На золотом крыльце

Глава 6 Интрига завязывается

После уроков тут полагался обед, и я снова нажрался, как скотина. Я съел, кажется, ведро наваристой солянки и три куриных отбивные — в кляре! — и гору макарон, и салат из свежей зелени. На обед отводилось полтора часа, а после этого начинались занятия по индивидуальной программе и в моем личном расписании значилось:

1. 16:00-17:00 — Концентрация

2. 17:15-19:00 — Развитие дара

Мне не хотелось концентрироваться, мне после обеда мечталось лежать на кровати и дрыгать ножкой, и еще целых сорок минут на это имелось. Я, может, и дурень местами, но дурень обучаемый, и потому прежде, чем отправиться в комнату, чтобы морально разлагаться, выяснил, где проходят эти самые концентрация и развитие. Соответственно — в главном корпусе, а потом — под одним из защитных куполов среди деревьев.

И я двинул в комнату, снова поражаясь всему вокруг: колледж был оборудован по последнему слову техники, преподаватели и студенты последнего года обучения пользовались всем этим свободно, по мере необходимости: снующие туда-сюда роботы-уборщики, квадрокоптеры-доставщики, жужжащие меж ветвей гигантских деревьев лесопарка, прозрачные планшеты и очки дополненной реальности в руках и на глазах многих преподавателей — это все тут считалось обычным делом. У каждой ступенечки каждой лесенки в ночное время включалась подсветка, у дорожек — тоже. Камер кругом натыкали целую кучу и информационных терминалов — тоже. Наверняка все птички и белочки лесопарка были чипированы или находились под круглосуточным наблюдением видеокамер…

Тут имелась еще куча каких-то роботиков, приборчиков и приспособлений, о которых я и понятия не имел, поскольку жил сначала по большей части в лесу, а потом — в интернате в условиях, напоминавших суровую и неблагополучную земщину. А над главным корпусом время от времени вспыхивала голографическая проекция, с которой седобородый директор или миловидная женщина-завуч, или Боткина, или еще кто-то делал объявления, касающиеся всего колледжа:

— Судари и сударыни, в связи с чрезвычайным происшествием администрацией, коллективом и службой безопасности колледжа предпринимаются все необходимые меры, прошу вас отнестись с пониманием и приношу извинения за возможные неудобства.

— Коллеги, не забываем о том, что график консультаций к выпускным экзаменам нужно предоставить не позднее десятого мая.

— Учащиеся первого года обучения, напоминаем вам об обязательной вакцинации от Черной Немочи!

И все такое прочее.

Одно я отметил явно: киборгов тут не водилось. Оно и понятно, эта закономерность была широко известна: чем больше аугментации, тем меньше магии. Я про такое в каком-то журнале читал, мол, человек или нелюдь, который пользуется имплантами, киберпротезами или любым другим технологическим усовершенствованием организма — здорово обрезает свои шансы стать волшебником.

Я никогда не фанател от имплантов, не мечтал о кибернетическом глазе или хромированных ляжках, меня это как-то не привлекало, так что тот факт, что я теперь маг и не смогу стать Железным Дровосеком, ни разу не огорчал. Даже наоборот.

В конце концов, если сама принадлежность к этой касте давала возможность есть на обед по три куриных филе в кляре, то я не знаю, какие аргументы против можно было назвать! Взбежав по лестнице на второй этаж общежития, я мигом оказался около комнаты 3-16 — моей комнаты — и потянул за ручку.

— Хуеморген, — сказал молодой гном, который стоял посреди комнаты в одних белых обширных трусах. — Ты кто? А где Тинголов?

— И вам вот это вот самое… Доброе утро, — ошарашенно смотрел на него я.

Что я знал о гномах? Ну, что народ это в основном подгорный, но очень неплохо приспособившийся к жизни на поверхности. Вторая по численности раса в Государстве Российском после людей (если считать вкупе русских с белорусами и кавказцев с карелами). Самоназвание — кхазады, языка аж два: общеупотребительный шпракх, на котором он поздоровался со мной, пожелав доброго утра, и кхуздул — тайное наречие, которое почти никогда не звучит под открытым небом. Ну, понятно — коренастые, средний рост гнома — 155—165 сантиметров. И бородатые.

