На золотом крыльце

Глава 1 Две инициации

— Титов, заходи, господин директор тебя ожидает, — наш куратор смотрел в пол.

Пол из себя ничего особенного не представлял: крашеные рыжей краской доски и притом довольно обшарпанные.

— Ударение на второй слог, — сказал я. — ТитОв!

— Поговори тут еще! Давай, Михаил, давай, не ерепенься! — куратор, скорее всего, был неплохим дядькой, но работу он себе выбрал собачью, да и место работы — полный отстой.

Делать было нечего, я отлепился от коридорной стены и шагнул в директорскую приемную. И тяжко вздохнул:

— Я не ерепенюсь! Я не понимаю, в чем смысл.

— Смысл… — вздохнул куратор. — Для тебя имеется вполне конкретный смысл — не помереть здесь, получить диплом и выйти за ворота интерната своими ногами, а не выкатиться в инвалидном кресле!

Я только фыркнул: вот уж чего не будет! Знаю я, зачем меня зовут — из-за драки. Только чего-то я тут Жолнерова с Кулагой не вижу, а начали-то они! А виноват, выходит, я. Несправедливо? Несправедливо. Но всем насрать на справедливость, это я в свои семнадцать осознавал четко.

В директорской приемной было скучно: письменный стол, компьютер, секретарша-эльфийка, вроде бы из галадрим, портрет Государя на стене, стеллаж с папками. Ничего интересного.

— Чего ты там маринуешься? — раздался голос директора из-за открытой внутренней двери. — Проходи сюда, Титов!

— ТитОв! — поправил самую большую шишку в интернате я. — Ударение на второй слог!

Мясистое лицо господина Адодурова, Евдокима Евдокимовича, приобрело угрожающее выражение, и он поднялся из кресла, нависая над столом и свирепо глядя на меня:

— Садись! — ткнул директор пальцем в ряд стульев напротив своего стола.

Я сел и спрятал ноги под стул. А куда мне было их девать? Они у меня — длинные! Не к месту они тут, обстановку портят своим непрезентабельным видом. А обстановка у директора в кабинете, в отличие от приемной, оказалась довольно интересная. Стол палисандрового дерева, глобус Тверди с материками, океанами и всем таким прочим, что полагается глобусу. Большая картина на стене: «Иван IV Грозный венчает своего сына на царство» — репринт с работы Репина, понятно — не подлинник. И книги, много книг в шкафах, за стеклом! Книги я любил, даже очень, и потому принялся разглядывать корешки. «Углук, вождь команчей», «Пятисотлетний капитан», «Одиссея дона Педро Сангре», " Записки о Джозефе Белле"… У него определенно есть литературный вкус!

— Титов! — рявкнул господин директор и хлопнул ладонью по столу. — Хватит уже витать в облаках! Как будешь объяснять свое поведение? Что это вообще такое?

И тут я увидел у него на столе томик «Большой Энциклопедии Государства Российского». Он вроде как спокойно лежал рядом с журналом второй группы и директорским электронным планшетом, и никого не трогал, но, штука была в том, что этим томиком… Ладно, не томиком — томищем, я сорок минут назад выбил зуб Кулаге. Даже на обложке кровища до сих пор виднелась. Ну, а что оставалось делать? Эти четверо мне проходу не давали, решили, что я у них буду кем-то вроде черта, чмырить пытались, втирали постоянно какую-то дичь про то, что я им чего-то там должен, круто встрял, попал на бабки и всякое такое прочее. Так-то мне их угрозы до одного места, но терпеть, когда самое обычное быдло хватает меня за воротник, я не собирался — вот и врезал ему энциклопедией поперек рожи…

— Это четвертый том «Большой Российской Энциклопедии», — пояснил я директору, внутренне холодея от своей наглости. — На букву «Г»!

— Та-а-ак! — поднял бровь он. — Продолжай, Титов. Что там дальше, с этим томом на букву «Г»?

