Двенадцать пар!

— И все со свежими подмётками, — засмеялся Полежаев. — Бегай весь апрель до полного нехочу!

— Вау!

…

Возчики, как водится, уже крепко поддатые, старательно ревели старинную народную песню. Ладно хоть не «Чёрные подковы», подумал Кулик, достали уже до печёнок своими подковами…

— Так, стало быть, не на Ванавару даже, а на сотню вёрст подале? — кабатчик, в котором следы пролетарского происхождения уже изрядно заплыли жирком благополучия, старательно протирал гранёные стаканы, точно это было богемское стекло.

— Так оно, — подтвердил Леонид Алексеевич, оглядывая прокуренное заведение, не слишком-то многолюдное.

— Так нет же коней, — смотритель заведения, конфискованного Советской властью у прежнего контрреволюционного владельца и теперь исправно работающего на государственную казну, аккуратно расставил помытые стаканы на полочку и залюбовался.

— Совсем? — Кулик добавил пару купюр к уже значительной помятой пачке.

— Совсем, — кабатчик с иронией смотрел на очкастого чудика. Учёный человек, чего взять…

Вздохнув, Кулик извлёк из внутреннего кармана серебряные часы. Часы были его собственные, однако выхода, похоже, не было. И так уже смета трещала по швам.

— А если так?

Смотритель заведения поднёс часы к уху.

— С музыкой?

— Без.

Повертев вещицу, кабатчик положил её поверх купюр.

— Всё равно нет коней, дорогой товарищ.

Он чуть наклонился к собеседнику.

— Вот наган у вас того… отличный наган…

Кулик усмехнулся.

— Это не «наган», а «маузер». Действительно отличная вещь. Вот, глядите, товарищ!

Достав пистолет, Кулик взвёл курок, примерился и нажал на спуск. Трёхлитровая бутыль с разведённым спиртом на полке разлетелась вдребезги.

— Чего творишь, товарищ! — взвизгнул кабатчик.

Широко улыбаясь, начальник экспедиции кивнул на занавеску.

— Вон там, как я понимаю, стоят четыре двухведёрные бутыли. С неразведённым спиртом, ага. Спорим, наугад все четыре кокну? Прямо через занавеску. И акт тут подписывать некому.

— Да найду, найду я вам этих клятых лошадей! Не дурите, товарищ, Богом прошу!

…

Зима, лютовавшая все последние дни, наконец-то выдохлась. И хотя ночью мороз ещё пытался продемонстрировать былую мощь, днём ликующее солнце загоняло его под коряги и вывортни, грозя в самое ближайшее время изничтожить совсем. Снег под солнечными лучами сверкал нестерпимо, споря с самим светилом.

На Тунгуске начиналась знаменитая сибирская «весна света».

Бяшка отломила сосульку, свисавшую с края крыши, осторожно лизнула её.

— Простынешь, — машинально обеспокоилась Варвара.

— Ну раз до сих пор не простыла ни разу, так, верно, и не простыну, — засмеялась девушка. — Я вот думаю… может, там мне и не придётся полизать сосулек.

Пауза.

— Может, там и снега-то никогда не бывает.

— Бяша, а ты сегодня бегать не будешь? — встряла Дарёнка, ошивавшаяся возле сводной сестрёнки.

— Сегодня ещё холодновато, пожалуй, — Бяшка подхватила сестричку на руки. — Но теперь уже скоро. Совсем скоро!

…

— Вы отчаянно смелый товарищ!

— Но тунгусы-охотники же там ходят?

— Да им-то что… Пробежался по тропам, собака соболя или лису там учуяла — бах! — и все дела, шкурку в мешок и айда домой, к тёплой печке. Вы же, как можно понять, в тех болотах рыть намерены? Вот я и говорю!

Заведующий госзаготпунктом фактории Ванавара долил гостю чаю, крепкого, как дёготь. Жена завзаготпунктом подложила на тарелку столичному профессору пельменей, здоровенных, как лапти.

— Спасибо, спасибо, хозяюшка… — вежливо поблагодарил Кулик. — Ну а как иначе? Метеорит тяжёлый, за столько-то лет наверняка в грунт ушёл глубоко. Вы мне вот что скажите — можно тут рабочих нанять?

Завзаготпунктом хмыкнул.

— Смотря каких и смотря для чего. Плотников, положим, найти ещё можно, для переноски тяжестей грузчиков… Но чтобы в ледяной жиже копать — это нет. Никакой тунгус на такое дело не подпишется.

— А если из русских?

Хозяин подумал.

— Из чалдонов тоже сильно вряд ли. Чалдоны в основном мужики самостоятельные. Из пришлых, может… да откуда они тут, на Тунгуске, пришлые-то? Они всё больше вдоль железной дороги обретаются. Их даже в Кежме раз и обчёлся, и те при должностях… Так что, дорогой Леонид Алексеевич, чем в Тайшете по людям бегать, клянчить, проще вам своих рабочих прямо из России привезти. Ей-ей, проще!

— Мда… — Кулик мотнул головой. — Ладно, будем иметь в виду. Но пока что нам достаточно проводника, для предварительной рекогносцировки.

