На золотом крыльце

Глава 21 Правильное дело

Было далеко заполночь. По небу ходили темные, лохматые тучи.

Праздник закончился, блуждающие огоньки меж деревьев больше не летали, артисты уехали на своем микроавтобусе, выпускники разбрелись по кампусу: сегодня общежития на ночь не закрывались. Кто-то догуливал, кто-то реализовывал свои романтические планы — по всякому. Я, например, сматывал удлинители и готовился в одиночку опускать навес: Людвиг Аронович так и не появился, и это меня не на шутку тревожило. Чтобы обязательный и педантичный кхазад не пришел НА РАБОТУ? Явно что-то случилось. Что-то нехорошее, учитывая его состояние в последние дни…

А еще Эля сбежала.

Я потер губы тыльной стороной ладони, все еще не до конца веря в произошедшее между нами. Мы танцевали и целовались — это было взаправду! А потом музыка кончилась, она мягко освободилась из моих рук, странно посмотрела на меня и сказала:

— Миха, не ходи за мной, ладно? — развернулась и почти побежала прочь.

У меня за спиной — сцена, артисты, отсутствующий Людвиг Аронович, и вообще — состояние шока. Я даже не знаю, что для меня оказалось более фантастичным: инициация, попаданец или вот это вот всё между мной и ей. Целоваться с девушкой, в которую влюблен — это вообще из какой вселенной? Я не знал, что делать дальше. Хотелось прыгать и орать, и прижать Элю к себе и не отпускать, но… Но она отстранилась и попросила не ходить, а у меня — работа и никого, на кого можно эту работу оставить. Пойду за ней — подставлю Лейхенберга! Если нас двоих не будет — сразу спалят!

В общем — она ушла, а я вот — удлинители скручивал. И никто меня не проверял! Не меня, конечно, а Лейхенберга. У него — репутация трудоголика! Вздохнув, я ухватил удлинители в охапку и попер их в Клетку, и запер там в шкафчике у диджейского пульта, а потом вернулся, собрался с мыслями — и привел в действие моторчики, которые опускают навес. Да, территория кампуса крепко защищена от неблагоприятных воздействий, но мало ли? Тучи на небе вызывали серьезные опасения. Шквалистый ветер, ливень, град, что угодно… Купол над колледжем все это ослабит, но лучше перебдеть, чем недобдеть, как говорил дед Костя. Ладно, он говорил другое слово, но мне оно не нравится, не крутое какое-то.

Закончив с делами вокруг сцены, и наблюдая за тем, как роботы-уборщики ликвидируют следы праздника, с мыльной пеной вычищая тротуарную плитку и всасывая в себе мусор, я принял решение.

— Бороться и искать, найти и не сдаваться! — сунул руки в карманы и двинул в сторону каморки Людвига Ароновича — очевидного места, откуда стоило начать поиски.

Заодно осматривался и прислушивался: очень хотелось встретить Элю и сказать ей что-нибудь хорошее. Не знаю — получить какое-то подтверждение, что мне все это не привиделось. Но сначала — Аронович!

Дверь каморки столяра была приоткрыта — и это уже настораживало.

— Тук-тук! — подал голос я. — Людвиг Аронович, концерт закончился, я справился, навес даже опустил. Вы в порядке?

Никто мне не ответил. Я сунул голову внутрь, почуял набивший оскомину запах скоморошьего чая, не обнаружил внутри вообще никого. С прошлого моего визита тут мало что изменилось, только количество изящных шахмат на верстаке увеличилось. Присмотревшись к ним, я, кажется, начал понимать, в чем было дело. Похоже, гном взялся за сложный и срочный заказ, и работал ночами, вытачивал и вырезал фигурки! Потому и глушил чертово снадобье. Что за спешка, что за срочность? Нужны были деньги? Готовил кому-то уникальный подарок? Стоило ли это угробленного здоровья? И где мне теперь искать этого кхазадского трудоголика?

Плевать — прочешу весь кампус, обойду колледж по кругу, а потом по спирали буду возвращаться к Клетке. Гнома бросать нельзя! Прикрыв за собой дверь, я слегка поежился от наступившей зябкости, раскатал рукава на рубашке, застегнул все пуговицы и двинулся вперед. И вдруг затормозил: в свете фонаря что-то блеснуло черным глянцем в траве, у самого бордюра!

Наклонившись, я с большим удивлением поднял ту самую, потерянную столяром еще во время нашей с ним работы по сборке мебели, ключ-карту. У него уже имелась какая-то левая копия, а это — оригинальный, старый ключ! Конечно, я сунул карточку в карман и двинул дальше. Потом разберусь!