— Гаяскутус! — выпалил я. — Я взял том в библиотеке, чтобы найти гаяскутус!

— Кого-о-о-о? — Адодуров явно заинтересовался, у него даже лицо стало менее красное. — Какой еще гаяскутус?

— Вот, господин директор, и я хотел понять — какой еще гаяскутус! Ну, должен же я знать, что мне угрожают на спине вырезать, верно? — надеюсь, мои слова звучали резонно.

Кому охота, чтобы ему какую-нибудь дичь на спине вырезали? Уж если делать там татуировки, имплантацию или шрамирование — так что-нибудь стильное, в конце концов! Пусть даже и в принудительно-унизительном порядке. Хотя фигу им, а не моя спина. Обойдутся.

— И что, выяснил? — директор сел, открыл том энциклопедии и принялся его листать.

— Ну, вы сейчас и сами можете посмотреть, энциклопедия — вот она. Но я могу сказать! — с готовностью вскочил со стула я. — Я думал, это какой-то узор или орнамент черных уруков, например — убиев или команчей. А оказалось — устрашающее существо из историй о лесорубах Северной Америки. Иногда его описывали как оленя с кроличьими ушами и клыками, а также как гигантскую ящерицу…

— А вот теперь скажи мне, Титов, какого рожна ты про этот свой гаяскутус читаешь на уроке алгебры? — он тоже поднялся с места, снова заполнив собой все пространство. — Как это понимать? Ты осознаешь степень своего хамства? Ко мне уже учителя приходят, говорят на тебя повлиять! Как ты себе представляешь это: за двадцать минут до конца урока достал из рюкзака вот такую огромную книжищу, ляпнул на парту и давай шуршать страницами! Ты бы еще «Квента Сильмариллион» разложил! Что это…

— «Сильмариллион» я уже прочитал, когда мне тринадцать было, а про гаяскутус… — наверное, мне стоило бы заткнуться, но порой всякая дичь лезла из меня, как из рога изобилия, и я ничего не мог с этим поделать.

Директор подошел к открытой двери, шикнул на куратора и эльфийскую секретаршу, которые шушукались меж собой, и закрыл кабинет, отделяя нас от всего остального мира.

— Миша, — сказал он обманчиво добрым голосом. — Почему с тобой так сложно? Посмотри на себя — ты же талантливый парень, умнейший, зачем ты себя гробишь? У тебя вообще есть цель? Ты понимаешь, зачем ты здесь?

Я по его просьбе посмотрел на себя в отражении стеклянной дверцы шкафчика с книгами и увидел там довольно скучного типа: худощавого на вид парня с растрепанными волосами черт знает какого русого оттенка, с обычным, слегка конопатым лицом, в дурацкой интернатской джинсовой куртке и штанах. Разве что глаза у меня от рождения интересные — один зеленый, другой голубой. Но меня они, честно говоря, всегда бесили. Это называется «гетерохромия» и звучит так, как будто я или извращенец, или больной.

Под глазом у меня расплывался шикарный фингал. Выбить кому-то зуб и не получить в ответ, особенно, если их двое, а ты один — это задача для боевого мага. Или — для черного урука. А я ни тем, ни другим не был и никогда не буду.

— Я здесь потому, что у меня инициация первого порядка до сих пор не произошла, — слова вылетали из моего рта с трудом, мне и произносить-то их было противно. — И я не стал магом. Мы тут все — перестарки, не только я. На нас родня почти махнула рукой. Именно поэтому вы всех тут дрючите, именно поэтому вам наплевать на то, что я выбил зуб Кулаге, а они ночью попробуют утопить меня в туалете. Только знаете, что? Не буду я магом. Плевал я на это. Выпустите меня отсюда, а? Просто — выгоните за калитку, вот и все… Можете семье сказать, что я сгорел или помер, тут же такое случается, да? Ничего страшного. Думаю, для них — невелика потеря. Помер какой-то лох, который не выиграл в генетическую или там эфирную лотерею — да и черт с ним! Подумаешь!

