На золотом крыльце — 3

Глава 6 Разговор на лавочке

Я вышел из мастерской Лейхенберга в совершенно зачумленном состоянии и хватал воздух ртом, как рыба.

Все дело в том, что Людвиг Аронович и Борис Борисович задолбали меня до последней крайности: они ведь один другого лучше, две умные головы, один я тупой. Сначала эти дядечки бесконечно спорили о свойствах сплавов и тонкостях присадок и жидкостей для закалки. Потом решали, что лучше использовать, чтобы не нарушить вибрации эфира: кузнечный горн, алхимический атанор, газовую горелку или магическое пламя. После этого оба великих специалиста долго обсуждали тип и форму будущего артефакта — чтобы и красиво, и практично, и с точки зрения носкости вопросов не возникло.

А я сидел и пялился то на одного, то на другого, у меня даже в глазах стало рябить. Когда маг и кхазад пришли к консенсусу и решили, что священнодействовать мы будем над созданием металлического браслета, то вдвоем начали шпынять и поучать меня, и не думая приступать к работе. Они даже базу под это подвели, магнаучную: артефакт куда лучше будет откалиброван и заточен именно под меня, если я сделаю его сам! Под их чутким руководством, конечно.

Два умудренных опытом ученых мужа сидели в потертых креслах, пили кофе из облупленных кружек (благо — не чай) и командовали мной в стиле «стой там — иди сюда!», «возьми, но не трогай» и «делай медленно, но чтобы быстро». Знаете, как это страшно бесит?

Целый час я отмерял кусочки неведомых мне материалов — слитки их напоминали что-то вроде толстой проволоки — и отделял при помощи лазерного ювелирного резака, который походил на маркер с проводом в казеннике. Потом — взвешивал эти огрызки почему-то на аптечных весах с двумя чашечками. Не на электронных, которые стояли тут же, а на вот этой вот архаике! Потом — плавил компоненты в специальных плошечках фиг знает из какого кристалла. В качестве компромисса между двумя великими знатоками — часть плошечек нагревалась на горелке, другие — в атаноре, третьи — на зажженном Борисом Борисовичем в каком-то горшке неугасимом огне. После — смешивал расплавленные вещества — в строгом порядке и с определенной скоростью, тщательно помешивая какой-то витой костяной штуковиной. Рогом единорога? Берцовой костью хоббитца? Волосом из ноздри бразильского мегабобра? Понятия не имею, но жидкий металл и прочие расплавы с этой мешалки просто стекали, не причиняя ей ни малейшего вреда. И все то время я орудовал — под аккомпанемент язвительных комментариев и едких шуточек двух противных дядек… Конечно, я все делал не так, и гореть мне за порчу материалов в аду, и получится у меня фигня на постном масле, а не артефакт с маскировочными и защитными свойствами!

А в итоге, когда настало время заливать металл в форму — выяснилось, что формы никакой и нет! Ее еще изготовить предстоит. Непревзойденные наставники и мастера артефакторики переглянулись и решили, что продолжим мы в другой раз. А пока довольно будет и изготовления слитка, который подойдет для дальнейшей работы. Я внутри себя позлорадствовал: затупили они знатно, конечно, но виду не подал, потому что хотел свалить из мастерской поскорее.

Я, когда на крыльцо вышел и глянул на часы на смартфоне — обалдел! Два часа там промаялся и вот теперь выбрался, и пытался понять, на каком вообще свете нахожусь. Казалось — на том. Не на этом — точно. На этом так над людьми издеваться не положено!

— Миха-а-а! Завтра на трене ждем тебя! — меня увидели пацаны с кулачки, которые шли вроде как с турничков. — Скоро чемпионат стартует!

— Да-а-а… — вяло откликнулся я.

Я б лучше раза три с ревельцами подрался, чем в жернова двух знатоков артефакторики снова попасть…

— Тилинь! — дал знать о себе смартфон, я глянул на экран и обнаружил там сообщение от директора, короткое — с адресом.