Встречался я с гномами до этого два раза: как-то в усадьбу к деду Косте бригада рабочих приезжала, флигель для охраны перестраивать, но я тогда быстро на один из этих дурацких праздников уехал и пообщаться с ними не успел. А второй раз — на дороге, когда засада, граната и всякая такая прочая дичь приключились.

Этот бородатым не был, у него имелись шикарные бакенбарды коричневого цвета. И волосы — тоже коричневые, коротко остриженные. Глаза — голубые, нос — крупный, челюсть — волевая. Фигура — весьма спортивная, мышцы под кожей так и играют. И трусы эти идиотские, эдакие полотняные плавочки, необъятные, как подгузники у младенца — вообще не в тему. Все это в голове моей пронеслось моментально, так что уже через секунду я шагнул вперед и протянул ему руку:

— Титов Михаил, можно — Миха. Я тут живу со вчерашнего дня и учусь — с сегодняшнего.

— А! — он вцепился мне в ладонь так, будто хотел переломать все кости. — Значит, будем соседями. Меня зовут Авигдор Бёземюллер, можно — Ави, я к двоюродной тете на похороны уезжал. Она папина кузина по материнской линии, из кавказских кхазадов. Нельзя пропустить похороны!

— Такая хорошая женщина была? — вежливо поинтересовался я. — Земля ей пухом, или как у вас говорят?

— Доннерветтер, я бы не назвал ее такой уж хорошей, но мне в наследство кое-что перепало, аж полпроцента акций обогатительной фабрики в Железноводске, — он наконец прекратил уничтожать мою руку и отпустил ее. — Я теперь могу… Ну, могу… Вердаммте шайзе, ни хрена я не могу, я несовершеннолетний по нашим меркам! Да и так — что такое полпроцента? Ну, квартиру снять в Ингрии и каждый день сосиски жрать и пиво пить. Неплохо на старте, конечно…

Я скинул кроссовки и улегся-таки на кровать, и стал наблюдать за тем, как герр Беземюллер ходит по комнате и ворчит. Он ворчал на все подряд: на тетю, на гномские обычаи, на пыль под кроватью, на то, что не может найти одежды, на дурацкое расписание, по которому ему через час нужно идти на концентрацию, а он и голову не помыл… Это было довольно комично, если не знать, что мы с ним должны были теперь и жить вместе, и учиться в одной группе. Ему годков-то было как мне, если переводить с гномского возраста на человеческий. А ворчал, как старый дед!

— А Тинголов где? Куда ты дел Тинголова? — забеспокоился он.

— Это белобрысый эльф такой? — спросил я. — Так с ним какая-то дичь приключилась, я когда пришел — он стоял тут посреди комнаты весь застывший. Прям страшно! И я позвал преподов, и они его куда-то утащили.

— Арсшлехт! — выругался гном и мигом нашел серые штаны и клетчатую рубашку, которые в колледже считались мужской формой одежды для учащихся. — Пошли в лазарет, он точно там.

— Мы? — удивился я.

— Ты что — думмкопфише швайнехунд? Дурацкая свинособака? — он посмотрел на меня своими пронзительными голубыми глазами. — Мы же теперь соседи! Соседи — это даже ближе, чем родственники, соображаешь? Если мы сейчас не проведаем Руари и не выясним, что с ним — как мы потом будем жить?

Я не так, чтобы очень разбирался в межрасовых отношениях, но мне всегда казалось, что гномы и эльфы не очень ладят, по крайней мере, в книжках так писали. А тут коренастый и бакенбардистый Авигдор Беземюллер проявлял искреннюю заботу об белокуром и остроухом Руари Тинголове и пытался к этому акту гуманизма привлечь еще косматого Михаила Титова с гетерохромией. Дичь, дурдом и все такое прочее.