— И что ты там будешь делать? — поинтересовался директор, игнорируя мои драматические заходы. — За калиткой?

Он тоже, наверное, по-своему был неплохой дядька. Наверное, даже думал, что у него есть высшая миссия — помогать юным отпрыскам захудалых аристократических семейств найти в себе искру магии и раздуть ее. Стоит сказать — иногда получалось, у нас в группе трое за это время инициировались. Все как один — настоящее быдло.

— Библиотекарем буду работать! — ответил вслух я. — В земщине. Живут же люди в земщине без магии?

— Гос-с-споди, Титов, ну и бредятина! — отмахнулся он. — Библиотекарем!

Вообще-то у меня реально был план. Я хотел подзаработать денег и открыть книжный магазин, где стал бы продавать настоящие, бумажные книги. В земщине и сервитутах на них и вправду имелся спрос. Да и в опричнине хорошие издания вполне могли найти покупателя: в конце концов — чего только люди не коллекционируют! Солдатиков, марки, скальпы врагов, трусы любовниц, книжки вот тоже… У каждого додика — своя методика, как говорил дед Костя.

— Я тебя в коровник определю, на молочно-товарную ферму во Всеволожск, — сказал директор. — На десять дней, после уроков. И браслет с электрошокером повешу, чтобы не сбежал.

— Интересно, — шмыгнул носом я. — А можно прямо сейчас?

— Что-о-о? — брови директора взлетели вверх.

— Прямо сейчас — на ферму? — мне очень не хотелось иметь дело с Анцыбаловым, Петрушевичем, Жолнеровым, Кулагой и его выбитым зубом. — В ночную смену.

— Марш отсюда, Титов! — рявкнул господин Адодуров.

— А можно я книжку заберу? Потом в библиотеку сдам,— я протянул руку.

Он сунул мне том «Большой Энциклопедии Государства Российского» и распахнул передо мной дверь. Я увидел мнущегося в приемной куратора и остервенело долбящую наманикюренными пальцами по клавиатуре эльфийскую секретаршу.

— Запишите в кондуит — Титова из первой группы — на МТФ, в КСУП «Всеволожский», десять дней по четыре часа. Пусть навоз лопатой покидает, авось осознает чего… Ишь, библиотекарем, в земщину! — погрозил мне пальцем директор. — Марш в общежитие!

И я пошел в общежитие.

Обшарпанные, крашеные масляной краской стены коридора, перегоревшие лампочки на потолке, матерные надписи на дверном косяке, заплеванная лестница — все это не слишком напоминало ту самую Магическую Академию, о которой столько написано книжек и снято фильмов. В тех, книжных, Академиях, по большей части — авалонских и иногда — галльских, никому зубы энциклопедией не выбивали, котлеты на обеде не отжимали и «темную» не устраивали.

«Темная» — это вообще полное дерьмо. Когда спишь в комнате с десятком парней, и кто-то закрывает тебе голову подушкой, а остальные лупят по чем попало, но так, чтобы не осталось следов — ты черта с два разберешь, что за сволочи это сделали! Потому что пока выпутаешься, пока встанешь — все уже лежат солдатиками на своих местах. А с десятью как драться? И знал я, что били не десять, а четверо, но что мне — кидаться на каждого из них по очереди? Так я сам в итоге буду виноват… И коровник мне раем покажется.

Я-то знаю, что их бесило. То же самое, что и директора. Мне скучно было на уроках, я книжки читал, потому что делал все задания минут за двадцать. И списывать этим четверым не давал. Почему? Потому что быдло. Харкают под ноги, матерятся через слово, к девчонкам из второй группы пристают, когда кураторы не видят, ведут себя по-скотски. Не учат ничего, просто задницы свои просиживают! Соберутся в кружочек на переменке и втирают друг другу какую-то дичь про то, что они и с кем сделают, когда станут магами… А на самом деле ничего из себя не представляют: ни в учебе, ни в спорте, ни на работе. Убогие посредственности, как сказала бы баба Вася. Но все равно считают, что я им в подметки не гожусь!