«Васильевский остров, 4 линия, 52/2, посылка в приемной, доставить завтра к 16−00».

— Поня-а-атно, — протянул я. — Покатаемся!

— Мин херц, — сказал Лейхенберг, выходя из дверей своей берлоги с довольным видом. — Пора бы и списочком заняться. Люди ждут!

— Займемся, — мне оставалось только кивнуть. — Завтра, после шестнадцати часов.

— Если хочешь — подходи завтра часам к семи на КПП, я буду дежурить, — заявил Борис Борисович, также покидая обитель кхазада. — Расскажу тебе, в чем была твоя ошибочка в плане выбора рун у Виталия Анатольевича на занятии.

— Постараюсь, — обреченно согласился я. — Ошибочки в выборе рун стоит, конечно, исключить

— Миха-а-а! — раздался девичий голос откуда-то со стороны главной аллеи. — Ты тут?

— Тут! — а вот тут я сильно обрадовался, даже второе дыхание появилось, это ведь была Эля. — Иду!

Эля — это праздник, конечно. А в остальном ситуация превращалась в какой-то кабздец, если честно. Казалось — моя голова взорвется от обилия дел и занятий, которые валились со всех сторон! И, что характерно, мне все это нравилось, все казалось жутко интересно, и ничего не хотелось бросать! А ведь еще и учебу никто не отменял, и факультативы, и… И личную жизнь тоже.

Личная жизнь ждала меня в свете фонаря и переминалась с ноги на ногу. Ножки, кстати, заслуживали отдельного внимания: стройные, загорелые, в босоножках на каблуках и со шнуром, оплетающим изящные голени. И юбочка клетчатая совсем на них смотреть не мешала, даже наоборот.

— Эля! — сказал я, старательно глядя ей в глаза. — Ты потрясающе выглядишь.

— Миха, — откликнулась Ермолова, улыбаясь. — У тебя чумазое лицо. Иди — вытру?

И достала из рюкзачка влажные салфетки, и стала тереть мне нос и щеки. На каблуках она была со мной почти одного роста, и это казалось мне странным и притягательным одновременно.

— Ты откуда? — спросил я.

— С танцев! — заявила она. — Только вещи в комнату бросила, в душ сходила и пошла тебя искать. Все думала, думала, пока танцевала… А ты откуда?

— А я от этих двух несносных… — я оглянулся и увидел, что они все еще стоят на крылечке столярки и смотрят на нас, кажется, с одобрением. — Уважаемых и авторитетных мужчин! Я ведь курьером работаю теперь, значительный карьерный рост по сравнению с подсобником, а? Вот, кое-какое снаряжение делали, специальное…

— Снаряжение для курьера? — округлила глаза девушка. — А что ты доставляешь?

— Например — волшебные книги! — я взял ее под руку, и мы пошли по аллее. — Ты не поверишь, я, когда в Ингрию на Тверскую книжку завозил, та-а-акое видел! В общем, в доме номер один, на этой самой улице Тверской, есть Башня, и там живет один эстет…

Никакой секретности вроде как не существовало, точнее — существовало, но до момента передачи посылки из рук в руки. А после этого — рассказывай что угодно, если только клиент не закажет режим конфиденциальности. В общем, я описывал свои приключения, даже мутантов и киборгов, только про менталистику и лечение Динки ни слова не сказал. А Эля смотрела на меня широко открытыми глазами и, похоже, верила. А чего не верить-то, я же не врал! Я недоговаривал — это да.

Но, в конце концов, я ведь ссылался на Полуэктова, а ни один студент с этим шутить не станет.

— Офигеть, какая у тебя интересная жизнь! — сказала Эля. — Я вот постояла, послушала немного — ну, там, на аллее… От тебя все чего-то хотят! Спорт, работа, артефакты, учеба, еще эти твои дела с Людвигом Ароновичем…

— И это еще не все, — вздохнул я. — Есть еще две просто невероятные вещи, которые со мной происходят!

