Молот Солнца: Ветка Нируби

Глава 24

Лауна Альва, племянница метентара Джоуна, была весьма своенравной девицей. И дело тут было даже не в возрасте — когда тебе двадцать три года, то списать свои задвиги на детскую непосредственность или подростковый максимализм уже не получится. В Гвантале Горной, как, впрочем, и в окрестных городах (да что уж там — во всей Ойкумене Снежных земель!) этот возраст для девицы считался уже предельным для замужества. И стоило повременить еще хотя бы несколько месяцев, забыться или забегаться в хозяйственных делах — и все! Запишут тебя, голубушку, в невостребованные девки, а то того хуже — назовут «оуки-млаха», а это почти так же плохо, как «оуки-хара», хотя сама Лауна Альва долгое время в точности не знала в чем разница между двумя этими понятиями.

Но не так давно Алариса, соседская девушка, которой и самой уже было за двадцать, а очереди из женихов за их оградой что-то тоже не наблюдалось, разъяснила, что «оуки-млаха» — это та девушка, которую никто из парней не взял замуж вовремя, и на нее положил глаз какой-нибудь престарелый вдовец.

Вопросов по этому поводу у Лауны Альвы было море. Насколько престарелым должен быть этот вдовец, чтобы тебя окрестили «оуки-млаха»? А если он и не вдовец вовсе, да и не такой уж и старый — лет так, скажем, тридцати пяти? А если он благородный и весьма состоятельный незнакомец, если у него черные волосы до плеч, и такие же черные глаза, которые смотрят на тебя таким пронзительным взглядом, что у тебя дыхание перехватывает от нахлынувших чувств?

Нет-нет, никаких таких незнакомцев в их округе и в помине не было! Но Лауна Альва читала о таких в романах, которых было полно в папенькиной библиотеке, и частенько представляла себе, как именно такой загадочный незнакомец явится однажды к порогу их дома дождливым вечером и попросит о ночлеге.

В Снежных землях в таких просьбах не отказывают даже лютому врагу, и закон гостеприимства здесь был главным над всеми остальными законами. И папенька обязательно пустит черноглазого незнакомца на ночлег. Маменька прикажет рабам-аргасам наносить горячей воды в комнату незнакомца — чтобы он согрелся в ванной после того, как продрог под дождем — а за ужином они все будут сидеть в гостиной перед камином, а черноглазый незнакомец расскажет им свою историю.

Что это за история, Лауна Альва пока не придумала. А если быть совсем точным — этих историй было великое множество, они были совершенно разными и порой противоречили друг другу…

А вот с «оуки-хара» дела обстояли хуже. Лауна Альва не была не уверена, что это правда, но Алариса намекнула ей, что так называют тех девушек, которые уже совсем отчаялись выйти замуж и связались с рабом-аргасом. И даже еще хуже — понесли от него ребенка.

Лауна Альва не была уверена, что человеческая девушка может понести от аргаса, но слухи такие ходили. Поговаривали, что рождались от этой порочной связи существа очень сильные и чрезвычайно злобные. Алариса рассказывала, что однажды такой младенец во время кормления откусил своей матери грудь и тут же ее съел. Правда, как он мог ее откусить, а тем более съесть, если у младенцев нет зубов — этого Алариса объяснить не смогла.

Аргасы были очень похожи на людей, даже больше, чем неандеры, тем более, что у тех было по четыре руки. Были они, как правило, крепкие, коренастые и все до единого альбиносы — у них были белые волосы, белые брови, ресницы, и глаза были полностью белыми, словно два снежных комочка. Интеллектом они не отличались, он был у них не больше, чем у дворового пса, а потому к сапиенсам их не относили и дозволяли использовать в качестве рабов.

Лауна Альва не представляла себе до какой степени отчаяния нужно дойти, чтобы отдаться аргасу. Она уже не была безголовой девчонкой, и в свои двадцать три достаточно изучила собственное тело, чтобы понять, как доставить ему удовольствие, не прибегая к помощи мужчин. Ведь достаточно просто закрыть глаза и представить себе того черноглазого длинноволосого незнакомца…

Когда Лауне Альве исполнилось двадцать два, маменька впервые забила тревогу — все соседские девчонки (за исключением Аларисы) уже вышли замуж, некоторые уже имели по двое детей, а у Лауны Альвы на горизонте не было даже жениха. Начинать паниковать, конечно, еще рано, но если в скором времени ситуация не изменится, то так и недалеко до «оуки-млаха»…

Однажды маменька пригласила в гости дядю Джоуна, которого так называли лишь потому, что она был маменькиным братом, но на самом деле он был всего на три года старше самой Лауны Альвы. С пятнадцати лет он служил в университете Гванталы Горной, числился оруженосцем у метентара Скобиса и состоял на неплохом счету у ректора Астариса. Но однажды метентара Скобиса порвал на части какой-то случайный сципионикс, и тогда дядя Джоун по праву занял его место.

