Ядвига смотрела на пирожок с дыркой посередине с двоякими чувствами. С одной стороны, в нём не было ни мяса, ни рыбы, ни овощей, ни фруктов, ни грибов, ни даже ягоды или творога. С другой — от этого было грустно.
Ведь пустота — это уже по сути единственное, что ей оставалось на обед.
Пустота. Вспомнился ей один коуч из интернета, который что-то там про пустоту говорил очень умное. И что-то там из этой пустоты добыть можно. Очень важное. И наверняка вкусное. Всё мироздание появилось из пустоты. И ещё что-то там про мировое яйцо было, которое начало всех начал. Только непонятно было, в яйце этом тоже, получается, пустота? Или всё-таки желток имеется?
Девушка подошла к холодильнику, из которого еда тоже совершила побег. А та, что удрать не успела, попалась к бабушке Лизе. И теперь пустоты в нём тоже было предостаточно. Одни яйца остались. Вот они, начала всех начал.
Черепушкина взяла одно из них в руку и стала внимательно разглядывать. Признаков жизни яйцо не подавало. Не кричало, не вырывалось и даже попыток укатиться не предпринимало. Смирненько так лежало в руке.
— Кажется, я поняла, — пробормотала Ядвига, не отрывая взгляда от яйца.
— Чего поняла? Яичницы захотела? Ну, это дело хорошее, — ответила баба Лиза, откусывая бутерброд. В её руках даже колбаса о пощаде не просила. Вела себя так, будто тут же смирялась со своей участью. А может даже немного радовалась. Ядвига не очень понимала, что на уме у этой колбасы? И где у неё, вообще, этот ум располагается?
— Я поняла, — повторила девушка. — Теперь я — яйцеед, — и, бросив взгляд на дырявый пирожок, добавила. — И мукопожиратель.
Слава богу, к ней пока не обращались с просьбами яйца и даже пшеница перетёртая и пожаренная молчала в тряпочку.
— Так давай, тудысь его, на сковородку. Чего с ним церемонишься? Ещё и с беконом хорошо, — посоветовала баба Лиза.
Что такое «бекон», Ядвига за годы веганской жизни успела позабыть. Но, судя по названию «бе-э — конь», это было нечто средним между бараном и конём.
Нет, этот точно ускачет от неё, сверкая копытами. Или того хуже, рогами забодает. Девушка не была уверена, кто из них, баран или конь, оснащён рогами, но у кого-то они определённо были.
— Это же хорошо, — ответила она бабушке. — Иначе бы совсем кони кинула. И бе-кони тоже. А яйцо — это вроде как промежуточный этап. Ещё не родился живой организм, и пока не стал туп как овощ. Что до колосков пшеницы, то мёртвые не бормочут. И на том спасибо.
— Ты жуй его быстрее. Знаешь же, как у нас говорили: когда я тебя ем, ты глух и нем, — поделилась старушка с ней мудростью.
— И этот молчит, — Ядвига всё ещё внимательно разглядывала яйцо. — Ни рук, ни ног, одна сплошная безликая голова, — на всякий случай она и к уху его приложила, чтоб уж наверняка удостовериться, нет в этом яйце жизни. Один только белок. И желток.
— Смотрю, у тебя с голодухи совсем крышу повело, — ответила бабушка, что к ужасу овощей и фруктов, ела всё, что хотела при случае. И те от неё старались держаться подальше. Но убежать удавалось далеко не всем. Несмотря на почтенный возрасты, прыти в бабуле было хоть отбавляй. И аппетита тоже.
Но вскоре и от муки пришлось Ядвиге отказаться. Потому что в поле уже договаривались между собой молодые рожь, овёс, просо, греча и даже рис. Они покидали свои поля и передислоцировались ближе к лесу. В подкрепление собратьям своим зеленоармейским, овощефруктовым и ягодногрибным. И когда к Черепушкиной пришла пшеница в вязанных из своих же колосков штанах, она поняла, что это её последний пирожок в жизни.
— Госпожа повелительница-предводительница-пробудительница, а не могли бы перестать употреблять в пищу наших собратьев? — заявила наглая пшеничка, наращивая себе к штанам вязанную из колосков курточку, а затем принимаясь за каску на голове. А всего то и требовалось, что поближе к Черепушкиной подойти. Получала от неё силу зелёная армия.