— Ну, проводник, это легче, — завзаготпунктом с хрупаньем разгрыз кусочек рафинада. — Тут у нас на фактории как раз один тунгус живёт, Лючеткан. Раньше охотником справным был, тайгу знает. Ещё помощника своего могу отрядить, если договоритесь. Охрим хоть и не шибкий таёжник, но как возчик вполне.

— Вот спасибо, Александр Ермилыч! — Леонид Алексеевич помотал головой. — Засыпаю на ходу, прошу прощения… Если вы с хозяюшкой не против…

— Да идите, идите, отдыхайте! — замахал руками завпунктом. — Когда намерены выступать-то?

— Да вот завтра и выйдем.

— Как, так сразу?

— Да ведь времени нет отдыхать-отлёживаться, дорогой Александр Ермилыч. Снега вот-вот развезёт!

…

— Папа, а ну-ка примерь!

Бяшка держала в руках готовый свитер, собственноручной вязки. Изделие, сработанное по рекомендациям ещё дореволюционного пособия домохозяйкам-мастерицам, имело высокий воротник и даже рукава-«резинки». Что касается скромного серо-бурого цвета — ну так чего ещё ждать от некрашеного лошажьего подшерстка?

— Ох ты! — восхитился Иван Иваныч, рассматривая подарок. — А тёплый-то какой! И шею закрывает… Ну, спасибо, Бяшенька!

— Вот сюда можно, — разрешила дочура, наклоняясь и подставляя щеку для поцелуя. — Ой! Ты чего, опять усы подстриг? Колются!

— Да не колются, а щекочут!

И они разом рассмеялись.

В последнее время Бяшка превратилась буквально в вулкан энергии. Варвара Кузьминишна была решительно отстранена от стирки, и девушка энергично орудовала в бадье с кипятком собственным стиральным изобретением — рыбачьим садком, прилаженным к палке, дабы не варить в горячей воде руки. Сбивание масла из сливок также целиком перешло в ведение грозной богини, более того — она охотно крутила жерновки ручной мельницы, чем прежде обычно манкировала. А вчера Бяшка даже походя переколола привезённые мужчинами из лесу напиленные дрова, и малышня восторженно глазела, как грозная богиня играючи, одной рукой управляется с массивным топором-колуном, разнося в щепу толстые чурбаки. Наша Бяша самая-самая, да!

И пусть, и правильно. Клин клином вышибают. Физическая усталость — лучшее средство от нервного напряжения. А уж вязание успокаивает не хуже валерьяновых капель.

— Бяша, а ты штанишки себе грозилась связать… — встряла Варвара, с улыбкой наблюдая за семейной сценкой.

— М? А! Так готовы уже.

— А покажи!

— А покажу! — девушка в три шага покинула горницу и через минуту вернулась, облачённая в обновку, связанную из чистейшего пуха.

— Ну как, ма?

— Бяшка! — Варвара всплеснула руками, и Иван Иваныч крякнул. — Попа-то голая вся!

— Где же вся? — не согласилась девушка, поворачиваясь задом к зеркалу и оглядываясь через плечо. — И вовсе даже не вся… ну да, в основном, конечно… Впрочем, папа мне давно уже обещал кожаные штанишки. Где, м-м?

— Вот такого примерно фасона? — в глазах Полежаева зажглись насмешливые огоньки.

— А чем плох этот фасон?

Вздохнув, Иван Иваныч поднялся, снял висевший на гвоздике ремень.

— Отец, ты чего это?! — всполошилась Варвара Кузьминишна.

— Да нет, ничего, — Полежаев с самым серьёзным видом прикидывал длину ремешка. — Длина с запасом, стан у Бяшеньки тонок… Вот досюда отрежу, тут пришью и меж ног пропущу… Аккурат похожие штанишки выйдут, по фасону!

Он внезапно опустил ремень.

— А ты чего подумала, мать? М-м?

Первой засмеялась Бяшка. Ещё секунда, и хохотали все.

…

— Никак низя, твоя-моя! Снег в тайга нынче — во! Само худой время, однако!

Лючеткан, бывший добрый охотник, а ныне подай-принеси на фактории Ванавара, всем своим видом демонстрировал неготовность совершить самоубийство, каковым, безусловно, является задуманная экспедиция.

— Так после-то снег таять начнёт, и вовсе никуда не пройти!

— Ууу, вовсе не пройти, однако! Дале вовсе худой время, эйе!

Тунгус затянулся трубкой, испуская едкие клубы махорочного дыма.

— Надо тепло ждать, однако. Снег таяй, вода уходи, болото просыхай…

Кулик посмотрел на Гюлиха, и барон понятливо долил в кружки. Себе и начальнику по чуть, чисто символически, тунгусу же полной мерой.

— Нет, мы столько ждать не можем. Давай-ка выпьем, уважаемый!

— Ух… — осушив посудину, Лючеткан отдышался. — Хороши водка! Крепкий! Однако сичас тайга ходи сё равно низя. Дичь нету, кушать нету, водка нету, пропади совсем…

— То есть как это нету? — возмутился начальник экспедиции, выдвигая ногой из-под стола канистру. — А это видал? Тут, брат, сотня бутылок, если водой развести!

— Ва! — восхитился тунгус. — Чего сразу не казал? Кода идти надо?

— Сегодня.