— И-и-и-и? — она даже отстранилась на секунду. — Скажи, скажи?

— Я, похоже, опять влюбился, а еще за мной следит отец, которого я ни разу в жизни не видел! — оттарабанил я.

— Что-о-о-о?

— Отец, говорю, следит!

— Да я не… В каком смысле — «опять»? — она пыталась смотреть на меня строго, но получилось не очень, ее глаза так и лучились смехом.

— Ну, один раз весной, и один раз — сейчас, — я улыбался, от дурацкого настроения после издевательств Бориса Борисовича и Людвига Ароновича и следа не осталось, теперь у меня внутри все горело и прыгало. — И оба раза — в тебя!

— Титов, эта твоя откровенность меня иногда даже пугает, если честно, — призналась Эля. — Хотя я на нее, в общем-то, и повелась. Нет! Сразу мне понравились твои глаза, потом — запястья, а потом — вот эти твои разговорчики. Но купилась на манеру общения, это точно! Потому что… Мало ли на свете парней симпатичных?

— Мне откуда знать? — удивился я.

— В каком смысле? — захлопала глазами Ермолова.

— Я в симпатичных парнях не разбираюсь! — пожал плечами я. — По мне, так если пацан не ведет себя как быдло, не говнистый, не вонючий, и может трепаться о чем угодно, и работу с ним делать можно… Ну, шланговать не станет, я об этом — то вот такой парень и симпатичный!

— А! Ты про это! — успокоилась Эля. — А девчонок — много симпатичных, как думаешь?

Я тут же вспомнил Хорсу. И мне стало неловко. Но ответил сразу, потому что тупить — последнее дело:

— Красивых — много, особенно в колледже. Тут почти все красивые. Но симпатичных — мало. Вот с тобой было сразу ясно: ты совершенно незнакомому парню сразу помогла, в смысле — мне. И учишься хорошо, то есть — ответственная. А еще танцуешь, а я знаю, сколько труда — танцевать красиво научиться… Офигеешь просто! Кулачный бой там где-то рядом стоит и переживает…

— Ничего себе, — потерла она нос ладошкой. — Такие вещи говоришь!

— … и смешная. И дар у тебя — трансформация, это о чем-то да говорит! Но вообще — я понял, что не зря влюблялся, когда ты в Хтони не стала прятаться, а со мной пошла с дробовиком. И потом, на начерталке — когда вписалась за меня перед директором.

— А до этого думал, что зря? — с явным напряжением в голосе спросила она.

— Ага, — признался я. — Вообще — оленем себя считал тупым. Я же слышал, что вы про меня с Анастасией Юрьевной говорили, в беседке, на выпускном… Я тогда Людвига Ароновича искал по всему кампусу, вот и…

— Бли-и-и-ин! — сказала она и спрятала лицо в ладонях. — Пошли, где-нибудь сядем? А то что-то мне прям нехорошо.

— Давай, — кивнул я. — Ты только не убегай, ладно?

— Не убегу.

Вообще-то мне было уже наплевать, что она там в беседке говорила, хотя я все и помнил очень хорошо. И про то, что я обычный сирота-пустоцвет, а она — из великого клана, и про всякое такое прочее. Сейчас-то она шла рядом со мной, значит, теперь ее такой расклад не смущал. А на остальное — пофиг!

— Это наша лавочка, — обрадовалась Эля. — Мы тут с тобой к экзаменам готовились.

— Точно! — мне тоже стало приятно. — Давай, садись, а я положу тебе голову на колени.

— Ну, уж нет! Это ты садись, а я — положу, потому что я тебе все буду рассказывать! — аргумент был странный, но он сработал, хотя я и переживал, что она почувствует мое состояние.