Ходили, конечно, слухи, что мэтр Скобис погиб из-за нерасторопности своего оруженосца, что если бы его руке вовремя оказался меч или секира, то он легко расправился бы с тем сципиониксом. Но никто не упоминал, что мэтр Скобис был в тот момент мертвецки пьян, и случайный ящер просто счел его очень легкой добычей, что на самом деле так и было. Оруженосец же проявил чудеса храбрости, выпустив сципиониксу кишки обычным ножом. Но было, правда, уже поздно…

Так вот, дядя Джоун явился к ним в дом в шикарном соболином плаще и эмблемой метентара на рукаве — черный круг, который пересекает комета. На поясе его висел «тилор» — короткий меч, в рукоять которого был вделан кусок метеорита.

— Джоуни, нужно срочно что-то решать! — заголосила маменька, когда вся родня уселась за стол, и рабыня-аргаска принялась выставлять перед ними блюда с различными яствами. — Если сейчас ничего не сделать, то уже завтра твоя племянница покатится под гору, пока какой-нибудь старикан-торговец не положит на ее глаз и не сделает ее «оуки-млаха»! Ты думаешь, твоя сестра это переживет⁈

Дядя Джоун так не думал. Он вообще не думал о своей племяннице до этой самый минуты. Разумеется, он знал о ее существовании, и что она уже превратилась в девицу на выданье, но и представить себе не мог, что ему когда-нибудь придется заниматься ее матримониальными делами.

— Ты должен найти ей жениха, Джоуни! — объявила маменька свое решение. — Иначе наш позор ляжет и на твою светлую голову…

Дядя Джоун был совсем не восторге от такой просьбы. Он и сам еще не был женат, и даже мысль о том, чтобы завести свою семью ему в голову пока не приходила. Но именно в этот момент и в этом месте, за обеденным столом своей сестры, он впервые почувствовал всю глубину мужской ответственности за честь своего рода.

Он хмуро осмотрел племянницу и спросил:

— Почему она рыжая?

Жители Ойкумены Снежных земель в большинстве своем были светловолосыми и голубоглазыми, однако Лауна Альва действительно родилась огненно-рыжей, но это никого особо не удивило, поскольку бабка по материнской линии была точно такой же.

— Она всю жизнь была рыжей! — воскликнула маменька. — Как бабка Агая, черви ее забери!

— А как мы, по-твоему, рыжую замуж выдадим⁈ Кто ее возьмет такую?

— Но бабку Агаю же взяли!

— Бабку Агаю сосватали за купца с Восточного приграничья! Ему послали ее портрет, на котором ее волосы сделали светлыми!

И тут дядя Джоун резко замолчал. Маменька сначала смотрела на него выжидательно, а потом заулыбалась.

— А ты умный Джоуни, я всегда это знала! — сказала она. — У тебя есть знакомый художник?

Знакомых художников у дяди Джоуна не было, но он служил в университете Гванталы Горной, который славился на всю Объединенную Ойкумену своим факультетом изящных искусств, и уж там художников было хоть пруд пруди. Джоун посоветовался со своими приятелями из университета и ему посоветовали обратиться к мэтру Щика-Тэ, художнику, который сделал себе имя на том, что писал портреты ректоров и деканов практически все крупных университетов.

Щика-Тэ был кэтром, а потому многословностью не отличался. Он молча выслушал просьбу Джоуна и проскрипел, по-кэтриански раскатисто:

— Две тысячи тэйлов…

Джоун мысленно охнул от этой суммы, а вслух объявил:

— По руками, мэтр Щика-Тэ! Не могли бы вы сделать мне маленькое одолжение… Дело в том, что у моей племянницы очень рыжие волосы, но вряд ли это привлечет внимание потенциального жениха. Так вот, было бы здорово если бы сделали ее волосы на портрете светлыми, как у нормальных девушек Гванталы…

— Три тысячи тэйлов, — проскрипел Щика-Тэ.

Джоун снова охнул и отцепил от пояса расшитый бисером кошель, с которым тут же и распрощался.