— Эйе! Сичас пойдём, однако! Чего, моя разе тайга весна не ходил? Два раза тьфу!

…

— … Я уж и так боюсь, что когда-то насос этот немецкий сломается. Вечного ж ничего не бывает. Как тогда огород поливать?

Подставив ведро, Варвара левой рукой тянула за шнур, снабжённый деревянной бульбочкой-рукояткой и пропущенный на чердак сквозь отверстие в потолке. Там, под самым коньком, находилась муфта сцепления ветряка, неутомимо крутящегося день-деньской. Всё гениальное просто. Потянул за шнур — бронзовый вал-трубка, упрятанный за шкафом с посудой вращается, насос в колодце под полом качает, вода из шланга льётся. Сейчас, правда, шланг торчал короткий, без надставок — как раз в кухню воду доставлять.

— Да, к хорошему привыкаешь быстро, — Бяшка споро и умело чистила картофель. — Ма, а я же помню, как ты ругалась на разор, когда папа этот насос ставил.

— Молодая была, глупая! — отбила выпад Варвара, и обе засмеялись.

Бяшка внезапно задумалась.

— Вот бы ещё жерновки к этому ветряку приспособить…

— С ума сошла! — возмутилась Варвара. — Такой ценный механизм! Нет уж, лучше мы муку вручную жерновками молоть будем, чем воду по полста вёдер на огород каждый день таскать!

— Да ладно, ладно! — вновь засмеялась Бяшка, хрустя между делом сырой картофелиной. — Крутите себе с Аской ваши жерновки, плечи мощнее станут!

Закончив с картошкой, Бяшка скинула кожуру в помойное ведро — коровам как раз пойдут очистки — вытянув шею, поглядела в окно.

— Тринадцатое марта[14], а снег и во дворе не стаял ещё. А в тайге лежит нерушимо, ничуть не осел даже… По всему видать, весна будет бурной. Так что не сносить мне нынче заготовленных чёртовых сапожек…

Пауза.

— А может, и вовсе нетронуты окажутся…

Бяшка взглянула на мать во все глаза.

— Ма… а вдруг они сейчас прилетят? Вот прямо сегодня?

— Ох, Бяша… — женщина покачала головой. — Так ведь и с ума спрыгнуть недолго. Не думай об этом!

— Хорошо, ма, — покладисто согласилась Бяшка. — Как там было-то, в книге… А, вот! «Я ни за что не буду думать об обезьяне с красным задом!»

…

— А, чёрт!

Что значит потомственный дворянин, пронеслась в голове у Кулика посторонняя мысль… товарищ пролетарского происхождения непременно выразился бы по матушке…

— Леонид Алексеевич, ладно, мои и ваши ноги ничего не стоят, — барон фон Гюлих в очередной раз выбрался из очередной ямы, скрытой под снегом, — ну так хоть лошадей пожалели бы! Деньги казённые плачены как-никак…

Действительно, продвижение экспедиции, вышедшей задолго до обеда, никак нельзя было назвать не только удовлетворительным, но даже и очень плохим. За четыре часа путешественники продвинулись на четыре версты, не больше. Люди и лошади совершенно выбились из сил, и было очевидно, что первоначальный план — к вечеру дойти до подножия ближайшего горного хребта, и завтра взойти на него — выполним примерно в той же мере, как и полёт на Луну.

— Нет, как ты хошь, начальник… — Охрим, отряженный на подмогу коренастый мужик с чёрной как смоль бородой сплюнул густую слюну. — Вертаться взад надо. И то ежели к вечеру сумеем.

— Моя-твоя казал, низя тайга такой время ходи! — подал голос Лючеткан. — Никак низя!

— Ты ж утром говорил, два раза тьфу!

— Э! Твоя-моя водка шибко наливай, чего хороши человек не кажи, чего его слыши хоти? Твоя моя слуши, кода моя водка нету! Тода моя шибко умный, да! Кода водка много, моя чего хошь кажи!

— Устами протрезвевших аборигенов глаголит истина, — вконец умученный Гюлих придерживал вконец умученную коняку под уздцы. — Не упорствуйте, Леонид Алексеевич.

Кулик протёр очки рукавицей.

— Ладно… Поворачиваем!

…

— … И на той планете совсем нет деревьев, а только травы. Большие-пребольшие, гораздо выше меня. И цветут во-от такие цветы! И потом вызревают во-от такие ягоды! Сладкие и вкусные, никакого сахару не надо…

Ребятишки сгрудились вокруг богини Огды, как котята вокруг кошки, затаив дыхание. За окном бушевала метель, так, что дребезжали стёкла — зима, днём уже не рисковавшая высовываться из укрытия, ночью решилась-таки пошалить напоследок. И как это часто бывало в последние зимы, Бяша-Огды рассказывала им на ночь самодельную сказку, поскольку все книжные уже закончились. Только сказки эти были не о царевичах-королевичах, коньках-горбунках и серых волках, а об иных мирах, затерянных в бескрайнем звёздном небе. Мирах, куда можно добраться только на волшебном небесном корабле, свободно летающем там, где любая птица умрёт в одно мгновение. Художественный уровень бяшкиных сказок в последнее время вырос настолько, что никакие жюль-верны и уэллсы и близко не стояли — во всяком случае, по мнению местной аудитории.

