Мой далекий берег [СИ]

Глава 29

Татьяна Арсеньевна металась в постели. Ее тревожил свет заоконного фонаря, бивший прямо в глаза. Истинный Свет боялся его и мог в любой момент исчезнуть, развеяв сон. А просыпаться очень не хотелось. Сон был удивительный. Ей снилось лето. Снился полупустой вечерний троллейбус, она сама, вцепившаяся в поручень на задней площадке. Убегающая назад изогнутая, точно пестрая кошка, улица. Каштановые кроны, пролетающие за приоткрытыми окнами, и строчки стихов, повторявшие то, что она видела.

Со звоном раздвинулись двери. Татьяна оказалась на знакомой улице: той, где жил Стрелок. Только теперь тенистые летние деревья загораживали от косых лучей асфальт. Было все еще знойно. Малиновое солнце катилось за телеантенны и жестяные раскаленные крыши. Пахло пылью, листвой и дозревающими яблоками. Время от времени они падали просто под ноги, над разбитыми плодами вились осы.

На знакомой калитке мотался под знойным ветром клочок бумаги с неровными набегающими друг на друга строчками, написанными шариковой ручкой: «Требуются двенадцать стенающих дев с кандалами». Таня хмыкнула. Толкнула калитку и оказалась в неухоженном, густом, мрачном, как лес, саду, где под старыми яблонями и сливами с потеками смолы на кривых стволах кустилась буйная крапива. Кирпичная позеленевшая искрошенная дорожка вела отчего-то не к двери, а к бочке под сливом и лестнице, приставленной к распахнутому чердачному окну. За окном сиял Истинный Свет. Таня зажмурилась, но даже сквозь сомкнутые веки свет проникал, ласкал и гладил, удивляя безмерной чистотой. А потом ее подхватили в прыжке, и уже был паркетный зал, и смеющийся Пашкин брат, спешащий навстречу. В этом мире Дениска не был инвалидом, он оказался на голову выше Тани, тонкий, стройный и очень красивый. Тело не кривилось, голова не дергалась. И руки, обычно сложенные, как подбитые крылья, радостно распахнулись ей навстречу. Треща, горели свечи в многочисленных канделябрах. То ли с потолка, то ли просто с неба падали дождем цветы. И лился вальс. Пары уже танцевали, и Таня с Дениской влились в их кружение. Многих из танцующих Татьяна узнавала и радостно кивала, приветствуя. Ей отвечали, улыбались. И танец был бесконечен и прекрасен, как это бывает лишь во сне. И очень не хотелось знать, что чем чаще приходят они сюда, чем больше черпают Света, чтобы достраивать этот мир, тем быстрее ползет через Берег Черта. Даже во сне Таня ужаснулась несправедливости мысли, что кто-то должен отказаться от мира, где здоров, потому что мир этот, оказывается, отбирает силу у другого, такого же реального, пусть не теплого и родного выдуманного своего. Разумеется, ничего не берется из ничего, закон сохранения энергии и все такое прочее. И мысль материальна не менее чем поступок. Но почему Дениска должен платить чудом своего исцеления за какой-то чужой Берег?!.. Глупый сон, страшный и ненужный. Тане очень захотелось проснуться. Сказки должны заканчиваться хорошо. А знание, пришедшее во сне, не более реально, чем если, скажем, Черту породил взрыв Чернобыля. Или скрещение миров в пятом измерении… Фантастика. Чушь несусветная. Таня заплакала во сне.

И едва проснулась, немедленно собралась не на работу — к Ястребу.

Ох, если бы ей кто-нибудь сказал полгода назад, что она сможет вот так пренебрегать служебными обязанностями и собственными принципами, вешаться на шею мужчине, поступать, как никогда не поступала… Как бы она смеялась и не верила. А вот сейчас, кое-как застегнувшись, оскальзываясь на каблуках неудобных зимних сапог, опрометью неслась по февральской улице. Словно боялась опоздать.

Вчерашняя метель сменилась оттепелью, что в слякотные зимы не редкость. Но оттепель эта вовсе не походила на гадкую, с моросью и гололедом, стылым туманом, лезущим под одежду. Оттепель была весенней — с солнцем, играющим в лужах, со звонкими ручьями, съедающими залежавшийся грязный снег. С радужным блеском очистившегося мокрого асфальта, и лезущей сквозь черную жирную землю газонов колкой зеленющей травой. С набухающими почками. С радостным галдежом воробьев, синичьим тиньканьем, важностью красногрудых снегирей — откуда взялись? Лет десять уже не прилетали… С огромными стаями желтых громкоголосых свиристелей, обсадивших прошлогоднюю рябину — рдеющую, как фонарики.