Мэтр Щика-Тэ со своей работой справился быстро и великолепно, как и всегда. Портрет получился настолько точным и живым, что его невозможно было отличить от оригинала. Но в этом-то и был его главный недостаток — Щика-Тэ не захотел на нем изменять цвет волос Лауны Альвы. Он вернул Джоуну тысячу тэйлов и покачал головой.

— Извините, метентар, но у меня рука не поднялась калечить такую красоту.

— Тьфу ты… — только и сказал Джоун, принимая деньги назад.

Портрет решено было отослать в Цас — земли на большом полуострове на восток от Гванталы Горной. Джоун был знаком с мэтром Нобом, претором Юнивор-Цас — местного университета, и слышал, что тот присматривает для своего сына девушку из порядочной семьи. Тут важно было опередить возможных конкуренток, поскольку мэтр Ноб был представителем очень древнего и богатого рода, породниться с которым могли возжелать множество других родов.

Нанимать нового художника, чтобы тот изменил цвет волос на портрете, времени уже не было. Поэтому на семейном совете было решено: «Рыжая так рыжая, ящер с ней…»

Доставить портрет в Цас вызвался сам Джоун, у которого весьма кстати нашлись дела в местном университете. Встретившись с претором Нобом, Джоун весьма церемониально передал ему портрет, и тот не замедлил на него глянуть.

— Рыжая? — был первый же вопрос.

— Огненно-рыжая! — с жаром уточнил Джоун. — Это удивительно редкий цвет волос, и портрет даже в десятой доле не способен передать всей его красоты. Открою вам секрет, мэтр Ноб: портрет писал магистр искусств господин Щика-Тэ, известный в высшем свете всех ойкумен, как величайший портретист, и он категорично отказался менять цвет волос моей племянницы. Он заявил, что никогда ранее не встречал такого удивительного оттенка, и если девушка сможет передать его своим детям, это будет величайшим благом!

Ничего подобного, разумеется, мэтр Щика-Тэ ему не говорил (он вообще мало что говорил), но вряд ли претор Ноб когда-либо с ним встретится, чтобы навести справки на этот счет.

— Да и сама девушка, как вы можете видеть, просто прекрасна! А в качестве наследства ее семья передает трех орнитомимусов, четырех лошадей, сотню локтей пурпурной ткани и трех рабов-аргасов — одну самку и двух кастрированных самцов…

Это звучало неплохо, но претор Ноб все еще сомневался:

— Но она конопатая…

— Это признак благородства и веселого нрава!

— Хм…

В итоге Джоуну удалось убедить претора рассмотреть кандидатуру Лауны Альвы на роль невесты своего сына, мастера Биза Ноба, и портрет был направлен жениху на лицезрение. А дядя Джоун отправился в обратный путь дожидаться ответа и готовить приданное…

Цас находился не так уж и далеко от Ойкумены Снежных земель, которая не зря получили свое название — она была хотя и южной страной, но почти целиком располагалась на большой горной системе Чича-Рурча, и длинные зимы с обильными снегопадами были там обычным явлением. Почтовый фургон из Гванталы Горной — столицы этой ойкумены — мог добраться до Цаса дней за десять, и еще столько же ему требовалось, чтобы вернуться назад.

Но ни через двадцать дней, ни через месяц, ни через два от претора Ноба ответа так и не поступало.

Лауну Альву это особо не волновало, но вот маменька к исходу второго месяца уже начала беспокоиться. Она донимала брата расспросами, но тот не знал, что ей ответить — у него у самого не было никаких новостей из Цаса.

Новости пришли спустя три с половиной месяца. Но совсем не в том виде, в каком их ждала маменька. Это было официальное приглашение метентару университета Гванталы Горной мэтру Джоуну на свадебную церемонию мастера Биза Ноба и сеньориты Вильмы Билоу, которая должна была состояться через два месяца в родовом поместье Нобов в столице Цаса, Криштал-Порте.

Маменьку и дядю Джоуна эта новость сильно расстроила, да и Лауна Альва почувствовала, как что-то неприятно кольнуло ее с левой стороны груди. Чем же это, интересно, какая-то там Вильма Билоу лучше нее, Лауны Альвы Мита-Грин?

Дядя Джоун заметил выражение ее лица и успокоил:

­– Семья Билоу очень известна в Криштал-Порте, у них уйма денег. Наши восемь орнитомимусов и четыре лошади не смогли составить им конкуренцию… Но Бизу Нобу жутко не повезло. Видел я ту Вильму Билоу — она чем-то похожа на мою обезьянку.