— А зима там холодная? — не утерпела, вылезла с вопросом Дарёнка.

— Ну что ты, какая зима… Там и слова такого не слышали. Там всегда тепло, и цветы и ягоды одновременно. Одни только ещё цветут, а другие уж зреют, а третьи и вовсе спелые…

Человеческие ребятишки слушали, затаив дыхание, нечеловеческую речь. Огня в бяшкиной спальне по обыкновению не зажигали, и таинственный сумрак доводил атмосферу сказки до сладкой, восторженной жути — только посмей закрыть глаза, и враз окажешься в том ином мире…

Варвара сидела в соседней комнате, слушая сказку через незакрытую дверь, и сердце её сжималось. Бяша… Бяшенька… как жить без неё…

…

— Однако, надо ехать, Вана Ваныч.

Четыре лошади, из них две под вьючными сёдлами, стояли наготове. На одной были навьючены кожаные мешки с пушниной, столь удачно выменянной на трофейную винтовку. Снежный покров, слегка подновлённый было последним ночным бураном, осел под лучами солнышка и явно готовился вскоре потечь. Если не сейчас, то добраться до Ванавары можно будет уже только в июне.

— Ну, с Богом! — Варвара широко перекрестила и мужа, и тунгуса.

Решение отправить торговую экспедицию было принято на общем совете после мучительных и трудных раздумий. Варвара настаивала на отсрочке до июня, Иван Иваныч и Охчен резонно возражали — летом будет работы невпроворот. Но ещё более терзали сомнения насчёт злопамятности советской власти.

Решение, как всегда неожиданное, предложила Бяшка. Караванщикам ведь не обязательно ночевать на той фактории — так? А раз так, то папе ничего не стоит подождать поблизости в кустах, покуда Охчен сдаст пушнину и загрузит соль-порох. С дикого тунгуса какой спрос? Для окончательной же и полной убедительности имеется легенда насчёт отдельного проживания в избушке-зимовье.

Цепочка следов тянулась за уходящим караваном, и жители заимки смотрели вслед. Бяшка возвышалась средь прочих башней, одетая в меховые штаны (сшила-таки Асикай для богини!) и кацавейку поверх вязаного свитера.

— Всё же надела, решилась, — Варвара тронула меховую штанину.

— Я же бегать в них не собираюсь. Я вышла проводить.

Пауза.

— И вообще… что-то подсказывает мне, что с бегом нынче будет трудно.

…

— Сколько мы ещё будем тут сидеть?!

Леонид Алексеевич Кулик был зол донельзя. Шёл апрель[15], а дело не двигалось ни на йоту. Бесцельное сидение на фактории тяготило даже больше, чем снежный поход. Уже давно были пересказаны все столичные байки и анекдоты, и даже шахматные партии исчерпали себя. Ещё раздражало то, что барона фон Гюлиха подобное сидение, по всему видать, вполне даже устраивало. Уже не раз Александр Эмильевич осторожно подводил начальника экспедиции к мысли, что поход ранее июня немыслим. Нет, человек он благородный, и удара в спину ожидать не следует, но вот отношение к делу, ради которого они здесь… как бы это помягче сказать… короче, становилось понятно, что Тунгусский метеорит сам по себе барона не интересует.

На фактории тем временем становилось всё оживлённее — аборигены торопились обменять добытые зимою меха на водку до начала непролазной весенней распутицы. Вообще-то на Ванаваре действовали два торговых заведения, принадлежавшие Госторгу и акционерному обществу «Сырье». Однако это была лишь видимость честной конкуренции, поскольку меж заведениями имелся, как успел убедиться Кулик, наглый картельный сговор насчёт цен.

В конторе Госторга было шумно, воняло застарелым потом, махоркой и плохо выделанными шкурами. Знакомец, дорогой Александр Ермилыч, не отрываясь от дела, приветственно кивнул, Кулик ответил тем же. Завзаготконторой отпускал клиентам порох в картонных круглых банках, рядом крутился «подай-принеси» Лючеткан, ввиду напряжённости трудового будня более-менее трезвый.

— Ва! Лянид Сеич! А моя твоя хороши проводник нашёл, да! От, Охчен! Тайга знат хорошо — уууу!

Немолодой уже тунгус аккуратно раскладывал меха на прилавке, в ожидании, когда приёмщик закончит с предыдущим клиентом.

— Вы действительно хотите искать упавший с неба камень?

— М? — Леонид Алексеевич удивился. Среди местных тунгусов мало кто говорит по-русски без запинки, да ещё и соблюдая падежи-склонения. — Да, действительно. Вы хотите помочь?

— Что значит «хочу помочь»? — в свою очередь удивился абориген. — Я хочу заработать. Почему нет?

Теперь начальник экспедиции смотрел на охотника с изрядным интересом. Вот как…

— И какова же сумма?

— Чего? — изумление тунгуса ещё возросло. — Ааа… понял. Денег не надо, нет. Восемь мешков муки, пшеничной. Два сахару. Ещё чай. И ситец.

— Есть водка, — выложил козырного туза Кулик.

— Водки не надо, табак тоже, — отрезал охотник. — Соль, порох я уже беру. Сейчас.