Потому что они знают своих родителей, а я — нет.

Переход из административного корпуса заканчивался в холле общаги, куда вела скрипучая железная дверь. Я остановился, прислушиваясь: голосов пацанвы слышно не было, путь свободен.

— Явился-на, — сказала Кагринаковна, пряча под вахтерскую стойку бутылку портвейна. — Миша-Миша, еле дыша!

Эта старая зеленокожая снага только и знала, что заливаться винищем. Плевать ей было на камеры и на экраны, тем более, что половина из них не работала. И мы это знали, и администрация знала, что мы знаем, и ничего не делала. Я всегда подозревал, что они осознанно провоцируют весь этот беспредел, но зачем — вот этого понять не мог.

— Дышит, — сказал я. — Правильно говорить не «дыша», а «дышит». И «дышит» с Михаилом Федоровичем Титовым не рифмуется.

Что-то из меня сегодня все это прет-то? Наверное — от безысходности. Типа, двум смертям не бывать, и все такое прочее.

— В жопу-ска можешь себе свои умности засунуть-на, — предложила орчанка-вахтерша.

Она проводила меня тяжелым взглядом, явно сетуя, что я прервал ее ежевечерний ритуал, и только я свернул к лестнице на этажи — тут же зазвенела бутылкой и граненым стаканом, послышалось бульканье.

Стоило мне заглянуть в коридор второго этажа, где проживала наша первая группа, как в неосвещенном конце коридора, у окна, послышался спешный звук шагов. Они меня ждали! В груди противно заныло: честно говоря, я хоть и не верил, что эта четверка убьет меня, но покалечить-то — могут. Отправляться в нашу интернатскую больничку, где нет ни симпатичных медсестер, ни интересных книжек, мне не хотелось, а вариантов победить я не видел. Наивно было бы думать, что в момент смертельной опасности произойдет инициация: в эти байки я не верил. Никто не мог предугадать точно, что может спровоцировать рождение нового мага. Да и вообще, нас тут проживала сотня человек, а за три месяца инициировалось не то два, не то три. Так себе результат, хотя и лучше, чем средний по стране.

Так что я предпринял кое-что разумное: просто сбежал, решил спрятаться. Не стал идти в свою комнату, а двинул вверх по лестнице, мимо третьего этажа, где жили девчонки, еще выше — к люку на крышу. Ну да, там имелся навесной замок, но я уже проверял и пользовался этой лазейкой: замок не закрывался, просто защелкивался, и вынуть запор из пазов не представляло труда. Тут, в этом интернате, вообще многое оказывалось таким — на вид серьезным, а внутри — гнилым. Может, и браслет, который мне на ногу повесят завтра в коровнике, тоже работать не станет? Надо будет проверить и в случае чего — дать деру, сбежать куда угодно из этого отстойника для перестарков.

Металлические ступени лестницы под моими ногами скрипели, книжка, зажатая подмышкой мешала, но бросать томик с «гаяскутусом» мне казалось неправильным. Да и вообще, что я на крыше целую ночь делать буду? А так — почитаю все слова на букву «Г»! Тоже ничего такое занятие.

Одной рукой отпер замок, головой уперся в крышку люка — и приподнял ее. Пристроил книжку там, сверху, и вылез следом.

На улице царила летняя ночь, пахло дождем, липовым цветом и почему-то майскими жуками. Стараясь не шуметь, двигаясь по кровельной жести, я прикрыл люк и пошел на свое любимое место: на подоконнике круглого окна технического чердачного этажа. Рамы тут не имелось, стекол — тоже, так что сидеть можно было вполне удобно. Ветер почти не дул, и темные тучи, явно грозящие ливнем, меня не волновали. Зато света от фонаря на углу здания вполне хватало, чтобы читать.