Странное было утро. Веселое, весеннее. Совершенно незнакомые прохожие улыбались Татьяне навстречу, и она недоверчиво кивала в ответ, а на сердце, чем дальше она шла, становилось радостно и легко. И Таня сунула перчатки в карманы, сбросила шапочку и расстегнула несколько пуговиц на пальто. Она даже пробовала прыгать через лужи, забрызгала парадную белизну подола и нисколько не огорчилась. Помахав покрасневшей ладонью знакомым старушкам — те важно закивали, точно китайские болванчики, — влетела в подъезд. Бегом одолела лестницу и остановилась под дверью перевести дыхание. У ног потерлась жирная кошка. Радостно замурлыкала, раззевая розовый рот. Таня припомнила, что все коты и собаки, встреченные на дороге, вели себя точно так же, хотя обычно не жаловали. Еще раз удивилась. Протянула палец к звонку. Дверь открылась даже быстрее, чем Таня успела позвонить. И тут ее радость погасла.

Открыл — седой темнолицый брат Сергея, тот, кого она прогоняла из больницы, тот, от кого подсознательно ожидала неприятностей. Он же, не обращая внимания на Танину досаду, учтиво кивнул, и, когда гостья стала раздеваться, отказавшись от помощи, безо всяких обид ушел в глубину квартиры, откуда звучали невнятные голоса. К вящему неудовольствию Таня разобрала и голос Стрелка. Отогнала лезущего лизаться Вейнхарта. Бассет-хаунд обиделся и демонстративно повернулся задом. Ушел, наступая на длинные уши и презрительно постукивая хвостом.

Что-то спросил издали Сергей. Темнолицый, Лэти, так же тихо ответил. Таня вошла. Одним взглядом выхватила Стрелка со шприцем в руке, незнакомого белоголового, очень бледного парнишку с закатанным рукавом, Лэти, поливающего цветы, стоящие на подоконнике. И рот у Тани опять приоткрылся. Цветы цвели. Невероятными, яркими, огромными соцветиями. Она ахнула.

Сергей появился со спины, совершенно для Тани неожиданно, с подносом, уставленным чайными чашками, молочником, сахарницей и поставленными один на другой заварочными чайниками с большими синими цветами на боках.

— Здравствуй, — сказал он, выставляя ношу на журнальный столик.

— П-привет.

Вдруг поняв, что замерзла, Таня стала дышать на руки. Отвернулась от Сергея:

— Паш, сигареты есть?

Стрелок захлопал по-девичьи длинными ресницами.

— Ты ж не куришь.

— Паш!

— В кармане куртки возьми, я занят.

Эта независимость Таню вовсе доконала. Она ушла в прихожую и влезла в Стрелковскую куртку, хотя рыться в чужих карманах всегда считала ниже своего достоинства. Вытащила пачку — и столкнулась взглядом с Ястребом. Он, положив руки на стены, закупорил вход.

— Ты почувствовала?

— Что? — буркнула женщина, раздумывая, как же его обойти. Закурить хотелось нестерпимо — нервное.

— Мы уходим вечером. Навсегда. Я переписал на тебя квартиру. За Вейнхартом, пожалуйста, присмотри. И цветы поливай.

По-хозяйски сунул ей в карман пальто связку ключей. Таня пошатнулась, и Сергей поддержал ее под локоть.

— А… а как же я?!..

— Не кричи.

Загородив от чужих взглядов, набросив ей свою куртку на плечи, вывел на балкон. Было светло, было нестерпимо светло — тогда, когда Тане хотелось забиться в темный уголок и там тупо сидеть, не плакать даже. Только бы никто не трогал. В еловых лапах напротив возились яркие синицы. Косили глазами-бусинками. Перелетали на перила, скользили, хватали из кормушки кусочки белого хлеба, ныряли с балкона, звенели. Плясало на мокрых перилах солнце.

— А как же я?

— Мы не можем тебя взять с собой. Все отсюда растворяется возле Черты.

— Перестань мне врать! Ты… просто меня не любишь. Не любил. Использовал. Пока я была нужна! И расплатился, как с проституткой.

