Мой далекий берег [СИ]

Глава 17

Этот мир оказался вовсе не мертвым, как им виделось из-за Черты. Просыпаясь по утрам, Ястреб ощущал совсем слабенькое его дыхание: как у скованного морозом, спящего дерева. А весне неоткуда было наступить.

Утренние уколы сегодня отменили, и он счастливо проспал это время, проснувшись только к завтраку, оттого, что Семен тщательно выскребал кашу из металлической миски, звеня ложкой, сопя и чмокая. Но почуял, что сосед проснулся, повернулся и пробасил:

— А тебя нынче не кормят? Бедняга. Первое дело мужику — хорошо пожрать.

Ястреб хмыкнул, потянулся, взбил кулаком квелую подушку, пахнущую лекарствами и прелой соломой. Под ребрами радостно отозвался каждым комом ватный матрас. Скрипнули провисшие пружины кровати.

— Не ерзай. Придут и повезут, как директора.

Семен с хлюпаньем выхлебал разбавленное до воды какао и замолчал. Слышались его сопение, тиканье наручных часов, шарканье за дверью. Звякало от ветра стекло и бормотало радио. Пришла, загремела шваброй нянечка. Завоняло хлоркой. Влетела, загремев дверью, сегодняшняя медсестра — Галочка. Споткнулась о ведро, звякнула дужка.

— Куды бежишь? Чего бежишь? — заворчала Трофимовна.

— Сергей Владимирович, — объявила Галя бодро. — На операцию. Выходите в коридорчик. Я вас под ручку возьму и дядя Сеня. А там на каталочку.

— Зачем? — удивился Ястреб. — На ногах держусь.

— Положено! — отрезала Галя. — Так… Трофимовна, что ж вы ему выдали?!

— А что?

— Дырка на спине, ужас. Кладовку откройте. Потерпите, Сергей Владимирович. Пижамку поменяем. А то Татьяна Арсеньевна меня съест.

Семен хмыкнул. Трофимовна укатилась со шваброй и ведром, ворча под нос. Ястреб терпеливо ожидал.

Без особых церемоний переодела Галюня пациента в новую пижаму, столь же ветхую, но, по крайней мере, целую. Заставила лечь и толкнула каталку. Та, подпрыгивая, покатила по неровностям больничного коридора — примерно так скачет по каменистой дороге телега. Последний толчок передался костям Ястреба от порога операционной. Там пахло по-другому, и движения совершались целеустремленно и деловито. Звякали инструменты, била о фаянсовую раковину вода. А разговоры, пока его перекладывали с каталки и привязывали к столу, велись отвлеченные. О ползущих вверх ценах, и что на границе перехватила партию туфель. Так если выйти на «ЗИПе», перейти и обогнуть баню, там совсем дешево. И ничего, каблучок и все такое… Шаги Татьяны Арсеньевны Ястреб узнал. Стремительные, легкие. Словно сквозняк прошел.

— Капельницу…

— Да уже, Тань Арсенна…

— Ну, как вы?

— Хорошо, — сказал Ястреб сухо. Неприятно было не видеть собеседника.

— Это хорошо, — похоже, Таня улыбнулась. — Сейчас сделают укол, досчитаете до трех, голова закружится, и вы уснете. — Галя! В трубку…

Голова действительно закружилась. А потом привиделась цветная, скручивающаяся спиралью радуга. Ястреба утаскивало в ее середину, и настойчиво повторялось какое-то слово. А какое — он забыл.

Глаза болели. Боль была не жгучей, но неприятной. И еще колотило от холода. Потом Семен объяснил, что так отходит наркоз. А язык никак не хотел поворачиваться во рту.

— Просыпайтесь! Просыпайтесь! — его несколько раз ударили по щекам.

— Н-не… сплю…

Очень скоро он оказался на кровати. Правая рука с ощутимой в вене иглой была привязана.

— Отвяжите…

— Капельницу сдвинете.

— Нет…

Галюня послушалась.

— Ну, жив, сосед? — выходит, его привезли в ту же палату, откуда забрали.

— Тише…

— Галка, не шипи! — Семен и не подумал приглушать бас. Ястреб выдохнул:

— Жив.

— И молодец.

Пограничник понял, что все лучше чувствует себя с каждым произнесенным словом.

— Пить ему дай! — распорядился сосед.

В пересохший рот капнула вода.