Взаимное удивление нарастало как снежный ком.

— Вы не употребляете водки? — и только тут Леонид Алексеевич заметил, что обращается к дикарю на «вы».

Тунгус улыбнулся.

— Отчего нет? Но редко.

— Так-с, что тут у нас? — отпустив товар предыдущему клиенту, приёмщик обратил внимание на разложенные меха Охчена.

— Всё тут у нас, — невозможно было понять, насмехается тунгус или говорит серьёзно. — Соболь, лиса, белка!

— Простите великодушно… — не утерпел Кулик, которого разбирало любопытство. — Где вы научились так чисто говорить по-русски?

Улыбка Охчена стала совсем светской.

— У русских, вестимо.

— Его много-много живи Чёртова заимка, — не утерпев, встрял Лючеткан, которого развозило на глазах (видать, уже втихую добавил, исхитрился как-то) — Тама на крыша чёртов знак вертися, такой — уууу!

…

— … Нельзя такой случай упускать, Вана Ваныч!

На расчищенном от снега пятачке жарко горел костёр, но ещё жарче горели глаза тунгуса. Иван Иваныч только головой крутил, поражаясь хитроумности соратника. А ещё говорят некоторые — тунгусы, мол, дети природы, наивный бесхитростный народец…

Операция, провёрнутая Охченом, сделала бы честь любому матёрому сотруднику разведывательной службы. Оставив Полежаева ожидать в укромном месте, всего в паре вёрст от фактории, он с грузом направился на заготпункт. Обнаружив на фактории посторонних, очкастого «лючи» и его помощника, путём недолгой беседы с Лючетканом выяснил, с каковой целью сии посторонние в этих краях обретаются. Далее в ход пошла фляжка со спиртом, и вот уже готовы наилучшие рекомендации проводнику.

— … В общем, Вана Ваныч, ты домой один иди. Я же товар, порох-соль свезу на зимовье. Вернусь и буду проводником у них, — Охчен жёстко ухмыльнулся. — А они у меня под приглядом. Да, ещё к тому муки-сахару заработаю!

Возразить было нечего. Доставка груза на зимовье исключит всяческие сомнения насчёт обитаемости избушки, а заодно подтвердит легенду о том, что Охчен с супругой на Чёртовой заимке больше не живут.

— И каким же путём ты их поведёшь?

— Кружным, однако. Сперва на зимовье, на Чамбу, потом через Чургим и на самую плешь. Даже близко к заимке не подойдут.

— Большой крюк. Пойдут ли?

— Куда денутся? — тунгус вновь ухмыльнулся. — Проводник-то я!

…

— Бедновато живёте, — Леонид Алексеевич озирался по сторонам. В самом деле, избушка-зимовье, предназначенная лишь для временного пребывания охотников, выглядела достаточно аскетично. Правда, Асикай, приехавшая сюда загодя, успела придать заброшенному логову относительно жилой вид, но всё равно… Пара чугунков на шестке печи, грубо сколоченная полка с разномастной посудой, годной разве что для беглых каторжников, ухват и метла в углу… Рядом с жилой избушкой имелся ещё лабаз для провизии — обычная для тайги «избушка на курьих ножках», высотой метра два, чтобы зверьё не добралось. Никелированный замок от лабаза, повешенный сейчас на железную ручку избушки с внутренней стороны двери, смотрелся в этом первобытном обиталище инородно и чуждо. Ещё имелся загон для лошадей-оленей, огороженный густо сколоченными длинными жердинами, позволяющими не слишком опасаться волков. Никаких иных хозпостроек не наблюдалось.

Первоначальный план, то есть пройти от Ванавары до ближайшего горного хребта, громоздившегося на северо-западе, и оттуда обозреть весь район полетел ко всем чертям. Новый проводник обстоятельно растолковал, что сейчас туда пройти невозможно, лошади попросту переломают ноги. Взамен тунгусом был предложен иной маршрут — по замёрзшей Тунгуске до реки Чамбэ, или Чамбы, как её звали чалдоны, далее вверх по той Чамбе до жилища Охчена… ну а там уже и до поваленного леса рукой подать. План выглядел логичным и здравым, на ровном льду лошадям ничего не грозило, и хотя такой маршрут сулил изрядный крюк, Кулик счёл целесообразным его принять. Заодно мука и сахар, выделенные в качестве оплаты проводнику, доставлялись к избушке.

В новый поход вышли втроём — Охчен, Гюлих и Кулик. Охрим, отряженный в прошлый раз на подмогу, при известии о новом походе немедленно слёг и уверял, что прострел в пояснице не даёт даже добраться в сортир. Что касается Лючеткана, то в день отправки экспедиции он попросту исчез. Пропал куда-то с самого раннего утра. Вероятно, тунгус опасался, что полоумный начальник посредством налитой до краёв кружки таки склонит его к новой попытке самоубийства. Нет уж! Охчен вон взялся, пусть и ведёт…

— Чего сказали? — возившийся у печки хозяин убогой таёжной берлоги выставил на стол большой жестяной чайник.

— Бедновато живёте, говорю!

— Тунгусу богатеть никак невозможно, — на азиатском лице Охчена трудно было прочесть иронию. — Тунгус всё добытое обязан пропивать.