Она щелкала зажигалкой, колесико чиркало, пускало искры и никак не желало дать огня. Сигарета сломалась в пальцах. Ястреб, перевесившись через перила, смотрел вниз. Пробегая по улице, блестели крышами машины. Толстая московка в синей шапочке, нагло тивкнув, клюнула мужчину в рукав.

— Я никогда тебя не использовал, — вздохнул Сергей. — Но ты не вещь, и я не вещь, у каждого есть свои обязанности и свои долги.

— Перед выдуманной страной?! — заорала Татьяна, напугав птицу. — Зачем тогда ты меня приручил? Чтобы больнее бросить? А как же «мы в ответе за тех, кого приручили»?!..

— Перестань повторять шаблонные истины, — Ястреб резко повернул ее к себе, — и послушай. Мы не вещи, мы выбирали сами. И я был с тобой, пока мог, потому что очень хотел, чтобы ты перестала бояться себя. Перестала искажать свою душу, вгонять в невесть кем придуманные рамки, ежечасно доказывать себе и другим, что любовь — грех, пошлость и глупость.

Он прикусил губы.

— Не знаю, получилось ли.

— Мавр сделал дело, — Таня всхлипнула, вытерла нос рукавом. — А что теперь? Что… мне… теперь… делать… без… тебя? Волком выть в стерильной квартире?!..

— Выходи замуж за Стрелка.

Таня с размаху залепила Сергею пощечину. Укололась щетиной. А он — стоял и ухмылялся.

Лэти легонько постучал изнутри в стекло:

— Если вы закончили…

Лицо Ястреба с одной ярко-алой щекой и второй бледной сделалось отсутствующим. Таня, наконец, закурила. Пускала дым, с радостью видела, как любовник морщится. Но долго он терпеть не стал. Ушел, притворив дверь. До женщины донесся обрывок громко произнесенной Лэти фразы:

— … не надо трусить. А если застрял — достаточно полить кровью, и отпускает. Черта тоже боится палачей, — он выразительно погладил локоть. — И пусть мне этим в глаза не тыкают. Не поможет. Любой проводник — это две стороны…

Таня быстро отвернулась. Втянула дым. Закашлялась. Отшвырнула сигарету. Сумасшедший день.

— Балкон закрой! Дымом несет…

Она фыркнула.

Оставаться у Сергея было тяжело, и бежать глупо. Гордо вскинув голову, Татьяна вернулась в дом. Мужчины: Стрелок, Лэти и незнакомый паренек чаевничали. Пашка шутливо приподнял чашечку:

— Нафаня! Чай пить будете?

— Благодарствуйте, я дома пил! — рявкнула гостья, хотя дома никакого чая не пила, неслась сюда, как последняя дура. А ей от ворот поворот. Сергей уходит. Куда — уходит?! Нет никакой Черты, и страны по имени Берег — нет.

Оглушительно радостно заверещал Вейнхарт. Как никогда не встречал Татьяну. Кинулся к открывшейся двери в спальню — вертеться, хватая себя за хвост, облизывать, ставить лапы на колени женщине, что вышла под руку с Сергеем. Таня успела разглядеть только, что та нехороша собой, невысокая, бедра чересчур широки, а голова небольшая. Волосы подобраны вверх. Рукава длинной клетчатой рубахи закатаны. Рука у локтя перевязана. Блестит от жирной мази обожженное лицо. Потом — это сделалось неважно. Думая о Берегине, Таня ничего не вспоминала, кроме света — ни что было вокруг, ни что с ней. Не осталось ни вкуса, ни цвета, ни запаха — словно часть жизни отобрали, а взамен… этот резкий, ликующий, ослепительный, чистый свет. Тот самый, Истинный Свет, что и во сне. Должно быть, они говорили. Таня не запомнила. Хотя нет, запомнила про синиц в елях, как слетались на балкон, хватали хлеб и семечки с подставленных ладоней. И ничуть не боялись.

И что боль ушла. И зависть пропала, и ревность. Но когда пришлось все же собираться, показалось — вынули душу. Стало нечем дышать. Покачнувшись, Таня схватилась за стену прихожей с яркими цветочками на обоях. И осознала, что этот свет есть и в ней, Татьяне, что он — ее часть, и никуда не исчезнет.

Еще этот день запомнился постоянными звонками в дверь. Так, что дверь наконец просто перестали запирать.