Но, со стоном поднявшись с кровати, я сказал:

— Пошли. Там, наверняка, опять Розен дежурит, мы с ним, кажется, поладили.

— Знаешь Розена? — с уважением цыкнул зубом гном. — Розен — это голова. А Выходцеву со Святцевой видал? Они вокруг него увиваются, проститутки. Нет бы сами работали, а им старшекурсников перспективных подавай! Но Денчик не такой, Денчик их насквозь видит…

Никогда бы не подумал, что Святцева с Выходцевой вокруг него увиваются. Я-то думал, они его ненавидят… Вдруг мне показалось, что где-то глубоко внутри моего сознания грустно усмехнулся один раздробленный на тысячу осколков и сгоревший процентов на девяносто Руслан Королев. И я вздрогнул.

Вместе с Розеном в медпункте дежурили два незнакомых усатых взрослых опричника. В полной боевой броне и с автоматами Татаринова на коленях они сидели на креслах в небольшом холле, пили кофе из крохотных чашечек и ели конфетки «Коровка». Смотреть, как они разворачивают обертку закованными в латы пальцами, было очень интересно.

— Хуетак! — громко пожелал доброго дня Ави. Все посмотрели на него с неодобрением. — Мы к Руа. Соседи по комнате.

Интересно — в какой момент у него утро превратилось в день? Розен сфокусировал на нас свой максимально пофигистический взгляд и сказал:

— Вот и поможете ему до комнаты дойти. Он уже в порядке. А то у нас тут новый пациент.

— Цыть! — рявкнул один из опричников.

— Ладно, ладно… — отмахнулся Денис. — Молчу. Пойдемте в палату, заберете своего пострадавшего.

Пострадавший сидел на кровати и болтал ногами. Как и все эльфы, он обладал правильными тонкими чертами лица, по-лаэгримски подтянутой фигурой, тонкими музыкальными пальцами и почему-то косо обстриженной гривой белых волос.

— Здорово, вальдтойфель! — Ави кинулся к эльфу, ухватил его в охапку и потряс всего сразу. — Живой? Ну, и хорошо. Пошли математику делать.

— Ёлки, Ави, отстань! — прохрипел Тинголов. — Какая математика? Отпусти уже меня наконец, что ты как дебил? А это кто?

— Это Миха Титов, наш сосед. Новенький, вчера прибыл. Это он тебя обнаружил и за помощью побежал, — кхазад поставил эльфа на пол. — Давайте, знакомьтесь.

Он был жутко душный, этот Бёземюллер. Но поздороваться стоило:

— Доброго дня, я — Миха!

— Руари, можно — Руа, — эльф пожал руку нормально, а не как этот медведеподобный гном! Крепко, но без издевательства. — Слушай, у меня к тебе вопрос есть, Михаэль…

Михаэль — это было что-то новенькое, отдающее всякими Тинувиэлями и Глорфинделями. Даже интересно.

— … скажи, вот ты когда в комнату зашел — у меня эта беда с волосами уже была, или еще нет? — он ткнул пальцем в косой срез его шевелюры.

— Э-э-э-э… Ну, прямо так сразу и не скажу. Надо сосредоточиться, — пожал плечами я.

— Ну, сосредоточивайся, — кивнул он. — Очень мне это важно. Принципиальный момент!

И мы пошли в общагу, и Ави придерживал эльфа, потому что Руа слегка шатался, а я думал про Библиотеку: будет ли там про это написано или нет? Я ведь видел, а значит — рассмотрел все!

Уже в комнате, усевшись на кровати и прислонившись затылком к стене, я прикрыл глаза, и… И открыл дверь Библиотеки.

…Тут точно имелся шкаф с датами, я помнил! Большая такая этажерка с толстыми общими тетрадками в клеточку, на обложке каждой из которых стояли число и дата. И табличка: «Ежедневная хроника жизни Михаила Титова».

Чем ближе к дню сегодняшнему — тем выше стояли тетрадки. Всего — что-то около 6500 штук, в соответствии с прожитыми днями, солидно! Вчерашнюю найти оказалось просто и пролистать — тоже. Она стояла на самом виду, на уровне лица. Обнаружил и страницу, исписанную моим корявым почерком — новолатинкой, слава Богу, а не кириллицей.