— Но вот вы, по всему видно, человек непьющий, умный, — заговорил Гюлих, на которого убогость интерьера, похоже, действовала ещё более угнетающе, нежели на Кулика. — Отчего бы не повышать собственное… гм… благосостояние?

Тунгус улыбнулся широко, весело, и, можно было поклясться, даже издевательски.

— Давайте спать, однако.

…

— Ну Охчен, ну голова! — Варвара Кузьминишна даже руками всплеснула. — Это он сейчас учёных столичных по Чамбе мытарит, значит?

— Да, голова. И ты сильно недооцениваешь угрозу, мать. Они же сюда с оборудованьем прибыли, для промеров. Теодолит такая штуковина называется, вон Бяшка подтвердит — в энциклопедии есть… Ежели хорошая оптика у них, то достаточно на гору залезть, и вот он, весь край как на ладони. Вон мы с Бяшей как-то с чувала в трубу нашу подзорную смотрели. Лиц, правда, не разобрать, но какого цвета юбки да кофточки у вас с Аськой — запросто!

— Ну это папа лиц не увидел, — подала голос Бяшка, — а я легко.

Варвара почувствовала дрожь. Вот оно, шило из мешка…

— Да не бойся так уж, мама, — девушка, как обычно, легко уловила невысказанные мысли. — Ну посижу я покуда дома безвылазно. Поприседаю, привычное дело… Так полагаю, к началу распутицы они восвояси уберутся. Так что пусть полазят на здоровье.

Полежаев внимательно рассматривал Бяшкино лицо.

— Не понимаешь ты, похоже… И даже ты не понимаешь. Они ведь никель искать прибыли. Тот, что с неба рухнул. Совсем как я когда-то… Верно, нынче они покрутятся и уберутся восвояси, потому как разведка. А на тот год заявятся с толпой землекопов, учёными разными. Всё тут кругом обшарят!

Бяшка изумлённо хлопала длинными, жёсткими, чёрными как смоль ресницами.

— Неужто ты полагаешь, па, что я тут и в том году буду?!

…

— Воля ваша, Леонид Алексеевич, но у меня такое ощущение, что эта проклятая речонка течёт кругами!

Барон фон Гюлих даже на беглый взгляд выглядел достаточно потрёпанно. Сошёл, ой, сошёл с господина барона столичный лоск, отрешённо подумал Кулик, ровно покачиваясь в седле. В коммунальной квартире, в соседстве с быдлом сохранился как-то, а тут враз… как позолота в царской водке…

— Так не бывает, — откликнулся Охчен, невозмутимо едущий впереди на заросшей шерстью как стог якутской лошадёнке. — Река всегда сверху вниз течёт.

— Ну это нормальная река сверху вниз, а эта определённо кругами!

Кулик промолчал. Действительно, поход понемногу начинал смахивать на форменное издевательство. Вообще-то пойма Чушмо была достаточно просторна, но соль была в том, что под снегом на оголившихся в межень перекатах таились коварные валуны, грозящие переломать лошадкам ноги не хуже таёжного валежника. Поэтому приходилось двигаться строго по льду замёрзшей реки, а она петляла по пойме как сумасшедшая.

— Охчен, а что это там за гора? — Леонид Алексеевич указал на сдвоенную вершину, совершенно лысую, без единого деревца.

— А… Шакрама называется. По-русски если, «сахарная голова».

Кулик подумал немного.

— До переката, как я понимаю, сегодня мы точно не дойдём.

— Не. Завтра.

— Что ж… тогда сворачиваем к этой горе. Там у подножья и ночуем.

— Зачем? — Охчен настороженно остановил лошадь.

— Так надо!

…

— Гляди, и эта тоже портится… — Асикай рассматривала морковку со всех сторон.

— Отложи сюда, — Варвара кивнула на корзину.

— Не успеет испортиться, — засмеялась Бяшка. — Сегодня же и съем!

Всё свободное пространство просторной кухни было заставлено деревянными ящиками. Картошка лежала так просто, открыто, морковка и свекла были заботливо переложены мхом, дабы предохранить от скорого увядания. Отдельно на жердинах висели капустные кочаны, увязанные за кочерыжки попарно. Шла весенняя ревизия овощных запасов, хранившихся в подполье. Вообще-то подклеть на полежаевской заимке была срублена с умом, не давая морозу никаких шансов добраться до припасов. Только в самые-самые лютые морозы Варвара Кузьминишна открывала люки, ведущие в подпол, и ещё, бывало, жгли длинные лучины, обогревая упрятанный урожай. И настоящим шедевром русской народной смекалки был способ, каким урожай в подполье оборонялся от вездесущих грызунов. Деревянные столбики-чурбаки высотою в добрый аршин, поддерживающие полки-скамейки в отдалении от бревенчатых стен были густо обмазаны липким смоляным варом, делающим всякие попытки бурундуков и мышей подняться по столбу, цепляясь коготками, бессмысленными. Сверх того, и снизу и сверху на те чурки были надеты широкогорлые стеклянные банки. Правда, иногда наиболее смекалистые представители мышиного племени всё-таки непостижимым образом ухитрялись отведать заветной морковки, но, как говорил по этому поводу Иван Иваныч, «это уже не украл — это уже заработал».