В общем — пришлось класть ногу на ногу, потому что потому! Что делать — физиология молодого человеческого парня такова и никакова больше, но это не делает меня каким-то скотским животным. Я ведь не собираюсь никак свое состояние доводить до финиша, перетерплю уже, куда деваться… Я воспитанный! Хотя, конечно, довести тоже был бы не против, что уж там говорить…

Эля наконец устроила свою кудрявую головушку у меня на коленях, вздохнула, закинула ноги на подлокотник лавочки, поправила юбочку — настолько, насколько это было возможно — и начала:

— Так вот, — ее ножки в неровном желтом свете фонаря смотрелись просто отпадно. — Миха! Куда ты смотришь?

— На твои ножки, — сказал я. — Я бы так тебя и съел, если честно.

— Так… — она изогнулась, повернула голову и посмотрела на меня. — Вообще-то… Вообще-то… Хм! Но не сейчас еще.

— А? — я боялся, что ослышался.

— Бэ! — показала язык она. — Будет мне восемнадцать, выйду из клана, стану Кантемировой, как мама — и всё, вольная птица! Раз ему за меня неловко и стыдно, чего я должна тогда?‥ Пусть счет выставит, я ему деньгами отдам!

— Э-э-э-э-э, — я уставился на нее во все глаза. — Ты что, хочешь выйти из клана Ермоловых?

— А что? Ну, какая я Ермолова, Миха? Я танцевать люблю, море люблю, книжки про приключения и эклеры! Теперь, похоже, начертательную магию еще и одного разноглазого балбеса… А собачек растить, а потом убивать — не люблю, и руки себе ножом резать — тоже не люблю! А еще не люблю все вокруг ломать, мне наоборот — красоту всякую делать по душе! — выпалила она. — И с мамой он развелся, а меня — оставил! А зачем он меня оставил, если из-за меня развелся? Мол, бракованную родила! Фу…

Это было прям жестко. Я стал гладить ее по голове и просто слушал. Короче, получалось все на самом деле свирепо: старый Ермолов, Лев который, он женился три раза. Первый раз его жена умерла при родах — девушка из клановых, темная, пустоцвет — но очень перспективная. Второй раз — от княжны Юсуповой — родился Клавдий, но брак был скверный, с постоянными скандалами и даже магическими поединками, так что жена через пять лет сбежала, без сына. Даже война с Юсуповыми по этому поводу была. Государю пришлось вмешиваться и развод одобрять, такие дела… А потом, третий раз, старший Ермолов женился на девушке из Кантемировых — аланских уазданов, или аристократов, если по-русски. Почему? Потому что их невесты славились тем, что рожали сыновей, которые наследовали дар отца — уже тысячу лет как.

— А я — не сын! И не наследовала! Он даже генетическую экспертизу делал, думал, мама ему изменяла. Ан нет: я его дочка, без сомнений! А вот так вот — один раз за тысячу лет и такое случается! — голос Эльвиры звенел. — Какое разочарование! Сначала Клавдий, потом — я! Какая досада!

— А что — Клавдий? Он же темный, прям темнее некуда? — я вспомнил его магические щупальца и жуткую ауру. — Надежда и опора клана, прямой наследник и всё такое…

— Ну да, надежда и опора, все так. Папин сын! А влюбился — в светлую! — припечатала Эля. — В великую волшебницу, на государевой службе!

— Ого!

— Ага! В Селезневу, из Александровской слободы, прикинь? В попаданку!

Вот тут я просто рот открыл и помотал головой, потому что поверить в такое совпадение было просто невозможно:

— Клавдий? В Алису Селезневу? Которая позывной «Волга?» О, бубхош пушдуг багронк!