Ядвига и не против была, только никак не могла понять зачем пшеничке каска, ведь сделана она из того же материала, что и остальной колосок, и прекрасно горит. Да поди подожги его, такой крик на всё поле поднимется, что оглохнешь. Потому что колосков этих в полях тысячи, а то и миллионы, только кто ж их считал? Да и откуда логике взяться? После того, как примирила в лесу грибы, ягоды и овощи с фруктами, Черепушкина уже ничему не удивлялась.
Но это была преждевременная мысль… Стоило только Ядвиге согласиться с доводами выборного мнением большинства колоска, как из леса тут же попёрли все до кучи: погрызенные мухоморы, переломанные кабачки, местами дырявые баклажаны, надкусанные по шляпке сыроежки, подтекающая ягодка, явно раненая, а некоторых представителей плодово-ягодных несли на зелёных носилках вовсе без косточек или семян.
— Что случилось? Вы же объединились! — заявила Ядвига, которой и так непросто было осознавать, что теперь всю жизнь одними яйцами с водой питаться. Хоть на солнцеедство переходи, пока ещё небесное светило с ней на переговоры не вышло. А тут ещё и всех новых друзей её переломали, перемололи, пожевали и выплюнули.
— Враг оказался крепче, чем мы думали, — признал генерал Горошек. — Любовь всей моей жизни, Вишню, растоптали медвежьей лапой, а прочих наших братьев и сестёр какой-то козёл безжалостно поржал. Более того, мы потеряли наш козырь — садово-огородное чудо. Мир его корням и листиками. И да не забудем мы его чавканье.
— Чудища больше нет? — воскликнула Ядвига и украдкой улыбнулась.
Для неё это была скорее хорошая новость, так как нового садовника так и не нашла, а курьер Армагедоныч улетел в небо на своём зубастом вертолёте по повелению начальства. Рогатого или нет, уже не так важно.
«Всё оно в какой-то степени ротаго-копытное», — прикинула Ядвига: «Так себе сил зла помощник. Но пирожки жизнь продлили. Чего ещё требовать?»
— Совсем нет, — подтвердил генерал Горошек. — Но умирая, он прихватил с собой в райские кущи врага. Повергнут какой-то козёл. А прочий мохнатый и рыжий враг дезорганизован.
— Рыжий? — только и спросила Ядвиг.
Но тут диалог с зелёным полководцем и закончился. Яйцо, которому суждено было стать яичницей, вдруг запрыгало по столу и чуть не упало. Черепушкина успела подставить ладони, и яйцо, у которого всё ещё не было ни глаз, ни рта вдруг обратилось к ней человеческим голосом.
— Эй, предводительница-родительница-благодетельница, не могла бы ты нас не есть?
— Но вы же пустые! Магазинные! Нет в вас жизни! — вскрикнула Ядвига.
— О нет, царица-королева-повелительница, теперь твоей милостью мы все взрастём, — уверило яйцо и начало дрыгаться, вырываться из рук. — Ты ж и мёртвого поднимешь, о повелительница всего живого и не очень. Милостью твоей, яйца магазинные пробудятся от вечного сна!
Затем по нему пошла трещина. Оно запрыгало по столу, опасно подкатилось к краю, но вдруг развернулось и поскакало в другую сторону.
— Да что мне вообще есть⁉ — возмутилась Черпушкина, совсем не потеряв вкусовых ощущений или обоняния. Напротив, те усилились, почти умножились. Но теперь жизнь сделала из неё ничегонеедку. — На одной воде долго не протяну!
Но яйцо ничего не хотело знать. Оно просто располовинилось и на свет показалось чешуйцатое, крылатое и с хвостиком существо, на конце хвостика которого располагался трезубец.
— Дракон⁈ — едва не охрипла от удивления Ядвига.
Дракончик чихнул, кивнул и поклонился своей маленькой змеиной головкой:
— Готов служить и защищать, — тут же уверил новый прислужник. — Конечно, если кормить обещаете.
Ядвигу едва не вывернуло наизнанку от мысли, что только что употребила пирожок с драконом. А что если он внутри неё теперь оживёт? И кем тогда станет Черепушкина — два в одном, как шампунь с кондиционером?