Я старался обходить стороной шумные компании, заседавшие тут и там по лавочкам. Они допивали игристое, смеялись, ругались, слушали музыку — хорошо проводили время. И, конечно, не стоило тревожить гуляющие парочки — им точно было чем заняться. Кажется, на одной из качель я увидел Ави с Фаечкой, но мешать им не стал — мало ли, вдруг там зарождалась большая кхазадская любовь, и все такое прочее.

А вот в неприглядные, мрачные и темные углы заглядывал — а ну, как Людвиг Аронович валяется где-нибудь под кустами и помирает? Не знаю, сколько я так ходил: двадцать минут, полчаса? Мне уже скучно стало, если честно. И кроссовки почти промокли от влажной травы. Но скучно — не значит, что я бросил! Ходил себе и ходил, крутил головой, искал гнома. А когда зашел за медблок, в заросли розовых кустов — вдруг услышал два молодых женских голоса, которые доносились из беседки, заплетенной вьющимися цветами. Говорили громким шепотом, так что понять сразу, кто именно там сидел и общался, было сложно:

— … так себя ведет? Он что, не понимает, что со мной так нельзя? Откуда он такой взялся? Всем понятно, а ему — нет? Я просто не могу себе представить… —

— Послушай, ну, может все не так драматично, как ты думаешь? И ты, и он — маги, дворяне. Это нормально!

— Это было бы нормально, Анастасия Юрьевна, если бы я происходила из вассальных аристократов — как Строев, присягнувших какому-нибудь клану, или — из служилых, как Барбашин, или как вы — имела личное дворянство! Да даже из любого НОРМАЛЬНОГО клана — Трубецких, Волк-Ланевских, Оболенских, Глинских… Он — хороший, но — обычный мальчик-пустоцвет, сирота. Вы же прекрасно понимаете, что из себя представляет моя семья! Мы с вами ведь знаем, как все будет дальше! Это ведь невозможно, просто невозможно!

Анастасия Юрьевна? Кузевич-Легенькая? С кем она там говорила? Нет, что с какой-то девчонкой — это понятно, но… Блин, не хотел бы я быть на месте того парня, о котором шла речь. Вторая, которая помоложе просто-напросто смешивала его с дерьмом, если называть вещи своими именами. Мол, он ей не ровня! По мне — именно так это и звучало.

А потом в голове у меня что-то щелкнуло, и я все понял.

— Эля, — сказала психолог. — В конце концов — мы живем в Государстве Российском. У нас каждый волен выбирать, где и как жить, даже кабальный работник из юридики! Ты же не кабальный работник!

— Выбирать? Я — Ермолова из семьи величайших темных магов России! — они прекратили шептаться, голос ее дрожал. А еще — на небе разошлись тучи и белая ночь вступила в свои права, так что я отлично видел, что это и вправду Эля, сомнений быть не могло. — Видимо, даже вы не понимаете, что это такое!

Меня как пыльным мешком по голове стукнули. Я стоял и держался за дерево, и не мог поверить в то, что слышу. Оно никак не могло сойтись в моей голове во всем ее поведением в последние дни, с тем, как Эля на меня смотрела, как улыбалась, как… Как ответила на мой поцелуй! Но, с другой стороны — услышанное отлично ложилось на все ее странности, на вот этот рюкзачок на стульчике рядом с ней, на постоянный разрыв дистанции, на… Да вообще, что я знаю о девушках? Что творится у них в головах?

Может я реально ей понравился, она что-то почувствовала, но потом аристократическая накачка взяла свое? Поигралась, а когда поняла, что все зашло слишком далеко — отправилась советоваться со старшей подружкой, и вот такое вот выдала. А я что? Ну не дурень ли? Я ведь сам постоянно подчеркивал, что голодранец! Не хвастаться же папашкой, в конце концов!

И с Афанасием все понятно. Старший Вяземский — военный министр, бывший командующий группой армий «Прут». Такой и Ермоловым — ровня. Разве что сынок его ей не нравится. Но ничего, думаю — сговорятся.

Я больше не слушал, что они там дальше делали в этой беседке, я просто развернулся и пошел в сторону общаги. Нужно было искать Людвига Ароновича, но мне, если честно, теперь просто хотелось… Хотелось дать кому-нибудь в морду. Я теперь не прятался и не обходил компании, вышел на одну из боковых аллей и двинул вперед, сунув руки в карманы. В голове как будто стучали барабаны, кулаки сжимались и разжимались — я никак не мог справиться с собой, не мог понять, что делать дальше.