— Ишь ты, с ложечки поят, — хмыкнул Семен. Галюня фыркнула. А Ястреба попросила очень нежно:

— Потерпите… морфий можно только через два часа колоть.

— Иди, коза, еще одеяло притащи, вон как беднягу выколачивает, — дядя Сеня, шумно двигаясь и сопя, плотнее закрыл окно. Накинул на Ястреба собственное одеяло.

— Через три дня повязку снимут. А через неделю — швы. И выпишут тут же. Не боись.

— Да.

— Ты мужик хороший… Вот что…

Семен пошуршал в тумбочке, воткнул в уши Ястреба прохладные шарики, и что-то легкое положил на живот:

— Мне зять плеер принес. Песни у мужика странные, но мне нравятся. Слушай лучше, чем из штанов вылезать от нетерпения.

Семен чем-то щелкнул, и зазвучали голос и струны:

Ястреб хрустнул зубами.

— Что, так больно? — встревожился Семен. — Выключить?

— Не-ет… — пограничник зашарил рукой по одеялу, сжал в кулак ведущие от наушников проводки:

— Серый волк — это кто?

Дядя Сеня обрадовано закудахтал:

— Ага, интересно?

Щелкнул кнопкой на плеере:

— Склероз — болезнь такая, ничего не болит — и каждый день что-нибудь новенькое…

Сел на кровать возле Ястреба: пружинная сетка провалилась под его весом:

— Про волка — это сказка такая. Ничего не помнишь? Тогда с начала начну. С курочки Рябы. Я дома внуку сказки рассказываю. Невестка смеется, мол, «что вы, Семен Михалыч! Разве он поймет в два месяца?» А это зря. Младенцы, они, знаешь… еще не родившись, и слышат, и понимают не хуже нас с тобой. Он еще вспомнит, как ему дед сказки сказывал. Помяни мое слово…

Потом, уже вернувшись на Берег, дожидаясь рождения собственных детей, вспоминал Ястреб неугомонного соседа по палате. Добрая память — одно из немногого, что чего-то стоит на этом свете.

Давя в себе подспудный страх остаться слепым, страх, который не могло заглушить ни воркование дяди Сени, ни присутствие Лэти, дневавшего и ночевавшего у него, Ястреб бесконечно крутил Медведевские песни. И с удивлением понимал, насколько близки они ему — человеку другого мира и другого воспитания. Эти песни подскажут ему решение. Да еще удачное стечение обстоятельств.

На третий день бинты сняли. Он видел.

— Все пока хорошо. Что глаза красные — не страшно. Я выписала глазные капли. Четыре раза в день. Уколы остаются… Разумеется, не напрягаться. Тяжестей не поднимать. Читать пока нежелательно. Вообще, ближайшие два месяца режим щадящий…

Татьяна поймала себя на том, что нервно теребит полу халатика, и стиснула пальцы, пытаясь понять, заметно ли Ястребу ее волнение. Раньше было проще. Она могла без стеснения разглядывать этого удивительного мужчину. Его вовсе не портила даже унылая больничная одежда, даже бледность, шрам на скуле и черные зрачки, смотрящие в никуда. Щетка соломенных волос на круглой голове с прижатыми ушами, разворот широченных плеч, втянутый живот и узкие бедра… Докторша поймала себя на том, что откровенно им любуется. И испугалась. Резко встала.

— Не боись, Арсеньевна. Я прослежу, — пробасил Семен.

Она иронично скривила губы. Уже уходя, подумала, что это выглядит, как бегство. Обернулась:

— Вам все ясно? Может быть, есть жалобы?

— Что такое фреза?

Дядя Сеня присвистнул.

Татьяна Арсеньевна отпустила дверную ручку. Пригладила выглядывающую из-под медицинской шапочки русую челку. Одернула тщательно выглаженный халатик. Переступила, скользнув каблучком по линолеуму. Затрепетала ресницами.

— Это такое колечко, по-моему. С зубками. Еще вопросы есть?

Губы пересохли. Мучительно хотелось их облизать. Ну, хоть воды глотнуть. Вечером вчера совершенно случайно подслушала, как девочки в сестринской обсуждают этого… шутника. Чего они наговорили… — покраснеть и сдохнуть. Ну и слова приходят на ум… Только б не краснеть…

— «Звездною фрезой распилена планета вдоль по оси…» Так похоже на Черту. И я все думаю… Откуда он мог узнать?