— «парень, которого я увидал, был очень спокоен. Максимально. Он вообще признаков жизни не подавал: замер посреди комнаты в странной позе с вытаращенными глазами и не дергался. Кроме того, явно принадлежал к эльфийскому племени: худой, даже — изящный, с белокурыми волосами и острыми ушами, он и не мог быть никем другим, кроме как лесным галадрим из европейской части России…»

Это я и так помнил, и потому страницу воображаемой тетрадки перелистнул, надеясь увидеть там описание Тинголова. И прочел:

— «… волосы: светлые, почти белые, справа чуть длиннее, чем слева, криво обстриженные…»

Ура! Работает! Обожаю быть менталистом, даже таким недоразвитым!

— Руари, — проговорил я, открывая глаза. — Тебя обстригли до того, как я зашел в комнату. Это точно. У тебя слева волосы были короче.

Эльф продемонстрировал мне светлый волос, который он нашел под кроватью:

— Вот! И я так думаю. У галадрим волосы на голове сами не выпадают, никогда, разве что если только сильно вычесывать или — отстричь, или химией какой-то воспользоваться! Вот что, пацаны… — слышать слово «пацаны» от эльфа было весьма странно. — У нас тут маньяк орудует, волосяной!

— Поясни? — потребовал Ави.

— Там в лазарете лежит еще один пацан, рыжий, из новеньких, ему лет четырнадцать. Неделю назад поступил в колледж, а сегодня его тоже кто-то в стазис отправил и отстриг челку, Боткина сказала — завтра выпишут, а колледж, скорее всего, изолируют на несколько дней, чтобы провести расследование. Пришлют кого-то важного из Сыскного приказа. Она не мне говорила, а директору за закрытыми дверями, но я — услышал! — он для наглядности пошевелил ушами с заостренными кончиками — сначала правым, а потом — левым.

— Какая-то дичь творится, — констатировал я. — Но на концентрацию идти надо. Кстати, а директора как зовут?

— Ян Амосович Полуэктов, — ответил гном. — По крайней мере, так везде написано.

— А…

— А не надо лишних вопросов, Миха, — погрозил пальцем Ави. — Не надо.

— Да просто он у меня концентрацию ведет, — пояснил я. — Пойду концентрироваться.

На концентрацию я пришел не один. Два каких-то пацаненка лет четырнадцати и три девчонки — две помладше и одна постарше — терлись у дверей кабинета.

— Эльвира! — сказал я, увидев под красной косынкой черные кудри.

— Титов!‥ — она сделала что-то вроде книксена, что вкупе с клетчатой юбочкой выглядело экстремально. — А ты что — тоже к Яну Амосовичу?

И почему-то смутилась. И подошла ко мне поближе, оставив скороспелок общаться друг с другом.

— Тоже. У меня в расписании написано — концентрация, — смотреть на Ермолову было одно удовольствие. И пахла она отлично.

— И у меня… Второй год здесь, а все никак зачет не сдам, — вздохнула она. — Просто беда. Видишь, как — с младшими приходится заниматься.

— И со мной теперь, — глядя на то, как она трет ладошкой носик, я подумал, что сконцентрироваться на чем-то, кроме Ермоловой будет очень тяжело.

Еще и две верхние пуговички у нее на блузке расстегнуты, просто ужас какой-то. Дверь открылась, и голос директора произнес:

— Входите, ребята.

Я пропустил всех вперед и Ермолову — тоже. Во-первых, потому, что это — правильно. А во-вторых, на Востоке считается, что главный заходит последним, а в-третьих — потому, что мне было стремно. Но я в этом никогда никому бы не признался.

В кабинете оказалось странно и интересно. Парт в привычном понимании этого слова не имелось, только мягкие кресла с какими-то электронными планшетками, шкафы с разными предметами вдоль стен и большой круглый стол. Директор колледжа в точно такой же, как у остальных учителей и преподов серой строгой униформе, ожидал нас внутри.