С «гаяскутусом » все в целом прояснилось, но том на букву «Г» таил в себе много интересного. Наугад раскрыв энциклопедию я прочитал:

— Гагат — разновидность каменного угля, имеющая глубокий чёрный цвет, сильный матовый блеск, вязкость и раковистый излом. Легко обрабатывается, хорошо полируется, приобретая красивый блеск, благодаря чему (особенно в странах Востока) широко применяется для мелких ювелирных поделок, бус, чёток и других изделий!

Эх, пожевать бы еще чего, и можно было бы сказать, что я хорошо провожу время!

Эти гады нашли меня довольно быстро. Скорее всего, спалился я на открытом замке, но тут уж ничего поделать нельзя — как я закрою люк с крыши? Анцыбалов, Кулага, Жолнеров и Петрушевич нашли меня и теперь глумливо улыбались, глядя на мое замешательство. Каждый из них по отдельности, может, и нормальный… По крайней мере, мне поначалу так казалось, первый месяц или около того. Ровно до того момента, как они скучковались. Сбились в стаю — и все, до свидания нормальность, здравствуй, всякая дичь. И как это получается: были пацаны как пацаны, а стали вдруг настоящее быдло?

— О! — сказал Рома Анцыбалов, самый крупный из всех. — Нашелся. Ну что, нашестерил директору?

— Давай, маньячило, у тебя два варианта: или ты сам с крыши скидываешься и едешь на больничку, или мы тебя сбросим, — заявил Петрушевич.

Вообще-то мы с ним первый месяц за одной партой сидели и в морской бой играли. Он даже списывал у меня. А потом оказалось что я не жую хавру, не пью, учу уроки и… И подгонов мне никто не делает. В смысле — посылок и денег не передают. А у Жолнерова подгоны — каждую неделю, а у Кулаги — связи, ему кто-то хавру в пакетиках через забор перебрасывает. Говорят, хавра стимулирует магическое развитие. Брешут!

— Вылезай оттуда, — поманил меня пальцем Жолнеров.

Ему тогда, в туалете, досталось меньше Кулаги, вот он и храбрился. Сам-то Кулага отирался в тылу. Я встал, перехватил «Большую Энциклопедию Государства Российского» поудобнее и стал думать, как подороже продать свою жизнь.

— Значит, так, — Анцыбалов поковырялся в ухе. — У меня предложение: если ты нам ботинки футболкой почистишь и котлету будешь на обеде отдавать — мы тебя сейчас оставляем в покое. А если нет — пеняй на себя.

— Я тоже хочу котлету, — заявил Жолнеров. — Надо как-то по дням распределиться.

— Десерт забирай, — предложил мясистый Рома.

— Э-э-э-э, — возмутился Петрушевич. — Десерт мой!

А Кулага — он помалкивал.

— Ну что, снимай футболку, черт, начинай уже играть в сапожника! — пощелкал пальцами Анцыбалов, который мысленно сожрал все мои котлеты на месяц вперед.

Вообще-то сапожники ботинки не чистят. Сапожники их шьют! Но этому объяснять такие вещи бессмысленно, даже Кагринаковна в этом плане адекватнее… Так что я шмыгнул носом, смирился с неизбежным и сказал:

— Ты втираешь мне какую-то дичь!

Нет таких раскладов, при которых я бы победил четырех крепких парней (другие в интернате не выживали) и ушел бы с крыши под красивую музыку, на фоне заката, и волосы назад. Чуда не случилось, несмотря на то, что я крепко приложил книгой в нос Анцыбалову, достал ногой по яйцам Петрушевичу и круто пробил слева в печень Жолнерову. И все — зря.

Теперь Ромочка с залитой кровью джинсовкой держал меня справа, кривящийся Петрушевич — слева, Жолнеров пытался отдышаться и прийти в себя. А Кулага подходил ко мне с гаденькой щербатой улыбочкой. Как назло, еще и обстановка вокруг воцарилась донельзя киношная: дождь пошел из темных туч, гром загрохотал… Первые крупные капли ударили по кровельной жести. Просто бесит!