Дядя Джоун обманывал — с сеньоритой Вильмой он знаком не был, а вот ручную обезьянку действительно имел. Кличка у нее была Жижа, потому что в детстве она часто страдала от поноса, и Лауна Альва даже рассмеялась, когда представила себе новую невесту Биза Ноба, похожей на эту обезьянку…

Впрочем, скоро ей стало не до смеха. Примерно через пару месяцев после свадьбы Биза Ноба к поместью Мита-Грин подъехал курьер в блестящей резной повозке, запряженной парой орнитомимусов, выгрузил прямо у ворот какой-то сундук и передал папеньке письмо, запечатанное тяжелой сургучной печатью. Курьер так и сказал с сильным иностранным акцентом:

— Послание для господина Сида Мита-Грин, эсквайра…

Подобное обращение было очень непривычным для Снежных земель, и Лауна Альва его запомнила, а немного позже выяснила, что так в Озерной Ойкумене принято обращаться к господам, титул которых тебе точно неизвестен, но ты при этом хочешь проявить уважение.

— Ответ на письмо надлежит дать не позднее трех дней. Я заеду за ним лично, господин Мита-Грин, — объявил курьер, сел в повозку и укатил вдаль, погоняя орнитомимусов длинным хлыстом.

Письмо, не смотря на свое иностранное происхождение, было написано на ительском — самом распространенном в их местах языке после шэндийского. В нем сообщалось, что некий рэй Чанкето из города Верхний Барт, что на западе Озерной Ойкумены, просит у господина Мита-Грин руки его дочери Лауны Альвы. В качестве подтверждения серьезности своих намерений он высылает господину Мита-Грин «дар признательности» в виде драгоценностей и золота на сумму, эквивалентную ста тысячам тэйлов…

На этом месте папенька сразу прервал чтение, кинулся к сундуку и поднял крышку. Он был забит золотом, драгоценными камнями и ювелирными изделиями потрясающей красоты.

— О-о! — тут же воскликнула маменька, подняв к небу руки. — Неужели Единый Разум внял моим просьбам и послал Лауне Альве порядочного жениха⁈

Сама же Лауна Альва даже и не знала, как на это реагировать. Приятно, конечно, когда кто-то — особенно если он самый настоящий рэй — признает твою красоту и готов ради нее расстаться с такими-то деньжищами. Но как-то уж очень сильно это напомнило ей мясную лавку мастера Бруна, где торговля шла приблизительно по такому же принципу. И Лауна Альва на какое-то время почувствовала себя седлом барашка. Отменным, высокого качества, но все же просто седлом барашка.

— Папенька, читай, что там дальше написано! — раздраженно воскликнула она.

— Читаю, милая, читаю… — успокоил ее папенька, закрыл сундук, сел на него сверху и вернулся к письму.

«Не далее, как два месяца тому назад вашему покорному слуге довелось побывать в городе Кришлат-Порте на торжестве по случаю свадьбы мастера Биза Ноба и сеньориты Вильмы Билоу, — писал рэй Чанкето из Верхнего Барта. — Претор Ноб весьма любезно провел для меня экскурсию по своему замечательному дому, и в одной из комнат я увидел целую коллекцию портретов красивейших девушек со всех краев Объединенной Ойкумены. 'Это все дочери древнейших родов нашего мира, — пояснил мне претор Ноб. — Но мой сын сделал свой выбор в пользу местной красавицы, и теперь мне надлежит вернуть эти портреты их прежним владельцам. Такова традиция…» Тем не менее, он позволил мне осмотреть все эти портреты.

Так вот, среди них, словно легендарный камень Нируби, блистал портрет вашей прекрасной дочери, уважаемый господин Мита-Грин! Я был сражен в самое сердце. С большим трудом мне удалось уговорить претора Ноба уступить мне этот портрет, за сумму, которую я не стану даже называть, чтобы вы не сочли меня излишне расточительным. Но с той самой минуты не было у меня ни мгновения покоя, ваша дочь не идет у меня из головы.

Еще раз любезнейше прошу у вас руки прекрасной Лауны Альвы, и прошу передать ваше решение по этому вопросу с тем же курьером, который доставит вам сие письмо.

С глубоким уважением к вам, рэй Чанкето'.

До самых последних строк нигде в письме не упоминалось имя Лауны Альвы, и она относилась к этому, как к чему-то отвлеченному, хотя, разумеется, и понимала о ком тут идет речь — других дочерей у Сида Мита-Грин не было.

Но стоило ее имени прозвучать, как осознание реальности происходящего тут же обрушилось на нее с необычайной силой. В этом момент она впервые осознала, что очень скоро покинет отчий дом и начнет совершенно иную жизнь. Ее затянувшееся детство подошло к концу.