Вдруг мне в спину раздался негромкий свист.

— Э, новенький! Есть пожевать?

Аристократы? Да ну, очередное быдло. И здесь — тоже. Пожевать они просят, скоты. Я знал, о чем они спрашивают. Не о ванильных сухариках, и не о свиной тушенке. Судя по заплеванному зеленой слюной тротуару, эти ребята-спорстмены из сборной по киле жевали хавру. Туповатые придурки, никогда не понимал спортсменов, которые жуют эту дрянь!

— Я не дерьмоед, — откликнулся я, поворачиваясь к ним. — Не имею привычки жевать говно.

— Что ты сказал, Титов? — кто-то из них стал вставать.

— ТитОв, — шмыгнул носом я. — Я сказал, что не имею привычки жевать говно. Хавра — это ни что иное, как переработанно дерьмо одной хтонической твари из Кара-кумской хтони, замешанное на сахалинском мумие. Кстати, никак оно на магию не влияет, и восстанавливаться после тренировок тоже не помогает. Вы просто суете себе в рот говно, вот и всё. Живите теперь с этим, пацаны.

Что характерно — эфир даже не дернулся. Никто из них и не думал применять магию. Эти киловцы — они все накачанные, здоровенные, как лоси. У них нет ограничения по весу, а мышечная масса во время прорыва в «город» с мячом реально может зарешать. Поэтому двое из этой компании и двигались ко мне весьма уверенно. Что им какой-то новичок?

Они были старшекурсниками, я и фамилий-то их не знал — видел пару раз на физкультуре, вот и все знакомство. Ребята пользовались послаблениями во время выпускного, занимались тут любимым делом — жевали остатки дерьма, хотели стрельнуть еще, а я вот начал выеживаться. Вторая отметка в личное дело? Да и пофиг. Мне хотелось сделать что-то нехорошее — и случай нашел меня сам.

Первый совершил богатырский замах и его кулак понесся к моей башке, но я успел нырнуть и врезать ему в печень — как в каменную стену! Крепкий киловец! Понятия не имею — пробил или нет! Второй ухватил меня за шиворот и потянул на себя, я крутанулся на месте — и влупил хороший бэкфист ему в зубы.

— Ах ты сволочь! — на секунду мы разорвали дистанцию.

Я увидел, как первый держится за бок. А второй — сплевывает красно-зеленую жижу изо рта. А потом мне прилетело ногой в спину и я полетел вперед, натыкаясь сначала на кулак парня с пробитой печенью а потом — на колено киловца с разбитыми губами. Я грянулся на тротуар, ударившись локтем и коленом.

— Придурок, ять, — сказал кто-то за моей спиной, и я узнал голос Вяземского. Он наклонился к самому моему уху и проговорил тихо, чтобы никто не слышал: — Титов, если Ермолова тебя тоже отшила, и ты весь такой страдаешь — иди, скрути петлю из удлинителя и повесься где-нибудь у нее под окнами. Но знаешь, я думаю — она не оценит.

Я пытался вдохнуть хоть капельку воздуха, но после удара коленом в солнечное сплетение вообще едва соображал, что происходит. Афанасий повысил голос, обращаясь к киловцам:

— Господа, у меня для вас есть отличное предложение: как насчет расписать «тысячу»? У меня есть кое-что из Пеллы для отличного продолжения вечера! Жду всех в моей комнате… Наш мальчик не будет никому ничего докладывать, у него отметка в личном деле, ему проблемы не нужны… Верно, Титов? Ты сам знаешь, что повел себя как придурок, и получил за дело. Нечего на этом акцентировать внимание. Да?

— Да-а, — просипел я.

Вяземский был кругом прав. Хоть он и сволочь.

— Вот и молодцом, — он похлопал меня по плечу. — Если решишь вешаться — сделаешь мне большое одолжение.

— Перебьешься, — наконец, отдышался я и встал на одно колено. — Пошло оно все нафиг.

— Вот! Вот — Титов, которого я знаю, — усмехнулся молодой ледяной маг. — Выше нос, кусок мяса! Во время военно-хтонической практики просись ко мне, слышишь? И не водись с нелюдями и с Ермоловой. Говенная политика, поверь.

Он зашагал по аллее — догонял своих, что-то насвистывая. А я, наконец, распрямился истоял, пытаясь отдышаться, чувствуя, как пульсируют болью спина, ребра и лицо, и смотрел на темную громаду нового корпуса, и в моей до звона пустой голове кое-что начало проясняться. Я, кажется, понял, где еще могу поискать Людвига Ароновича.

И это сейчас, пожалуй, было самым важным — несмотря ни на что.