— А вот картоха плохая! — Дарёнка, принимающая вполне себе полноправное участие в ответственной работе, высоко подняла картофелину, испещрённую пятнышками начинающейся гнили.

— Ну бросай вон в ведро, чего ты её в потолок-то тычешь, — Варвара привычно-споро перебирала картофелины.

— Я не могу в потолок тыкать, я же не Бяша! — резонно возразила девочка.

Женщины засмеялись.

— А картоху порченую тоже Бяша съест?

— Ещё чего! — Бяшка подмигнула сводной сестрице. — Картошку нынче вы всем гамузом лопать будете. И ты, и Варюха, и оба Ваньки!

— Жареную с луком? — Иван Третий даже облизнулся.

— А то! — заверила Варвара. — На масле!

Отставив последний ящик, Варвара окликнула:

— Отец! Оте-ец! Мужская сила нужна!

— Чего, уже закончили? — возник в дверях Иван Иваныч. — Быстро вы!

— Дык столько народу! — засмеялась Варвара.

— Ну что, расстановка как обычно? — Бяшка встала в полный рост. — Полезайте в подпол, я после!

Обычная расстановка при извлечении припасов из подклети, а равно их водворении обратно была такова — Асикай и Варвара, как менее рослые, трудились в подполье, хозяин заимки, как наиболее значимая на данный момент мужская сила, таскал ящики к раскрытому люку. Ключевым звеном в диспозиции была грозная богиня Огды, стоявшая как раз в самом люке, по грудь высовываясь из довольно-таки глубокого подпола, где мать и тунгуска передвигались не сгибаясь. Бяшка принимала у отца ящики с овощами, связки капустных кочанов и передавала тем, кто внизу. Оба Ванюшки тоже принимали участие в работе, таская ящики вдвоём — те, которые полегче. Что касается Дарёнки и Варюхи, они поддерживали трудящихся в основном морально, ну то есть болтовнёй и по возможности визгом.

— Я всё удивляюсь, папа, как удачно выбрано место, — грозная богиня играючи принимала ящик за ящиком. — Холм-то ведь оплыл совсем…

— Ну как же ему не оплыть, ежели под избой уж на дюжину саженей земля протаяла, коли не больше, — Иван Иваныч старательно скрывал одышку, дабы поддержать реноме могучего богатыря перед малышнёй.

— А вода весной всё никак не заливает подклеть.

— А с чего бы ей заливать-то, ежели дом на холме выстроен? — засмеялся Полежаев.

…

— Значит, так… Ты, Охчен, остаёшься тут с лошадьми и ждёшь нашего возвращения. Мы с Александром Эмильевичем поднимемся на гору, осмотримся и вернёмся.

Барон фон Гюлих уже стоял наготове с самым мрачным видом, навьюченный теодолитом и кой-какими прочими мелкими приборами, а также кавалерийским карабином, на случай рандеву с медведями, досрочно покинувшими берлоги. Кулик, в свою очередь, нёс в рюкзаке продовольственные припасы в виде сухарей, тушёнки и сыру, и ещё здоровенный термос с чаем — на случай, если какие-то форс-мажорные обстоятельства не позволят спуститься с вершины Шакрамы до заката.

— Весь день уйдёт, однако, — лицо тунгуса выглядело совершенно бесстрастным. — Тогда на перекат попадём завтра только. К вечеру совсем.

— Что делать… — улыбнулся Леонид Алексеевич. — Александр Эмильевич, не отставайте!

— Скажи, Сандро Милич, — вполголоса спросил Охчен, так, чтобы Кулик не услышал, — он шибко головой ударен?

Барон поправил лямки рюкзака.

— Шибко.

Начальник экспедиции и его помощник пробирались по заснеженному горному лесу, проваливаясь в сугробы где по колено, а где и по пояс. Первые полчаса, споткнувшись на очередной валежине, скрытой в снегу, фон Гюлих интеллигентно чертыхался, затем перешёл на сочный мат, по мере продвижения всё более многоэтажный. К исходу третьего часа мат превратился в нечленораздельное мычание и понемногу стих. К вершине Шакрамы барон подходил уже в зловещем молчании. Правда, ближе к вершине снежный покров истончился, однако это лишь сделало очередные падения более болезненными.

Лес внезапно кончился, и отважные путешественники оказались на вершине, голой, как коленка.

— Мой бог! — вырвалось из груди учёного. — Александр Эмильевич, вы только взгляните!

Действительно, вид с вершины Шакрамы открывался впечатляющий. Повсюду, насколько хватало глаз, расстилалась девственная тайга, нетронутая цивилизацией. И только на севере виднелась колоссальная плешь, уходящая до самого горизонта.

— Александр Эмильевич, доставайте теодолит!

Фон Гюлих молча расчехлил инструмент, раздвинул треногу и принялся выставлять уровень. Кулик между тем старательно зарисовывал в записной книжке карандашом вид-перспективу и грубый примерный план.

— Готово, — сообщил барон, мрачный, как лермонтовский Демон на утёсе.

