Мой далекий берег [СИ]

Глава 30

Улица была, как темная река, и в набережных многоэтажек догорали последние окна. Андрей стоял на углу и смотрел на два окна в четвертом этаже. Сейчас они погаснут, ровно в полночь без четверти. Каждую ночь в это время. А он зачем-то приходит и смотрит, как горит за шторами красный странноватый огонь. А потом темнота. Иногда Андрею даже кажется, что слышен щелчок выключателя.

Окна не погасли. Они продолжали ровно светиться своим малиновым тревожным светом, словно приглашая — зайти, узнать, почему изменен привычный распорядок. И Андрей решился. Разумеется, это было сумасшествие, но он почему-то знал, что имеет сегодня право на сумасшедшие поступки. Он перешел улицу и открыл тяжелую дверь. В подъезде было темно, пахло цвилью и кошками. Одна из кошек с воплем метнулась из-под ног. Ступеньки были низкие, широкие, как во многих старых домах, а перила шершавились густыми слоями краски и налипшей пылью. На ходу Андрей соображал расположение квартиры и считал пролеты. А потом постучал. Звук утонул в глухом дерматине, но двери сразу же распахнулись. Словно не были закрыты или кто-то его ждал. Свет ослепил, хотя, по размышлении, был не такой уж яркий — бра с электрическими свечками. Андрей зачем-то нырнул вниз и в сторону — и рассмеялся. Вредно читать боевики.

— Гав, — сказали ему громко. Пятнистый диванный валик возился, тыкался в ноги, мёл шагреневыми ушами половичок. Потом развернулся, словно приглашая входить, дернул толстым, как палка, хвостом.

— Здравствуйте, — радушно объявил, перегораживая прихожую, здоровый высоченный мужик. На его голой груди под сердцем сиял распахнутыми крыльями ястреб. Или еще что-то такое же хищное. — А мы вас ждали. Можно не разуваться.

Входные двери так и манили сбежать. Не станут же его преследовать. Но Андрей уже тщательно вытирал подошвы кроссовок и брел за мужиком на кухню, куда ж еще…

На кухне пыхтел и подпрыгивал на газовой конфорке зеленый с желтыми розочками чайник. Он так не сочетался с хозяином, что Андрея прошиб истерический смех. Бассет-хаунд взлаял.

— Вейнхарт, место! — тихо, но выразительно рявкнул мужик. — Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет.

Андрей грянулся на угловой диванчик, обвел кухню глазами. Она была обшита деревом, с мебелью ручной работы, аккуратно расставленными кастрюльками и прочим причиндалом. Красота! Тут в двери настойчиво позвонили. Кто бы он ни был, нащупать звонок в глухой темноте… Хозяин вышел. В прихожей прошумело, затопало, стукнуло, бассет сказал свое веское «гав!». После чего в кухню почти влетел попинываемый в спину хмырь неотчетливого возраста и занятий: патлатый, выбритый, с серьгой над бровью и вылезающими из коротковатых рукавов руками-лопатами. Рубаха его Андрея впечатлила: какая-то немыслимой расцветки сирийская парча с черной тесьмой мученика-анархиста, перетянутая витым шнурком a la russe.

— Убью! — рыкнул хозяин. — Ей бо, убью!

Еще одним движением могучей лапы хмырь был вброшен на тот же диванчик и представился:

— Савва.

Савва оказался бродячим художником, по причине изгнания женой. И пусть бы с того, что пил или денег не зарабатывал. Просто он назвал ее Пенелопой, вот… Савва развел дланями.

— Нишкни, — сказал хозяин.

Стягивался народ и кухня все больше делалась похожей на аэропорт при нелетной погоде. Кто-то курил, сидя на подоконнике, помаргивая красным огоньком, и стряхивал пепел в открытое окно. У Андрея в руке мистическим образом оказалась чашка с горячим чаем — такая тонкая, что и держать-то ее было боязно.

— … Это как же понимать? — надрывался в толпе тягучий голос. — Это я живу, обрастаю семьей, дитями, а потом, как в банальной книжке… приходит ко мне, пришельцу, добрый дядя, объясняет мне мою истерическую миссию, и вот счас все брошу… мол, птичка, летим со мной, там много вкусного?

— Уточняю, — рявкнул хозяин. — Ты сам сюда пришел. И вообще, и в этом мире можно найти, чем поразвлечься. В «горячую точку», к примеру, полезть. Или там в пожарники. Или продолжать бегать по лесам с толкинистами и древесиной. Так что сам решай, не маленькай. А объясняю я что-то исключительно по доброте душевной. (Тут все грохнули.) Чтоб ты с первого шага не навернулся.

— А какие гарантии, что ты меня там сразу кинжалом в спину не ткнешь?

— А на фиг? — ухмыльнулся хозяин. — Ты ж уже моего чаю нахлебамшись.

Дружно разбилось несколько чашек, кто-то стал проталкиваться к раковине.

Как-то боком в кухню ввалился тощий паренек в распахнутой на груди ковбойке, под левым соском тоже виднелся ястреб, только скукоженный, маленький еще — словно неоперившийся птенчик. Среди гвалта хозяин протолкался к пареньку, они обменялись неслышными словами. Хозяин радостно воззрился на Андрея: ага, ты-то мне и нужен. Подошел, вынул у него из ладони чашку и стал деловито закатывать рукав на освободившейся руке. Андрей дернулся.

— Барышня ты моя кисельная, — ощерился хозяин. — Сидеть!

Каким-то орудием (кухонным ножом?) он разрезал Андрею руку, молодой подставил миску. Андрей пялился, словно во сне, не понимая, бежать ли, и мысли, зачем это с ним делается, были прямы, как палка, и столь же дубовы. Андрей поклясться был готов, что все совсем не так, как представляется.

Миска наполнилась. Молодой исчез.

— Перевяжите его, — бросил хозяин, отворачиваясь. Возможно, у него были дела поважнее. Перевязали плохо. Кровь проступала сквозь бинт и опущенный рукав, и Андрея вело. Подскочил Савва. Стал что-то кричать, рвать бумажные упаковки бинтов. Андрею сделалось смешно. А кухня медленно проваливалась в песок, и только ясно светилась проведенная по полу мелом, прямая, как клинок, черта.