— Давай, — предложил Анцыбалов. — Отомсти ему, Гарик. Врежь как следует, выбей черту зуб!

Они не видели, что происходит с Кулагой — этим бледным, голубоглазым, нервным типом с вечно немытыми волосами. А я — видел! Его глаза налились кровью, на руках вздулись вены — гораздо сильнее, чем обычно это бывает у человека, пребывающего в ярости. Да что там — слипшиеся пряди волос шевелились у него на голове, как змеи! От его походки даже металл, которым была покрыта крыша общаги, прогибался, как будто вес Гарика увеличился раз в десять!

Если это не инициация первого порядка — то я не Миша Титов, а король Авалонский! И мне вдруг стало ужасно скучно. Ну ее, эту жизнь, если тут такие правила: какое-то быдло выиграло джекпот, а я — который даже по словам директора Адодурова весь из себя умнейший и талантливый — помру сейчас, потому что он мне череп проломит кулаком, или что-то типа того…

И я с досады и со злости плюнул в Кулагу, но плевок не долетел, и ляпнулся ему под ноги! И Кулага поскользнулся на замахе! Удар поэтому вышел смазанным — но мне этого хватило. Я вылетел с крыши как будто мной выстрелили из катапульты, с неимоверной силой и скоростью! Летел, вращался в воздухе… А потом, пролетая над кроной раскидистого клена, я увидел удар молнии на фоне ночного неба — такой, будто видео включают на замедленный показ. Этот электрический росчерк, яркий донельзя, как будто остановил мир, и тут произошло сразу целая куча всего. Настоящая дичь!

Во-первых, перед моими глазами… Нет, наверное, все-таки в моем сознании, в мыслях, воображении! Вот там, на границе фантазии и реальности возник образ совершенно незнакомого мне мужчины, которого я никогда в жизни не видел. Крепкий, прямо скажем — импозантный, но не слащавый, лет сорока пяти, с мужественным небритым лицом, мощными ручищами, спортивной фигурой — он как-то сразу внушал доверие. Сбитые кулаки бойца, ломаный нос и прямой, ясный взгляд придавали всему его облику некой настоящей, мужской матерости. Футболка-поло с каким-то логотипом в виде лаврового венка, джинсы, белые кроссовки, татуировки на предплечьях…

— Я что — помер? — он был удивлен до предела. — А ты, пацан, чего — летишь? Какого…

Вот тут настало во-вторых. В голове моей как будто взорвалась бомба — грянуло так, что искры из глаз! И образ этого обаятельного дядьки вдруг рассыпался тысячей осколков, в каждом из которых застыло удивленное лицо Руслана Петровича Королева — что? Откуда я знал, как его зовут?

И, наконец, в-третьих… В-третьих, с моими глазами что-то случилось. Я вдруг увидел — все еще продолжая медленно-медленно лететь, а точнее, падать с крыши — множество нитей серебристого цвета, которыми было пронизано все вокруг. Все предметы были ими связаны, нити тянулись от окон к камням, от камней — к ботинкам замершего в дурацкой позе Кулаги на крыше, от ботинок — к открытому люку, из которого высовывалось испуганное, по-орочьи зеленое лицо Кагринаковны, и вообще — от всего и ко всему! От моих рук — к чему угодно!

И я подумал — а вдруг? Вдруг — получится? И потянул за те серебристые ниточки, которые тянулись к ветвям клена подо мной!

И ветки поддались! Они потянулись вверх и врезали мне по лицу, по ногам, по ребрам, меняя траекторию и тормозя падение, и время внезапно снова запустилось в нормальном режиме, и мне стало чертовски больно, и я рухнул вниз, на этот самый чертов клен, пересчитывая каждую кленовую веточку, и все поверить не мог: это что такое сейчас произошло — инициация? Я что теперь — маг?

Очень интересно!

Михаил ТитОв

Руслан Королев