Окно цокольного этажа, того самого, которое при помощи отвертки Лейхенберг открыл когда-то, было приоткрыто. Там было темно — хоть глаз выколи, я ориентировался по эфирным нитям — они не обманывали. Там, внутри, находилась одежда, обувь, тюбетейка, термос и сумка с инструментами. Да, я не мог почуять живой организм, но сравнительно небольшие предметы находились в моей власти. Среди инструментов имелся и фонарик, который я мигом притянул к себе, и, ухватив его, включил.

Тело кхазада в изломанной позе лежало там, на бетонном полу подвала.

— Аронович, блин… Да что ж это такое?

Я спустился вниз, в два прыжка оказался рядом и склонился над гномом, ругаясь от боли в ребрах и спине. Столяр был жив, жив! Он едва дышал, и глаза его закатились черт знает куда, под самый лоб, а руки и ноги были абсолютно расслаблены, болтались как плети, и весь он выглядел — краше в гроб кладут, но… Дышал же! Что ему помогло в прошлый раз? Водка? Где мне взять водки-то теперь? В его каморке? Тащить полумертвого кхазада в каморку… Что за идиотская идея? Звать медиков? Но он ведь просил не говорить никому… А если помрет?

— Ненавижу выпускные! — я уселся рядом с гномом на пол, обхватил голову руками и на секунду закрыл глаза.

Я почти готов был бежать в медблок, просто — решил дать себе лишние пару секунд. Прикрыл глаза — и с помощью телекинеза стал собирать его вещи, рассыпанные по полу, в ящик. А потом Людвиг Аронович всхрапнул, и я увидел перед собой ту самую дверь: светящуюся, сплошь состоящую из рун, рисунков, звезд и древесного орнамента.

— А-а-а, гори оно всё! — рявкнул я, и потянулся к это двери, толкнув в каждую из рун эфирной нитью.

Вдруг вокруг меня сгустилась тьма, всякий свет померк, но потом вспыхнул снова — и я осознал себя в Библиотеке.

Не в моей, нет. Я сразу понял: это была Библиотека Людвига Ароновича Лейхенберга!

Дела здесь шли скверно. Это я сразу мог сказать, особенно не присматриваясь. Половина печатных изданий валялась на полу в полнейшем беспорядке, на полках вместо них стояли книги, брошюрки, фолианты и тетрадки с очень характерными надписями на форзацах и обложках. «Чай», «Чаек», «Надо попить», «Хлебнуть чайку», «Заварить покрепче», «Термос или заварочник — что лучше?» и множество других подобных. Многие десятки, если не сотни томов! Настоящее загромождение!

Между этим хламом находились книжки про работу: справочники по столярному делу, по электрике, сантехнике, монтажу, кладке камня, резьбе по дереву и электрогазосварке, плазменной резке, гравировке, чеканке, токарному и слесарному мастерству. Имелись инструкции на кучу всяких приборов, схемы сборки-разборки каких-то инструментов, и вообще — куча всего полезного. А еще — множество альбомов с семейными фотографиями, и, конечно, стеллаж с ежедневниками — огромный, полок на сто двадцать, не меньше! Пожил Людвиг Аронович на свете немало… Но даже среди этих поденных записей попадались дурацкие буклеты с рекламой скоморошьего чая, какие-то журнальчики с бодрыми старичками и старушками, прихлебывающими из чашек, и прочая всякая такая дичь.

— Так! — сказал я. — Нафиг это дерьмо.

Оглянувшись на дверь, я снова использовал свою силу — и распахнул ее настежь! И принялся хватать телекинезом все эти чертовы тома и буклетики про чай и выбрасывать за дверь. Я, честно говоря, даже не задумывался, что действую внутри чужого сознания, просто работал и все. Знал — так Людвигу Ароновичу будет лучше. Вышвыривал наружу макулатуру целыми стопками, работал прицельно, стараясь не задеть ничего важного. Вообще ничего, кроме засравшей ему голову чайной темы.

Не знаю, сколько это заняло — час, полтора? Я потерял счет времени, да и вообще не очень представлял себе, как именно это работает — внутри чужой памяти, сознания, или что визуализировала собой эта Библиотека? Ясно как Божий день — это только я видел Библиотеку. Другой менталист наверняка видит по-своему, и я понятия не имею — как. Но я — книжный мальчик, и именно поэтому вижу книгохранилище… Книгохранилище в беспорядке.