— А еще… А еще — аш огхору хош! — добила Эля, хотя «аш» там и было лишним, но сам факт того, что она ругалась на черном наречии, меня покорил. «Дикие внутренности» — такого я еще не слыхал! — У него с ней любовь по переписке и по перезвонке. Станет на балконе и полтора часа с ней разговаривает про Босха, Брейгеля и Дюрера. Чтобы ты понимал — он до нее живописью вообще не интересовался, а она ему мозг прочистила всерьез… А если не про живопись — то про Рериха, Блаватскую и Олькотта…

— А эти кто? Поэты? — заинтересовался я. — Или музыканты?

— Не-е-е, — отмахнулась Эля. — Но ты представь, какой удар по самолюбию отца: один в светлую влюбился и теперь жениться на ком папа скажет не хочет, а хочет про Босха по телефону разговаривать с попаданкой, которой то ли семьдесят лет в сумме, то ли сто вообще! А вторая не собирается инициироваться как положено! И кого наследником делать, если Клавдий продолжит на прицип идти — разве что племянников? Так они, кроме как воевать, водку пить и среди облаков на дисках летать, вообще ничем заниматься не хотят!

А потом она вздохнула и добавила:

— Я думала, он тебя убьет, если узнает, что мы… Ну… Да мой папа за кривой взгляд на поединок вызывал и стирал в труху, понимаешь? Что я должна была думать? Знаешь, как я за тебя боялась? Он ведь мне тогда позвонил, на выпускном, сказал, что жениха присмотрел — из дальней родни. Володенька Бороздна — парень неплохой, хоть и темный… Наш, клановый вассал. Папа решил, что я детишек нарожаю, и уж из них-то он наследников вырастит! А я — не буду. Не собираюсь я ему своих детей отдавать, даже если рожать соберусь. И точно — не от Бороздны! У него брыли. И вообще, за темного я никогда не выйду, они все как один ненормальные! Да и теперь — тем более, — непонятно закончила она.

Или понятно?

— М-да, — только и сказал я. — Видимо, такая судьба у наших папаш — испытывать горькие разочарования. Бедолаги.

— А твой что? — она снова изогнулась и глянула на меня

— А я понятия не имею — что! Я же тебе говорил — меня дед Костя и баба Вася вырастили, которые мне не дед и не баба вовсе. А этот — биологический отец, он только в личине являлся, на день рождения и на вывод в свет. Он и сюда приходил, когда я с Вяземским и его типами дуэль устроил. Смотрел на отпрыска, оценивал! Пуска-а-ай смотрит, я ему еще и жопу покажу в случае чего. Гад! — меня снова взяла злоба. — Забрал меня сначала у мамы, а потом — у деда с бабой, запихал в… Короче, ты же знаешь, что я интернатский! Инициацию ему нужно было из меня хоть соковыжималкой выдавить, вот он и выдавил! Но тоже — не слава Богу, ему телекинетики и нафиг не нужны оказались.

— Действительно — невезуха им с нами, — невесело усмехнулась Эля. — Но мне почему-то их не жалко. Хочешь узнать, кто ты на самом деле?

— Я — Миха Титов, — я растрепал ей волосы. — Знаешь, как сказал герцог Абрантес?

— М? — она вдруг села и положила голову мне на плечо, прижавшись к груди.

— Я сам себе предок!

— Я тоже так хочу, — сказала Ермолова-Кантемирова.

— Давай в мою команду, — улыбнулся я. — Для тебя место точно найдется…

— Эх, скорей бы восемнадцать… — мечтательно протянула она. — Два месяца и восемнадцать дней осталось!

А потом вдруг резко переменила позу, поднявшись, сев на мои колени верхом, обняла меня за шею, прижалась так, что я ощущал жар ее тела сквозь тонкую блузку, и заглянула мне в глаза:

— Ты ведь честно сказал, что влюбился?

— Еще как честно, — я положил ей руки на талию.

— Я вообще-то тоже в тебя влюбилась, с первого взгляда, когда ты в кабинет вошел! — выпалила она, и мы стали целоваться как сумасшедшие — так, что дыхания не хватало, но и оторваться было просто невозможно.