И чем же теперь ей, вообще, питаться? Яйца и те подвели — вылупились. Зерновые каски надели и с сельскохозяйственных полей разбрелись, отправившись на поле боя. Ещё рыба оставалась, вдруг вспомнила Ядвига. Теперь она и не знала, к чему рыбу отнести. С одной стороны, рыба — не мясо и даже не овощ, к тому же молчаливая. И с просьбами к ней не обращалась. А с другой — её ещё и поймать надо. И непонятно, где она водится. В джакузи не плавает, в бане не парится, а аквариума у бабушки Лизы не имелось. Одно было ясно, рыба сохраняла нейтралитет и ни в какие конфликты фруктовощные не вмешивалась.
Но думать над этим долго не дали. Следом за зелёной армией из леса уже летели рои пчёл.
— Что ещё вы от меня хотите? Покусать⁈ За что? — взмолилась Ядвига, упала на колени и голову прикрыла.
Но пчёлы словно застыли в воздухе, а затем начали складываться в буквы поочерёдно. Потратив пару минут жизни, можно было прочить следующее:
«Слава новой королеве! Готовы служить и трудиться на благо её темнейшества! Куда прикажете расположиться? Выдадут ли бронежилеты?»
А если не успел, то не страшно, так как сообщение они зациклили и, едва завершись, начинали по новой. Главное, с правильного места читать начать. А то пробелы они демонстрировать пока ещё не научились.
Черепушкина только махнула куда-то в сторону дома. И пчёлы тут же поселились под крышей, изгнав оттуда в один момент голубей и воробьёв.
А пока Ядвига смотрела, как разлетаются пернатые, и один даже нагадил на плечо, совершенно и не думая клясться ей в верности, в голову главы сельской администрации и предвестнице Апокалипсиса по совместительству, в это время пришла другая гениальная идея:
— Мёд! Мёд же! — закричала она и едва сама не бросилась к пчёлам под крышу. — Принесите мне мёда! В нем нет ничего животного. И лишь сок цветов, но то не кровь овощей, не животворящая субстанция овощей, не…
Договорить ей не дали. Сзади похлопал по плечу подсолнух Сергей, вымахав из семочки, залетевшей под порог дома, в полтора роста Черепушкиной за какие-то мгновения.
— Я дико извиняюсь, царица. Сам я не местный, завезён с юга, но мне что делать прикажете, когда пчёлы на морду сядут? Терпеть или отбиваться?
— Опыляться! — почти рявкнула Ядвига, желая одновременно заплакать, от того что и мёда ей не видать, и начать убивать всё вокруг, чтобы не видело, как она тот мёд украдкой ложкой будет в ночи есть.
Но компромиссный вариант пришёл в голову тот час, как подсолнух Сергей сложил руки на груди и почесал чёрный подбородок с семечками.
— Давай ты лучше потерпишь, а? Я ведь и семок могу попросить.
Такого поворота подсолнух Сергей не ожидал. Ведь из тех семечек он собирался в течение пары часов вырастить себе подобных собратьев в кепках-козырьках и сестёр с чёрными глазами. С ними уже будет веселее ходить по округе и плеваться на землю новыми порциями семечек, чтобы новых подсолнухов плодить.
А вот от мысли, что семки его кто-нибудь сгрызть может, пришёл в истинный ужас. И хорошо, что голуби с воробьями улетели, а то пернатые тоже до семок охочи.
— Тысячи извинений за беспокойство, старшая, — откланялся тут же подсолнух, сделал реверанс, дополнил его эффектным па и скрылся за пожёванной чудищем огородным изгородью уже сделав колесо, как профессиональный акробат.
«Чёрный, трёхцветный, забавный», — подумала Ядвига, умело подсчитав чёрный цвет семечек, жёлтый цвет листиков и зелёный цвет стебля-тела и тощих рук-ног: «только диспропорцией мордой-лица выделяется. Но это пока первые пчёлы не прилетели».
И тут Ядвига поняла, что все к ней обращаются как могут. Это означало, что никто толком не знает, как её называть. Но кем она сама себя считала? Если так будет продолжаться, то она и имя своё скоро забудет. На пустой желудок и голова такой же пустой становится.
Но над этим вопросом она, как следует, подумает, когда пчёлы освоятся и принесут хоть ложку мёда.
Можно сразу в рот. Только это можно назвать правильной логистикой.
А вот второй вопрос уже подтачивал серое вещество не меньше — почему же её никак не признавали звери и птицы по округе?
Или договор на них не распространялся? Или, может, у них другая-какая повелительница-пробудительница имеется?
И кто, вообще, посмел в лесу её зелёную армию поломать? Что ещё за козёл?
Много было вопросов у Ядвиги Черепушкиной, успевай только искать ответы.