Я выбросил все, что нашел про чай, и взялся за расстановку книг, валяющихся на полу. Если бы не телекинез — провозился бы полжизни наверное, а так — фильтровал достаточно быстро: уцепил книжку, распахнул, просмотрел аннотацию — отправил на полку. Сортировал по принципу деда Кости, который он применял, когда учил меня наводить порядок в комнате. «Фрукты — фрукты, сиськи — сиськи!» — говорил он, пока баба Вася не слышала. — «Или подобное помещаем к подобному!» То есть все, что касалось мастерового дела — шло в один угол, что касалось семьи — в другой. Отдельный большой шкаф я забил гримуарами в твердых, как будто металлических обложках: сплошь набранные рунами, на кхуздуле, они просто орали: «Не влезай, убьет!». От них веяло кровью и смертью, и я снова вспомнил про «говорящую фамилию». К слову — инструкций по владению оружием у Лейхенберга тут было предостаточно.

Автомат Татаринова, ручной гранатомет, огнемет, куча видов пулеметов, боевой молот, секира, полицейская дубинка и всякое другое, странное и стремное. У меня страшно чесались руки все это почитать — интересно же! Но имелось два «но». Первое и самое главное звучало очень просто: непорядочно! Нехорошо это, лапами лезть в душу к человеку. Хирург небось лишнего в потрохах не вырезает, и уж тем более себе органы пациента не пересаживает! Так что — нет, не круто воровать чужие навыки без спроса.

Руслан Королев — другое дело. И сравнивать нечего.

А второе «но» — время! А вдруг все будет потеряно из-за моей медлительности?

Спустя время все книжки стояли на полках по темам — любо-дорого смотреть. Финальными штрихами стала расстановка тетрадей с ежедневными записями по порядку и банальная уборка. Я просто смахнул пыль с мебели: лавок и табуреток, поставил их на ножки, выставил ровно стол, разложил на нем писчие принадлежности — как положено и провозгласил:

— Ну, вот так как-то!

Теперь Библиотека Людвига Ароновича Лейхенберга походила на приличное заведение, а не на ужас библиофила. Я очень надеялся, что болезненная тяга кхазада к скоморошьему зелью если и не пройдет совсем, то как минимум станет гораздо легче переноситься. Отряхнув руки, я шагнул за дверь и…

… И открыл глаза, сидя на полу перед гномом. Во рту я ощущал металлический привкус крови, у меня текло из носу — на губы, подбородок, рубашку. Голова кружилась, все плыло перед глазами, и виной тому была не драка с киловцами, точно.

— Вер-р-р-рдамте шайзе… — послышался хрип Людвига Ароновича. — Миха… Миха, это ты?

— Ай-ой! — сказал я. — Рад, что вы не сдохли.

— Я теперь долго не сдохну, — он лежал на спине и смотрел в потолок ясным, чистым взглядом. — Миха, ты меня спас, ферштейн? Я не знаю, что ты сделал, но точно знаю, кому очень-очень нужна твоя помощь!

— Да какая помощь, Людвиг Аронович, мне б самому кони не двинуть… — я снял рубашку и стал вытирать ей кровь с лица. — Кстати, выпускной закончился, диплом я получил, и концерт тоже прошел нормально, я присмотрел.

— Миха, Миха, — он нашарил своей крепкой волосатой рукой мою ладонь и ухватил ее цепко, как клещами. — Золотой ты парень… Я знаю, чего ты хочешь Миха. Ты мечтаешь крепко встать на ноги, мечтаешь стать самостоятельным, хочешь расправить плечи и идти вперед с высоко поднятой головой! Уж я-то понимаю, что для этого нужно, Миха. И, клянусь темными водами Келед-Зарама и холодными ключами Кибил-Налы — я помогу тебе. И мы при этом заработаем просто невероятную кучу денег!

— Я не меркантильный, Людвиг Аронович, — мне наконец удалось остановить кровь, которая больше не текла из носу. — Я просто так вам помог.

— Миха, — он ухмыльнулся. — А кто сказал, что меркантилизм — это плохо?

— Меркантилизм — это экономическая концепция, которая предполагает стимуляцию экспорта и ограничение импорта ради накопления ресурсов на реализацию своих целей, — выдал я. — Чего уж тут плохого, действительно? Мне все очень нравится.

— Давай, умник, — кхазад зашевелился. — Помоги мне встать! У нас впереди чертовски много очень, очень хорошо оплачиваемой работы!

И я помог ему встать, этому старому гному, и мы потихоньку пошли к выходу из нового корпуса, поддерживая один одного и не давая друг другу упасть. Вообще-то плевать мне было, что он там говорил про деньги, главное — хоть что-то я этой ночью сделал правильно!

конец первого тома.