— Ага, спасибо… — Леонид Алексеевич припал к трубе. — Так… чудесно, чудесно… эпицентр вон там, похоже… А ведь непохоже это на полосовой вывал, Александр Эмильевич. Радиальный у нас тут вывал-то получается, похоже… — учёный вновь принялся черкать в записной книжке. — Что скажете, м-м?

— Ничего.

— То есть?

— То есть совсем, — барон улыбнулся демонической улыбкой.

— Прозаически мыслите, дорогой Александр Эмильевич, — Кулик счёл желательным разрядить обстановку. — И ведь ни одного дымка, как в доисторическую эпоху… оп… соврал, есть один… а вон там и чум открыто стоит, видно… а это ещё что такое? Ба! Да это никак легендарная Чёртова заимка, о которой толковал нам почтенный Лючеткан, будучи навеселе… Вы взгляните, взгляните, Александр Эмильевич!

Фон Гюлих, помедлив, припал глазом к окуляру. В тридцатикратную оптику строение, которое невооружённый взгляд, пожалуй, и не вычленил бы в таёжном хаосе, виднелось как на ладони. Строение по местным меркам было весьма капитальным, под стать фактории, если не маленькому острогу. Но самое примечательное — на крыше Чёртовой заимки действительно вертелось нечто довольно крупное… ветряк?

— Мельница, наверное… — пробормотал Гюлих, подкручивая резкость. — Крепкий хозяин, должно быть…

— М-да… на тот год надо будет выбить настоящий горный теодолит, особой точности… Простите, Александр Эмильевич, вы, верно, проголодались, — Кулик уже достал из рюкзака сухпаёк. — Давайте-ка перекусим малость…

По лицу барона пробежала сухая улыбка.

— Тронут. Весьма… Леонид Алексеевич, давайте поскорее закончим пялиться на все эти чёртовы заимки и слезем уже с этой чёртовой горы!

…

— Э-эх, наддай!

Бяшка плясала русскую народную топотуху, так, что тёсаные из твёрдой лиственницы доски пятидюймовой толщины стонали и трещали, как парусник в бурю. Время от времени из-под неистово выплясывающих копыт летели мелкие щепки. Иван Иваныч нещадно терзал гармошку-двухрядку, извлекая из инструмента звуки не столь мелодические, сколь громкие.

— А ну, кто смелый, выходи!

— Я смелый, я! — Иван Охченыч бесстрашно принял вызов дамы и ринулся в пляс, приседая неумело, но старательно.

— Ва! Молодец, Ивашка! А ну-ка пляшут все! Не стоять, не стоять, болото засосёт!

Ободрённые примером Охченыча, ребятишки с хохотом принялись плясать кто как умеет, втянув в орбиту веселья и взрослых женщин.

— А ну-ка, мама, вспомни, как была молодой!

— А и вспомню!

— А и вспомни!

Варвара Кузьминишна двинулась по кругу против дочери, неожиданно чётко отбивая ритм каблуками домашних туфель.

— Вау! Ма, молодец! А ну наддай!

— А и наддам!

Теперь все прочие участники веселья оказались отжаты в сторонку. Дочь и мать плясали неистово, ноги летали, едва успевай замечать. Странно, что от моих тапок не летят щепки, пронеслась у Варвары в голове мимолётная мысль.

— Па, здорово! — Бяшка от бешеного танца ничуть не запыхалась, — Я теперь вместо приседаний по утрам плясать буду! Всё веселей! Ма? Мама, что с тобой?!

Девушка всё-таки успела подхватить мать, не дав упасть. Иван Иваныч, бросив гармошку на пол, уже тащил ковшик с холодной водой.

— Уф… — еле отдышалась Варвара. — В селезёнку вступило… Нет, Бяшенька, не та уж из меня плясунья…

— Ох, ма… как ты меня напугала!

Девушка оглянулась на притихшую ребятню.

— Так… конец танцам. А ну-ка быстро спать! Ма, и ты иди отдохни…

…

— Нет, начальник, так не пойдёт! Уговор как был — доставить до палого леса. Этот лес палый?

Проводник был настроен решительно. В самом деле, снег уже наводопел и вот-вот на носу половодье, а этот полоумный начальник готов лезть в тайгу всё дальше и дальше. В самое непроходимое время в самые непроходимые места!

— … Нет, не таков был уговор! Доставить до нужного места! Это же только край повала, а нам надо туда, где упал метеорит! В самую середину!

Господи, тоскливо подумал фон Гюлих, укрепи и наставь… может, хоть этот тунгус вразумит контуженного? А ведь там, в Питере, смотрелся вполне солидным человеком… в приятелях состояли, почитай, в друзьях… И вдруг на тебе — такой полоумный псих оказался. И ещё «маузер» при нём!

— … В общем так, начальник, — тунгус, по всему видать, упёрся насмерть. — Либо завтра утром уходим на Ванавара вместе, либо Охчен уходит один, домой. Моя сё сказал! — от волнения высококультурный тунгус даже перешёл на ломаную речь.

— Леонид Алексеич, ну прекратите уже, — устало сказал Гюлих. — Не слушаете меня, внемлите хоть речам аборигена. Глупо переть как баран на новые ворота, право.

— Даже так? Ладно, хорошо… — начальник экспедиции сверкнул стёклами очков. — Ваша взяла. Завтра идём на Ванавару.