— Присаживайтесь, — сказал он, расстегнул и скинул френч, оставшись в белой сорочке, закатал рукава, достал из кармана самую обычную резинку и стянул свои длинные, до плеч, седые волосы в тугой хвост. — Теперь — внимание на часы!

Он ткнул пальцем в старинные часы на стене: золоченые, со всякими фигурами и финтифлюшками, витыми стрелками и римскими цифрами.

— Две минуты следим за секундной стрелкой и не отвлекаемся! Кто отведет взгляд — получит стричку!

Он так и сказал: «стричку», и я вообще не понял, что это такое. По крайней мере, сразу. А когда отвлекся и скосил взгляд в сторону Ермоловой — прошла примерно минута двадцать секунд — так стричка, крохотная электрическая искорка, прилетела мне прямо в левый локоть, и меня пробрало до костей:

— Ау-у-уч!

— Концентрируемся на стрелке! — напомнил Полуэктов.

Такая у него была методика работы — с нервной стимуляцией. Потом он скинул нам на планшетки какой-то текст и сказал:

— Читаем и считаем слова. Кто первый справится — подарю петушка на палочке, кто последний — тому стричка!

У меня был текст про виноградных улиток, и я справился первым:

— Шестьдесят пять слов! — и получил стричку в правый локоть. — А-у-у-ч!

— Семьдесят. Союзы считаются за отдельные слова при подсчете общего числа слов в тексте, ТитОв!

Я хотел сказать «так не честно!» и «я же не знал!», но понял, что потеряю в глазах у Яна Амосовича несколько очков, точно. И потому взялся за следующий текст. А потом пошли новые упражнения: например, слова «красный», «желтый», «синий», «оранжевый» написаны буквами другого цвета и вслух нужно было произносить именно цвет, а не слово. Или вот это:

— Запишите пять вещей, которые вы видите. Четыре, которые вы слышите. Три, которые ощущаете кожей, две, запах которых можете почувствовать. Одну, которую можете попробовать на вкус.

Вроде бы и глупости, а вроде и мозг реально работает!

— Итак, разделимся на пары, — после текстовых упражнений скомандовал директор.

Двух младших пацанов и двух младших девчонок он посадил друг напротив друга, меня, соответственно, напротив Ермоловой.

— Смотрите друг на друга и запоминайте всё, как можно больше деталей, у вас две минуты. После этого — поворачиваемся спиной и описываем внешность партнера на листке бумаги. Кто будет точнее — получит петушка на палочке, худший — стричку!

Вот если честно, сидеть лицом к лицу с очень симпатичной девчонкой, смотреть в ее блестящие темно-карие глазки, видеть, как она смущается — это было испытание почище драки с четырьмя дебилами на крыше. Но я справился! И все-все написал. И веснушки на носу, и ресницы, и кудряшки, ложбинку сразу под шеей, и…

И получил петушка. А Эльвира — стричку. Потому что она написала только «Разные глаза — синий и зеленый». Ермолова аж дернулась и носом шмыгнула, и потерла пальцем уголок глаза.

— На, — сказал я и протянул ей петушка. — Не грусти, а?

Нормальный такой леденец на палочке, крупный.

— Спасибо, — Эля мигом развернула целлофановую упаковку и принялась за угощение.

И тут я поплыл, потому что смотреть на такое, честно говоря, было выше моих сил.

А Ян Амосович никак наше поведение не прокоменнтировал, он отошел в угол кабинета и достал коробку с разноцветными шариками.

— Будем учиться жонглировать!

Вот этого я точно не ожидал! Я думал, у нас тут начнется медитация, духовные практики, открытие третьего глаза и прочая эзотерическая дичь, а тут — жонглирование! В общем, скучно точно не было. Правда, я сразу учился подбрасывать только один мячик, потом — два, но директор сказал, что лиха беда начало.

А Ермолова отлично жонглировала. Четырьмя шариками. Они так и мелькали в воздухе. Девушка улыбалась, и лицо у нее раскраснелось, а кудряшки выбились из-под красной косынки. Загляденье!