— Да кто такой этот рэй Чанкето⁈ — закричала она. — Мы его даже не знаем! И я не хочу уезжать в Озерную Ойкумену! Говорят, там… озера!

— Помолчи… — сказал ей папенька, сидя на сундуке с драгоценностями. Почесал в затылке и посмотрел на маменьку. — Нужно звать Джоуни, — заявил он. — Дочка права, мы и в самом деле ничего не знаем про этого Чанкето. Кроме того, что он, — папенька похлопал по сундуку ладошкой, — неприлично богат.

Пришедший вечером дядя Джоун несколько прояснил ситуацию. Рэй Чанкето, по его словам, был вице-мэром Верхнего Барта по вопросам торговли, было ему сорок пять лет и был он бездетным вдовцом.

Услышав это из уст брата, маменька сразу заголосила:

— А-а-а, так я и думала! Оуки-млаха! Теперь ты стала оуки-млаха!

— Подожди! — оборвал ее папенька. — Не ори… По нашей традиции, девушку можно назвать оуки-млаха, если ей исполнилось двадцать три с половиной года и к ней посватался престарелый вдовец… Лауна Альва еще не достигла предельного возраста, к тому же наш вдовец вовсе не такой уж и престарелый — ему всего сорок пять, как и мне! А я ведь еще ого-го! Так ведь, моя кр-расавица⁈ — и как бы демонстрируя, что он еще «ого-го», папенька ущипнул маменьку за задницу.

Маменька шлепнула его по руке и задумчиво потерла подбородок.

— А ведь ты прав… — заметила она, немного подумав. — Но нам нельзя терять ни одного дня! Нужно немедленно писать ответ с нашим согласием. И добавить, что свадьба должна состояться не позднее, чем через три месяца после написания этого письма… И тогда мы избавим нашу дочь от оуки-млаха!

И ответ был немедленно написан. Потом папенька вспомнил, что не поблагодарил рэя Чанкето за «дар признательности» и переписал его еще раз. Потом маменька вспомнила, что в письме забыли упомянуть приданное, и пришлось его переписывать в третий раз. А когда дядя Джоун сказал, что в таких письмах положено обсуждать расходы на свадьбу и предлагать список гостей, папенька оттолкнул от себя бумагу и сказал, что торопиться им совершенно некуда — курьер все равно прибудет за ответом только через три дня.

В итоге письмо все же было написано со всеми надлежащими подробностями и вручено курьеру к исходу третьего дня. Месяц спустя из Верхнего Барта пришел ответ с назначенным днем свадьбы.

Очень скоро Лауне Альве предстояло отправляться в дальний путь. Маменька с папенькой и дядя Джоун собрались ее сопровождать, тем более, что дядю Джоуна ректор Астарис отправлял в срочную экспедицию (Джоун по большому секрету поведал, что искать ему на этот раз предстоит сам Камень Нируби), и его маршрут лежал как раз через Озерную Ойкумену к славному городу Уис-Порту.

Так же с ними отправлялась Алариса в качестве подружки невесты и несколько рабов-аргасов. Все кипело предсвадебной суетой, не было ни минуты свободного времени, но каждый раз перед сном на Лауну Альву накатывало то самое чувство — она вновь начинала ощущать себя седлом барашка из мясной лавки мастера Бруна. И от этого почему-то хотелось плакать.

«Ладно, зато я не буду оуки-млаха… — успокаивала себя Лауна Альва. — Теперь меня будут называть „рэя Чанкета“ и делать передо мной реверансы…»

Но почему-то ей не очень хотелось, чтобы перед ней делали реверансы. Как-то не привыкла она к такому…

А перед самым отъездом из родной Гванталы Лауна Альва зашла в лавку мастера Бруна.

— Добрый вечер, дядя Брун, — поздоровалась она.

— Добрый вечер, Лальва, — поприветствовал ее лавочник забытым детским именем. — Я слышал скоро ты станешь сеньорой? И уедешь от нас в страну озер?

— Есть такое дело… — ответила Лауна Альва, осматривая полки. — Скажите, дядя Брун, у вас еще осталось седло барашка?

— К сожалению, все распродал… Но есть замечательная сыровяленая свиная нога! Если возьмешь с собой в дорогу, она не испортится до самой страны озер. Можно хоть целый месяц блуждать по горам и равнинам, а ей все равно. А вкус такой, словно ты взлетела на гору блаженства и никак не можешь оттуда спуститься! Отрубить тебе кусок?

— Отрубите, дядя Брун, — сказала Лауна Альва…