А потом Ян Амосович сказал:

— Все свободны. А вас, Титов, я попрошу остаться.

И все ушли, и Эля тоже. Она, правда, оглянулась и помахала мне леденцом на палочке, и это, конечно, мне очень понравилось. А не понравился мне взгляд директора: участливый и вместе с тем сочувствующий. Так на подопытного кролика смотрят: вроде и миленький, а вроде и капец ему.

Когда все ушли, Полуэктов уселся в кресло и махнул рукой:

— Садись, Титов, будем разговаривать. Развитие дара до конца учебного года у тебя тоже я веду, так что не бойся, на занятие не опоздаешь…

— А можно в туалет сходить? — спросил я, хотя вовсе не хотел в туалет.

Я хотел сбежать, хотя и знал, что это невозможно.

— Ну, сходи, — вздохнул Ян Амосович. — По коридору направо.

Наверняка директор начнет говорить со мной про прошлое, cемью, интернат, инициацию и всякую такую дичь, а мне это — как железом по стеклу, противно и скучно. Потому я решил хоть на пять минут отсрочить дурацкий разговор. Ну да, трусливо, да, не по-мужски. Но, в конце концов, вот станет он спрашивать — а я что? Обязан перед ним откровенничать? Или идти в отрицалово, как быдланы из интерната, и гудеть что-то невразумительное? А может, хитрить и юлить? Все — мерзко. Все — противно. Как говорил дед Костя — цугцванг. Каждый ход — проигрышный.

Поэтому я дошел до туалета, заперся в самой дальней кабинке, закрыл крышку унитаза и сел сверху в позу лотоса — сам не знаю зачем. Хотел сделать вид, что медитирую, наверное. Перед кем вид? Перед самим собой. Закрыл глаза и…

…и моя сиюминутная дурость стала вдруг решающим фактором для дальнейшего развития событий. Если бы я не пошел в туалет — ничего бы не случилось. Если бы я сел, как нормальный человек — задницей на крышку, а ноги поставил бы на кафель, то меня бы заметили. И я никогда не услышал бы странный разговор двух мутных типов, которые следом за мной вошли в дверь санузла.

Хлопнула дверь. Один из них зашипел:

— Никого? Никого. Вот что я тебе скажу: опять не те анализы! Это не его ребенок!

— Рыжий же! — шептал каким-то замогильным шепотом второй.

— И что, что рыжий? Волосы можно не только перекрасить, нормальный маг-целитель тебе количество меланина на раз поменяет, на всю жизнь! Плевое дело!

— Мне не поменяет, — прошептал замогильный.

— Заткнись и делай свою работу дальше! У нас уговор, и ты не можешь его не соблюсти!

Я не мог понять — мужчина это или женщина, и не мог подсмотреть: страшно было! А вот второй, скорее всего, все-таки был мужчиной, но то ли под веществами, то ли — с психическими проблемами. А может — не человек? Мало ли тварей на свете?

— Я сделаю свою работу, но мне нужна более четкая наводка. Мне нужна точная информация: мальчик, девочка, возраст, рост, вес, цвет глаз…

— Оракул разве даст тебе точную наводку? А другой зацепки у нас нет, ты же понимаешь, какие ресурсы у этой семейки? Он может хоть негром оказаться! И ментальная защита там дай Боже, сунешься — убьет! А потом выучится на мага, повзрослеет — и вуаля! Здравствуй, новый геморрой, — у него была своеобразная манера разговаривать.

— Ладно, ладно. Призовешь меня, когда будет следующая подсказка от оракула, — прошипел второй, жутковатый.

— Да уж не сомневайся! А теперь — изыди!

Внезапно сильно запахло дохлятиной, а потом вонища улетучилась, дверь хлопнула, и я снова остался в туалете один. А потом осторожно, прислушиваясь и присматриваясь, пошел разговаривать с директором Яном Амосовичем.

Это все-таки было как-то менее стремно, чем подслушивать тех, кто охотится на меня!

Ян Амосович Полуэктов